Глава 8

Признаюсь, покидая дворец, я могла думать только о том, как бы поскорее скинуть туфли и удушающий корсет, но до этого было далеко: я понимала, что канцлер непременно потребует объяснений. Пока он каменно молчал, но мне не хотелось представлять, чем именно может прорваться это молчание. После моего демарша на переговорах…

– Подите переоденьтесь, сударыня, – ровным голосом произнес он, когда мы очутились дома. Надо же, я стала так называть это место… – И поешьте. Одним словом – задержитесь.

– Но…

– Я выслушаю ваши, вне всякого сомнения, веские аргументы, но только после того, как устрою кое-кому разнос.

– О чем вы?

– О том, что вы – вы, несмышленая девчонка, пускай и вооруженная памятью Эвы! – сумели заметить подвох, а никто в соответствующем ведомстве не обратил на него внимания. И я сам проглядел это, – самокритично добавил он.

– Вы же не можете лично проверять все бумаги до последней запятой.

– Не могу, в том-то и беда… – Канцлер снова с силой потер переносицу. – Не хватает времени. Верных людей не хватает, а если и те, кому я доверился, предпочли тугие кошельки…

– Вы о тех… из ведомства? Тех, которые должны были изучить договор до последней запятой?

– О них. И о других. Прошу вас, сударыня, не нужно сейчас говорить со мной об этом. Идите наверх и отдохните. А у меня… дела.

– Я все испортила, Одо? – все-таки спросила я.

– Нет, – ответил он. – Без иссенских вложений Дагнара жила раньше и проживет впредь. Заброшенные шахты так и останутся заброшенными, пес с ними, в самом деле. Но вот эта попытка обвести меня вокруг пальца дурно пахнет. И еще скверно то, что я позволил это сделать… А я не имею на это права.

– Вы сами сказали – в одиночку со всем не справиться. Только… как же кабинет министров, который был еще при его величестве? Все остальные? Неужели все… ну… разбежались?

– Пока нет, сударыня, но довериться им я не рискну. Вы ведь понимаете, в каком шатком положении находится трон Эвы?

Я молча кивнула: об этом мы уже беседовали.

– Любой, даже, казалось бы, проверенный человек может подтолкнуть и опрокинуть этот трон, – добавил канцлер. – Причем из самых благих намерений: чтобы уберечь Эву от непосильной ноши, а страну – от впадения в хаос.

– А почему вы не взяли с них магическую клятву?

– С каждого не возьмешь – на это не хватит ни сил, ни времени. Присяги обычно достаточно.

– Разве нельзя их проверить? Ну, например, нарочно те сотрудники пропустили тот пункт или по небрежности? Наверно, мэтр Оллен…

– Я же просил подождать с вопросами, – перебил канцлер. – Идите наконец наверх, сударыня. Я вернусь к ужину. Если не вернусь – ложитесь спать, не ждите. Поговорим утром.

– Как скажете…

Он посмотрел на меня сверху вниз и сказал:

– Вы недурно справились. Я опасался, что придется прервать встречу, благо повод к тому был – вы действительно выглядели нездоровой, – но…

– Я прекрасно себя чувствовала, если не считать того, что ужасно боялась.

– Вы не видели себя со стороны. Лихорадочный блеск в глазах, сухие губы, румянец… не чахоточный, но довольно похожий, слишком быстрая речь… Спасибо, руки не дрожали, – завершил он.

– Вы же запретили, – не удержалась я. – А прочее… Я всегда так выгляжу, когда сильно волнуюсь. На экзаменах, например. Меня даже бросает в жар, но это быстро проходит, стоит мне увидеть вопросы и понять, что я знаю ответы. Или у меня есть откуда списать.

– Учту на будущее. Вы в самом деле заметно успокоились, когда начали допрашивать графа Сантора относительно рабочих. Очевидно, вспомнили о какой-то… хм… шпаргалке?

– Да. Но это долгая история, а вы сказали, что у вас дела… А мне страшно хочется переодеться в домашнее, – созналась я.

– А я в который раз повторяю – идите наверх, – едва заметно улыбнулся канцлер. – Ну же! Или мне отвести вас в ваши покои за руку?

