11. Иголка и кошка

Одна — в стоге сена. Вторая — в темной комнате. Кстати, по условиям задачи, не факт, что кошка там вообще есть. Вопрос: как искать?

Логичный ответ: разумеется, не перебирать весь стог травинку за травинкой и не обшаривать комнату сантиметр за сантиметром, натыкаясь на стены и мебель. Любой объект, имеющий какие-то свойства, должен в определенных условиях проявить себя через них. Следовательно, задача упрощается: надо лишь создать эти условия. Если игла стальная — использовать магнит. Если не стальная — заставить кого-нибудь как следует поваляться в стогу и внимательно прислушиваться к его речевым оборотам. Завопит и заматюкается — значит, искомое найдено. Еще, конечно, можно сжечь стог и покопаться в золе, но это уж на крайний случай.

С кошкой то же самое. Достаточно испугать животное, для чего не нужно знать исходное местоположение кошки в комнате. Она сама обнаружит себя. Короче, используй метод провокации — и не прогадаешь. Недаром он широко применяется в медицине, и не только в ней.

Но Магазинер был прав, хотя мог бы и помолчать, вместо того чтобы изрекать банальности: кто ж позволит нам провоцировать чужих, умеющих метко швыряться астероидами? Генерал Марченко недвусмысленно дал понять: наше дело — аналитика, а не подрасстрельные эксперименты. Сорокин козырнул за нас за всех, Штейниц с Магазинером переглянулись, а я не удержался от вздоха. Значит, перебирай травинку за травинкой и ощупывай впотьмах каждый сантиметр комнаты. Тони в океане информации и пытайся связать астероидные удары с теми или иными действиями Экипажа.

Сиречь занимайся тем же самым, над чем уже не первое десятилетие упорно бьются лучшие умы планеты. Отлично-с! Всю жизнь мечтал служить без толку аж до самого выхода в Бесперспективный Резерв! Прямо сплю и вижу!

По правде говоря, моя работа по проекту «Клещ» тоже не отличалась особой продуктивностью. Все контрразведки мира исстари интересовались выявлением «кротов» в своих рядах, и с объединением человечества в Экипаж мало что изменилось. Поначалу отсеки продолжали конкурировать друг с другом, как будто речь по-прежнему шла об отдельных странах или блоках, и шпионаж процветал, как и прежде. Потом стали вылавливать засланцев и ренегатов, работающих на неподконтрольные Экипажу структуры. Слаб человек! Иного не интересуют ни карьерные перспективы, ни причастность к великому делу, ни даже спокойная старость с чистой совестью. Ему денег дай, прямо сейчас, и он знать ничего не хочет о происхождении этих денег. Иногда я спрашивал себя: вольется ли когда-нибудь в Экипаж всё человечество без остатка? И сам же давал ответ: никогда. Асимптотическое приближение, причем достаточно медленное, — лучшее, на что можно рассчитывать.

За год работы по «Клещу» мне, чистому аналитику, удалось вычислить одного крупного засланца. Не ахти какой успех — впрочем, мое руководство считало иначе. Сам же я полагал главным своим успехом то, что мне раз за разом удавалось удерживать это самое руководство от поспешных решений, благодаря которым деятельность конторы оказалась бы парализованной. Управленческие задачи подчас сводятся к голой математике. Мне руководство не поверило бы — оно спасовало перед наскоро сляпанной мною устрашающей математической моделью. Если подозревать всех, кто может оказаться врагом, дело остановится. Никакой враг и не мечтает о таком подарке.

По чести говоря, моя работа была скучной. С точки зрения науки — почти ничего интересного. Меня поразило другое: Экипаж, оказывается, до сих пор имеет очень серьезных врагов! Не абстрактных врагов вообще, как то: лень, зависть, корыстолюбие и прочие человеческие слабости, а совершенно реальных персонифицированных врагов. Одно дело в чистой теории знать, что где-то еще существуют террористы, наркобароны, торговцы людьми и прочая недобитая сволочь, и совсем другое — убедиться в этом на практике. Потрясение оказалось довольно основательным.

