VII. Влюбленные и сумасшедшие

 

У всех влюбленных, как у сумасшедших,

Кипят мозги: воображенье их

Всегда сильней холодного рассудка.

Безумные, любовники, поэты —

Все из фантазий созданы одних.

 

У. Шекспир. Сон в летнюю ночь

Просто поэты так же глупы, как просто пьяницы, которые живут в постоянном тумане, ничего не видя, ни о чем не судя ясно. Человеку нужно знать несколько наук, он должен иметь разумную, философскую, а в какой-то мере и математическую голову для того, чтобы стать полноценным и отличным поэтом…

Джон Драйден. Заметки об императрице Марокко, 1671

Собаки-ищейки обладают широко известной способностью брать след. Ей дают понюхать «след» – клочок одежды того, кого ищут: потерявшегося ребенка или сбежавшего преступника, – и с лаем, пригнувшись к земле, радостно и точно она ведет нас по следу. Псовые и многие другие животные, которые живут охотой, обладают этой способностью в чрезвычайно развитой форме. След дает им обонятельный ключ, а именно запах. Обоняние – это просто восприятие определенных молекул, в данном случае органических молекул. Для ищейки идти по следу означает улавливать оттенки запахов, то есть характерные для каждого тела молекулы, устанавливать разницу между запахом преследуемого и отвлекающим или мешающим фоном, создаваемым другими молекулами, часть которых принадлежит другим людям, прошедшим той же дорогой (включая тех, кто организовал розыск), а часть – другим животным (включая и саму собаку). Число молекул, оставленных идущим человеком, относительно невелико. Но ищейка может успешно взять даже «холодный» след, скажем оставленный несколько часов назад.

Эта замечательная способность объясняется чрезвычайной обонятельной чувствительностью, свойством, которым, как мы уже видели, обладают даже насекомые. Но от насекомых ищейку отличают ее поразительные способности различать запахи, умение точно выделить один из множества других, каждый их которых растворен в великом разнообразии ароматов. Ищейка осуществляет сложнейшее каталогизирование молекулярных структур, она отличает новую молекулу среди огромной библиотеки других молекул, которые она унюхала раньше. Более того, ищейке достаточно минуты, а то и меньше, чтобы ознакомиться с запахом, который она будет затем помнить очень долго.

Узнавание по запаху определенных молекул возможно благодаря тому, что в носу есть рецепторы, чувствительные к отдельным функциональным группам, или частям, органических молекул. Один рецептор, например, может быть чувствителен к СООН, другой к NH₂ и так далее (где С означает углерод, Н – водород, О – кислород, N – азот). Различные составные части сложной молекулы прилипают к различным молекулярным рецепторам на слизистой оболочке носа, а детекторы всех функциональных групп собирают затем все данные вместе, образуя таким образом своего рода коллективный обонятельный образ молекулы. Это чрезвычайно сложная сенсорная система. Наиболее сложное сделанное людьми устройство такого рода – комбинация газового хроматографа и масс-спектрометра, – вообще говоря, не имеет ни такой чувствительности, ни такой способности к различению запахов, как у ищейки, хотя в этой области сейчас происходят значительные сдвиги. Обонятельная система животных развилась до своего ныне существующего совершенного состояния под сильным воздействием естественного отбора. Способность своевременно почувствовать партнера, хищника или жертву – это для вида вопрос жизни и смерти. Обоняние – очень древнее чувство. Среди первых компонентов неокортекса, которые появились в истории жизни, были как раз обонятельные луковицы (см. рис. 6), и это потому, что большая часть ранних эволюционных изменений мозга, которые возникали как надстройки над нейронным шасси, подталкивались естественным отбором именно в сторону различения запахов. Не случайно лимбическая система была названа Херриком «риненцефалон» (rhinencephalon), что в переводе означает «нюхающий мозг».

Чувство обоняния не так хорошо развито у людей, как у собак-ищеек. Несмотря на большую величину нашего мозга, обонятельные луковицы у нас меньше, чем у других животных, и ясно, что запах не играет существенной роли в нашей жизни. Средний человек способен различить сравнительно немного запахов. Но даже при том что весь наш репертуар сводится всего к нескольким запахам, наши возможности описать их словесно и проанализировать необычайно бедны. Наше восприятие запаха очень мало связано, даже в нашем собственном представлении, с истинной трехмерной пространственной структурой молекулы, которая этот запах издает. Обоняние – это сложная познавательная деятельность, которую мы можем в некоторых пределах выполнять с достаточной точностью, но которую мы не способны адекватно описать. И я думаю, что если бы ищейка заговорила, ей тоже было бы очень непросто описать в деталях то, что она умеет прекрасно делать.

Точно так же, как запах есть главное средство, с помощью которого собаки и многие другие животные воспринимают окружающую среду, зрение – это главный информационный канал для человека. Наша чувствительность к зрительным образам и их различению, во всяком случае, не меньше, чем обонятельные способности ищейки. Например, мы способны узнавать лица. Внимательные наблюдатели могут запомнить десятки и даже сотни тысяч различных лиц, а «Индикит», аппарат, широко используемый Интерполом и полицией на Западе, способен воссоздать более десяти миллиардов различных лиц. Ценность этой способности для выживания, особенно для наших предков, абсолютно ясна. Но как трудно нам описать словами прекрасно узнаваемое лицо! Свидетели обычно демонстрируют полную неспособность к словесному описанию ранее встреченного человека, но почти безошибочно узнают его, когда увидят вновь. И, несмотря на то что случаи ошибочного опознания иногда, конечно, встречаются, любой суд всегда готов принять во внимание показания любого взрослого свидетеля, утверждающего, что он данное лицо узнал. Вспомните, как легко выделяем мы в любой толпе знаменитость или как в длинном списке фамилий сразу узнаем свое имя.

