Лекарство на вкус было как пепел. Как горькие травы и сожженные мечты. Этим вечером я смотрела, как няня его готовит, вливая кипяток из маленького чайника, который она использовала для травяных настоев. Ама считала, что все лекарства нужно принимать горячими. Мы тщательно прикрепили желтые листки с заклинаниями на внутренние стороны каждого окна и парадной двери. По завершении все выглядело так, словно масса небольших флажков развевалась в каждом проеме. Я с тревогой подметила, как они подрагивали, даже когда не было сквозняка. Однако я колебалась из-за указания медиума о сжигании похоронных денег, не желая упоминать его в разговоре с няней. Вместо этого я отдала ей маленький непромокаемый пакет.

– Поможешь мне их продать?

Она вытряхнула оттуда золотые шпильки. Они были старомодными, богато украшенными, и я уже позабыла, кто мне их завещал.

– Почему ты это делаешь?

– Потому что нам нужно больше денег, а тебе нельзя и дальше залезать в свою копилку.

Ама запротестовала, но в итоге пообещала расспросить своих подруг из сестринства – вдруг какая-нибудь леди захочет купить украшения. Именно так и делались дела. Тайные расспросы, обмен золотых украшений или нефритовых подвесок на «живые» деньги. Неудивительно, что каждая конкубина и любовница просила, чтобы ее услуги возмещались холодным металлом и блестящими камнями. Разумеется, будь я куртизанкой, то просила бы не меньше. И все же мысль о том, что мы докатились до продажи драгоценностей, царапала сознание маленьким когтем.

После выпитого залпом лекарства я сразу легла в кровать. Размешивая темную зернистую пудру в чашке, я усомнилась в том, что это не яд. Однако в итоге проглотила все и, к собственному удивлению, проснулась почти десятью часами позже, когда солнечный свет ослепительно сверкал. Ама взволнованно суетилась около меня, и едва я села, выдавила слабую улыбку.

– Который час?

– Почти час Змеи, – ответила она. – Хорошо спала?

Сон был глубоким, почти летаргическим, но милосердно лишенным любых видений. Я задумалась, являлся ли секретный ингредиент медиума лишь сонным порошком. Глядя на нетерпеливо ожидающую ответа няню, я все-таки не смогла удержаться от улыбки.

Я спустилась в кабинет отца, чувствуя острую нужду в разговоре с ним – о наших финансах, брачных планах и прочих вещах, которые мы в последнее время не имели возможности обсудить. Я была готова даже снова переписывать под его чутким руководством стихи. Но дверь в кабинет оказалась заперта, а когда я ее с усилием открыла, то не нашла папу в комнате. Все, что осталось, – затхлый запах книг и тяжелый, сладковатый душок опиума.

– Куда ушел отец? – спросила я у А Чун.

– Он вышел рано утром.

– А сказал, куда?

– Нет, мисс.

Ничуть не удовлетворившись ответом, я заперла дверь и прислонилась к ней. Что же происходило в мужском мирке? Поговорил ли Тиан Бай с дядей снова? Что нам делать с долгами? Как бы я хотела выйти и самостоятельно навести справки. Если бы у меня был брат или кузен, на которого можно положиться! Несмотря на отсутствие «лотосовых ножек», я была заточена в домашних покоях, словно веревка привязывала мою лодыжку к входной двери. Даже Ама с ее сестрами, работавшими во многих домах, обладала большими возможностями, чем я. И никаких известий от Ян Хон. Может, она тоже забыла обо мне. Я думала, чем занимается Тиан Бай и помнит ли еще о моем существовании. Опечалившись, я взяла корзинку для шитья и попыталась закончить пару лент – обшивку рукавов для нового платья. Работа заняла мои руки, в то время как мысли без устали кипели.

Отца я не видела и на следующий день – тревожный факт. Он был домоседом, отчасти благодаря шрамам от оспы. Я-то привыкла к его внешности, и несколько старых друзей, до сих пор посещавших наш дом, тоже не обращали на это внимания, однако незнакомцы частенько останавливались и глазели. Когда я была младше, то иногда гадала, не женится ли отец во второй раз. Впрочем, он любил мою маму, и скорее всего, ни одна кандидатка в супруги, избранная среди добропорядочных обедневших старых дев, не могла с нею сравниться. Как папа однажды признался в минуту откровенности, она выглядела как райская гурия. Наш дом был мавзолеем моей мертвой матери. Отец по сей день поклонялся ей в кабинете, а Ама то и дело вспоминала о ее девичестве, даже помогая мне справляться с собственным. Я вздохнула, думая, вспоминал бы Тиан Бай обо мне так преданно, если бы мы поженились. Несмотря на отсутствие кошмаров, я ощущала усталость. Вокруг стояла зловещая тяжесть, словно воздух сгустился перед ураганом.

Два дня спустя парадная дверь с грохотом распахнулась. Ранним утром звук пронесся по дому, как удар грома. Я сломя голову понеслась вниз по лестнице. А Чун стояла в холле с белым лицом и руками, прижатыми ко рту. Гигантское пятно темнело на двери, алая жидкость стекала, образуя лужицу. Выглядело все так, будто кого-то зверски убили на нашем парадном крыльце. Я выглянула на улицу, но там никого не оказалось. Ужас заполнил меня целиком, как если бы я проглотила жирную, тяжелую жабу, – ибо происшествие точно было очень и очень несчастливым.

– Что произошло? – спросила я у А Чун. – Ты кого-нибудь видела?

– Н…нет. Никого.