– Спасибо, не стоит…

Я отвернулась, а когда была уже на лестнице, посмотрела назад – канцлера не было. Он умел исчезать совершенно бесшумно, и поди пойми, магия это или врожденная способность?

Но главное – теперь я могла скинуть туфли и идти босиком! Несказанное наслаждение…

«Нужно будет сказать, что туфли мне тоже малы», – подумала я. Со всеми этими хлопотами с платьями я совсем позабыла об обуви. Во время примерки все вроде бы было в порядке, но после нескольких часов носки стало ясно, что эти туфли мне не подходят.

Все-таки мы с королевой сильно различались физически: у меня и руки крупнее, ноги шире и больше… Может, дело в том, что она всю жизнь ходила в легких туфельках и башмачках, сшитых точно по мерке, а я – в ботинках, купленных для сирот, и хорошо, если не слишком маленьких. С большими проще: внутрь можно затолкать скомканные бумажки или тряпку, так даже теплее, а вот разносить слишком тесные не всегда удавалось: намочишь – так они скукожатся, когда высохнут, чем ни набивай, и станут жать еще сильнее. Не представляю, из чьей шкуры шили эти ботинки, но, право, кто-то из девочек однажды сказал в сердцах, что лучше уж деревянные башмаки или сельские плетенки из коры, чем это орудие пытки! Одним словом, везло, если удавалось заполучить уже хорошо поношенные, мягкие, пускай и потертые ботинки в наследство от кого-нибудь из старших девочек или даже учительниц. У меня имелась такая пара – на выход, доставшаяся от молодой госпожи Эвси, которая учила младшие классы математике. У нее была исключительно маленькая ножка, чем она весьма гордилась, поэтому ее обувь пришлась мне впору. Я берегла свое сокровище до тех пор, пока могла надеть, а потом передала кому-то еще…

Нэна и горничные встретили меня, без слов помогли раздеться и освежиться.

Облачившись в домашнее платье, я поняла, что чудовищно голодна. Но… надо держать себя в руках, не то, если я начну расти и сделаюсь на голову выше настоящей Дагны-Эвлоры, нас уже точно не спутают! А я ведь и без того отличаюсь, иначе не пришлось бы обновлять гардероб… Одним словом, я попросила Нэну подать что-нибудь легкое: до ужина было еще далеко, вряд ли бы я дотерпела. То есть, конечно, дотерпела бы: приходилось голодать и дольше, когда в пансионе в наказание лишали ужина, но тогда все мои мысли были бы о еде, а не о делах. Как ни приучали пансионерок к мысли о том, что воспитанная девушка должна быть крайне сдержанна и умеренна в телесных потребностях, это не очень-то помогало. Взрослым легко говорить о подобном, но мы-то еще росли, и думать о высоком предназначении и своем долге перед родителями и даже страной, когда желудок требует низменной пищи, у нас никак не получалось.

Когда Нэна ушла, я постаралась сосредоточиться и подумать о том, что я стану говорить канцлеру. О, мне было что сказать, но вдруг он явится в дурном расположении духа и вовсе не станет меня слушать? А может, все обстоит совсем не так, как мне показалось, и иссенцы просто хотели сжульничать, сэкономив на рабочей силе? Хотя нет, нет… везти издалека своих работников и обустраивать им жилье, вместо того чтобы нанять местных за куда более скромные деньги, – это как-то странно.

Даже секретностью иссенских изобретений, как мне казалось, сложно объяснить такое поведение: неужели какой-то полуграмотный шахтер сумеет понять, как работает тот или иной агрегат? Описать, вероятно, сможет, но что толку с его описания? Я однажды случайно услышала на прогулке, как небогато одетый горожанин описывал другому поезд: колеса – вот такие! Тут железка, здесь другая, и они так – чух-чух-чух, а потом – ух! Дым пошел, поезд поехал, а уж как он грохочет – в двух шагах слов не разобрать! Наверно, и здесь получилось бы нечто в этом роде.

Или иссенцы опасаются, что среди нанятых дагнарцев окажутся шпионы? Но как они это себе представляют? Конторских вряд ли можно брать в расчет – они под землю не спускаются, стало быть, ничего особенного не увидят, а понимающий в технике человек, замаскировавшийся под шахтера… Я представила, как этот шпион, много часов проведший под землей и тяжело трудившийся, вместо отдыха ночью при лучине зарисовывает угольком на клочке газеты фрагмент секретной машины, а затем отправляет послание голубиной почтой. Глупости! Такое только в романах бывает.

Конечно, у такого работника могут оказаться при себе магические предметы, способные запечатлеть изображение и передать его куда следует, но ведь иссенские маги сразу же их заметят…

А что, если в недрах затопленных шахт скрыто что-то большее, нежели обычный уголь? Вдруг иссенцы как-то выяснили, что там можно добыть какой-нибудь редкий металл и теперь хотят наложить лапу на месторождение, а для маскировки станут изображать деятельность по добыче угля?

Гадать можно было бесконечно, и я порядком утомилась от этого занятия, но отвлечься не могла, даже любимые книги не помогали: я знала их наизусть и то и дело ловила себя на том, что взгляд скользит поверх страницы.

«Попрошу, чтобы прислали хоть что-нибудь новое, – решила я, – пускай даже учебники. Это и лучше – когда решаешь задачки, отвлекаться не получается. Наверняка ведь в замке огромная библиотека, а мне не так много нужно…»

– Госпожа, прибыл его превосходительство. – Нэна появилась так же неслышно, как канцлер. – Изволите переодеться к ужину? Позвать горничных?

– Нет, не нужно, – ответила я.

– Тогда я прикажу подавать на стол.

Я кивнула, и она исчезла. В этом доме имелись и другие слуги, кроме уже знакомых Нэны, Эм и Эн: кто-то ведь стряпал, стирал, убирался, – но я еще их не видела. Наверно, им было велено не показываться мне на глаза. А может, это вовсе и не люди были, а зачарованные болванчики, как в сказках? Но разве такие умеют готовить? С другой стороны, кто знает, на что способны придворные маги во главе с мэтром Олленом? Вдруг могут даже создать прекрасного повара из обрубка бревна?

К слову о магах… Почему я слышала только о мэтре Оллене? Не может ведь не быть других! Разумеется, они не посвящены в эту авантюру с двойником королевы, но… Они же маги! Неужели не отличат копию от оригинала? Или мэтр Оллен настолько силен, что сквозь его чары никто не способен пробиться? Наверно, так… Вот только мысли об этом странном чародее тревожили меня все больше. Он меня не пугал, нет, но чем больше я думала о нем, тем сильнее мне делалось не по себе, точнее описать это чувство я не возьмусь… Но ведь канцлер доверяет мэтру Оллену, не так ли?

«Как все запутанно», – подумала я, спускаясь в столовую. Пахло оттуда неимоверно соблазнительно.

– Мне доложили, что вы мужественно терпели муки голода, дожидаясь моего возвращения, хотя я вовсе не просил этого делать, – встретил меня канцлер.

Вид у него был не такой мрачный, как днем, но опасный блеск в глазах остался прежним. Этими глазами он напоминал мне кота, сообразила я наконец, вроде того, что жил у сторожа (а вернее, гулял сам по себе). Такие же светло-зеленые и хищные, и по их выражению ничего не поймешь…

– Я подумала: скверно будет, если я вдруг перерасту ее величество, – повторила я свои мысли и добавила неожиданно для себя самой: – Хотя, наверно, за неделю не многое изменится.

– Неделю?

– Ну или две. Вы же сказали, ее величество обязательно поправится.

– Если бы мечты претворялись в реальность, сударыня… – Он вздохнул. – К сожалению, пока все по-прежнему… Меня радует ваша рассудительность, но морить себя голодом все-таки не нужно, тем более я обещал вам отбивную за хорошее поведение. Присаживайтесь.

– Кажется, я вела себя не слишком-то хорошо… – пробормотала я, села и в изумлении уставилась на свою тарелку.

– О делах – после ужина. Ну, что вы смотрите на мясо, будто впервые видите?

– Такое – впервые, – созналась я, несмело взяв нож и вилку.

В пансионе мясо мы видели редко, обычно по праздникам: тогда подавали рагу или что-то наподобие этого – обычно весьма жесткое и жилистое, но и это казалось нам пищей Богини. В обычные дни в супе можно было обнаружить кусочек птицы, пошедшей на бульон, но не более того: остальное, наверно, доставалось учителям. Странно было слушать рассказы домашних девочек о том, что на ужин им полагается целая куриная ножка или грудка, не говоря уж о прочих лакомствах.

Сейчас же передо мной на широкой тарелке исходил соком и ароматным паром огромный ломоть мяса. От умопомрачительного запаха я даже забыла, что собиралась сказать, и несмело надрезала краешек.

Это было невероятно! Я бы, наверно, до утра просидела, наслаждаясь незнакомым вкусом, если бы канцлер не прервал мои грезы коротким:

– Ешьте, остынет ведь. О чем вы так замечтались?

– Подумала – вот бы угостить Сэль, и Юну, и… Это мои подруги, – пояснила я. – Но я понимаю, это невозможно. Ни у одного благотворителя не хватит денег, чтобы в пансионе подавали такое хотя бы по праздникам.

– Хорошо, что вы это понимаете. Однако инспекция этим заведениям не повредит. Судя по вашему виду… я хочу сказать, тому, в котором я вас узрел впервые, средства, и не только благотворительные, но и казенные, расходуются весьма прихотливым образом и идут куда угодно, только не на содержание учениц.

– В нашем пансионе все в порядке! – поспешила я заверить, придя в ужас: вдруг госпожу Увве обвинят в растрате или чем-то подобном? – То есть… очень строго, конечно, но у нас отличные учителя. А что до еды… Мы же знаем, что большинству самим придется зарабатывать себе на хлеб, поэтому…

– Поэтому незачем привыкать к хорошей удобной одежде, вкусной пище и теплым спальням, вы это хотите сказать?

– Да. Именно это.

– Подход не лишен рациональности. Если я верно помню, его насаждала еще вдовствующая королева, мать покойного отца Эвы, она же и открыла множество приютов… я имею в виду, пансионов. Однако ее последователи явно перегибают палку. «В скромности и строгости», что, как вам наверняка известно, является девизом таких заведений в соответствии с волей ее величества, вовсе не означает – «в голоде и холоде». Кто выходит из этих заведений, интересно мне знать… – Канцлер сощурился вовсе уж по-кошачьи.

Я открыла рот, но он махнул рукой:

– Это риторический вопрос. Я и сам знаю ответ: забитые болезненные девицы, не способные ни попросить достойное их знаниям – если в истощенном постоянным голодом мозгу хоть что-то отложилось, – жалованье, ни сказать «нет» слишком вольно ведущему себя хозяину…

– Чтобы тут же лишиться места? – Я отодвинула тарелку. Мне больше не хотелось есть. – И ничего не поделаешь. Я слышала, молодые учительницы обсуждали кое-что… Кому жаловаться, если хозяин выгнал на улицу, потому что отказала, жалованье не заплатил, а ты сирота и идти тебе некуда?.. Вы же сами сказали – много таких вылавливают из реки! Я поняла наконец, что вы имели в виду… А если… если как моя мать – тогда действительно лучше в воду!

– Сударыня…

– Бабушке повезло. И ей тоже. И мне, – перебила я. – А другим – нет, и их множество! Скажите, Одо, вы же все знаете: за что их так ненавидят и презирают? И их детей тоже?

– Да что с вами?

– Ничего! Я вспомнила, как вы говорили с госпожой Увве о моей бабушке, вспомнила, что при этом чувствовала. Вы никогда не поймете, как это – когда заживо сдирают кожу при постороннем! И не за мои проступки – за чужие, я же никогда не видела ни мамы, ни бабушки, я понятия не имею, сами они увлеклись мужчинами или… или это было не по доброй воле…

У меня перехватило дыхание, потому что я никогда не говорила вслух о подобных вещах. Это было стыдно и недостойно, но… необходимо, так мне казалось.

– Если бы не госпожа Увве, а до того госпожа Ивде, я бы сейчас здесь не сидела! Меня бы вообще не было, наверно, потому что в приютах выживают только самые сильные, а я родилась слабой – кто бы стал со мной возиться? А выжила бы, отдали б в деревню – многие охотно берут сироток, не знали? Те работают за кусок хлеба и не жалуются – некому же! – а если умирают, так в приютах их еще пруд пруди!

Он молчал, глядя на меня, как на привидение.

– Вы… вы хотели поговорить о шахтах… – выдавила я наконец.

– Нет уж, закончите сперва свою речь о сиротах, если начали, – ответил он. – Я… Да, я знаю, что все не так благостно, как сообщают благотворительные общества, но я не вникал в это. Пансионам и приютам – в том числе для заблудших и просто попавших в беду женщин – всегда покровительствовала ее величество. Сперва вдовствующая королева, потом мать Эвы. Но вряд ли они знали, как это выглядит изнутри…

– Конечно, не знали. Госпожа Увве рассказывала, что когда моя мама еще была маленькой, наш пансион почтила визитом ее величество. Наверно, это и была вдовствующая королева, так?

– Скорее всего.

– Перед ее приездом все отмыли до блеска, сшили ученицам – тем, кто не домашние, конечно, – новые платья, обувь. Ее величество изволила разделить трапезу с девочками, и на стол подавали столько всего… Словом, она осталась довольна, а девочки еще много лет вспоминали, как сидели за одним столом с ее величеством и свитскими дамами, и мечтали, что, если будут хорошо учиться или удачно выйдут замуж, тоже станут такими вот… Ну не совсем такими, не в столице, а в нашем городке… Или хотя бы заменят госпожу Ивде – та удостоилась похвалы ее величества…

Воцарилось молчание.

– Как мне это знакомо, – сказал наконец канцлер. – По воинским частям. Приедешь с инспекцией или по иному делу… если сообщить заранее, то в части царит идеальный порядок. Если нагрянуть внезапно… Не стану пересказывать, что мне доводилось видеть. Тогда я был немногим старше вас, но не думаю, будто что-то изменилось с тех пор. Я полагал, однако, что в заведениях, подобным вашим, дела обстоят иначе. Все-таки женщины распоряжаются…

– Все люди одинаковые, – ответила я. – А вы так и не сказали: за что нас ненавидят? Я… я еще могу понять, почему презирают женщину, которая ведет себя… ну… распутно. Вот только если у нее много денег, все будут делать вид, будто ничего не замечают! У одной девочки из пансиона такая мать. Очень красивая, одета как с картинки, у нее свой дом. И она даже не слишком скрывает, что встречается с разными мужчинами: весь городок об этом знает, и девочки знают. Но никто никогда ей ничего не скажет в глаза, потому что она жертвует большие суммы пансиону, это во-первых, а во-вторых, ей покровительствует городской голова. А Нэли ничуть не стыдится того, что не знает, кто ее отец и что мать никогда не была замужем. Правда заметная разница со мной?

– Весьма, – обронил он.

– Еще понятно, почему такое важно для аристократов и богачей: нужно ведь знать происхождение и прочее. Не отдашь же невесть кому власть и наследство… Но простые-то люди отчего так не любят незаконнорожденных? У них этого наследства… пара коз, нахлебников воз, гнилой сук и бабкин сундук, – повторила я присказку кухарки из пансиона. – Конечно, и это для кого-то ценность, но… Я читала, прежде охотно брали в жены тех, у кого уже есть ребенок: один родился, значит, еще будут. Даже если отец неведомо кто, считалось, это милость Богини… ну, если девушка не сознавалась, что ее принудили. Тогда уже судилище… Почему теперь все так изменилось?

Повисло тяжелое молчание.

Я смотрела на канцлера и думала: зачем я заговорила об этом? Чего ради? Разве он поймет? И вообще, разговаривать о подобном с малознакомым мужчиной – стыдно! Госпожа Увве пришла бы в ужас, уверена. Она не любила старые сказки, а я была до них охоча и затвердила все, что рассказывали за работой кухарка и ее подручные: будучи ребенком, я всегда путалась у них под ногами.

– Я не знаю, – сказал он наконец. – В самом деле не знаю.

– И почему мы молимся Богине, а выходит, будто главный – ее Супруг, тоже не знаете? – дерзко спросила я. – Одна служанка у нас была родом из глухой деревни и в детстве еще застала обряд Свадьбы – ведь каждый год Богиня берет нового мужа. Ну, знаете, сперва люди выбирают самую лучшую девушку и назначают воплощением Богини, а она уже выбирает Супруга, и целую ночь все празднуют…

– На богословские диспуты я сейчас не способен, – поднял руку канцлер. – На этот счет наверняка много идей у ученых мужей…

– А можно мне хотя бы почитать об этих идеях?.. – не выдержала я. – Здесь совсем нечем заняться, и вы сами сказали, что библиотеки нет, поэтому…

– Я прикажу доставить вам какое-нибудь чтение… по возрасту, – без улыбки ответил он. – Но вам найдется и другое занятие. Все сказанное сейчас вы изложите в письменной форме. Не стесняйтесь в выражениях. Имена можете заменить или обозначить буквами. Все равно я потом сделаю краткую выжимку из вашей истории и передам ее графине Ларан.

– Почему ей? – только и спросила я.

– Она любит детей, в особенности девочек. Всегда мечтала о дочери, но… вы знаете, что случилось. Поэтому же она так тепло относится к Эве. Ей невыносимо будет думать, что многие достойные девицы прозябают в подобных условиях, тогда как могли бы добиться большего. Уверен, вскорости графиня испросит у ее величества дозволения заняться приютами и пансионами, раз уж у самой королевы не хватает на это времени и сил. Вам понятен ход моей мысли?

– Конечно! Она получит разрешение, наверняка лично отправится с инспекциями и окажется подальше от меня!

– Именно. Только непременно нужно аккуратно намекнуть ей, что визиты должны быть совершенно неожиданными, иначе толка из этой затеи не выйдет.

– Я сегодня боялась ее даже больше, чем встречи с послами, – созналась я, – все думала – она поймет, что я не ее величество…

– Вы правильно опасались: она заподозрила неладное. И вы крайне вовремя решили вступиться за обездоленных сироток, иначе мне пришлось бы выдумывать повод, чтобы удалить графиню от двора хотя бы временно, а это не так-то просто.

– А как вы объясните ей интерес ее величества к пансионам?

– Скажу, что Эва прочла сентиментальную книгу о бедной, но гордой сиротке, угодившей в такое заведение. Ее величество впечатлительна, знаете ли, а поскольку жизни за стенами дворца не знает, то ужаснулась описаниям и учинила мне допрос. Я не мог ни подтвердить, ни опровергнуть сказанное в книге, но напомнил, что мать и бабушка Эвы занимались благотворительной деятельностью, поэтому она возжелала последовать их примеру. Но поскольку сама она этого сделать пока не в состоянии, то препоручает сложную задачу графине Ларан.

– Надо же, как складно… – только и смогла я сказать.

– Учитесь, сударыня, пока я жив, – криво улыбнулся канцлер.

– А что, если графиня спросит, что это за книга? Кто автор? И как она вообще попала в руки ее величества?

– Эва топнет ногой и скажет «Какая разница!», вот и все, а графиня решит, что ее величество не желает выдавать какую-то из свитских девиц, тайком пронесшую это чтиво во дворец. Но вы правы, стоит подстраховаться. Придется послать кого-нибудь в книжную лавку узнать о подобных сочинениях.

– Но вдруг ничего подходящего не обнаружится?

– Почти уверен, что обнаружится. Вероятно, на иностранном языке, но для Эвы это не препятствие.

Я поежилась: память Дагны-Эвлоры – это одно, но вот иностранные языки… В пансионе обучали только двум, но ее величество знала больше, и уж точно намного лучше. Если со мной кто-нибудь заговорит на чужом наречии, я опозорюсь… С другой стороны, кто и зачем это станет делать? На встречах с иностранцами по протоколу положен переводчик, даже если обе стороны прекрасно знают языки друг друга. Он и сегодня присутствовал, хотя дагни и иссэ почти не различаются – разве только где-нибудь в глубинке говорят на старых диалектах, – и мы с послами отлично понимали друг друга.

– Давайте все-таки перейдем в гостиную и поговорим об этих злосчастных шахтах, – напомнил канцлер, и я покорно встала.