Многие из нас считают, что главное в человеке – это словесные и аналитические способности, но у людей и других животных существует весьма сложная и быстродействующая система восприятия и познания, она легко обходится и без слов, и без анализа. Такой способ постижения мира – наше несловесное восприятие и познание его – часто называют «интуитивным». Это слово не значит «врожденный». Никто не рождается с набором лиц, впечатанным в его мозг. Это слово передает, я думаю, легкое раздражение в связи с нашей неспособностью понять, каким образом мы получаем такое знание. Но интуитивное знание имеет чрезвычайно длинную эволюционную историю, и если учитывать информацию, содержащуюся в генетическом материале, нам придется прослеживать его происхождение вплоть до начала жизни на Земле. Другой же из обсуждаемых двух способов получения знаний – тот, что на Западе выражает раздражение по поводу самого существования интуитивных знаний, – совершенно недавнее завоевание эволюции. Рациональное мышление, оперирующее словами (включая, скажем, законченные предложения), насчитывает, вероятно, лишь десятки или сотни тысячелетий от роду. Многие люди в своей сознательной жизни почти полностью рациональны, и есть много таких, кто почти полностью интуитивен. Каждая их этих двух групп очень мало ценит познавательные достоинства другой, высмеивают друг друга, и выражения типа «бестолочь» и «аморальный» считаются еще вполне вежливыми при обмене мнениями между ними. Но зачем нам нужно иметь два различных и дополняющих друг друга способа мышления, которые так плохо взаимодействуют один с другим?

Первые сведения о том, что два этих способа мышления локализованы в коре головного мозга, были получены с помощью изучения поражений мозга. Травмы височных и теменных долей левого полушария коры головного мозга очень характерным образом сказываются на нарушении способности читать, писать, говорить и выполнять арифметические операции. Аналогичные повреждения правого полушария ведут к нарушению трехмерного видения, узнавания образов, потере музыкальных способностей и способностей к целостным рассуждениям. Узнаванием лиц ведает главным образом правое полушарие, и те, кто «никогда не могут забыть лицо», выполняют такое распознавание образов правой частью своего мозга. И в самом деле, повреждения правой теменной доли подчас кончаются для пациента неспособностью узнать свое собственное лицо в зеркале или на фотографии. Подобные наблюдения отчетливо указывают, что функции, называемые рациональными, осуществляются главным образом левым полушарием, а те, что мы считаем интуитивными, – главным образом правым.

Наиболее важные эксперименты, проведенные в этой области в недавнее время, были выполнены Роджером Сперри и его сотрудниками в Калифорнийском технологическом институте. В попытке вылечить больных-эпилептиков, страдавших в тяжелой форме большим судорожным припадком (grand mal), когда судороги практически не прекращались (два раза в час, и так постоянно), они разрезали мозолистое тело (corpus callosum) – главный узел связи нейронных волокон, соединяющих левое и правое полушария неокортекса – новых областей коры головного мозга (рис. 14). Целью операции было сделать попытку помешать своего рода нейроэлектрической буре, бушующей в одном полушарии, распространиться далеко от ее эпицентра в другое полушарие. Существовала надежда, что хотя бы одно из полушарий после операции не будет подвержено этим постоянным приступам. Неожиданным и очень приятным результатом операции явилось то, что частота и интенсивность припадков чрезвычайно уменьшились в обоих полушариях – как если бы ранее через мозолистое тело проходила положительная обратная связь, благодаря которой эпилептическая электроактивность одного полушария усиливала эпилептическую электрооперативность другого.

Рис. 14. Схематическое изображение человеческого мозга, в котором оба его полушария хирургическим путем разделены, чтобы помешать распространению возбуждения при эпилептическом припадке. С этой целью прежде всего рассекается мозолистое тело, а иногда также и два других узла, связывающих между собой левое и правое полушарие, – передняя и гиппокампональная спайки. Copyright © 1967 by Scientific American

Такие пациенты с разделенным мозгом после операции самым противоестественным образом оказывались совершенно нормальными. Некоторые из них сообщали, что у них полностью прекратились яркие сновидения, испытываемые ими до операции. Первый из этих пациентов не мог говорить в течение месяца, но эта его афазия потом исчезла. Нормальное поведение и общий вид пациентов с разделенным мозгом сами по себе предполагают, что функция, выполняемая мозолистым телом, весьма скромна. Оно представляет собой пучок из двухсот миллионов нервных волокон, с их помощью оба полушария нашего мозга обмениваются между собой информацией со скоростью в несколько миллиардов битов в секунду. Около двух процентов нейронов неокортекса участвуют в формировании мозолистого тела. И тем не менее, когда его разрезают, ничего как будто не случается. Мне представляется совершенно очевидным, что на самом деле должны быть серьезные изменения, но они становятся заметными лишь при более внимательном изучении.

Когда мы рассматриваем предмет, находящийся справа от нас, то оба наших глаза видят то, что называется правым полем зрения, а когда предмет слева, мы видим левое поле зрения. Но зрительные нервы соединены с мозгом таким образом, что правое поле зрения проецируется в левое полушарие, а левое поле зрения – в правое. Точно так же звуки от правого уха передаются главным образом в левое полушарие, и наоборот, хотя некоторая обработка звуковой информации производится и на той стороне, с которой она приходит: например, звуки, услышанные левым ухом, обрабатываются частично и левым полушарием. Перекрещивания функций не наблюдается в более примитивном органе чувств – обонянии: запах, уловленный левой ноздрей, обрабатывается исключительно в левом полушарии. Но информация, циркулирующая между мозгом и конечностями, перекрещивается. Предметы, которые ощупываем левой рукой, воспринимаются главным образом в правом полушарии, а приказы правой руке написать предложения исходят из левого полушария (рис. 15). В девяноста процентах случаев центры речи у людей находятся в левом полушарии.

Рис. 15. Схематическое представление (по Сперри) проецирования внешнего мира на оба полушария неокортекса. Правое и левое зрительные поля проецируются соответственно на левую и правую затылочные доли. Управление правой и левой сторонами тела подобным же образом осуществляется перекрестно, как в основном и слух. Запахи же, воспринятые ноздрей, проецируются на полушарие той же стороны

Сперри и его сотрудники провели целую серию изящных опытов, когда различными радражениями воздействовали на левое и на правое полушария пациентов с разделенным мозгом. В одном из таких экспериментов на экране на короткое время появлялось слово «выточка», но «вы» – в левом поле зрения, а «точка» – в правом (рис. 16). Пациент сообщал, что он видит слово «точка», и становилось ясно, что если только его способность передать словами свои зрительные ощущения не нарушена, то у пациента не возникло никакого воспоминания о «вы», увиденном правым полушарием. Когда его спросили, о какой точке идет речь, он стал гадать: торговая точка, точка в тексте, точка инструментов, точка встречи. Когда же в похожем эксперименте пациента попросили написать, что он увидел, левой рукой, просунутой в ящик, он нацарапал слово «вы». По движению руки пациент знал, что пишет что-то, но из-за невозможности увидеть написанное соответствующая информация не могла поступить в левое полушарие, контролирующее вербальные способности. Как это ни поразительно, пациент был способен правильно написать нужное слово, но не мог его произнести.