А кто виноват в том, что я, как и многие, воображал, что главные бои уже позади? Кто, рисуя настоящее, не поскупился на розовую краску? Департамент информации, кто же еще! Та самая контора, где служит моя Настасья!

Может, недовольство чужих как раз и связано с дурной работой СМИ? Может, мы успокоились, начали наращивать подкожный жирок и играем на удержание счета? Это верный проигрыш.

Вообще-то пока не похоже…

— Вы все еще не отказались от вашей гипотезы? — спросил меня Магазинер на следующий день.

— С какой стати? Основания?

— Невозможность проверки.

— Кажущаяся, — отрезал я, хотя ничего нового еще не изобрел. — Тут надо подумать.

— А, ну думайте, думайте…

Как только от научников поступили данные об астероиде, каменнолицый в моем присутствии Сорокин усадил меня за их систематизацию. Рутина и скука. Анализы химические, анализы изотопные, вычисление траектории астероида в атмосфере по данным опросов населения… И без того было понятно, из какой примерно области Главного пояса чужие выудили этот астероид. Что еще мог дать нам его химсостав? Не все ли равно человеку, какой кирпич упадет на него с крыши многоэтажки — простой или силикатный?

Возражать Сорокину я, впрочем, не стал. Должен же кто-то заниматься рутиной. Она не очень мешала мне думать. А если паче чаяния в навозной куче цифр вдруг таится жемчужное зерно, то я буду первый, кто найдет его. Пусть тогда Сорокин синеет лицом от злости и таблетки глотает, имел я его в виду!

На следующий день, завершив вчерне обработку поступивших данных и не обнаружив жемчужных зерен, я все-таки взбунтовался.

— Долго еще мы тут будем изображать бурную деятельность?

— Я называю это работой, — вступился за Сорокина случившийся рядом Штейниц.

— Да плевать мне, как вы это называете! — вскипел я. — Я не с вами разговариваю, заткнитесь и пишите на меня рапорт. Я с полковником разговариваю!

Полковник взглядом дал понять, что он-то со мной не разговаривает.

В прежней жизни я зверел от такого отношения к себе, даже когда был трезв. Да и теперь не собирался изображать толстовца. Однако бить морды без веской причины в Экипаже не принято, а сбить тростью парики с Сорокина и Штейница невозможно, потому как нет на них париков, а у меня нет трости. Да-с, не те времена-с!

— Опомнитесь, лейтенант! — гневно воззвал ко мне Штейниц.

— Это вы опомнитесь! Нам поручили работу или что? Я и намерен работать!

— А мы, по-вашему, что делаем? — белея лицом, взвыл Штейниц. — Отдыхаем?

— Вы? По-моему, вы только и делаете, что поддакиваете полковнику Сорокину и бродите за ним, как собачонка. А он имитирует деятельность, потому что не знает, с какой стороны взяться за дело. Надеется, что его осенит. Спросил бы лучше у кого-нибудь!

— Да вы пьяны! Ну-ка, дыхните!

Это уж было слишком. На миг вспомнилась мне та паскудная история, когда я, рассвирепев от полученной отповеди, побил деревянным болваном для париков соседа моего садовника Штурма и всех его домочадцев и гостей числом восемь. Свирепость моя простерлась до того, что от меня спасались, с воплями выпрыгивая в окна — благо, первый этаж. Кончилось худо: явилась полиция и крепко меня помяла. Одолели шестеро одного! Ничего, кроме сплошных неприятностей, я и теперь ждать не мог, но собой уже не владел. Проклятый характер!

Хук правой повредил мне кожу на пальцах, а Штейницу — нос и губы. Коротко вякнув, майор опрокинулся. Магазинер заверещал и бурно заколыхался, Сорокин побледнел и начал оглядываться. Ох, как хотелось мне добавить еще и Сорокину, пока было время! Но я сдержался. Во-первых, на сей раз я не был пьян, а во-вторых, помнил, как на меня тогда накинулись вызванные Штурмом полицейские. Крепкие попались ребята, в окна от меня не прыгали и отличались большой настойчивостью. Кровью потом харкал.

Со стороны домиков ко мне уже бежали служивые.

Потом не было ничего интересного. Драться с толпой я не стал, мне заломили руки, Штейниц плевался, утирал разбитую морду и сквернословил по моему адресу, а Сорокин своей властью посадил меня под арест в одной из палаток. Часа через два я начал подозревать, что слегка погорячился, и начал прикидывать варианты.

Дисциплинарное дело? Вероятно. С другой стороны, не хотел бы я оказаться на месте Сорокина. Только-только получить группу и допустить в ней склоку с мордобоем — за это, как правило, по головке не гладят. Административная бездарность в руководителях не приветствуется. Генерал Марченко будет разочарован. Он даже может расформировать группу. А я с моей версией об избытке дутой старательности Сорокина при отсутствии у него то ли мозгов, то ли желания напрячь их, только поспособствую такому решению.

Нужно ли это мне? Нет. Точно нет. В кои-то веки попалась действительно интересная и масштабная задача — и вот на́ тебе! А кто виноват?

Не я. Не только я. А накажут всех, причем меня — сугубо.

Если разобраться, накажут за то, что на самом деле я не Фрол Ионович Пяткин. Я только называюсь так.

Но кому, спрашивается, это интересно? И кому я могу поведать правду, не попав психиатрам в лапы?

Еще через какое-то время пришел Магазинер. Я слышал, как он отдувался после ходьбы, как часовой при входе остановил его и как Моше Хаимович зашуршал какой-то бумажкой, вслед за чем отдернулся полог палатки.

— У вас потрясающая способность избегать неприятностей, — изрек Магазинер, пропихнув себя внутрь и по-совиному тараща в полутьме глаза.

— Зачем вы здесь? — неласково спросил я.

— Собирайтесь. Вам поменяли место заключения. Будете сидеть там, где спите.

— В нашей палатке?

— Да.

Ну понятно… Сорокин хоть и полковник, да тут свое начальство есть, и занимать надолго чужую палатку оно не позволит. А после инцидента с мордобоем плевать этому начальству на особую миссию нашей группы… И тем не менее я сказал:

— Очень любезно со стороны полковника… А как же вы? Держать арестованных вместе со свободными не полагается.

— Не хватало еще обременять людей постройкой для вас специального помещения! Ну, чего вы ждете? Особого приглашения?

— Его.

— Дождетесь, что к вам применят силу… Вы от кого произошли? От общего предка с обезьяной?

— Мал был, не помню. Думаю, что от папы с мамой.

— А я было решил, что от брака медведя со сколопендрой. Шучу, шучу, не надо напрягаться… Идемте.

Напрягаться я и впрямь не стал. Не скажу, что мне понравился Магазинер, но было в нем, уроде таком, что-то притягательное. Даже в вывороченных губах и вечных слюнях в углу рта. Се человек. Не помесь робота с сушеным богомолом, как Сорокин, и не оловянный солдатик, как Штейниц. Чем больше я общался с ними, тем меньше верил в то, что фабрикуемый Экипажем человеческий тип может решить загадку чужих. Разве что случайно, если вдруг очень сильно подвезет. А если нет, то и Сорокин, и Штейниц благополучно упрутся в тот же тупик, в который уже давно уперлись лучшие умы Экипажа, не первое десятилетие почем зря бьющиеся над проблемой. И самое печальное — Сорокин и Штейниц смирятся с этим.

Самое противное заключается в том же.

А ведь так и будет. Знаю. Вижу.

И вся надежда — только на отклонения от нормы вроде Магазинера и меня.

Интересно, какого рожна имел в виду Магазинер, когда велел мне собираться? Мои личные вещи я обрел только в нашей с ним палатке. Что собирать-то было? Собраться с духом — и то не надо, когда возвращаешься домой из узилища. Часовой у входа больше не волновал меня. Я сразу пал на складную кровать и включил свой комп. Почитаю, подумаю. В конце концов, было ли у меня время ознакомиться с наработками моих предшественников? Почти нет. А изобретать новые велосипеды лучше всего тогда, когда уже хорошо знаешь, как устроены старые.

Магазинер ушел, хмыкнув напоследок. Мой «Алдан-приз» прошлогодней модели с легким шелестом развернул рулонный экран и несколько напряженным голосом храброго труса сообщил, что готов к работе. Обычно я настраиваю голосовой интерфейс в режим «Планше» — он мне приятнее всех других литературных слуг. Не Санчо испанского идальго, не Осип малороссийского петербуржца, не Фигаро французского шпиона и, уж конечно, не Пятница шпиона британского, а именно Планше. Его порой нужно понукать, но он не выдаст, не сплутует, не вставит когда не надо предерзкую реплику, не надоест советами и не решится мыслить за господина.

На затвердевшем экране появилась картинка: Планше в заплатанных штанах стоял на мосту и плевал в Сену, любуясь на разбегающиеся круги.

— Верблюд, — сказал я ему. — Кончай филонить. Дело есть.

Часовой заглянул в палатку и, уяснив, что я не к нему обращаюсь, исчез.

Нарисованный Планше перестал плевать и весь обратился в слух. Теперь он был одет куда лучше и носил значок лейтенанта парижской полиции — на службе, мол. Не хухры-мухры.

— Понизь себя до сержанта, — сказал я ему. — Наглец.

— Как вам будет угодно, сударь, — с поклоном ответствовал Планше, принимая более скромный облик.

— То-то. Скачай все данные по столкнувшимся с Землей астероидам, которые были обнаружены либо хоть как-то зафиксированы до столкновения. Дай мне реконструкции орбит. Работай.

В руке Планше объявился сачок для бабочек, и с этим сачком он гонялся по всему экрану за связным спутником, растопырившим солнечные батареи, как крылатое насекомое. Ну ясно: если в окрестностях Васюгана и были наземные ретрансляторы, то теперь они, конечно, повалены все до единого, связь возможна только через спутник… Ага, поймал!

Спустя полминуты я получил требуемое. Из столкнувшихся с Землей астероидов лишь пять — меньше четверти их общего количества — наблюдались до падения. В том числе и тот злосчастный — лос-анджелесский. Еще три астероида попали на снимки, но были обнаружены на них уже после столкновения с Землей. Итого — восемь. Все равно мало, но больше, чем пять.

Впрочем, я скоро убедился, что для кое-каких соображений и этого достаточно. Семь из восьми космических снарядов пришли из околосолнечной области неба — не далее тридцати градусов от Солнца. Лишь один сильно выбивался из этого правила.

— Планше! Данные о траекториях всех астероидов в атмосфере и о поясном времени в точке падения на момент импакта, живо!..

Я оказался прав. Список «околосолнечных» пополнился еще восемью астероидами. Почти все они подлетали к Земле более или менее со стороны Солнца. Я никогда не стажировался ни в одной астрономической обсерватории, специализирующейся на малых планетах, но тут и ребенку было понятно: заблаговременно обнаружить такие тела с Земли чрезвычайно трудно.

Значит — что?

А то!

Я едва дождался Магазинера — он заявился в палатку лишь с темнотой. Служба, видите ли. Вахта. Но и я не терял времени даром.

Ничего я ему не сказал — ждал, пока он отдышится и оботрет платочком рот. Он сделал это и спросил:

— Вы готовы принести извинения?

— Штейницу или обоим? — поинтересовался я.

— Штейницу. Сорокин, я полагаю, решил пропустить мимо ушей ваши дерзости в его адрес.

— А он умнее, чем я думал… И что перевернется в Мироздании, если я извинюсь?

Магазинер вздохнул не то притворно, не то искренне.

— Завтра утром будет борт на Томск. Оттуда уж сами доберетесь до столицы.

— Понятно… Я исключен из группы?

— Сорокиным? — Магазинер фыркнул, разбрызгав слюну, и вновь принялся утираться. — Не порите чепухи. До поры до времени вы еще член группы, а там — как наверху решат. Но работать в коллективе вам нельзя, вот Сорокин своей властью и усылает вас подальше. Правильно делает, между прочим.

— Из этого следует, что мне не возбраняется работать в одиночку?

— Это уж как вам будет угодно…

— А если я не извинюсь?

— Уф-ф! — Выпучив глаза, Магазинер устремил взгляд к потолку палатки, где возле источника света трепыхалась ночная бабочка да барражировало несколько ранних комаров. — Боже, как же мне надоели эти юные умники! Каждый второй — зверозубый. Чего вы добиваетесь, хотел бы я знать. Вам непременно нужно, чтобы делу был дан официальный ход?

— Сорокину этого тоже не нужно, — заметил я.

— Верно. Верно, черт вас побери! Он сегодня полдня Штейница уламывал, а для чего, я вас спрошу? Для себя? Ага. Для дела!

— Для себя тоже, кстати.

— Одно другому не помеха. Нельзя допустить, чтобы группу расформировали, а так и случится, если дело дойдет до Суда Чести. Ведь дойдет? Вы ведь именно этого и потребуете?

— Не исключено.

— Ой, не заговаривайте мне зубы, Фрол Ионович! Потребуете. По глазам вижу. И аргументацию вашу знаю, слышал. Суд врежет всем — мне меньше, чем другим, а вам больше. Так вы будете извиняться?

— Подумаю.

— Долго думать собираетесь?

— До завтра.

Бормоча себе под нос «ну и черт с вами, мое дело сторона», Магазинер ощупал складную койку, не решаясь, как видно, без этой процедуры доверить ей свой вес. Но после нее все-таки решился, доверил. Койка прогнулась, заскрипела, но выдержала.

— Устали, Моше Хаимович? — с деланым участием спросил я.

— Вам-то какое дело? — окрысился он, однако сейчас же сбавил тон: — Ну, не без этого… Прорва материала, а толку нет. А главное, Сорокин привык думать на ходу, как перипатетик…

Он запыхтел, а я представил себе потешную картину: длинный и сутулый, как старый гнутый гвоздь, Сорокин вышагивает по лагерю, спотыкаясь об оттяжки палаток, сует повсюду нос и вовсю изображает мыслительную деятельность, временами переходящую в монолог, а за ним неотступно следуют гвоздь покороче — Штейниц и клизма патрубком вверх — Магазинер. Он ждет от них дельных соображений, а все кончится тем, что наберет эта братия прорву данных, подвергнет их головоломной математике и опять получит пшик. За то время, что я ждал Магазинера, мой Планше составил мне подборку разных методов математической обработки такого рода информации. Среди них попадались новые и очень остроумные, а в одном случае я даже восхитился бы автором метода, если бы он дал нам хотя бы намек на путь, коим есть смысл двигаться дальше. Но увы.

— А я кое-что накопал, как мне кажется.

Магазинер сразу оживился.

— Покажете?

— Сколько угодно.

— М-м… а можно ваш комп сюда? — попросил он. — Вставать не хочется, ноги болят.

Уважительная причина. Помню, как сам мучился тогда, в той жизни, как мешали мне жить язвы на ногах… Врагу не пожелаю. То есть, тьфу, о чем это я? Врагу-то как раз пожелаю. Но только врагу.

Увидев на экране Планше, Моше Хаимович прыснул и сказал, что лично он предпочитает джинна из бутылки: исполнителен, хоть и дубина. Ну, каждому свое.

Выведя на экран орбиты, я в немногих словах изложил то, что у меня накопилось.

— Это не может быть случайностью. Глядите. Чужие волокут — пока неважно как — свои снаряды из Главного пояса внутрь земной орбиты и бьют нас уже оттуда. Так бывает не всегда, но очень часто. Это не может быть случайностью, это тактика. Не удивлюсь, если окажется, что нас бьют не со стороны Солнца лишь тогда, когда хотят наказать за что-то в самом срочном порядке. В остальных случаях чужие делают все, чтобы мы не отследили снаряд с Земли.

— Я бы на их месте поступал точно так же, — проворчал Магазинер. — Но вывод?

По-моему, он уже догадался.

— Нет худа без добра, — сказал я. — Что не обнаруживается с земной поверхности, то можно обнаружить с высокой орбиты. Что мы и пытаемся делать. Нас побуждают развивать космические программы. Просто-таки вынуждают. А мы еще удивляемся тому, что чужие не трогают наши космические аппараты! Вот вам и первый мой вывод. Нас бьют не только за конкретные провинности. Нас также бьют за леность и инертность мышления, за присущее миллионам землян желание никогда не выползать на свет из норы…

— Или мало-помалу выживают с планеты, — сказал Магазинер. — Я понял вас, понял. Но тут есть и другое объяснение. Сначала мы строим и запускаем все более совершенные беспилотники, чтобы отслеживать летящие к нам астероиды, потом посылаем в астероидный пояс, а заодно уж и на планеты, людей, далее начинаем мало-помалу экспансию, в нормальных условиях не позарез нужную и не шибко срочную, а нас то и дело подгоняют, швыряя в нас камешки. В конце концов мы нарабатываем достаточный опыт, создаем машинерию, позволяющую нам уйти с Земли хоть всем Экипажем, и уходим, что чужим и требуется…

— Переселяемся на Марс? — фыркнул я.

— Вероятно, гораздо дальше. Там увидим. Нам покажут, куда.

— Вы серьезно?

Он криво усмехнулся.

— Почти. Вы скажете: подобной космической программы не выдержит никакая экология. А я допускаю, что чужим это и надо. На что чужим наша растительность, наши животные, наш воздух? Вряд ли они люди или даже гуманоиды. Быть может, они дышат тем, чем у нас травят лесных вредителей?

— Почему бы тогда им не уничтожить нас одним ударом? К чему этот долгий и мучительный процесс?

— А гуманизм?

— У негуманоидов?

— Ну, знаете, это уже казуистика…

— Возможно, — сказал я. — Как гипотеза, сойдет. Только мне кажется, что вы изобретаете бормашину, в которой крутится не сверло, а пациент. Ответ должен быть проще.

Моше Хаимович хрюкнул. Наверное, ему понравилась моя аналогия со странной бормашиной. Мне бы она не понравилась. Насколько люди все-таки разные!

— Проще — это вроде вот этой вашей идеи? — спросил он. — Ну допустим. Кстати, а вы не боитесь, что ее присвоят другие?

— Нет, — отрезал я.

— Хм… почему?

— По трем причинам. Во-первых, я пока еще член группы и обязан работать на команду. Во-вторых, идейка настолько тривиальна, что наверняка кто-нибудь додумался до нее гораздо раньше меня, проверьте…

— Обязательно проверю.

— А в-третьих, это не ответ на вопрос, который перед нами поставлен, а так, зацепка.

Магазинер попыхтел немного.

— Не представляю, как эта зацепка может работать на вашу гипотезу тонкой кишки…

Он был не прав. Я сейчас же возразил в том смысле, что эта зацепка работает на значительную часть гипотез, с коими мне удалось ознакомиться, и лишь гипотезу конкуренции она, пожалуй, опровергает. На кой черт чужим делать нас сильнее, а не слабее?

Мы еще долго препирались.