8. Постижимое

Проект «Клещ» не касался, конечно же, тех мелких лесных тварюшек с негарантированной пищевой базой, что терпеливо, как манны небесной, ждут на травинках и ветках кустов, когда поблизости появится ходячая кровяная цистерна. Этот проект имел прямое отношение к внутренней безопасности Экипажа, причем моя задача в проекте была чисто математической. В контрразведку я никогда не рвался, справедливо полагая рамки этой работы слишком тесными для меня. Поработать временно в качестве приглашенного специалиста — иное дело. Работа не была выполнена до конца, но теперь для нее придется найти кого-нибудь другого.

Жаль? Пожалуй. Немного. Но что толку жалеть, если, во-первых, ничего уже нельзя изменить, а во-вторых, меня ждет куда более важная и интересная работа?!

Посильная ли? Вот тут у меня имелись сомнения.

Сразу, как только стало ясно, что астероиды посыпались на Землю не просто так, началась аналитическая работа. Брюссельская группа, упомянутая генералом Марченко, не была первой, она сложилась уже после возникновения Экипажа. Были и другие группы. И одиночки были. Принятую на самом высшем уровне гипотезу затяжной галактической войны, в коей Земле и ее Экипажу отведена роль резерва, выдумал именно одиночка. Писатель-фантаст, кстати сказать. Толковая гипотеза, удобная. Ее хорошо кинуть в массы, что и было исполнено. Гипотеза чистого альтруизма — мол, чужие насильственно загоняют нас в светлое будущее, поскольку сами мы такое будущее создать не способны, — для этого не годилась. Она лишала Экипаж конкретной цели и вызывала мощный протест: какого хрена кто-то там, в космосе, решил, что имеет право решать за нас, как нам лучше жить? Знаю, что говорю, я сам такой. Еще хуже была гипотеза научного эксперимента, по сути мало отличающаяся от высказанной примерно в те же годы гипотезы дрянного мальчишки. Человечество им что, муравейник, чтобы каждый придурок втыкал в него веточки и швырял сосновые шишки? Мы им что — муравьи? Нельзя было пропагандировать эти гипотезы: возмущение, переходящее в бешенство, — плохая основа для объединения во что-то полезное. Экипаж попросту не возник бы.

Из чего еще не следует, что эти гипотезы не верны…

До моего Шаблино я добрался монорельсом. Неплохой транспорт, но не самый быстрый. Впрочем, я не спешил. Чем еще хорош монорельс, так это роскошным обзором. Сиди, гляди в окно с удобной высоты и медитируй. Пользы, может, и не будет, но и вреда тоже. Никто тебе не помешает, если не час пик, — а до этого часа было еще далеко. Я попросту решил немного пофилонить, присвоив себе половину сегодняшней вахты.

Весна вступала в город, как вступает в него осторожный победитель, то есть стараясь казаться уверенным и величественным, но исподтишка оглядываясь. Кое-где еще догнивали черно-белые трупы зимних сугробов, а кусты уже обволоклись зеленой дымкой, и деревья готовились к тому же. Скучный бетонный забор разнообразила белая надпись: «Свободу узнику совести Епифану Педрищеву!» Утром ее не было.

Буквы — вкривь и вкось. Знать, торопился лозунгописец, вывел последнюю литеру — и дал деру. Имеет, стало быть, что терять. Я не знал, кто такой Епифан Педрищев, и не интересовался. Немало их. И вся его несвобода, скорее всего, заключается в том, что разжаловали голубчика за моральную ущербность в распространенном сочетании с некомпетентностью и приставили к делу, коего он достоин. Например, чинить дороги. Узник, как же! Что до совести, то такие вот «узники», по-моему, сроду ее не имели. Чего он хотел-то? Небось отменить «казарму», ввести демократические свободы, распустить Экипаж? Слыхали предостаточно. Очень умно, а главное, гуманно, как вивисекция. Нас в два счета закидают астероидами, да мы и без них тотчас начнем рвать друг другу глотки: один народ — другому, бедные — богатым, бывшие рядовые — бывшим офицерам и сержантам… Найдем кому. Дурак Епифан сам не понимает, что как раз таких, как он, прихлопнут походя, даже не заметив. Толпа мигом найдет других лидеров — природных своих вожаков, а не заурядностей с воспаленным самомнением, обиженных на весь свет из-за отсутствия карьерных перспектив. Дельный человек тоже может пострадать, иногда ни за что, но постыдится называть себя узником совести и никому этого не позволит…

В общем, медитации не получилось. Вагон бежал быстро и строго по расписанию доставил меня в Шаблино — один из столичных «спальных» районов, где помещалась наша с Настасьей двухкомнатная квартирка. Хороший район, и вид из окна на Тверцу. Почему-то она всегда радовала меня больше Волги. Может, потому, что Волга в столице еще не великая водная артерия нашего отсека, а так, не шибко полноводный намек на нее?

