Резюме главы

1. Простота – не значит наивность или глупость. Есть много видов простоты.

2. Простота и ясность – достоинства, а не недостатки произведения.

3. Писать максимально просто – значит заботиться о читателе.

4. Если вы прячетесь за штампами и канцеляритом – то текст уже, увы, не ваш.

5. Читатель испытывает любопытство не тогда, когда текст сложен и непонятен, а наоборот: когда он ясен.

6. Даже очень серьезные научные книги можно писать просто.

Упражнение

3 сентября 1899 Чехов писал Горькому из Ялты:

«…читая корректуру, вычеркивайте, где можно, определения [что такое определение – смотрите ниже. – Е. О.] существительных и глаголов. У Вас так много определений, что вниманию читателя трудно разобраться и оно утомляется. Понятно, когда я пишу: “человек сел на траву”; это понятно, потому что ясно и не задерживает внимания. Наоборот, неудобопонятно и тяжеловато для мозгов, если я пишу: “высокий, узкогрудый, среднего роста человек с рыжей бородкой сел на зеленую, уже измятую пешеходами траву, сел бесшумно, робко и пугливо оглядываясь”. Это не сразу укладывается в мозгу, а беллетристика должна укладываться сразу, в секунду».

Вот вам абзац из Чехова. Я удалила из него все определения, то есть все слова, отвечающие на вопросы: какой? какая? какое? какие? что делающий? – и подобные. Не гугля этот текст, вставьте в него столько определений, сколько посчитаете нужным, и туда, куда нужно. Как если бы это написали вы:

После венчания не было даже закуски; молодые выпили по бокалу, переоделись и поехали на вокзал. Вместо бала и ужина, вместо музыки и танцев – поездка на богомолье за двести верст. ‹…› Он улыбался своими глазками. И она тоже улыбалась, волнуясь от мысли, что этот человек может каждую минуту поцеловать ее своими губами и что она уже не имеет права отказать ему в этом. Движения его тела пугали ее, ей было и страшно, и гадко.

Готово? Если да, то читайте дальше. Сейчас я покажу вам чеховский текст – и вы можете проанализировать, как работал с определениями Антон Павлович и как вы. Возможно, вы можете позаимствовать какие-то принципы у классика. Или остаться при своих.

Итак:

После венчания не было даже легкой закуски; молодые выпили по бокалу, переоделись и поехали на вокзал. Вместо веселого свадебного бала и ужина, вместо музыки и танцев – поездка на богомолье за двести верст. ‹…› Он улыбался своими маленькими глазками. И она тоже улыбалась, волнуясь от мысли, что этот человек может каждую минуту поцеловать ее своими полными, влажными губами и что она уже не имеет права отказать ему в этом. Мягкие движения его пухлого тела пугали ее, ей было и страшно, и гадко.

Предлагаю всмотреться в каждое чеховское определение. Слово «легкой» – усилитель впечатления. Только представьте: герои простояли сначала длинную литургию, потом – венчание. И после этого никому не предложили еды. Даже закуски. Даже легкой. Добавило ли это определение смысла в текст? Добавило.

Слова «веселого» и «свадебного» интересны. Мне кажется, они принадлежат не только автору, но и героине – восемнадцатилетней девушке, которая выходит замуж за 52-летнего чиновника. Ей бы хотелось бала и ужина – непременно веселого и непременно свадебного. Поэтому употребление этих слов тоже оправдано.

Определение «маленькими», на первый взгляд, избыточное: в слове «глазками» уже есть уменьшительно-ласкательный суффикс. Я думаю, что Чехов добавил это определение, чтобы усилить неприятное впечатление от чиновника и – как и в предыдущем пункте – передать отношение и взгляд героини.

Прилагательные «полными, влажными», как и последующие «мягкие» и «пухлого» тоже работают на создание портрета. Согласитесь, без них мы видим новоиспеченного мужа не так отчетливо и куда меньше присоединяемся к чувствам страха и гадливости, которые испытывает героиня.

Все прилагательные, которые использовал Чехов, добавляют что-то к уже написанному. Пустых и утяжеляющих текст слов здесь нет. Поэтому прилагательные его прозу улучшают, а не разбавляют.

Глава 15

Миф о бедном языке

Или: моя речь далека от литературной!

В тринадцатой главе я уже писала: то, что вам мешает, вам помогает. Хорошие истории постоянно показывают нам это: сначала мы влюбляемся в персонажа, у которого обязательно чего-то нет. Может быть, у него нет дома, может быть – терпения, может быть – свободы, а может быть – денег. Без недостатка персонаж получился бы недостоверным, плоским, слишком далеким от нас. Поэтому даже у прекрасного и храбрейшего Ахиллеса есть его пята – двигатель истории.

