36. Запруда из песка

Пять часов тянулись невообразимо долго — много дольше, чем им полагалось бы течь в заурядном нашем мире, не испытывающем релятивистского замедления времени. Хлопоты по обустройству подземного общежития не сильно уменьшили тягость ожидания. Всякую минуту толща горных пород над нами могла рухнуть на наши головы, кого-то убив сразу, а кого-то замуровав заживо, и первые показались бы вторым счастливчиками.

Жажда какого-нибудь дела — страшная вещь. Но все койки были перетащены в спальные камеры, остались сущие мелочи. Когда делать стало нечего, меня начали разрывать на части желания. То мне вдруг страстно хотелось все-таки пойти и попробовать разобраться с подключенной к чужому аппаратурой, то мечталось выйти из подземелья на поверхность, чтобы увидеть снежные пики гор и солнечный свет — возможно, в последний раз, то неудержимо тянуло поболтать с кем-нибудь, причем запечатав ему рот пластырем, чтобы не вякал, а только слушал, ну и так далее. Будь я психологом, я бы, наверное, нашел грамотное научное определение моему состоянию, сам же определил его как эндокринный зуд, осложненный шилом в заднице. А уж на часы я поглядывал не реже, чем раз в минуту, всякий раз негодуя. Нет ничего более тягучего и вязкого, чем время! Сам удивляюсь, что в конце концов я не шваркнул ни в чем не повинный бытовой прибор о стену или не растоптал каблуком.

Глупое предложение — к счастью, не мое — наладить отопление и вентиляцию наткнулось на категорический запрет, сопровождавшийся насмешками, и автор предложения сам стукнул себя по лбу, объявив, что и на старуху бывает проруха. Не хватало нам еще, чтобы спутники засекли тепловые точки от работы вентиляционных шахт! Тогда уж проще было бы выйти в эфир и на весь Корабль прокричать наши координаты.

От нечего делать я мысленно поставил себя на место Капитана Эйхорна и принялся решать задачу о вероятности обнаружения нашего убежища в течение ближайших часов, но уперся в нехватку исходных данных. Сколько подобных благоустроенных нор было нарыто по всему миру в доэкипажную эпоху? Я не знал. Сколько противоатомных бункеров, сколько хранилищ ядерных или биологических материалов, сколько могильников? Сколько подземных заводов и укрытий для техники, сколько естественных глубоких пещер, сколько заброшенных шахт — сухих соляных, например, со здоровым климатом, очень пригодных для создания резервной базы? То ли сотни, то ли, что вернее, тысячи. Да и кто сказал мне, что все резервные базы последователей Стентона находятся обязательно под землей? Дайте мне толику власти плюс одобрение руководства — и я оборудую базу хоть в Твери, хоть в Лондоне под видом института закрытой тематики или секретного завода, и никто ничего не заподозрит. А в том, что у этих загробных жителей есть свои люди среди высшего командования, сомневаться не приходилось.

Из самых общих соображений я вывел: пяти часов мало, Эйхорн не успеет. Это немного утешало. Впрочем, много ли стоят все на свете умозрительные построения при столкновении их с такой грубой штукой, как реальность?

Как известно, хорошо то, что хорошо кончается. Пять часов проползли со скоростью издыхающей улитки, но все-таки они проползли и остались позади. Я наконец-то познакомился с тремя моими соночлежниками по спальному блоку. Степенный Дорофей Евсеевич Бунько оказался Иваном Павловым, лысый живчик Уилбур Стаффорд — Вейсманом, и они тут же заспорили между собой о таких материях, что китайский язык был бы мне, наверное, понятнее, а Робер Лануа в прошлой жизни отзывался на имя Никола Тесла. Впрочем, он скоро извинился и ушел помогать технарям.

Наконец и я сам, не выдержав пытки неизвестностью, отправился на поиски хоть кого-нибудь, способного прояснить текущий момент, и — о удача! — навстречу мне по коридору топал Магазинер. Выглядел он, откровенно говоря, не лучшим образом. По-моему, он перетрудился, его слегка пошатывало, а когда слегка пошатывается этакая туша, становится немного не по себе.

— Что с вами? — спросил я, хотя на языке у меня вертелись совсем другие вопросы.

— А! — махнул он рукой. — Устал. Просто устал. Иду спать и вам того же желаю.

— А где вы разместились?

— Вон там, — указал он на дальний конец длинного, как взлетная полоса, коридора.

— Ничего, если я с вами?