Жена была на вахте — из динамиков компьютера доносилось песнопение, на объемном экране тоже что-то происходило, я не стал смотреть. На коленях у Настасьи помещалась распечатка — наверное, той самой песни, что она слушала, а в руке имелся красный маркер. Отбивая ножкой такт, она сверяла прослушиваемый текст песни с напечатанным на бумаге. Гм, не хотел бы я служить цензором. Скучно. В моих делах тоже хватало рутины, но ее хотя бы стоило терпеть.

При моем появлении жена кивнула мне и приложила палец к губам — погоди, мол, не мешай. Я и не собирался. Иногда приятно, когда тебя встречают и тебе рады, однако вахта есть вахта. Святое. Это потом, когда отцепишь от лацкана значок, становишься просто человеком, и козырять тебе никто не обязан.

Снимая китель, я на всякий случай проверил, не забыл ли я отцепить значок. Не забыл.

Песня кончилась. Насколько я понял, в ней было что-то о порхающих мотыльках и свободе вольного полета — короче, ширпотреб с претензией. Музычка, впрочем, приятная.

— Привет! — Настасья подошла, переваливаясь, чмокнула меня в щеку. — Что скажешь?

— О песенке или вообще?

— Сначала о песенке.

Я скривил кислую рожу.

— Объявят крамолой, а тебе — взыскание, если пропустишь. Но я бы пободался.

— Вот и я думаю, что крамола, — созналась жена. — Значит, запретить?

Меня всегда бесили люди, ищущие у других не информации, а готовых решений. Как будто другие обязаны им подсказывать! Если бы не положение Настасьи, вклеил бы я ей словесно по первое число — неделю бы дулась. Но я посмотрел на ее живот и сказал убежденно:

— Наоборот. Нет никакой крамолы. Какая же это крамола — мечтать о свободе? Ткни пальцем улитку — она спрячется в свою завитушку, но хорошо ли ей там? Сжаться ей необходимо, а мечтать распрямиться — позволительно. Как и нам. Я бы сказал, что это даже необходимо.

— Значит, разрешить? — спросила жена с сомнением.

— Разрешишь — огребешь взыскание, — предупредил я. — Твои дуроломы всего боятся. Дребедень ни о чем они пропустят легко, а текст с мыслью, отличающейся от официальной, но не противоречащей ей, — ни за что. Рогом упрутся. Баллон на тебя покатят. Хотя дребедень как раз опаснее. Может, из-за таких вот перестраховщиков чужие и угостили нас давеча астероидом. Окостеневшая система — будущий труп, она не нужна ни нам, ни чужим.

— А мне что делать?

— А ты сама кати на них баллон. Еще поглядим, кого из вас разжалуют.

— Мне сейчас только бочки и катать… — Жена погладила себя по круглому животу.

— Напиши толковое обоснование, — пожал я плечами. — Умеешь ведь?

— Лучше ты.

— Подредактировать готовый вариант могу, а писать — извини. Некогда.

— То-то ты раньше времени с вахты пришел, — встревожилась жена. — У тебя неприятности?

— Наоборот, приятности. Новое назначение. Много работы.

— Надолго?

— Как получится. В случае удачи — быть мне полковником. Но недолго.

— Почему недолго?

— Потому что произведут в генералы и увенчают лаврами. Сможешь тогда говорить своему начальнику все, что о нем думаешь, и он только утрется.

— А-а… — протянула Настасья не то с надеждой, не то с недоверием — у нее не всегда поймешь. — Ну, поживем — увидим… Ты обедал?

— Не-а. Берегу талию.

— Я тебе суп разогрею.

— Не надо, — сказал я. — Сытый я глупый и заснуть могу.

— Опять на диван завалишься?

— Точно. — Я так и сделал. — Вот теперь я на своем месте.

— Так голодный и останешься?

— Полно, полно, Лизанька, ступай, — механически пробормотал я, витая мыслями уже далеко.