Рис. 16. Испытуемый читает и произносит вслух только то слово, что появилось на мгновение в его правом поле зрения. Никаких ассоциаций, даже бессознательных, между словами, появлявшимися в левом и правом зрительном полях, не наблюдается. По Сперри

Многие другие эксперименты продемонстрировали такой же результат. В одном таком опыте пациент мог ощупать левой рукой объемные пластиковые буквы, которые, однако, он не мог видеть. Из букв, бывших в его распоряжении, можно было составить лишь одно правильное английское слово, например «чашка» или «любовь», и испытуемый справлялся с этой задачей – ведь в правом полушарии заложены некоторые небольшие вербальные способности, слегка напоминающие те, какими мы располагаем в сновидениях. Но после того как пациент правильно составил слово, он все равно не способен был назвать его. Представляется очевидным, что у пациентов с разделенным мозгом каждое полушарие едва ли имеет какое-либо представление о том, чему обучилось другое.

Рис. 17. Когда пациенту с разделенным мозгом в левом поле его зрения предъявляется некое слово, он правильно записывает его (притом своим почерком, а не печатными буквами), при этом он не видит своей руки. Но когда испытуемого спрашивают, что написала его левая рука, он дает совершенно неправильный ответ («чашка»). По Небесу и Сперри

Неспособность левого полушария воспринимать геометрические образы весьма наглядно отражена на рис. 18. Пациент-правша с разделенным мозгом довольно точно мог копировать несложные образцы трехмерных фигур только левой (не имевшей ранее такого опыта) рукой. Преимущество правого полушария в геометрии сказывается лишь при выполнении двигательных задач, это его доминирование не сохраняется при выполнении геометрических функций другого рода, не требующих координации между рукой, глазом и мозгом. Управление этой двигательной геометрической активностью, скорее всего, сосредоточено в теменных долях правого полушария, в том месте, где в левом полушарии размещены языковые способности. М. С. Газзанига из Нью-Йоркского университета в Стоун-Брук предполагает, что такая специализация полушарий возникает потому, что языковые способности развиваются в левом полушарии до того, как ребенок достаточно овладевает двигательными навыками и способностью к видению геометрии мира. Согласно этой точке зрения, специализация правого полушария на геометрическом восприятии мира – это специализация ввиду отсутствия других возможностей: левое полушарие уже было ранее нацелено на овладение языком.

Образец Левая рука Правая рука

Рис. 18. Относительная неспособность левого полушария копировать геометрические фигуры. По Газзаниге

Вскоре после завершения одного из своих наиболее убедительных экспериментов Сперри устроил вечеринку и пригласил на нее знаменитого физика-теоретика с вполне обычным, неразделенным мозгом. Весь вечер этот физик, известный своим искрометным остроумием, просидел молча, с интересом слушая рассказы Сперри о том, что ему удалось узнать о разделенном мозге. Прием закончился, гости начали расходиться, и Сперри встал в дверях, прощаясь с каждым из них. Последним к нему подошел физик и, протянув правую руку, поблагодарил за восхитительный вечер. Затем легким танцевальным па поменяв положение левой и правой ног, он протянул левую руку и писклявым шепотом добавил: «И в то же время это было ужасно».

Когда связь между двумя полушариями коры головного мозга нарушена, больной часто не может сам объяснить собственного поведения, и очевидно, что, даже «говоря по чести», говорящий может не знать «правду о предмете» (вспомните, кстати, цитату-эпиграф к «Вступлению» из платоновского «Федра»). Относительная самостоятельность двух полушарий мозга подтверждается практикой нашей ежедневной жизни. Уже упоминалось о сложностях словесного описания комплексного способа восприятия, свойственного правому полушарию. Многие сложные физические упражнения, включая занятия спортом, требуют, как представляется, относительно малого участия левого полушария. Теннисистам хорошо известен тактический ход, когда противника просят показать, где точно он располагает на ракетке свой большой палец. Часто случается, что такой вопрос, требующий внимания левого полушария, хотя бы ненадолго, выбивает человека из игры. Музыкальные способности в основном определяются правым полушарием. Хорошо известно, что мы способны запомнить песню или отрывок мелодии, совершенно не зная нотной грамоты. Если речь идет об игре на фортепиано, можно сказать, что наши пальцы (но не мы сами) запомнили пьесу.

Такое запоминание может быть весьма сложным. Недавно я имел удовольствие наблюдать, как большой симфонический оркестр репетировал новый фортепианный концерт. На репетициях подобного рода дирижер не обязательно начинает с самого начала и последовательно продолжает до конца. Чаще из-за того, что время репетиции дорого, а также учитывая высокую квалификацию исполнителей, он сосредоточивает внимание только на самых сложных моментах. На меня произвело большое впечатление, что солистка не только помнила весь концерт целиком, но могла начать с любого требуемого такта, едва взглянув в соответствующее место партитуры. Эти ее завидные способности есть результат соединенного действия левого и правого полушарий головного мозга. Необычайно трудно запомнить неизвестный нам ранее музыкальный отрывок таким образом, чтобы можно было начать воспроизводить его с любого такта. Используя компьютерную терминологию, можно сказать, что пианист имеет произвольный, а не последовательный доступ к информации, заключенной в музыкальном произведении.

Это хороший пример сотрудничества правого и левого полушарий в наиболее сложных и наиболее высоко нами ценимых областях человеческой деятельности. Важно не переоценить разделения функций по обе стороны мозолистого тела у нормального человека.

Существование столь сложной соединительной системы, как мозолистое тело, – и это важно подчеркнуть еще раз – означает, что взаимодействие полушарий головного мозга для человека жизненно важная функция.

В дополнение к мозолистому телу между левым и правым полушариями проложен еще один нервный кабель, называемый передней спайкой. Она намного меньше, чем мозолистое тело (см. рис. 14), и в отличие от него встречается уже в мозге рыбы. В экспериментах с людьми с разделенным мозгом, когда мозолистое тело перерезано, а передняя спайка нет, обонятельная информация неизменно передавалась от одного полушария к другому. Есть основания считать, что временами происходила также передача зрительной и слуховой информации через переднюю спайку, но далеко не у каждого пациента. Это связано с анатомией и эволюцией: передняя спайка (а также гиппокампальная спайка, которую можно увидеть на рис. 14) расположена глубже, чем мозолистое тело, и передает информацию в лимбическую кору, а может быть, и в другие, более древние части мозга.