— Пожалуйста, — с некоторым удивлением сказал он. — Но должен предупредить: в моем боксе сейчас спит Рикардо Лопес, он же Сади Карно.

— Ну так что же?

— Он храпит. Исследовал тепловую машину, а сам являет собой акустическую. Повышенной мощности, хе-хе.

— Да нет, — сказал я. — Мне есть где спать. Я просто набиваюсь вам в провожатые.

— Понятно… Имеются вопросы?

— Не вовремя?

— Нет, ничего, — вздохнул он. — Валяйте.

— Как обстановка?

— Оповещение передано. Астероид уже на расчетной орбите, столкнется с Землей через сорок шесть часов с минутами. Большой астероид, почти пятьсот метров, мы схватили первый попавшийся… зато скорость столкновения выйдет чуть ниже стандартной, так что по энергетике примерно тож на тож… Что еще? Да ничего, в общем-то…

— А сведения извне? — спросил я.

— Ничего интересного, — ответил он, чуть помедлив. — И больше уже не будет ничего интересного. Эйхорн опоздал, а мы теперь вне игры, будем сидеть и ждать… Потерпим? Слушайте, куда вы так торопитесь? Напросились в провожатые, так провожайте в моем темпе, а не бегите сломя голову… Ну вот… — Он притормозил и принялся отдуваться. — Мне, может, до инфаркта полтора шага…

— Какая точка выбрана для удара?

— Запланированная. Не беспокойтесь, не Тверь и не Торжок… Ладно, пойдемте дальше.

Пыхтя, он переваливался, как утка, а я, подстроившись под его скорость передвижения, был готов подхватить его, если что, только не был уверен, что удержу.

— Еще один вопрос, если позволите, — сказал я, когда мы уже почти дошли. — Можно?

— Один — можно.

— Эйхорну известно о нашем существовании, верно? Он знает, что цивилизация чужих не имеет прямого отношения к астероидным ударам. Почему он не объявит об этом публично или хотя бы не даст информацию своим сыскарям? Для них это сразу облегчило бы дело…

Я еще не успел договорить, как Магазинер засмеялся. Он щурил правый глаз и мелко трясся. Не стану врать, что смех его был мне приятен, — смеялся-то он надо мной! Но что я нипочем не позволил бы какому-то Магазинеру, то стерпел от Эйлера.

— Не понял? — только и сказал я, нахмурившись.

— Вы не думали об этом, потому и не поняли, — ответил он. — Ладно, можете не утруждать мозги, сам скажу. Это элементарно. До оповещения об импакте распространение истины — это то, чего Эйхорн желал менее всего. Уничтожив нас — допустим, как ренегатов, продавшихся чужим, — он сохранял всю отлаженную структуру управления Экипажем. Без астероидной угрозы Экипаж рассыплется в считаные годы, разве это не ясно? Сохранив эту угрозу в массовом сознании, Эйхорн получал карт-бланш до конца жизни. Что бы он ни творил, все шло бы ему на пользу — астероиды ведь не падают! Лет через двадцать он так и умер бы на посту от естественных причин, успев передать власть преемнику, вероятно, сыну. За такой бонус сражаются и умирают, а вы говорите — дать информацию…

— Ну хорошо. До оповещения — понятно, ну а теперь, когда Эйхорн знает, что проиграл?

— А теперь у него нет времени. Теперь он кругом виновен — три астероида за год! — и если станет оправдываться, выдвигая фантастические версии, ему это нисколько не поможет. Скорее его сочтут выжившим из ума. Нэш сказал истинную правду: у Эйхорна началась уже совсем другая игра. А мы откроем ему лазейку: достойный уход в отставку со всеми коврижками, что к ней полагаются, в обмен на мертвое молчание. Мы уже предпринимаем определенные шаги. Пройдет совсем немного времени, и из Эйхорна можно будет вить веревки. К сожалению, Нэш прав еще и в том, что нам придется оставить Эйхорну жизнь…

— Несмотря на Ландау? — ощетинился я.

— Что вы на меня так смотрите? — вздохнул он. — Да, несмотря. На первых порах. Все должно выглядеть естественно. Пост Капитана займет Асаи, Эйхорн угаснет на заслуженной пенсии, и никаких византийских интриг, никаких римских страстей. Зло наказано, добродетель торжествует, новых астероидов не будет лет пять, если не десять… Слушайте, хватит уже пытать меня, а? Я спать хочу.

— Еще одно…

У Магазинера был скорбный вид Сизифа, в очередной раз спустившегося с горы к скатившемуся камню.