Недостаток этот закручивает сюжет, делает его интересным, сложным, жизненным. И нередко именно этот недостаток или особенность в конечном счете становятся сильной стороной героя.

Например, человек, у которого нет высшего образования, может много лет упоенно учиться сам и в итоге обойти всех «насытившихся и остановившихся» обладателей дипломов.

Или прекрасная отличница может полюбить нашего героя именно за то, что он нетерпелив и не идет на компромиссы.

Или, как в истории одной моей клиентки, лиса, переехавшая в город, может полсюжета стесняться своего хвоста, ведь он выдает в ней иммигрантку. Но в итоге, когда лиса адаптируется и станет частью общества, хвост ее будет красоваться на городском флаге и превратиться в символ этого города.

Если всю жизнь вы хотели писать, но не писали, а занимались чем-то другим, а теперь обнаружили, что ждать дальше невыносимо, вы можете столкнуться с тем, что пишете вы пока простовато, по-школьному. Это абсолютно нормально, если вы со школьных времен не занимались литературным творчеством. Признав это, вы должны выбрать: загрустить и опустить руки или попробовать сделать из этого недостатка фишку. Конечно, параллельно наращивая мастерство.

Моя подруга Алена Глухова, переехав во Францию, захотела писать по-французски. Создавать книгу на неродном языке – рискованная затея. Словарь ее был ограничен, и писать у нее получалось только простым, минималистичным языком, без стилистической эквилибристики.

– Зато на чужом языке я могу рассказать то, что не осмеливаюсь рассказать на родном, – сказала она на презентации своей дебютной книги. – Язык дает мне целительную дистанцию. В родной речи фонят эмоции и ассоциации. Когда я пишу по-французски, мне приходится писать предельно ясно и просто. Это помогает мне распутать клубок чувств.

После таких слов сразу хочется прочесть ее книгу, правда? Тем более что книга эта автобиографична.

Но я хотела рассказать вам еще об одном способе сделать простой или неказистый язык приемом. Способ этот называется сказ.

Сказ – это жанр, повествование в котором ведет яркий рассказчик, речь которого часто далека от литературной нормы. Рассказчик этот не похож на вас, автора – он сам по себе персонаж. Возможно, вы вспомните «Малахитовую шкатулку» Бажова, «Левшу» Лескова, «Человека из ресторана» Шмелева или сказы Шергина.

В каждом из этих произведений повествование напоминает устный рассказ очень простого человека – с оговорками, ошибками, перескакиванием с мысли на мысль и всем тем, что свойственно устной непричесанной речи. Рассказчик в «Левше» не знает иностранных языков и коверкает слова, говоря «Твердиземное море» или «мелкоскоп».

Сказу к лицу любые отклонения от нормы, будь то жаргон, диалект, молодежный сленг или профессиональные термины. Сказу даже штампы к лицу, если вы пишете, к примеру, повествование от лица юриста.

Смотрите, как смело начинается «Человек из ресторана» Шмелева:

«Человек мирный и выдержанный при моем темпераменте – тридцать восемь лет, можно так сказать, в соку кипел, – но после таких слов прямо как ожгло меня. С глазу на глаз я бы и пропустил от такого человека… Захотел от собаки кулебяки! А тут при Колюшке – и такие слова!..

– Не имеете права елозить по чужой квартире! Я вам доверял и комнату не запирал, а вы с посторонними лицами шарите!.. Привыкли в ресторанах по карманам гулять, так думаете, допущу в отношении моего очага!..

И пошел… И даже не пьяный. Чисто золото у него там… А это он мстил нам, что с квартиры его просили, чтобы комнату очистил. Натерпелись от него всего. В участке писарем служил, но очень гордый и подозрительный. И я его честью просил, что нам невозможно в одной квартире при таком гордом характере и постоянно нетрезвом виде, и вывесил к воротам записку. Так ему досадно стало, что я комнату его показал, – и накинулся. “За человека не считаете” и то и се!..»

Это монолог официанта Якова Скороходова. Он говорит как попало, как говорил бы в жизни: сразу к делу, без контекста, с лишними конструкциями («можно так сказать»), просторечными выражениями («захотел от собаки кулебяки»), обрыванием фраз («И пошел… И даже не пьяный»), упоминанием не известного нам пока Колюшки… тем и удивляет, и очаровывает.

