9

Хоть Ромка и на многое был готов, когда принял свое решение о внедрении в секту, но на свою первую «рабочую смену» он отправился как на казнь, стараясь при этом не думать о том, что его ожидает. Но все равно руки словно цепенели, отказываясь крутить колеса инвалидного кресла. Так что Роман едва поспевал за своим проводником, указывающим дорогу.

Проповедником был один из тех «бойцов», что были подручными у отца Никодима и курировали территорию рынка. Тот шел чуть впереди, будто не имея к Ромке никакого отношения.

Согласно полученным инструкциям Роман должен был соблюдать между ними дистанцию и просто следить, где «боец» махнет рукой, указывая нужное место. После чего тот пойдет дальше как ни в чем не бывало, а новоиспеченный «нищий» останется и приступит к делу, при одной мысли о котором у Ромки все внутри переворачивалось.

Он успокаивал себя как мог: что у них на рынке куда больше приезжих, чем местных, которые его могли бы узнать. Что люди обычно проходят мимо нищих, стараясь и вовсе на них не смотреть, а стыдливо отводят глаза, даже когда что-то при этом им подают. И, наконец, что он, судя по своему увиденному отражению в стеклах, так изменился за эти дни, так оброс и похудел, что теперь его при встрече даже не всякий хороший знакомый смог бы узнать… Но все равно, на душе было гадко до тошноты. Потому что в реальной жизни он ни за что бы не пошел на такое, даже если бы ему пришлось от голода умирать. А тут…

Роман настолько ушел в свои мысли, что чуть было не пропустил условный сигнал: просто короткий взмах руки в направлении небольшой ниши между двумя торговыми палатками, стоящими под углом друг к другу. К счастью, обе стены этих палаток, обращенные к Роману, были глухими. Это позволяло надеяться, что не придется объясняться с продавцами, которым могло бы не понравиться иметь у себя перед глазами нищего-попрошайку. Но когда Роман заехал в указанное место, поставив каталку на тормоза, он обнаружил у себя за спиной, в просвете между палатками, другой неприятный сюрприз: какого-то вусмерть пьяного ханурика, отсыпающегося в тенечке за задними стенами. Пока вроде не обещающего проблем, но поди угадай, что придет ему в голову, когда он надумает проснуться.

Досадливо поморщившись, Роман пока предпочел про него забыть. Собрал привезенную с собой картонную коробку, поставил ее на землю. Потом вытащил на свет плошку, выданную ему в «Алой зорьке», пристроил ее на эту коробку, прямо перед каталкой. И замер, ни на кого не глядя. Может, от него и ожидали, что он будет из шкуры вон лезть, чтобы заработать денег для секты, но в самый первый день даже отец Никодим вряд ли его упрекнет в том, что он был не слишком усерден.

Люди проходили мимо. Вход на рынок был расположен недалеко, так что двигались они большей частью почти непрерывным потоком. Роман опустил голову, чтобы, не дай бог, не встретиться с кем-нибудь из них взглядом! Но чувствовал все их взгляды на себе. Даже те, которых, может быть, и не было. Потом в его плошке звякнула брошенная монетка, заставившая его передернуться, словно ему закатили пощечину. Чуть приподняв голову, он пробормотал благодарность, мечтая о том, чтобы провалиться сквозь землю. Тем временем алкаш за его спиной шевельнулся, громко зевнул. Ромка напрягся еще сильнее, ловя чутким ухом каждый издаваемый пьяницей звук. Но вставать тот вроде бы не собирался. Просто, кряхтя, перевалился на другой бок. После чего до Романа тихо и отчетливо донеслось:

— Бог в помощь, брат! Только по голосу тебя и узнал!

Роман едва уловимо вздрогнул. Он тоже не мог не узнать этот голос, тихий и совершенно трезвый, несмотря на исходящее от «алкаша» спиртовое амбре. И как же отличалось это их байкерское грубоватое и короткое «брат» от того же самого слова, елейно произносимого в секте!

— Генка, хрен ты эдакий! — прикрыв лицо ладонью, чуть слышно произнес Ромка в ответ. — Как ты здесь оказался?! Как вообще смог заранее узнать, где нужно залечь?

Кто-то снова бросил монетку в блюдце, и Роман поблагодарил этого человека с искренней, чуть смущенной улыбкой. Надо же, как сразу изменился мир вокруг! И всего лишь оттого, что Ромка почувствовал: он здесь не один. Что за его спиной — не потенциальный неприятель, а самый лучший из друзей. Но яркое южное солнце засветило для Ромки еще ярче прежнего, когда он вдруг услышал в ответ:

— Ланочка твоя подсуетилась.

Ланочка! Так она все же знает о нем! И пусть за все это время ему ни разу не показалась, зато вон, оказывается, пытается при этом как-то помочь! Без нее он еще долго ни с Геной, ни с Айкой не смог бы связаться.

— Благослови вас бог! — от души, на подъеме чувств сказал Роман очередному подавшему. А потом, уже тише, попросил Генку: — Расскажи мне о ней! Я ведь ее за все это время даже ни разу не встретил!

— Не встретил — это оттого, что у нее режим дня в корне от твоего отличается. А рассказывать-то нечего, брат. Вернее, есть, да не о ней. Ты слушай сюда. Лана это место сама вычислила, когда узнала, куда тебя подрядили. Вычислила потому, что оно недавно освободилось. Прежний сектант, который здесь сидел, решил уйти из общины. Вернулся к себе домой.

— Ну, ушел, так и ладно, — ответил Ромка, сердечно благословив очередного подателя.

— Ладно, брат, да не очень! Получив эти новости, я подкараулил Лану на набережной и попросил, чтобы она узнала его имя-фамилию, если сможет. И она узнала от какой-то из знакомых с ним проповедниц. А я уже по этим данным разузнал его адрес. Хотел с ним встретиться и пообщаться на предмет подробностей о вашей лагерной жизни, потому что Лане-то особо некогда об этом распространяться, она нам только записки с главными новостями передает. А нам с Айкой детали хотелось узнать, чем больше, тем лучше. Так вот, когда я добрался до этого «брата Тихона», то выяснилось, что он после своего возвращения из секты почти сразу в больницу попал. Я пошел его навестить — мало ли что могло приключиться с человеком? Поговорить-то мы бы и там с ним могли. Но не вышло. Потому что, по словам врача, он теперь — овощ на всю оставшуюся жизнь! Вроде какой-то наркотик себе то ли некачественный вколол, то ли передозировал, но в результате полностью оказался уничтожен как личность. Ты понимаешь, к чему я веду?

Тут один из продавцов вышел из своего киоска покурить. Прошел мимо Ромки, даже не взглянув в его сторону. Едва не споткнулся о Генку, снова прикинувшегося бесчувственным пьяным кульком, что-то проворчал по этому поводу. Выкурил в полной тишине свою сигаретку и вернулся назад, за прилавок.

— А веду я к тому, — снова тихо заговорил Генка, — что этот тип никогда в жизни прежде такими вещами не баловался, я специально это уточнил. Окольными путями, разумеется, но информации можно верить. В секте его тоже вряд ли к этому пристрастили бы так серьезно, до внутривенных уколов. Хотя бы уже потому, что дурь денег стоит, и никто бы не стал регулярно ублажать ею рядового адепта. Вот тут и возникает вопрос: а сам ли он вообще эту гадость себе вколол? Не сделали ли ему укол помимо его хотения, едва он успел вернуться к себе? Так что, брат, остаются такие предположения: войти в секту легко, а вот выйти обратно куда сложнее, потому что добром они, кажется, уже оттуда не выпускают. Вроде как и не возражают, если захочешь уйти, но не успеешь ты дома даже вещи распаковать, как на все оставшиеся дни окажешься растением на больничной койке. Дай бог, конечно, чтобы я ошибался! Только рисковать и проверять пока не советую. Будь осторожен! Очень! До тех пор, пока мы не выясним все до конца.

— Можешь не трудиться! — бросил Ромка в ответ, не оборачиваясь. — Я тебе и так скажу, что все озвученное тобой — вполне в духе основателя этой секты. Потому что преподобный Евстафий — не кто иной, как наш с тобой старый знакомый Ноздрев.

— Что?! — Генка умудрился спросить это, не повышая голоса, но зато аж сам приподнялся. — Ты в этом уверен?

— На все сто. Сам его видел, лично, своими глазами. Ну а уж я-то ошибиться, как ты знаешь, не мог. Слишком многое у меня с этой тварью связано, чтобы я его не узнал, как бы он при этом ни вырядился… Благослови вас бог! — Кажется, Ромка начал входить в роль, реагируя на подаяния все более сердечно и непринужденно. И главное, прямо с ходу, легко переключаясь с одной темы на другую.

— Ну, сука! — зло выдохнул между тем успевший восстановить утраченное дыхание Генка.

Продавщица из второго ларька, вышедшая на очередной перекур, шарахнулась от него. Потом, убедившись, что «пьяница» снова недвижим, успокоилась, постояла с сигаретой, вернулась обратно к себе, в Ромкину сторону даже головы при этом не повернув, как будто его тут и вовсе не существовало. Что навело его на мысль о том, что с продавцами уже успели побеседовать еще во времена «работавшего» тут предшественника. Или что они сами «в деле» и тоже имеют какое-то отношение к секте.

Подобные мысли уже наводили на подозрение о развивающейся паранойе, но ни Ромка, ни Гена не собирались отмахиваться от них: зная теперь, с кем они имеют дело, они предпочитали переосторожничать, чем недостраховаться.

— А я-то надеялся, что эта сволочь давно под арестом, — с чувством произнес Генка, как только продавщица скрылась в своем ларьке. — С реальной перспективой получить хотя бы половину того, что он заслужил.

— Как видишь, не сбылось!

— Вижу. И даже думать теперь боюсь о том, куда тебя занесло! И не превратностями судьбы, а одной только твоей собственной волей дурной!

— А ты не думаешь о том, что судьба дает нам с тобой еще один шанс? Помочь преподобному занять подобающее ему место — в камере, под надежным замком?

— Легко сказать! Да как только сделать?

— Пока не знаю. Но могу сказать одно: если бы я заранее знал, что секту не покинуть так просто, все равно бы своего решения не изменил. И даже рад теперь, что в нее сунулся. Узнал, кто ею заправляет, и теперь вдвойне хочу понаблюдать за тем, что в ней творится!

— Ты смотри только слишком не увлекайся! Не мне тебе рассказывать, чем это может закончиться. Кстати! А как насчет того, что кто-то из нынешних ноздревских боевиков может оказаться тем, кто раньше на Борю работал? Такое очень даже возможно! И вдруг кто-то из них сможет тебя узнать? Вы ведь когда-то довольно тесно общались…

— Сколько с тех пор воды утекло… Да и я сейчас сам на себя не похож. Даже ты вон только что признался, что лишь по голосу меня узнал. Так что… нет, думаю, не стоит этого бояться. Впрочем, даже если кто-то из них и в самом деле меня умудрится узнать, то что? Став инвалидом, я за прошедшие годы вполне мог созреть для осознанного обращения к богу. Как и остальные, кто туда по доброй воле пришел. Ланочка в том числе.

Немного успокоенный Ромкиными рассуждениями, Гена в ответ только вздохнул. Про случайно сделанное открытие — про коварные духи «падших ангелов», Ланочки и ее подруг по несчастью — он предпочел не рассказывать. Решил, что пользы Ромке от этой информации все равно не будет, она ему только душу еще сильнее растравит, и все. Так что, еще немного пообщавшись с Романом под звон периодически падающих в миску монет, Гена предупредил его о том, что однажды от них с Айкой ему могут кинуть записку, завернутую в купюру, — пусть сразу такую вытаскивает и прячет до лучших времен, пока не сможет прочесть. Потом попрощался, поднялся и поплелся прочь, старательно изображая из себя в стельку пьяного. Понес новости Айке, которая с нетерпением их ждала. А Ромка целиком переключился на свою «деятельность».

Теперь, после поддержки, так своевременно оказанной ему Генкиным появлением и разговором, он словно переступил какую-то черту, попав в иное измерение, где ранее казавшиеся невозможными вещи становились вполне по плечу. Хоть и приятнее от этого, конечно, не делались. Но Роман теперь точно знал, что вынесет все, что ни потребуется!

Пользуясь относительным затишьем в потоке людей, он выгреб из миски часть денег, засунул их в специальный карман, сразу ставший ощутимо тяжелым. Надо же! Долго ли он здесь сидит? А накидали-то в миску немало! И вот снова кто-то бросил монету.

— Благослови вас господь! — произнес Роман сердечно и со сдержанным достоинством. И как-то уже привычно. Следовавшая за подателем женщина, услышав это, взглянула на Романа и тоже полезла в сумочку за кошельком. Ее он тоже благословил.

Вечером, когда он передал выручку «бойцам», ожидавшим его в укромном местечке за рынком, в припаркованном микроавтобусе, те удивленно взглянули на него, прикинув вес собранных денег. Но промолчали. Зато отец Никодим не преминул поздравить:

— С почином тебя, сын мой! Я вижу, старался ты от души, — он прикинул на руке Ромкину выручку, теперь целиком ссыпанную из карманов в полотняный мешочек. — Сколько здесь?

— Не знаю, отец мой! — Роман удивленно взглянул на Никодима: не думает ли тот, что он фотографировал взглядом и подсчитывал каждую поданную монетку? Но оказалось, что именно так и следовало поступать. Тут Роман, утомленный тяжелым днем, не выдержал и взбунтовался:

— Отец мой! Я собиратель, а не счетовод!

— Все в деле важно, сын мой, — мягко возразил ему наместник. Но больше не стал настаивать на своем, а просто присоединил Ромкин мешочек к другим, похожим. Только, судя по их объемам, содержащим в себе куда меньше налички.

Ромке оставалось только гадать, с чего бы ему подавали больше других. Место хорошее? Или сыграла роль его подлинная инвалидность, какую при всем желании невозможно подделать? Или его благообразный вид — явно не алкаш, а просто эдакий попавший в трудные условия человек? Да еще и с чувством благодаривший людей? Но в чем бы ни крылась причина, а на душе у Романа было гадостно, оттого что именно он сумел сегодня обмануть большее количество народа, чем другие.

— Стахановец, блин! — процедил он, выехав от отца Никодима и поймав свое отражение в оконном стекле.

С отросшими волосами и бородой, в которых уже пробивалась ранняя седина, а еще исхудавший за последнее время, он выглядел сейчас намного старше своих лет и, надо признать, действительно был весьма харизматичен. Встреть он такого на улице, и сам бы ему подал. Пусть и не последнее, но честно заработанный трудовой рубль, один из многих, которые ручейком потекут на счета Ноздрева.

Роман аж зубами скрипнул от охватившей его злости, вспомнив «преподобного», стоящего на сцене. Есть же такие скользкие твари, которые способны вывернуться буквально из любой ситуации! И, снова удачно устроившись, сосать, сосать из других все, что только возможно…

Осознав, что охвативший его гнев готов исказить лицо, Роман взял себя в руки. И поехал в трапезную, на ужин, уже привычно высматривая Ланочку среди проходящих мимо людей. Хотя теперь и знал, что напрасно. Что там Генка сказал? «У нее режим в корне от твоего отличается»? А ведь верно! Если по ночам она… Ромка предпочел не додумывать до конца эту мысль… Тогда, значит, ложится спать она уже на рассвете и, следовательно, спит, как минимум, до обеда. А с обеда и до заката снова идет в город проповедовать на набережной. Так что если он хочет увидеть ее, то надо попытаться рассчитать, когда это может быть возможно. Учитывая, что сам он теперь будет занят с утра до вечера, без выходных.

При мысли о том, что и завтра ему предстоит такой же тяжелый день, какой он не без труда ухитрился пережить сегодня, и что последующие дни будут ничуть не лучше, Роману захотелось остановиться посреди дорожки и волком завыть. Но он быстро подавил в себе это упадническое настроение, просто запретив себе думать о своих «рабочих сменах», не особо изматывающих физически (хотя неподвижно сидеть целыми днями тоже было не сахар), зато эмоционально способных прямо-таки выпотрошить.

Однако это было то, к чему он с самого начала был готов, да и отступать было поздно. Впрочем, он и не собирался этого делать. Это уж так, накатила внезапная хандра, которую надо просто преодолеть, чтобы не мешала двигаться к цели.