Наблюдается любопытное разделение музыкальных и вербальных способностей. Больные с удаленной правой височной долей коры головного мозга обладают значительно худшими музыкальными способностями, особенно в узнавании и вспоминании мелодии. Но их способность читать ноты сохраняется. Это как будто полностью совпадает с описанным разделением функций: запоминание и оценка музыки включает в себя узнавание звуковых образов и требует скорее целостного, нежели аналитического, подхода. Есть некоторые данные, свидетельствующие о том, что поэзия – это частично функция правого полушария: в некоторых случаях пациенты начинали в первый раз в жизни писать стихи после того, как они становились немыми в результате операции на левом полушарии. Но это была, наверное, если пользоваться словами Драйдена, «просто поэзия». Кроме того, правое полушарие, видимо, неспособно рифмовать.

Латерализация (разделение) функций двух полушарий мозга была обнаружена в экспериментах с людьми, у которых был поврежден мозг. Важно, однако, показать, что полученные выводы применимы и к нормальным людям. В опытах, проведенных Газзанигой, испытуемые с неповрежденным мозгом видели половину слова в левом, а половину в правом поле их зрения (как и больные с разделенным мозгом), и от них требовалось воссоздать предъявляемое им слово. Полученные результаты указывают, что в неповрежденном, нормальном мозге правое полушарие не пытается анализировать слово, а вместо этого пересылает то, что оно увидело, через мозолистое тело в левое полушарие, где обе части предъявленного испытуемому слова складываются вместе. Газзаниге встретился, однако, и пациент с разделенным мозгом, у которого правое полушарие удивительным образом умело владеть языком, но у этого больного в раннем возрасте была повреждена височно-теменная область левого полушария. Мы упоминали уже о способности мозга в случае его повреждения в первые два года жизни ребенка (но не позже) изменять локализацию функций.

Роберт Орнстейн и Дэвид Галин из Нейропсихиатрического института Лэнгли Портера в Сан-Франциско утверждают, что, когда нормальные люди переходят от аналитической к синтетической умственной деятельности, ЭЭГ соответствующего полушария коры головного мозга претерпевает вполне определенные изменения, а именно: если человек занят, например, устным счетом, его правое полушарие дает на электроэнцефалограмме альфа-ритм, характерный для бездействующего полушария. Если этот результат подтвердится, он будет иметь очень большое значение.

Орнстейн предлагает интересную аналогию, объясняющую, почему люди, во всяком случае на Западе, так широко используют левое полушарие и так мало – правое. Он считает, что наше умение использовать функции правого полушария несколько напоминает возможность видеть звезды среди дня. Солнце в это время сияет так ярко, что звезды не видны, несмотря на то что днем они находятся на небе точно так же, как и ночью. И лишь когда солнце заходит, мы получаем возможность видеть звезды. Аналогичным образом сияние нашего самого последнего эволюционного приобретения – способности к языку, заключенной в левом полушарии, – уводит на второй план способности к интуитивному мышлению правого полушария, которые для наших предков были главным способом восприятия мира.

Левое полушарие обрабатывает информацию по мере ее поступления, правое полушарие – одномоментно, работая сразу с несколькими входами, если вновь использовать компьютерную терминологию. Левое полушарие работает последовательно, правое – параллельно. Левое полушарие несколько напоминает цифровую, а правое – аналоговую вычислительную машину. Сперри предполагает, что разделение функций полушарий коры головного мозга есть следствие их «общей несовместимости». Быть может, мы сегодня способны впрямую ощущать деятельность правого полушария лишь в те моменты, когда левое полушарие «заходит», то есть в сновидениях.

В предыдущей главе я предположил, что главное в состоянии сновидения – это высвобождение Р-комплекса, который днем подавляется неокортексом. Но я говорил также и о том, что весьма важная часть сновидений, их символическое содержание, указывает на значительное участие неокортекса, хотя во сне столь часты и столь разительны нарушения чтения, письма, счета и припоминания нужных слов.

Участие новых областей коры головного мозга в механизме сновидений в добавление к символическому содержанию снов подтверждается еще и другими аспектами образного строя сновидений. Я, например, много раз видел сны, в которых развязка или кульминационный момент были возможны лишь благодаря некоторым намекам, якобы незначительным, вкрапленным в начало сюжета. Все развитие действия сна должно было быть у меня в сознании в тот миг, когда он начался. (Кстати, как показал Демент, длительность событий, происходящих во сне, приблизительно равна длительности аналогичных событий в реальной жизни.). В то время как содержание некоторых сновидений кажется случайным, другие поразительно хорошо сконструированы – в них просматривается удивительно точная драматургия.

Весьма привлекательно считать, что левое полушарие неокортекса во время сновидений подавляется, а правое полушарие, обладающее выдающейся способностью обращаться со знаками, но крайне ограниченно со словами, действует в это время в полную силу. Но, быть может, левое полушарие не полностью выключается на ночь, а занято работой, недоступной для сознания: оно кропотливо переписывает из кратковременной памяти (буфера) в долговременную ту информацию, что должна сохраниться.

Имеются отдельные, но надежные свидетельства решения сложных интеллектуальных задач во время сна. Самый известный случай произошел, вероятно, с немецким химиком Фридрихом Августом Кекуле. В 1865 году наиболее волнующей проблемой структурной органической химии было строение молекулы бензола. К тому времени были получены структуры нескольких простых органических молекул на основе свойств веществ, которые они составляли, и все эти структуры были линейными, то есть атомы этих молекул примыкали друг к другу, располагаясь на одной прямой линии. По его собственному рассказу, Кекуле дремал на сиденье конки, когда ему привиделся сон, в котором атомы танцевали вдоль прямой линии. Неожиданно конец цепочки атомов изогнулся и соединился с ее началом, образовав таким образом медленно вращающееся кольцо. Пробудившись и вспомнив этот фрагмент своего сна, Кекуле сразу же понял, что решением проблемы бензола было кольцо, состоящее из шести атомов углерода, а вовсе не линейная цепочка. Заметим, однако, что случай этот представляет собою, по существу, распознавание образов, а не аналитическую деятельность. Он характерен для почти всех творческих актов, выполняемых во время сновидений: все они есть результат работы правого, а не левого полушария.