Но самое интересное, на мой взгляд, здесь то, что даже чужую прямую речь герой перевирает. В классическом рассказе вам пришлось бы позаботиться о том, чтобы все персонажи говорили по-разному, чтобы в их речи видны были их характеры и состояния. И только в сказе вы можете позволить себе писать все диалоги в одном стиле – ведь их пересказывает ваш рассказчик, не заботясь о достоверности. Он накладывает на них свои интонации и интерпретации – и это то смешно, то удивительно, но точно не скучно.

Чем экзотичнее ваш рассказчик, чем живее и спонтаннее его речь и чем больше она похожа на устную – тем ярче ваш сказ. Здесь можно позволить себе перевоплотиться в кого-то. Виноградов писал, что «образ рассказчика в сказе – это форма литературного артистизма автора. Образ автора усматривается в нем как образ актера в творимом им сценическом образе».

Вы можете написать все произведение от лица этого яркого рассказчика, а можете, как Василий Шукшин в рассказе «Раскас», дать сначала немного авторской речи (в случае Шукшина – рассказать, что от Ивана Петина ушла жена), а после перевоплотиться и передать слово герою. Причем не обязательно слово устное: у Шукшина герой пишет рассказ в газету, но рассказ этот все равно имитирует его устную речь:

«Значит было так: я приезжаю – на столе записка. Я ее не буду пирисказывать: она там обзываться начала. Главно я же знаю, почему она сделала такой финт ушами. Ей все говорили, что она похожая на какую-то артистку. Я забыл на какую. Но она дурочка не понимает: ну и что? Мало ли на кого я похожий, я и давай теперь скакать как блоха на зеркале. А ей когда говорили, что она похожая она прямо щастливая становилась. Она и в культ прасветшколу из-за этого пошла, она сама говорила. А еслив сказать кому што он на Гитлера похожий, то што ему тада остается делать: хватать ружье и стрелять всех подряд? ‹…›

Иван остановил раскаленное перо, встал, походил по избе. Ему нравилось, как он пишет, только насчет государства, кажется, зря. Он подсел к столу, зачеркнул “гусударство”. И продолжал…»

Если вы введете слово «сказ» в Гугле или Яндексе, вы прочтете, что рассказчик в сказе – это чаще всего простой человек, выходец из народа. Но мне кажется, что в XXI веке мы можем позволить себе писать и других рассказчиков, например современных профессионалов. Программисты, скажем, общаются на удивительном языке – и, если вы знаете его, вы можете написать замечательный сказ, сделав сложность и непонятность речи приемом.

«Страшная история про недоизоляцию: одна девочка зашла в контейнер и сделала ребут!» – так может начинаться сказ программиста.

А так – дирижера:

«Смотрите одним глазом в партию, а двумя на меня!»

А так – кота:

«Ктойтоо?!

Это ктоэто?! Тятятыы? Пришёл? А я! Я с тобой. Куда ты? Я с тобой. Я вот тут, я с тобой. Сейчас меня возьми, меня с собой. Я с тобой побуду. А ты где? А я с тобой. Не уходи, а? А де ты был? А я вот лишался. Тебя не было, а я лишался. Чуть не съелся, так грустил. Очень хотел. А ты всё идёшь и не идёшь. Я уж и домой обратно, а ты всё не идёшь. Я с тобой побуду. Побуду я. Вот тут посижу, с тобой, нет, есть тоже хочу, но побуду. И воды хочу. А ты тогда постой, нет, я с тобой. Давай с тобой. А то ушёл куда-то, и так не было долго, а я тут один, и горе едой заливал. Ел я. С тобой буду. Возьмёшь меня? А погладь тоже, я мне просто чтобы вот рядом, и любили, ну и гладили чуть-чуть, а то я лишался, и все куда-то уходили, а я один ведь, и грустил. Не буду теперь. Тятя пришёл, и я не буду. Мне теперь хорошо. Ты даже те дрова в руки играй, я не люблю, но послушаю, ты только не бросай меня, а то я сразу грустный и никто не любит. Вот, побуду тут».

Может быть, вы напишете сказ от лица иностранца с ограниченным словарным запасом. Или от лица деревенской бабушки, продолжив русскую литературную традицию. Или от лица подростка, как у Сэлинджера в «Над пропастью во ржи».

В одной из статей Эдгар По писал: «Моей первой целью, как обычно, была оригинальность. Дело в том, что оригинальность, если не говорить об умах, наделенных весьма необычайным могуществом, отнюдь не является, как предполагают некоторые, плодом порыва или интуиции. Вообще говоря, для того, чтобы ее найти, ее надобно искать».

Я предлагаю вам поискать свою оригинальность в том, что вас пока ограничивает. Вряд ли кому-то другому придет в голову делать это.