Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
1. Учиться у классиков значит не только восхищаться ими, но и замечать шероховатости.
2. Идеальных текстов не существует. Но это не проблема.
3. Вы тоже можете писать неидеально.
4. Писателей ценят за то, в чем они сильны, а не за то, в чем нет.
5. Если вы дали читателю что-то ценное, он простит вам недоработки в остальном.
Кто ваши любимые авторы? Назовите двух. Постарайтесь выбрать очень разных. Может быть, они жили в разные эпохи в разных странах, может быть, у них противоположная эстетическая позиция.
Вы можете взять Гомера и Маяковского, или Сартра и Бажова, или Хлебникова и Тютчева. Чем контрастнее, тем лучше.
Выбрали? Назначьте одного из них критиком. И напишите отзыв от лица этого критика на произведение второго автора. Пусть этот отзыв (эссе, рецензия, письмо – что угодно) будет написан как бы из одной вселенной о другой. Позвольте критику писать со своей колокольни, опираясь на собственные художественные принципы.
Написав такой текст, вы увидите, как относительны бывают оценки и как полезно видеть сразу несколько эстетических позиций. После этого вам вряд ли захочется ставить кого-то из авторов в иконостас. И писать станет легче.
Когда текст закончен?
– Когда идея, заложенная в него, проявлена. И поставленная перед собой творческая задача решена, – так отвечает моя подруга.
– Когда удивляешься, что в нем уже больше, чем задумывалось, и он дышит, – так отвечаю я.
– Когда из него ничего невозможно убрать, не нарушив замысла.
– Когда он начинает жить своей жизнью…
На этом легко поскользнуться. Легко начать требовать от своего текста невозможного. Бесконечно шлифовать его до идеала. В конце концов, Булгаков писал «Мастера и Маргариту» двенадцать лет. Как я могу работать меньше?
Да, произведение можно создавать годами и даже десятилетиями. Но это не единственный опыт, существующий у писателей.
И если на одном полюсе стоит Булгаков с его двенадцатью годами редактуры, то на другом, например, нобелевский лауреат Кадзуо Исигуро. Свой роман «Остаток дня» Исигуро написал за четыре недели. Он рассказывает об этом неимоверно интенсивном месяце в интервью The Guardian:
«Мы с Лорной, моей женой, договорились, что это время я ничего не буду делать, кроме как писать с 9 утра до 10:30 вечера с понедельника по субботу. У меня был один час на обед и два на ужин. Я не проверял почту и, тем более, не отвечал на письма и не подходил к телефону. Никто не приходил к нам домой. Лорна, несмотря на свой напряженный график, в этот период брала на себя мою часть обязанностей по готовке и уборке. Мы надеялись, что таким образом я успею не только написать больше, но и достичь психического состояния, в котором мой вымышленный мир был для меня более реальным, чем настоящий» (перевод мой. – Е. О.).
Если вы пишете свою первую книгу, вряд ли вы сделаете ее идеальной. Ведь вы и пишете, и учитесь писать одновременно. Шлифовать ее до блеска в течение двадцати лет может оказаться не самой лучшей затеей.
Между усердием и попыткой сделать идеально – большая разница. Усердие вырастает на любви к своему делу и к своему тексту. Автору хочется проявить свою идею как можно более ясно и без искажений. Попытка же сделать идеально, шлифовка до блеска и перфекционизм вырастают из страха. И это – совершенно другие семена.
Страх провалиться, страх быть раскритикованными и отвергнутыми, страх осуждения и разоблачения мешают цели, а если точнее – подменяют ее. Автор уже не думает о том, что он хочет создать нечто и поделиться с другими, он думает о том, как бы гарантированно понравиться.
Если вы только начали писать, возможно, вы захотите поставить совершенно другую цель. А именно: закончить текст. Помочь чему-то родиться. Но, чтобы это сделать, вам придется излечиться от перфекционизма.
Иногда книгу стоит выпустить раньше, признав ее просто достаточно хорошей. Кое-чему важному вы научитесь, только увидев ее напечатанной и получив отзывы. А еще, издав ее, вы обретете новый статус. А он, в свою очередь, даст вам ускорение продолжать. Мы растем и через отпускание тоже.
Я не знаю, был ли кто-то из великих на 100 % доволен своим текстом, отдавая его в печать. Посмотрите, например, на это письмо Пушкина Н. И. Гнедичу. Оно написано 29 апреля 1822 г. о поэме «Кавказский пленник»:
«В самом деле, недостатки этой повести, поэмы или чего вам угодно так явны, что я долго не мог решиться ее напечатать.
Простота плана близко подходит к бедности изобретения; описание нравов черкесских, самое сносное место во всей поэме, не связано ни с каким происшествием и есть не что иное, как географическая статья или отчет путешественника.
Характер главного лица (а действующих лиц – всего-то их двое) приличен более роману, нежели поэме, – да и что за характер? Кого займет изображение молодого человека, потерявшего чувствительность сердца в несчастиях, неизвестных читателю; его бездействие, его равнодушие к дикой жестокости горцев и к юным прелестям кавказской девы могут быть очень естественны – но что тут трогательного – легко было бы оживить рассказ происшествиями, которые сами собою истекали бы из предметов.
Черкес, пленивший моего русского, мог быть любовником молодой избавительницы моего героя – вот вам и сцены ревности и отчаянья прерванных свиданий и проч. Мать, отец и брат могли бы иметь каждый свою роль, свой характер – всем этим я пренебрег, во-первых, от лени, во-вторых, что разумные эти размышления пришли мне на ум тогда, как обе части моего Пленника были уже кончены – а сызнова начать не имел я духа.