Американский психоаналитик Эрик Фромм писал: «Не должны ли мы ожидать, что, будучи лишены воздействий внешнего мира, мы временно возвращаемся к примитивному, животному, неразумному состоянию сознания? В пользу такого допущения можно привести много аргументов, и многие из исследователей состояния сновидения, начиная от Платона и кончая Фрейдом, придерживались той точки зрения, что подобное возвращение, регрессия – это главная и существенная черта всякого сновидения». Фромм указывает далее, что иногда во сне на нас нисходят озарения, которых не бывает в состоянии бодрствования. Но я думаю, что озарения эти всегда имеют интуитивный характер – они представляют собою распознавание образов. «Животный» аспект наших сновидений может быть понят как деятельность старых отделов мозга – Р-комплекса и лимбической системы, озаряемая порой интуитивными прозрениями новой коры правого полушария. И то и другое происходит потому, что в обоих случаях подавляющая функция левого полушария практически выключена. Эти правополушарные озарения Фромм называет забытым языком и вполне убедительно показывает, что они представляют собой общий источник происхождения сновидений, сказок и мифов.

Во время сна мы каким-то образом знаем, что малая часть нас спокойно следит за происходящим, как будто где-то в уголке сна живет своего рода наблюдатель. Именно эта «наблюдательная» часть нашего сознания временами – порой в самый страшный момент ночного кошмара – говорит нам: «Это всего лишь сон». И именно «наблюдатель» оценивает драматическое единство и искусство построения сюжета сна. Однако бо́льшую часть времени «наблюдатель» хранит абсолютное молчание. Люди, применяющие психоделические средства, например марихуану или ЛСД, обычно ощущают присутствие такого «наблюдателя». Употребление ЛСД может привести к тяжелым последствиям, и несколько человек говорили мне, что вся разница между разумностью и безумием в этом случае полностью определяется присутствием «наблюдателя» – маленькой молчаливой части бодрствующего сознания.

Один человек рассказывал мне, что, находясь под действием марихуаны, он ясно ощущал присутствие подобного молчаливого «наблюдателя» и в то же время всю несуразность такого присутствия. «Наблюдатель» отстраненно, но с интересом следил за калейдоскопом образов сновидения, вызванных действием марихуаны, и порой позволял себе критические замечания. «Кто ты?» – молча спросил его мой информант. «А кто спрашивает?» – последовал ответ совершенно в духе дзен-буддистских канонов или суфиистских притчей. Я хотел бы высказать предположение, что «наблюдатель» – маленькая часть критических способностей левого полушария, активнее действующая под влиянием психоделических средств, чем во время сновидений, но в какой-то мере присутствующая и там и тут. Однако на старый вопрос «Кто есть тот, кто спрашивает?» по-прежнему нет ответа. Быть может, правильный ответ таков: это еще одна составляющая часть левого полушария коры головного мозга.

У людей и шимпанзе была обнаружена некоторая асимметрия височных долей левого и правого полушарий – определенная часть левой доли развита значительно сильнее, чем правой. Наши дети рождаются с этой асимметрией (она возникает уже на двадцать девятой неделе беременности), что указывает на сильное генетическое предрасположение к тому, чтобы речью управляла височная доля именно левого полушария. (Тем не менее дети с поражениями левой височной доли способны в первые два года своей жизни с успехом развить все речевые функции в соответствующем месте правого полушария. В более позднем возрасте такое замещение невозможно.) Латерализация функций обнаруживается также в поведении маленьких детей. Им легче воспринимать словесный материал через правое ухо, а несловесный – через левое, что верно также и для взрослых. Сходным образом младенцы в среднем чаще смотрят на предметы справа от себя, чем на такие же предметы слева, а чтобы вызвать их ответную реакцию, необходим более громкий звук слева, чем справа. Хотя ни в устройстве мозга, ни в поведении обезьян не было точно установлено асимметрии подобного рода, результаты, полученные Дьюсоном (см. с. 127), позволяют предположить, что какая-то латерализация существует и у высших приматов; но нет никаких данных, говорящих об анатомической асимметрии височных долей коры головного мозга, скажем, у макак-резусов. Можно предположить, что лингвистическими способностями шимпанзе заведует, как и у людей, левая височная доля коры головного мозга.

Ограниченный набор криков, имеющих смысловое значение, которые издают обезьяны, контролируется, видимо, лимбической системой, во всяком случае весь вокальный репертуар беличьих обезьян и макак-резусов может быть вызван электрическим раздражением лимбической системы. Язык людей управляется неокортексом. Вначале звуковым языком управляла лимбическая система, затем ее место заняли височные доли неокортекса. Это соответствовало переходу от инстинктивного общения к обучению общению – существенному шагу в эволюции человека. Однако удивительная способность обезьян усваивать язык жестов, а также тот намек на латерализацию функций, который усматривается в мозге шимпанзе, позволяет предположить, что начало усвоения символического языка приматами – это не событие недавнего времени. Напротив, оно случилось много миллионов лет назад, чему свидетельство – зона Брока, обнаруженная у Человека умелого благодаря изучению отливок, изготовленных по ископаемым черепам.

Поражение той части новой коры обезьян, что у людей заведует речью, не приводит к разрушению инстинктивной вокализации, то есть выражению своих переживаний с помощью звуков. Отсюда следует, что человеческий язык базируется на существенно новой системе мозга, а не просто на работе механизма, заключенного в лимбической коре, который ответствен за крики и зовы. Некоторые специалисты по эволюции человека высказывали мнение, что усвоение языка произошло очень поздно – быть может, лишь в последние несколько десятков тысяч лет – и было связано с теми сложностями, что поставило перед людьми последнее оледенение. Но имеющиеся данные не согласуются с этой точкой зрения, более того, центры речи в человеческом мозге настолько сложно устроены, что очень трудно представить себе их столь быстрое развитие – всего за тысячу поколений, которые сменились с момента пика последнего оледенения.

Имеющиеся в нашем распоряжении данные показывают, что у далеких предков людей, живших десятки миллионов лет назад, новая кора головного мозга, левого и правого полушарий выполняла сходные функции, так что полушария дублировали друг друга. В дальнейшем прямохождение, использование орудий и развитие языка способствовали взаимному усовершенствованию – например, любой прогресс в области языка приводит к улучшению ручных орудий, и наоборот. Представляется, что соответствующей эволюции мозга предшествовала специализация одного из двух полушарий в аналитическом мышлении.

Первоначальное включение резерва, то есть избыточности в конструкцию, между прочим, используется в вычислительной технике в особо ответственных случаях. Например, даже не зная нейроанатомии коры головного мозга, инженеры, создававшие бортовую память спускаемого на Марс аппарата «Викинг», установили на нем два совершенно одинаковых компьютера с совершенно одинаковыми программами. Но вследствие сложности их конструкции разница между двумя компьютерами вскоре дала о себе знать. Перед посадкой на Марс оба бортовых компьютера подверглись испытанию на разумность, которым руководила большая ЭВМ с Земли. Тот из бортовых компьютеров, который хуже справился с задачей, был выключен. Быть может, эволюция человека проходила сходным образом и наши высоко ценимые способности к рациональному и аналитическому мышлению локализованы в «другом» мозге – в том, который не вполне справлялся с интуитивным мышлением. Эволюция часто использует подобную стратегию. Действительно, вот как она обычно увеличивает количество наследственной информации по мере роста сложности организмов: часть генетического материала удваивается, чтобы впоследствии возникла возможность постепенной специализации функций этого продублированного механизма.

Почти все без исключения человеческие языки заключают в себе некую направленность, известный уклон вправо. «Право» ассоциируется с законностью, с правильным поведением, высокими моральными устоями, твердостью и мужским началом; «лево» – со слабостью, трусостью, неопределенностью цели, злом и женским началом. По-английски, например, мы употребляем слова «rectitude» (правота), «rectife» (исправлять), «righteous» (справедливый), «right-hand таи» (правая рука кого-либо, ближайший помощник), «dexterity» (привычка пользоваться правой рукой и в то же время сообразительность), «adroit» (ловкий, находчивый; происходит от французского «adroite» (что значит направо), «rights» (права) в выражении «права человека» и в фразе «в своем праве». Даже слово «ambidextrous», означающее «одинаково свободно владеющий обеими руками», в точном переводе значит все-таки «с двумя правыми руками».

С другой стороны (буквально!) в английском языке есть слова «sinister» (дурной, зловещий; слово пришло из латинского языка, где оно означает «левый»), «gauche» (неотесанный, бестактный; во французском языке, откуда оно заимствовано, слово это также означает «левый»), «gawky», «gawk» (простофиля, деревенщина – от того же французского корня), «left-handed compliment» (сомнительный комплимент, в буквальном переводе – комплимент с левой руки). Русское «налево» имеет также значение «противозаконно». Итальянское «mancino» («левый») переводится и как «обманчивый». И хотя есть «Билль о правах», «Билля о левах» нет.

Согласно одной из точек зрения, английское слово «left» (левый) происходит от «lyft», что на англо-саксонском означало «слабый» или «никчемный». «Правый» в юридическом смысле (то есть действующий в соответствии с установленными в обществе правилами) и «правый» в логическом смысле (в противоположность «ошибочному») во многих языках обозначаются одним и тем же словом. Использование понятий «правый» и «левый» в политической терминологии, вероятно, восходит к тому времени, когда на исторической арене появилась политическая сила, противопоставившая себя дворянству. Дворяне располагались справа от короля, а «эти выскочки» – капиталисты – слева от него. Дворяне находились по правую руку короля потому, конечно, что король и сам был дворянином, и находиться от него справа считалось почетным. И в теологии, как в политике: «По правую руку Господа».

Можно обнаружить немало примеров связи между понятиями «право» и «прямо». На мексиканском диалекте испанского языка, чтобы указать направление прямо, надо сказать «право право», на том английском языке, на котором говорят черные американцы, выражение «right on» служит выражением одобрения, особенно выразительному и хорошо сформулированному высказыванию. Слово «straight» (означающее «прямой») в разговорном английском сегодня широко употребляется в смысле «привычный», «правильный», «соответствующий». По-русски «правый» родственно «правде». Во многих языках «правый» имеет дополнительный смысл – «прямой» или «точный», «верный», как в выражении «его дело было правое».

Так называемый Стэнфордский (Бинэ) тест для определения коэффициента интеллектуальности (IQ) включает в себя некоторые попытки исследовать функции как левого, так и правого полушария, испытуемому предлагают угадать, какую форму примет лист бумаги, после того как его несколько раз сложить пополам, а затем ножницами вырезать какую-то часть его, или же оценить общее число кубиков в конструкции, часть которой скрыта от взгляда наблюдателя. Хотя создатели Стэнфордского (Бинэ) теста полагают, что вопросы подобного геометрического толка весьма полезны для определения «разумности» детей, эти же задачи, предлагаемые подросткам и взрослым, в значительно меньшей степени позволяют оценивать их IQ. И конечно, при подобного рода исследованиях интуиция практически не изучается. Все IQ-тесты определенным образом нацелены на анализ работы левого полушария.

В противопоставлении слов «правый» и «левый» видно отражение ожесточенного конфликта, возникшего еще на раннем этапе истории человечества. Что могло вызвать столь сильные эмоции?

В сражении режущим или колющим оружием, а также в таких видах спорта, как бокс, бейсбол и теннис, человек, обученный пользоваться правой рукой, неожиданно столкнувшись с левшой, сразу же почувствует, что у соперника есть перед ним большие преимущества. Точно так же левша мог обманным образом подойти вплотную к своему врагу, символизируя своей безоружной правой рукой самые мирные намерения. Но это никоим образом не может объяснить широко распространенной глубокой антипатии к левой руке и того, что такой антипатией особенно сильно заражены женщины.

Во всех без исключения человеческих обществах допромышленной поры левая рука использовалась для туалета, а правая – для приветствия и для еды. Случайные отклонения от этого правила считались, по вполне понятным причинам, недопустимыми. Суровые наказания обрушивались на маленьких детей за нарушение правил пользования левой и правой рукой. Много старых людей на Западе все еще помнят время, когда строго-настрого запрещалось даже дотрагиваться до чего-либо левой рукой. Я думаю, что это может объяснить наше крайнее нежелание быть связанным с «левым» и наше самозагцитное, хотя и напыщенное причисление самих себя к «правому», что так характерно для нашего «праворукого» общества. Это объяснение, однако, не вносит ясности в вопрос, почему функции между правой и левой рукой первоначально распределялись именно так. В самом глубоком смысле объяснение должно содержаться в чем-то другом.

Нет прямой связи между тем, какую руку вы предпочитаете использовать для выполнения большинства действий, и тем, какое из двух полушарий коры головного мозга ведает у вас речью, и, хотя по этому поводу идут еще дебаты, все-таки, видимо, у большинства левшей центр речи располагается в левом полушарии. Тем не менее считается, что сам факт существования предпочтительности одной из рук связан с латерализацией функций мозга. Есть данные, говорящие о том, что левши имеют больше шансов встретиться с затруднениями при выполнении таких чисто левополушарных функций, как чтение, письмо, речь и счет, и что им легче даются свойственные правому полушарию воображение, распознавание образов и всякого рода творческие процессы. Есть данные и о том, что люди генетически более склонны быть правшами. Например, число папиллярных линий на пальцах человеческого зародыша в течение третьего и четвертого месяцев беременности больше на правой руке, чем на левой, и эта предпочтительность сохраняется всю утробную жизнь и даже какое-то время после рождения.