— Я слушаю.

— Этот Нэш, он что, не шутил насчет Парижа?

Моше Хаимович устало пожал плечами:

— На моей памяти Нэш ни разу не шутил…

— А не слишком ли сильное средство?

— Допустим. Что вас беспокоит? Оно ведь отвергнуто.

— Меня беспокоит то, что подобная ситуация может повториться, — сказал я.

— Правда? — восхитился Магазинер. У него даже глаза заблестели. — Вы, стало быть, за то, чтобы соизмерять средства с целями? Превосходно. А теперь вспомните, пожалуйста, один момент из той вашей жизни. Поздний вечер, фактически ночь, Васильевский остров, сосновый лес, просека, ведущая в порт Санкт-Петербурга, одинокий путник, возвращающийся из порта в город… Вспомнили?

— Вспомнил, — улыбнулся я. — Хорошая была драка.

— Не в том дело, хорошая или нехорошая. Когда на вас из леса выскочили трое, что вы подумали в первый момент?

Я почесал нос, потом подбородок. В затылке чесать не стал, пусть и хотелось.

— М-м… Да вроде ничего не подумал. Когда там было думать? Просто защищался.

— А чуть позже?

— Это когда один улетел и осталось двое? Подумал, что кто-то заплатил бродягам, чтобы те поколотили меня хорошенько. Кто именно — не гадал. Мало ли…

— Действительно, мало ли. Заказчиками могли быть ваши ученые недруги или мужья некоторых ваших, гм, женщин. Разве угадаешь? А что случилось еще немного погодя?

— Ну, когда против меня остался один, я подмял его, надавал по роже и заставил признаться, чего ради они на меня напали. Оказалось, что это портовые матросы, а напали ради грабежа. Тогда я содрал с него куртку и дал ему хорошего пинка.

— То есть они хотели вас побить и ограбить, а вместо этого вы их как следует побили и ограбили. Верно? Вы одержали полную победу, не получив даже мелких телесных повреждений, зато обретя большое моральное удовлетворение, а неприятель постыдно бежал. Теперь внимание: что вы сделали на следующий день?

Я начал понимать, куда он клонит, и предпочел промолчать.

— Запамятовали? Вы явились к портовому начальству с трофейной курткой и потребовали разбирательства. Незадачливые грабители были найдены и прогнаны сквозь строй. Вы могли торжествовать, сидя дома, но предпочли растереть ваших случайных недругов, по сути уже наказанных вами, так основательно, как только позволял закон. К чему было так усердствовать?

— Ну, знаете… — протянул я. — А если бы они назавтра напали бы еще на какого-нибудь путника?

— Плевать вам было на всех путников на свете и вообще на людей, — жестко врезал мне Магазинер. — Нет?

— Ну…

— Не «ну», а так оно и есть. Вернее, так оно и было. Я прав?

— Возможно. Однако Нэш…

— То-то же. Вы капризны, мстительны и порой излишне горячитесь, а Нэш холоден, как заливная рыба. И все же я предпочту услышать о крайних мерах от вас, а не от него. Все, идите спать, допрос окончен.

Привычно утерши углы рта, он скрылся за массивной дверью, а я побрел назад. Скучать и ждать.

Что, черт возьми, хотел сказать Магазинер? Что мною руководят эмоции, а потому можно не принимать во внимание мои экстремистские предложения, буде они поступят? Хитро завернул: вроде польстил, а на самом деле ткнул носом в… это самое.

Следующие трое суток ознаменовались для меня лишь содержательной беседой с Джеймсом Максвеллом и ссорой на бытовой почве с Адамом Смитом. «Технари» в поле зрения не появлялись, Магазинер тоже, полезная работа сводилась к доставке из кладовки еды и затеянных Пастером попыток приготовить в кухонном блоке что-нибудь повкуснее сушеного комбикорма из армейских рационов. А какие кулинарные шедевры, спрашивается, можно изготовить из тех же сухпайков при полном отсутствии других продуктов? С первой попытки вышел омерзительный на вкус суп, а результаты второй и последующих я не стал и дегустировать.

О ссоре со Смитом я вспоминать не хочу — мелочь и чушь полосатая. Зато с Максвеллом разговор вышел интересный.

Рослый и смуглый, этот бенгалец с чеканным профилем и в нынешней жизни занимался физикой, но если я тяготел к общей космологии, то он штурмовал высоты релятивистской квантовой теории и вновь слыл звездой мировой величины. Впрочем, чему удивляться?