…Местные краски верны, но понравятся ли читателям, избалованным поэтическими панорамами Байрона и Вальтера Скотта – я боюсь и напомнить об них своими бледными рисунками – сравнение мне будет убийственно.
…Вы видите, что отеческая нежность не ослепляет меня насчет “Кавказского пленника”, но, признаюсь, люблю его сам, не зная за что; в нем есть стихи моего сердца. Черкешенка моя мне мила, любовь ее трогает душу…»
Принято считать, что Пушкин всегда был доволен своими текстами. Но по этому письму видно, что и великий поэт понимал свои промахи, но не всегда совершенствовал текст до бесконечности. Далее в этом письме он будет просить Гнедича написать пару рекламных строк о «Кавказском пленнике» и издать его.
Как показала история, это было верное решение. И хотя Пушкин не был доволен поэмой, она оставалась самым популярным его произведением при жизни.
Или вот Флобер. Роман «Госпожа Бовари» принес ему всемирную славу. Писатель работал над ним «как дьявол». В рукописи романа, которая хранится в муниципальной библиотеке Руана, 1788 исправленных и переписанных страниц (а в окончательном варианте – 487 страниц). И все же, закончив работу, Флобер не считает ее идеальной и пишет Луи Буйе:
«При виде отпечатанного произведения своего я совсем отупел. Оно показалось мне самым заурядным. Я вижу в нем буквально одно лишь мрачное. В этом большой недочет, и необходим предварительный успех, чтобы заглушить голос моей совести, который твердит мне: “Сорвалось!”
…Нет, черт возьми! Говорю не для того, чтобы услышать от тебя комплименты, но я недоволен “Бовари”, она кажется мне мелкой и “написанной для размышлений в тиши кабинета”. Ничего увлекательного и блистающего издали…»
Выходит, что Флобер в какой-то момент решил, что роман окончен, и опубликовал его.
«Но что же Булгаков? – спросите вы. – Посвятил роману 12 лет и достиг совершенства?»
Посмотрите, что пишет в предисловии к книге К. М. Симонов. «Отдельные страницы, – утверждает он, – представляют собой вершину булгаковской сатиры, и булгаковской фантастики, и булгаковской строго реалистической прозы». Но, если бы не ранний уход автора, итоговый вариант мог бы выглядеть иначе: «Может быть, в романе были бы исправлены некоторые несовершенства, может быть, было бы додумано что-то, еще не до конца додуманное, или вычеркнуто что-то из того, что несет на себе сейчас печать неумеренной, избыточной щедрости фантазии». Так идеален ли роман или… достаточно прекрасен?
Я думаю, что идеальных романов не бывает. Опасно рассчитывать, что первая же книга будет выдающейся. Куда лучше позволить ей быть несовершенной, но живой и вашей – и двигаться дальше. Читатель многое прощает тексту, в котором есть искренность, честность и глубокая эмоция.
Актеры и режиссеры хорошо знают, что, пока они новички, лучше выпускать спектакль немножечко сырым. Лучше оставлять в нем несовершенства и воздух, чтобы пьеса не приелась, а повторение одной и той же роли не выжало из актера все соки. Это потом они учатся выдерживать многократное повторение материала, а сначала могут жертвовать глянцевостью во имя живости.
Мы живем во времена, когда спикеры TED вещают на весь мир, стоя на сцене в футболках и джинсах, а президенты иногда являются перед камерами небритыми – чтобы быть ближе к народу. Когда в некоторых текстах специально оставляют ошибки, чтобы люди видели, что их писали не роботы. Когда книги и фильмы с пометкой «основано на реальной истории» продаются лучше историй выдуманных. Когда востребованы «непричесанные» жанры: автобиографии, документы, свидетельства, дневники.
Кажется, читатель устал от далекого идеала и ищет в тексте приметы человеческого. Он хочет чувствовать, что до автора можно дотянуться рукой. Что тот не бронзовый памятник из парка, а, может быть, сосед по району.
На вопрос, какой стиль тебе нравится, автор, с которым я работаю, отвечает, что любит повара Джейми Оливера. «Но это же не тексты», – возражаю я. Но она продолжает: «Ну и что, что не тексты. Я хочу так же, но в текстах».
Ей нравится, что на обложке книги, напечатанной на дорогой бумаге, повар сидит прямо на асфальте. Ей по душе, что Джейми – профессионал с королевскими наградами, записывает неидеальные видео, на которых, пока он готовит, его чумазый ребенок жует ботву фенхеля. В общем, ей нравится, что Джейми кажется простым и доступным, свойским, иначе говоря – живым.
«Смелость невозможна без уязвимости», – говорит профессор-исследователь Колледжа социальной работы Хьюстонского университета Брене Браун. Она предлагает каждому в огромном зале, перед которым читает лекцию, вспомнить хоть один свой смелый поступок, который не требовал бы уязвимости. Зал думает – и молчит. Я думаю – и молчу. Действительно, одно невозможно без другого. И когда вы оставляете в тексте свою уязвимость, вы проявляете смелость – а значит даете шанс читателю встретиться с вами.
Я не хочу сказать, что тексты должны быть небрежны. Я лишь хочу, чтобы надуманная идеальность не останавливала вас в вашем деле. И если чье-то произведение похоже на фотомодель с идеальной укладкой, то это не значит, что ваш текст не может походить на только что проснувшегося растрепанного любимого человека. И то, и другое красиво. И глубокую связь мы чувствуем не с фотомоделями, а с людьми с прыщиком на щеке, с неидеальным прикусом, в нелепом шарфе. Вы – автор и свободны в том, чтобы не начищать свой текст до блеска, но оставить в нем отпечаток своей личности.
Войти с помощью соц. сетей: