24. Коллизии

Сидя под куполом «Аристотеля», я смотрел на этого лысоватого человечка с нездоровым цветом лица, на его выпученные глаза, на отпавшую и чуть вздрагивающую нижнюю челюсть, и внутренне потешался. Мне-то давно стало понятно, чего хочется Слепку. Мысленно я ставил десять к одному на то, что он так и поступит. Лишь два обстоятельства могли остановить его: техническая неисправность «паука» и недостаточная, им самим признанная, адаптация к нему.

Не случилось ни того, ни другого. «Паук» оказался надежной машиной и сразу проявил себя во всей красе, что с новыми механизмами случается крайне редко, но все-таки иногда происходит, а судя по действиям моего Слепка, у него не возникло больших проблем с управлением.

Последний штришок — это как руководитель программы общался с моим электронным двойником. Дремучие все-таки инстинкты сидят почти в любом человеческом существе: если собеседник не антропоморфен и вообще не жив в биологическом смысле, значит, можно не относиться к нему как к равному. Покрикивать. Лаять команды. Обходиться без «спасибо», «пожалуйста», «прошу вас» и прочих вежливостей, принятых среди людей, даже если они в данный момент на вахте.

За час до скандала я уже ставил сто к одному на то, что мой Слепок рванет к Семиграннику, послав ко всем чертям и старательно расписанную программу, и ее руководителя. Мысленно я даже подзуживал его: давай, мол, давай!

А когда он, наконец, дал, я имел сомнительное удовольствие видеть, как руководитель программы, полковник, между прочим, впал в истерику. Мокрая курица, изрыгающая в эфир разные слова, грозящая кому-то немыслимыми карами, все равно осталась мокрой курицей, только немного шумной. Поорав в микрофон на Слепок и не получив ответа, он набросился на меня:

— Ну что вы стоите, как памятник! Это ваш Слепок, между прочим! Немедленно прикажите ему вернуться!

— Приказать не могу, — с такой дозой иронии, чтобы он обязательно заметил, молвил я. — Могу лишь попытаться переговорить с ним. Может быть, он ответит.

— «Может быть»?!

— А разве он обязан?

— Я… — Руководитель программы еще сильнее выпучил глаза, бисерины пота на его лбу начали сливаться в крупные капли, а я вдруг сообразил, что до сих пор не удосужился узнать, как зовут эту начальственную единицу. Просто не пришло в голову. — Я возглавляю операцию! — кричал он. — Вы будете наказаны!

— За что же? — Я подпустил в голос еще немного иронии.

— За вопиющее самовольство!

— Правда? И в чем же оно, позвольте узнать, выражается? Я, как видите, стою перед вами и не совершаю никаких самовольных действий, за которые могу быть наказан. Хочу также напомнить, что по службе я вам не подчинен. Строго говоря, и «паук» не является вашим оборудованием.

Казалось, полковника сейчас хватит удар. Но он справился.

— Приказываю вам молчать! За программу изучения Семигранника отвечаю я!

Сказал, как отрезал. Ну, как угодно. Отвечай, раз назначен.

Пожав плечами, я повернулся и побрел к какому-то ящику, который высмотрел вместо стула. С начала испытаний прошло уже несколько часов, а этот хмырь так и не предложил мне присесть. Устать я не устал, при лунной тяжести мышцы особенно не перетруждаются — мне просто надоело стоять, когда он сидит.

А он молчал. Видимо, пытался взять себя в руки и сообразить, что делать. Валяй, соображай. Копайся, если хочешь в параграфах, чтобы узнать, какие права имеет Слепок и можно ли наказать вместо него оригинал. В Уставе ты этого не найдешь, придется рыться в инструкциях и временных уложениях, да что толку? Инструкции еще не Устав. Самый матерый юрист не сразу даст ответ, в какой ситуации Слепок имеет те же права и обязанности, что и полноценный член Экипажа, а в какой его следует считать просто софтом. Людям запрещено носить вживленный компьютер в собственной голове, ни в какой клинике члену Экипажа не сделают такую операцию, и мы вынуждены пользоваться допотопной техникой, словно костылями вместо протезов, — но нет запрещения помещать копию личности в машину. А с кого спрос? С оригинала? С машины? С того, кто не запретил, то есть с Капитанского Совета? Глупо ты себя повел, полковник.

И отключить Слепок дистанционно ты не решишься, я же вижу. Можешь лишь пригрозить сделать это, но он тебе не поверит, как и я.

Безногие не страдают плоскостопием. Ограниченные — не могут выйти за пределы убогих своих представлений о том, что можно, чего нельзя и как надо вести себя, если что-то идет совсем не так, как предполагалось.

Я не собирался помогать ему выпутываться из идиотской ситуации. С какой стати? Каждый сам творец своего унижения. Или, возможно, даже разжалования — если «паук» со Слепком гробанется.

Не хотелось бы…

— Хорошо! — Наконец-то истерические нотки в голосе полковника сменились давно и старательно отработанным металлом. — Попробуйте поговорить с ним. Нужно убедить его вернуться.

— Не понимаю, зачем, — отозвался я. — Я, конечно, могу попытаться выяснить, что у него на уме, и, возможно, сумею склонить его к тому или иному решению, — но какой в этом смысл? Программа ведь выполняется. Она идет на несколько дней раньше графика. Артефакт будет подан вам на блюдечке. Что до уровня риска, то мой Слепок, надо думать, полагает его допустимым…

— Действуйте, — нетерпеливо приказал он.

Это всегда пожалуйста. Я покашлял в микрофон и произнес:

— Привет. Как ты?

Меня он удостоил ответом.

— Порядок! — Голос Слепка был даже весел. — Меня видно?

— Еще бы. — Я скосил глаза на один большой экран, затем на другой. — Идешь вроде нормально.

— Сам знаю. Мне видно почти столько же, сколько тебе. Себя только не вижу.

— А тебе оно надо? — поинтересовался я.

— Нет. Я просто так спросил.

Полковник тихонько зарычал. Вот ведь нетерпеливый какой. Сейчас опять начнет брызгать слюной и топать начальственной ножкой.

— Тяжело тебе там? — с ехидцей осведомился Слепок.

— Мне-то что? — в тон ему ответил я. — Я не грешник. Это ты у нас грешник. До сеанса слияния я виноват только в том, что таким уж родился на свет, и ни в чем больше. Мне потом вломят, с тобой вместе. Слушай, а может, ну его, этот сеанс слияния, а? Оставайся в паучьем теле — у тебя, как я погляжу, это неплохо получается…

Ответ был непечатным — и поделом мне: я же сам дал полковнику подсказку, как надавить на Слепок! Но, сделав глупость, иногда приходится и дальше держаться той же линии. И я сказал:

— Нет, правда, на что ты мне нужен? Живи себе. Оставайся тут, изучай Луну. Это тебе не в телескоп ее рассматривать. Прилетай на зарядку и заправку — и снова в путь за всевозможными фактами и артефактами. Прославишься. Разве не достойная жизнь?

— У меня-то будет достойная, — уловил он мою игру, — а у тебя? Неохота будет вспомнить потом то, что я чувствую сейчас?

— А зачем? — продолжал скоморошествовать я. — На что мне твои ощущения? Я привык доверять собственным чувствам, а не чьим-то. Если какой-то восьмилапый…

— Э! Я попросил бы! У меня двенадцать лап — восемь для ходьбы и четыре для работы!

— Тем более. Если какой-нибудь двенадцатилапый арахнид, которого и в биологии-то нет, что-то видит и чувствует, то какое мне до этого дело?

Краем глаза я следил за руководителем проекта. Он синел, багровел и вообще был на грани истерики. И когда он завизжал — не сказал, не крикнул, а именно завизжал на весь купол, — я и бровью не повел.

— Вы!.. Слышите, вы!.. Немедленно — я сказал, немедленно! — прикажите ему прекратить полет и вернуться!

Визг вышел что надо. На том конце связи Слепок хохотнул — наверняка услышал.

— Слышь, — сказал я ему, — тут тебе приказывают вернуться.

— Куда? — включил он дурака.

— Не имею представления. Кажется, сюда, в «Аристотель».

— Н-да? А зачем?

— Тут тебе объяснят.

— Я вернусь, — пообещал он. — Вот слетаю к Семиграннику и тотчас вернусь. Не беспокойся, за топливом я слежу.

— Я и не беспокоюсь… — Тут полковник затрясся, как видно, намереваясь вновь контузить визгом мои барабанные перепонки, и я продолжил: — Видишь ли, тебе приказывают не просто вернуться. Тебе приказывают немедленно вернуться.

— А ты? — спросил он.

— Что я?

— Ты тоже приказываешь мне сделать это?

— Нет, — вздохнул я. — Как я могу тебе приказывать? Не имею права.

— Это хорошо, — сказал он. — А я уж подумал, что и у тебя гормоны скачут, голове мешают. Скажи там этому крикуну, чтобы заткнулся. Пусть примет успокаивающее. А то ведь меня волновать тоже вредно — вот возьму да и разобьюсь ненароком о какую-нибудь скалу. Чего хорошего?

— Не надо.

Послышался смешок.

— Вот и я думаю, что не надо. Ну а если взглянуть на это с другой стороны — что́ я, собственно, теряю? Жизнь? Это биологический термин, а я насквозь не биологичен. Существование? Но ведь ты существуешь, а я всего лишь твоя копия. Их можно наделать еще о-го-го сколько. И знаешь, я лишен страха быстрой смерти. Боль, немочь — это тоже не для меня. Ну не удача ли? Понимаешь, о чем я говорю?

Я отделался мычанием в микрофон. Я понимал. В прошлой жизни мне пришлось умирать долго и трудно. «Я жив еще!» — рычал я, и Академия при мне пикнуть не смела, но я уже медленно умирал и понимал, что это конец. Слепок просто куражился; болячки тела и угасание — еще не главная неприятность финала жизни. Куда хуже сознавать, сколь многого не успел, и понимать холодным рассудком, сколь многое из той малости, что все-таки успел, будет забыто!

Ох, не хорохорился бы мой Слепок, если бы не боялся…

— Ты вернешься? — спросил я просто для того, чтобы спросить.

— Конечно, — сейчас же ответил он. — Разве я дезертир?

— «Паук» — ценное имущество, — пробубнил я. — Ты угонщик.

— А тебе не хочется отдуваться за нас обоих после слияния. Я ведь тебя хорошо знаю. Ведь не хочется?

— Как-нибудь переживу, — буркнул я. — Попробуй мне только не вернуться.

Приходилось признать, что я умудрился сыграть скверную шутку с самим собой. Ведь он — это одновременно я и не я, и он свободен. В каком бы месте и каком бы времени ты ни жил, полностью свободным можно быть очень недолго, и часто это случается с человеком лишь один раз, перед самой кончиной. Слепок наслаждался полетом и свободой, предвкушал открытие, может быть, важнейшее за всю историю человечества, а мне определил не самую завидную роль. Высечь бы его, мстительно подумал я. Как в школе секли. Увы и ах — не выйдет. «Паука» сечь бесполезно, металлы не чувствительны к боли, а после слияния мне что — прикажете лупцевать собственные ягодицы, уподобляясь известной унтер-офицерской вдове?

Да я бы с радостью высек себя, только бы мой Слепок в конце концов вернулся и влил в меня свою память!

Обернувшись к руководителю программы, я покачал головой:

— Он не подчинится.

— Можете не сомневаться, это вам дорого обойдется, — процедил он.

— Лучшее, что можно сделать в такой ситуации, — помогать ему, — подсказал я. И нисколько не удивился, услыхав в ответ:

— Как-нибудь без вас разберемся.

Я зевнул, отвернулся и стал размышлять, в какой части «Аристотеля» может сейчас находиться Ипат Скворцов.