— Чем все это кончится, как вы думаете? — спросил я, когда мы однажды встретились на прогулке по бесконечным коридорам, познакомились и какую-то часть пути проделали вместе.

— Вы имеете в виду…

— Ну ясно, я не имею в виду наше подземное бытие. Я спрашиваю о финале эксперимента Стентона. Если астероидное воспитание землян не будет прервано насильственно, то когда, на ваш взгляд, можно будет завершить его?

— То есть когда человечество из ребенка станет взрослым, а из личинки вылупится имаго? — засмеялся Максвелл. — Спросите что-нибудь полегче.

— Ну а все-таки?

Великий шотландец, он же великий индус, пожал плечами и чуть заметно вздохнул:

— Вам, русским, обязательно надо докопаться до глубинной истины. До подноготной — так у вас говорят? Ну хорошо, я попробую ответить. Как вы думаете, почему в высшем руководстве экипажа так много японцев и немцев?

— Ну, это-то понятно, — протянул я, несколько разочарованный. — В течение целых столетий власть насаждала там и тут порядок, причем мордовала нарушителей так, что мало не покажется. Даже самых мелких нарушителей. У одних были сегуны и микадо, у других — все эти Фридрихи-Вильгельмы и просто Фридрихи… У французов короли слишком уж своевольничали, англичане обожали компромиссы, а на Руси государи, желавшие немецкого порядка, обычно плохо кончали. Ни у каких других наций нет такого, пожалуй, генетического стремления к порядку, как у немцев и японцев. Причем начинают они с себя.

— Вот вам и ответ, — улыбнулся Максвелл. — Там, где мы не можем научить, мы должны дрессировать. Должно пройти минимум несколько столетий дрессировки, прежде чем каждый член Экипажа, будь он бразилец, уйгур или готтентот, сам, без давления извне, захочет начать с себя. Датчанам, вероятно, понадобится меньше времени, итальянцам и русским, простите, несколько больше, а курдам или африканцам — еще больше. Учитывая нашу практику воспитывать детей в закрытых школах, в значительной мере изолируя их от влияния родителей, пройдет, я думаю, лет двести-триста, прежде чем астероиды станут не нужны… Вы спрашиваете, что будет тогда?

— Вот именно об этом я и спрашиваю.

— Что ж… Вам приходилось в детстве строить запруды на ручье? Примитивные такие запруды из песка?

— Конечно.

— И вы, наверное, стояли рядышком, глядя на прибывающую воду, и гадали, в каком месте вода прорвет вашу дамбу. Причем нередко ошибались, начинали спешно наращивать запруду то в одном месте, то в другом и все равно знали, что победа в конце концов будет за водой, так?

— Так.

— Ну вот вам и ответ. Когда астероидное воспитание прекратится, а рамки Устава станут тесны человечеству, они отпадут сами собой. Придет время, когда мы уже ничего не сможем сделать, и не надо нам будет ничего делать. Но человечество станет тогда другим, совсем другим… Нет, я хотел сказать: несколько другим. И вот тогда его ждет настоящий рывок — к звездам, к настоящей полноте жизни, к более человеческому, нежели обезьяньему. Хорошо бы пожить немного в то время — как полагаете, у нас это получится?

Он легонько поклонился, давая понять, что, в общем-то, шутит и что разговор наш окончен.

Текло время. Медленно, как смола по стволу сосны.

Многие работали и просили им не мешать. Я смотрел на них с завистью, а сам, не в силах вернуться мыслями ни к семье, ни даже к любимой моей космологии, целыми часами слонялся по унылым коридорам убежища или спал. Никогда в жизни я не спал так много и никогда еще не проводил время с меньшей пользой.

Чем еще можно было заняться?

Думать.

Я размышлял о том, что некогда созданная Стентоном и сохранившаяся доныне организация не может обойтись без преданного ей всей душой подчиненного персонала. Кто эти люди и почему они работают на закрытый клуб реинкарнированных гениев, распоряжающийся судьбой человечества? Какие посты занимают они в структуре Экипажа? Разыгрывают ли их втемную — или щедро платят? А если платят, то чем: деньгами, карьерным ростом или обещанием новой жизни в новом теле после биологической смерти старой оболочки? На такую наживку клюнет, пожалуй, и завзятый бессребреник…

Несколько раз я пытался завести разговор об этом с немногими томящимися без дела узниками подземелья, но разговора не выходило — они сразу замыкались. То ли я еще не внушал им доверия, то ли сама тема считалась табуированной, не знаю.