Анализ ископаемых черепов бабуинов, на которых имелись повреждения, нанесенные деревянными или костяными дубинками, принадлежавшими австралопитекам, позволил получить данные о предпочтительном употреблении той или иной руки этими нашими отдаленными предками. Первооткрыватель окаменелых остатков австралопитека Раймонд Дарт пришел к выводу, что около 20 процентов из них были левшами, а это приблизительно соответствует пропорции, наблюдаемой у современных людей. По-иному обстоит дело у других животных: хотя они часто демонстрируют предпочтительность одной из лап, у них в привилегированном положении правая лапа оказывается с той же вероятностью, что и левая.

Право-левые различия уходят далеко в прошлое нашего вида. Я думаю, что некоторый отзвук битв между рациональным и интуитивным, между двумя полушариями нашего мозга, слышен в разнице звучаний слов, обозначающих «правое» и «левое»: в конце концов, именно словесное полушарие управляет правой стороной нашего тела. И в самом деле, правая половина может и не обладать большей ловкостью, но она, безусловно, находится под бблыпим давлением. Похоже, будто левое полушарие ведет себя оборонительно по отношению к правому, оно словно странным образом чувствует себя незащищенным. Если это действительно так, то словесная критика интуитивного образа мышления становится подозрительной, так как у левого полушария есть мотив для подобных действий. К сожалению, есть все основания предполагать, что правое полушарие испытывает такие же опасения относительно левого, но высказывает оно их, естественно, не словесно.

Признавая пригодность обоих методов мышления – правополушарного и левополушарного, – мы все же должны задаться вопросом: являются ли они одинаково эффективными и полезными в новых жизненных обстоятельствах? В том, что правополушарное интуитивное мышление может улавливать связи и структуры, слишком сложные для левого полушария, нет сомнений, но оно может также обнаруживать и то, чего на самом деле нет. Скептическое и критическое мышления не свойственны правому полушарию. И чисто правополушарные выводы, сделанные в сложных обстоятельствах, могут быть ошибочными либо параноидальными.

В экспериментах, проведенных недавно Стюартом Даймондом, психологом из Кардиффского университетского колледжа в Уэльсе, были использованы специальные контактные линзы, позволявшие по отдельности показывать фильмы правому и левому полушариям. Конечно, в обычном случае информация, полученная одним полушарием, может быть передана через мозолистое тело другому полушарию. Испытуемых попросили оценить показанные фильмы с эмоциональной точки зрения. Эти опыты показали, что по сравнению с левым полушарием правое полушарие видит мир как значительно более неприятное, враждебное и даже омерзительное место. Кардиффские психологи обнаружили также, что в случаях, когда одновременно работают оба полушария, наше эмоциональное восприятие очень схоже с восприятием одного левого полушария. Вероятно, в повседневной жизни негативизм правого полушария сильно смягчается более добродушным и жизнерадостным левым полушарием. Но, видимо, в правом полушарии таятся мрачные чувства и параноидальные подозрения, чем и можно объяснить антипатию нашего левополушарного мышления к «дурным» качествам левой руки и правого полушария.

Человек, мыслящий параноидально, верит, что ему удалось обнаружить заговор, то есть скрытые (и недоброжелательные) черты в поведении друзей, сотрудников или правительства, и тогда, когда на самом деле этого нет. Если заговор действительно существует, человек может быть глубоко обеспокоен этим положением, но в этом случае мышление его совсем необязательно будет параноидальным.

Времена быстрого социального развития знаменуются наличием заговоров и со стороны тех, кто желает перемен, и со стороны тех, кто стремится закрепить существующее положение (в политической истории Америки недавних лет последних больше, чем первых). Поиски заговоров, когда их на самом деле нет, – признак паранойи; поиски заговоров, существующих в действительности, – признак здорового ума. Один мой знакомый любит говорить: «Сегодня в Америке если ты чуть-чуть не параноик, то ты сумасшедший». Это замечание, однако, применимо везде.

Нельзя сказать, являются ли образы, созданные правым полушарием, действительными или вымышленными, без внимательного изучения их левым полушарием. С другой стороны, чисто критическое мышление, без творческих и интуитивных озарений, без поисков новых форм, пусто и никчемно. Решение сложных проблем в изменяющихся обстоятельствах требует активного участия обоих полушарий головного мозга: дорога в будущее проходит через соединяющее их мозолистое тело.

Обычная реакция людей на вид крови – это один из многих примеров того, как различные подходы к реальности могут вызвать различное поведение. Многие из нас чувствуют приближение тошноты или даже теряют сознание при виде обильного кровотечения у кого-либо другого. Причина этого, я думаю, ясна. На протяжении многих лет мы привыкли связывать собственное кровотечение с болью, ранением, нарушением целостности тела, и потому мы сопереживаем страданиям другого. Нам знакомо чувство боли чужого человека. Почти наверняка поэтому красный цвет – это сигнал, в самых различных обществах людей означающий опасность или необходимость остановки. (Если бы цвет вещества, переносящего кислород в нашей крови, был зеленым, что вполне допустимо с биохимической точки зрения, то мы все считали бы, что зеленый цвет – это естественное обозначение опасности, и были бы крайне удивлены идеей обозначить ее красным цветом.) С другой стороны, вид крови вызывает совершенно другую реакцию у опытного врача. Какой орган поврежден? Насколько обильно кровотечение? Венозное оно или артериальное? Нужно ли наложить жгут? Все это аналитические функции левого полушария. Они требуют более сложных аналитико-познавательных процессов, чем простая ассоциация: кровь – это боль. И они куда более полезны. Если бы у меня случилась такая травма, я, безусловно, предпочел бы общество компетентного врача, который в результате многолетней практики привык к крови, чем общество сочувствующего мне товарища, который сам до смерти напуган видом крови. Последний, конечно, сделает все, чтобы не поранить другого человека, но первый сможет помочь в случае, если ранение все же произойдет. Идеальный человек – это такой, у которого оба этих совершенно различных подхода существуют одновременно. И большинство из нас именно таковы. Оба образа мышления весьма различны, но они дополняют друг друга таким образом, что это способствует выживанию вида.

Типичным примером того, как интуитивное мышление порой противостоит ясным аналитическим выводам, может послужить высказывание Д. X. Лоуренса о природе Луны: «Не нужно мне объяснять, что это мертвый камень в небе! Я знаю, что это не так». И действительно, Луна – это гораздо больше, чем мертвый камень в небе. Она прекрасна, с ней связаны самые романтические ассоциации, она вызывает морские приливы и, может быть, даже является первопричиной ежемесячных менструальных циклов у женщин. Но, безусловно, один из признаков Луны – это то, что она мертвый камень в небе. Интуитивное мышление вполне применимо к областям, в которых мы успели приобрести собственный или данный нам эволюцией опыт. Но в новых сферах – таких, как исследование природы близких к нам небесных тел, – интуитивное мышление обязано вести себя скромно и с благодарностью принимать то, что открыл среди тайн природы рациональный разум. В равной степени познание не оканчивается процессами рационального мышления, они должны быть включены в более широкий контекст человеческих ценностей; суть и направление рациональных и аналитических изысканий должны в значительной степени определяться той пользой, которую они в конце концов принесут людям, а открыть ее способно лишь интуитивное мышление.

Занятие наукой в известном смысле можно считать параноидальным мышлением применительно к природе: мы стараемся раскрыть ее заговоры, обнаружить связь между, казалось бы, несовместимыми вещами. Наша цель при этом – уловить присущую природе упорядоченность (правополушарное мышление), но во многих случаях наше понимание не соответствует известным данным. Таким образом, все выдвигаемые закономерности должны быть пропущены через сито критического анализа (левополушарное мышление). Формулирование закономерностей без их критического переосмысления, так же как один лишь скептицизм без поиска правил, – это два противоположных типа ущербной науки. Действенное получение знаний требует одновременно и того и другого подхода.

Математический анализ, физика Ньютона и геометрическая оптика возникли первоначально из геометрических соображений, но сегодня обучение этим наукам и демонстрация полученных в этих науках закономерностей проводятся с помощью аналитических методов: в создании математики и физики правое полушарие участвует намного больше, чем в процессе передачи этих знаний другим людям. И сегодня происходит то же самое. Все основные научные открытия – неизменно результат интуиции, и столь же неизменно они описываются в научных работах с помощью строгих аналитических методов. В этом нет никакого противоречия – именно так и должно быть. Ведь творческий акт – это в основном дело правого полушария. Однако проверка правильности полученного результата – функция левого полушария.

Удивительным прозрением Альберта Эйнштейна, ставшим основой общей теории относительности, была идея, что природу гравитации можно понять, если приравнять к нулю тензор Римана— Кристоффеля, записанный в сокращенной форме. Но это утверждение могло быть принято только потому, что удалось получить детальные математические следствия из полученного уравнения, выяснить, следуют ли из него выводы, отличные от тех, что дает теория тяготения Ньютона, а затем поставить опыты, в которых природа подаст свой голос в пользу той или иной теории. В трех замечательных экспериментах – отклонении света звезд при прохождении вблизи Солнца, изменении орбиты Меркурия, ближайшей к Солнцу планеты, и красном смещении в сильном гравитационном поле – природа проголосовала за Эйнштейна. Но без этой экспериментальной проверки лишь немногие физики признали бы общую теорию относительности. В истории физики есть немало гипотез, почти сравнимых по остроумию и элегантности с теорией Эйнштейна, которые были, однако, отвергнуты, потому что не выдержали проверки опытом. На мой взгляд, наша жизнь была бы намного лучше, если бы такая проверка, а также готовность отвергнуть гипотезы, которые ее не выдержали, были бы обычными для социальной, политической, экономической, религиозной и культурной сторон нашего бытия.

Я не знаю ни одного крупного достижения науки, которое не потребовало бы совместной работы обоих полушарий головного мозга. В искусстве это не так, поскольку там, очевидно, не может быть поставлен эксперимент, с помощью которого способные, преданные своему делу и непредубежденные исследователи могли бы прийти к одинаково всех устраивающему выводу по поводу того, какая работа действительно является великой, а какая – нет. В качестве одного из примеров я мог бы привести тот факт, что все ведущие французские искусствоведы, журналы и музеи конца XIX – начала XX века целиком отрицали французский импрессионизм, а сегодня о тех же самых художниках те же самые авторитеты говорят, что они создали шедевры. Не исключено, что столетие спустя маятник их мнений опять отклонится в другую сторону.

Эта книга сама по себе представляет упражнение в распознавании образов, попытку понять нечто в природе и эволюции человеческого разума, используя в качестве ключей данные различных наук и мифов. Это в значительной своей части правополушарная деятельность, и, работая над этой книгой, я многократно просыпался среди ночи или в ранние утренние часы от приятного ощущения некоего озарения. Но то, насколько озарения эти соответствуют истине, – а я полагаю, что многие из них нуждаются в серьезной проверке, – зависит от хорошей или плохой работы левого полушария моего мозга, а также от ответа на вопрос: придерживаюсь ли я той или иной точки зрения лишь потому, что не знаю данных, ей противоречащих? Когда я писал эту книгу, мне много раз приходило в голову, что она может служить своего рода метапримером: ее замысел и его воплощение иллюстрируют ее содержание.

В XVII веке существовали два совершенно различных способа описания связей между двумя математическими величинами: можно было написать алгебраическое уравнение или же нарисовать соответствующую кривую. Рене Декарт показал полную идентичность этих двух математических подходов, поскольку в аналитической геометрии, которую он изобрел, каждое алгебраическое уравнение может быть изображено в виде графика. (Между прочим, Декарт был к тому же еще и анатомом, интересующимся локализацией различных функций в мозге.) Сегодня аналитическая геометрия стала общедоступной, но в XVII веке она представляла собой блестящее открытие. Однако алгебраическое уравнение – это типичнейшая левополушарная конструкция, в то время как геометрическая кривая, структура, образованная множеством относящихся к ней точек, есть характерный продукт правого полушария. В определенном смысле аналитическая геометрия – это мозолистое тело математики. Сейчас огромное количество теорий либо противоречит друг другу, либо не имеет никаких общих точек соприкосновения. Они часто отражают собой противоборство левополушарного и правополушарного подходов. Поэтому так остро не хватает нам сегодня декартовского соединения на первый взгляд не связанных между собою или даже противоположных теорий.

Я думаю, что наиболее значительные творческие достижения нашей или иной другой человеческой культуры – своды законов и этические нормы, искусство и музыка, наука и техника – стали возможными лишь благодаря совместной работе левого и правого полушарий коры головного мозга. Эти созидательные действия, даже если они случаются нечасто и доступны немногим, изменили мир и нас самих. Можно сказать, что культура человечества есть функция мозолистого тела.