— Что? — спросила жена.

— А?

— Что ты сказал? Какая Лизанька?

— Выдуманная, — нашелся я. — Это цитата из одной логической задачи. Потом объясню, если захочешь. А теперь не мешай, я занят.

Если бы я сказал «из анекдота», мне пришлось бы с ходу выдумывать этот анекдот, а до логических задач Настасья не охотница, так что я мог не напрягать мозги попусту. Вот ведь какое дело: шевелится во мне еще та память, глубоко засела, провоцирует меня порой на бессознательные фразы и поступки. Помню я Лизаньку и крепко виноват перед нею. Не дал я ей счастья.

И Настасье не дам. Чувствую это. Они ведь похожи — та моя жена и эта. Обе добры, не слишком умны, зато и не вздорны, а главное, умеют не мешать. Что еще надо?

Мне — ничего. Это прежнему Фролу Пяткину захотелось бы много большего, а нынешнему хорошо и так.

Только когда Настасья вышла, я сообразил, что не спросил ее, гуляла ли она сегодня, дышала ли воздухом и как вообще себя чувствует. Зря это я. Ну да и вечером проявить наружную заботу будет не поздно. Толку от нее — ноль, но Настасье будет приятно.

В следующую секунду я уже думал о деле. Масштаб задачи и восторгал меня, и пугал. Тем лучше. Хорошенько испугаться — это я люблю. Испуг меня заводит. Не понимаю тех, кто способен мыслить без эмоций, — арифмометры они, а не мыслители. За малыми исключениями науку двигают вперед страстные люди, а не снулые рыбы. Прощай, прежний снулый Фрол Ионыч! Не всплакну о тебе.

Вот, кстати, еще одна загадка природы — переселение душ. Почему природы? Да потому что бога с его своеволием тут не надо — просто мировой порядок таков. Очередной закон натуры. О нем пока лучше молчать, но когда-нибудь я его расколю, если только доживу. Вот это настоящая задача! Сочная, вкусная, и уж куда трудней, чем выяснить, за какие грехи чужие роняют на нас астероиды.

Но я уже думал о другом. То есть не совсем: мне пришло в голову, что легкомысленная фраза, сказанная мною жене об астероиде, возможно, не такая уж легкомысленная. Не исключена связь между трусливым начальством моей жены и стоящей передо мной задачей. Цензура, несомненно, нужна, кто спорит. Должен же кто-то отсеивать хоть часть той шелухи, что лезет на экраны, страницы и в микрофоны. Идеологическая цензура, в общем, тоже нужна — даже теперь, когда Экипаж един и крепок. Вопрос в том, кто ею занимается и чего хочет на деле, а не на словах. Беда Экипажа в том, что в нем до черта всевозможных контор, а законы Паркинсона еще никто не отменял. Финал известен: до предела раздутые штаты и полная недееспособность, хотя от всех и каждого пар валит. Система, работающая исключительно на себя. Множественные жировики на теле Экипажа. Когда их количество превысит критическое, Экипаж подергается судорожно несколько лет, да и развалится с печальными последствиями. Не хочу дожить до них.

По указке чужих человечество сколотило из себя Экипаж. Кромсало по живому, отсекало ненужное, сбивало потенциально полезное длинными блестящими гвоздями Устава. Распределило обязанности, разобралось со старшинством, установило новые правила игры. При ошибках, при неодолимой тяге к старому — терпело наказания. Исправляло ошибки, очевидные и не очень. Создало грандиозную структуру, пригодную для больших дел. Но Паркинсон!.. Неужели чужие вообразили, что Экипаж вечен?

А ведь не исключено. Что они о нас знают! Поэтому при первых замеченных симптомах болезни — бац в нас астероид! Может, симптомы лишь кажущиеся, может, реальные — поди разбери. Бьюсь об заклад, не только людям свойственно ошибаться. А послания нет исключительно потому, что чужие сами толком не знают, как врачевать сию хворобу, — сами, мол, догадайтесь.

Можно подумать, что мы неошибающиеся айболиты…

Ладно, как гипотеза — сойдет. Я вытянулся на диване и попытался припомнить, какие еще выдвигались гипотезы о замыслах чужих. С этого, конечно, следовало начать.

Помнится, кто-то говорил мне о нескольких сотнях выдвинутых гипотез. Людям нравится выдумывать, если на то есть время, а оно имелось в достатке. Без малого полвека — это срок.