Ну и плевать. Медленно закипая, я бродил по бетонированным норам, пока спасительная усталость не загоняла меня в койку. Рядом непременно храпел кто-нибудь, и я, матерясь про себя, натягивал одеяло на голову.

— Вставайте.

— А? — Я сел рывком и заморгал. — Что?

Передо мной стоял Магазинер.

— Вставайте, Фрол Ионович, — сипло выдохнул он. — Все кончено.

Спросонок я не мог понять, что, собственно, кончено и в каком смысле. Партия наша кончена?

— Мы проиграли?

— Наоборот, выиграли. Астероид уничтожил город Томсон, это в бывшей Канаде. Жертвы минимальны — несколько тупоумных упрямцев, добровольно оставшихся в городе и ускользнувших от внимания эвакуационных команд. Семь часов назад Эйхорн подал в отставку с поста Капитана. Шесть часов назад она была принята. Два часа назад Корабль получил нового Капитана, и зовут его Кинсукэ Асаи. Теперь мы вновь можем спокойно работать.

Я повертел головой вправо-влево — никого. Пустые койки. Мы были одни в боксе-спальне.

— Мы уже отправили почти всех, — упредил Магазинер мой вопрос. — Простите, но у них сейчас больше срочной работы, чем у вас. Откровенно говоря, у вас ее вообще нет — сначала вам предстоит пройти до конца подготовку, прерванную… гм, вашей торопливостью и пытливым умом. Вы готовы?

— Чего мне готовиться-то? — пробурчал я. — Готов я.

— Тогда пойдемте.

Пусто и гулко было в убежище. Никто не слонялся без дела по коридорам, убивая время осточертевшим моционом, никто не бежал с выпученными глазами по делу или с неожиданной вестью извне. Лишь неубранные столы и стулья в зале собраний напоминали о том, что еще несколько часов назад здесь текла какая-то жизнь, да еще в воздухе витало что-то трудноуловимое, намекающее на недавнюю обитаемость. Магазинер шел молча, явно не слишком расположенный к разговорам, и видно было, что не очень-то он отдохнул. В зале, где поместили чужого, нас встретил Герц с красными от недосыпа глазами. Зворыкин спал прямо на полу, подложив под себя разорванную картонную коробку от какого-то оборудования. Кто-то еще суетился на дальней периферии техногенных джунглей из приборов, проводов и кабелей, я не разобрал, кто.

На чужого я только глянул и отвернулся. Успею еще насмотреться.

— Поскорее, пожалуйста, — пробурчал Герц. — Становитесь в этот круг. Куда вас перебросить?

— Все равно, — пожал я плечами, становясь в очерченный мелом на бетоне неровный круг и вспоминая Хому Брута. — Главное, чтобы на Землю, а не на Луну. Лучше, конечно, в Северо-Евразийский отсек, можно в Звездный, можно в Тверь…

— Я бы рекомендовал вам отправиться в Тверь, — подал голос Магазинер. — Есть у нас безопасная приемная площадка в Твери?

— Даже несколько, — отозвался Герц. — И можно, конечно, переместить уважаемого… м-м… герра Ломоносова в пригородный лес. Куда лучше?

— Да мне вообще-то все равно… — начал было я, но Магазинер перебил меня:

— В Тверь. Не сердитесь, что я решаю за вас, Фрол Ионович, но так будет лучше и вам, и вашей супруге. Когда ее выпустят — а я думаю, что это произойдет сегодня, — будьте дома, утешьте ее…

— Что? — не понял я. — Кто выпустит, откуда?

Герц отвернулся, а Магазинер потупил взгляд.

— Ваша жена была арестована в самом начале операции Эйхорна против нас, а сын отделен от нее и помещен под наблюдение врачей. Вероятно, какой-нибудь мыслитель из числа наших противников решил, что таким путем можно оказать на нас давление… Не беспокойтесь, с ними все в порядке, отчасти потому, что мы не вступали в переговоры. И боже вас упаси пытаться самому разобраться с этим мыслителем, оставьте эту работу тем, кто привык подчищать хвосты после подобных историй…

Наверное, я вытаращился. Может быть, даже разинул рот, впитывая слова Магазинера и не умея сразу переварить их, но когда переварил, заорал во всю силу легких:

— Что-о-о?!!

Я вышел бы из круга и натворил бы, наверное, разных глупостей, если бы Магазинер не замахал на Герца пухлой лапкой: давайте, мол, давайте скорее!

И мир погас, чтобы тотчас возникнуть вновь.