Элементарный поиск в Сети принес богатый улов. Общепринятая гипотеза галактической войны оказалась далеко не первой из предложенных. Выдвигались гипотезы и побанальнее: гипотеза чистого эксперимента была одной из них. Берут гидру, кромсают ее в лапшу и следят за регенерацией. Берут крысу, дают ей пять тысяч рентген одномоментно и удивляются: второй месяц живет, паскуда! Набирают добровольцев из студентов и заставляют их играть в ролевые игры типа «заключенный — надзиратель». Вся суть этой гипотезы сводится к двум словам: ролевая игра. Правда, мы не добровольцы.

Банальнее была только гипотеза конкуренции: мол, чужие озабочены, как бы человечество со временем не превратилось в опасный для них космический фактор. Стало быть, усиливающихся надлежит ослабить, а как — вопрос уже второй. Лучше всего под маской заботы. Просто и понятно.

Казалось бы. На самом деле отнюдь не так просто и не вполне понятно. Перестав тратить безумные деньги и человеко-часы на всякую чепуху с бантиками, мы стали сильнее, а не слабее. Это раз. В космосе чужие не чинят нам препон — это два. Они даже не уничтожают наши космические аппараты, предназначенные для дальнего обнаружения астероидов и — страшно сказать — борьбы с ними. Астероидная опасность вообще здорово подхлестнула космические программы. Что-то не похоже, чтобы чужие пытались остановить нас. Скорее — направить.

Кстати. От таких конкурентов, как мы, было бы гораздо проще избавиться, столкнув с Землей действительно крупный астероид вроде Цереры или Весты. Но чего нет, того нет. Похоже, чужим надо, чтобы мы жили.

Уже неплохо. Но зачем им надо, чтобы мы жили?

Вопрос без ответа.

Особняком стояла гипотеза дрянного мальчишки. От гипотезы чистого эксперимента она отличалась тем, что исследователь, ставя эксперимент, все-таки преследует какую-то цель, отличную от вульгарного хулиганства. Пожалуй, это была самая дохлая гипотеза. О целях эксперимента рано или поздно можно догадаться, но что можно сказать о мотивации асоциального придурка без царя в голове? Да еще инопланетного?

О мотивации — немного. Дать прогноз на будущее — невозможно. Вся польза от гипотезы (если она подтвердится) сводится к констатации: и у чужих в семье не без урода.

Мне никогда не нравилась эта гипотеза. А почему? Пожалуй, лишь из-за ее бедности. Непонятно, как подтвердить ее, и не за что ухватиться в случае подтверждения. Никто не будет знать, что делать. Что может кошка, мучимая юным садистом? Почти ничего, вопли не в счет.

Эти пять гипотез — галактической войны, альтруизма, эксперимента, дрянного мальчишки и конкуренции — считались основными и наиболее вероятными. Каждая из них, особенно первая, официальная, породила не один десяток модификаций. Кроме них имелось некоторое количество совсем уж экзотических, чтобы не сказать фантастических, гипотез. Например: чужих не существует и никогда не существовало, а все падения астероидов подстроены мировой закулисой, чтобы утвердить на планете казарменный порядок. Мне встречались дремучие умы и клинические либералы, исповедовавшие эту гипотезу, как религию. Они были убеждены, что в распоряжении пресловутой закулисы имеются средства для обнаружения, вылавливания и доставки подходящих астероидов куда надо. Я предпочитал не спорить с клиническими: психиатрия — не моя область.

До ужина, за ужином и после ужина я ломал голову. Могу похвастаться: я ее не сломал, а только утомил, после чего пришел к двум выводам. Первый: кавалерийским наскоком задачу мне, конечно же, не решить. Собственно, если бы она могла быть решена в течение одного вечера на диване, то это уже давно было бы сделано. В Экипаже не только у меня прилично работает голова. Ладно, решил я, подожду. Ждать придется недолго: уже завтра нашу группу завалят материалами, не утонуть бы в них. Среди них будут, разумеется, материалы всех уровней секретности. Изучим, помозгуем.

Второй вывод был с виду прост, но крайне важен. Строго говоря, он даже не был выводом, а был постулатом: поставленная генералом Марченко задача имеет решение, цель чужих принципиально постижима с помощью человеческого разума. Ибо если нет, то к чему весь этот сыр-бор?

С данной мыслью я и уснул. Настасья уже давно спала.