– Но зачем ты открыла дверь?

Горничная разразилась рыданиями.

– Она сама открылась.

– Ты наверняка видела, как кто-то убегал прочь? – Хотя, если подумать, не слишком-то много времени было у нарушителя, чтобы исчезнуть.

– Никого, – повторила она. – Дверь была на замке.

– Может, ты забыла ее запереть прошлой ночью. – Ама появилась за ее спиной с возбужденным видом.

А Чун упрямо трясла головой.

– Щеколды до сих пор на местах.

Она вновь зарыдала и начала лепетать о желании немедленно уволиться.

– Что ты имеешь в виду, глупая девчонка? – спросила няня.

– Это были призраки. Призраки сотворили такое.

Остаток дня прошел в унынии. А Чун всхлипывала и повторяла, что хочет домой. Она приговаривала, что когда-то в ее деревне тоже случались подобные беды и всегда все заканчивалось катастрофой для жителей дома. Я снова осмотрела порог после того, как Старый Вонг его вымыл. Повар был тощим стариком с жидкими седыми волосами, но я никогда не испытывала большей благодарности за его молчаливое присутствие.

– Как ты думаешь, что это было? – спросила я.

– Кровь, – кратко ответил он.

– Но чья?

– Наверное, свиньи. Когда режешь свинью, крови море.

– Ты не думаешь, что она человеческая?

Он насупился.

– Маленькая мисс, я вас знаю с тех пор, как вы под стол пешком ходили. Сколько раз я вам готовил кровяную колбасу на пару? Пахнет свиньей – стало быть, свинья.

Я посмотрела себе под ноги.

– А Чун говорит, это проделки призраков. Ты ей веришь?

Он фыркнул.

– А Чун еще говорит, что они едят остатки рисовых шариков в кладовке.

С коротким кивком Старый Вонг уковылял прочь.

– Может, какие-то разбойники ошиблись домом? – безнадежно спросила Ама.

От ее слов новые страхи вползли в мое сердце. Кредиторы. Что делал мой отец? Чудо, но он оказался дома. На самом деле он провел тут утро и проспал инцидент. Когда он отпер дверь кабинета, внутри все провоняло опиумом.

– Папа! – Я разрывалась между облегчением и страхом от его появления. Глаза отца выглядели безумными, на лице осталась щетина, а мятая одежда мешком висела на костлявом теле. Когда я рассказала ему о происшествии, он почти не заметил этого.

– Все убрали? – уточнил он.

– Старый Вонг смыл пятно.

– Хорошо, хорошо…

– Папа. Ты занял у кого-нибудь денег?

Он потер красные глаза.

– Единственный, кто владеет моими долгами, – господин Лим Тек Кьон. – Речь отца была замедленной. – А я не думаю, что он прибегнет к такой тактике. С чего бы? Ведь он хочет только… – Его голос стих, а на лице появилось выражение стыда.

– Он хочет, чтобы я вышла за его сына. Ты согласился? – На миг чудовищное подозрение закралось в душу.

– Нет, нет. Я сказал, что подумаю.

– Ты разговаривал с ним снова?

– Вчера. Или, может, позавчера. – Он повернулся и вошел в кабинет.

Позже я передала Ама разговор с отцом и спросила, не считает ли она семью Лим способной на такое. Она покачала головой:

– Не подумала бы на них. Но кто знает?

Между нами лег невысказанный ужас. Ама не обмолвилась бы о нем, чтобы не усилить враждебных духов, но я размышляла, не стал ли дух Лим Тиан Чина более могущественным. Или, возможно, Лим – живые или мертвые – хотели свести меня с ума.

Я взяла хрупкую руку Ама в свою. Эта рука осушала мои слезы и шлепала в детстве. Она кормила меня с ложечки и расчесывала волосы. Теперь ее усеивали старческие пятна, а суставы и костяшки распухли. Я не знала ее возраста, но ощутила прилив меланхолической нежности. Уже скоро ей понадобится человек для ухода. Интересно, должны ли думать богатые и удачливые молодые леди о таких вещах. В доме, подобном дому Лим, столько изобилия, что даже у старых слуг есть помощники, чтобы прислуживать им. Если я выйду за Лим Тиан Чина по обряду «призрачного брака», это удовлетворит почти всех. Старость Ама пройдет в достатке, долги отца спишут. Но жить в этом особняке вдовой и быть вечно отделенной от Тиан Бая! Смотреть, как он женится на другой, в то время как я буду принимать по ночам призрака… Я не могла этого вынести.

– Лучше умру, – произнесла я.

– Что?

Я говорила вслух, не думая. Ама озабоченно глядела на меня.

– Не тревожься так о случившемся сегодня, – продолжала она, полагая, что я испугана.

– Никакой тревоги, – солгала я. – Я знаю, что делать. – Я вытащила кошелек и пересчитала деньги. Ама успешно продала золотые шпильки, и в кои-то веки маленький кошелек отяжелел от наличных.

– Ама, сделаешь кое-что для меня? Можешь купить немного похоронных подношений?

Она с изумлением смотрела на меня.

– Каких же?

– Наличных. Адских банкнот.

– Сколько?

– Сколько посчитаешь нужным.

– Но его семья наверняка сожгла много денег? – спросила она. Я осознала: Ама полагает, будто мы будем подкупать Лим Тиан Чина ради его ухода.

– Медиум велела сжечь немного, – уклончиво ответила я. Ама выглядела нерешительно, но в итоге согласилась пойти. Тем временем пришла пора моих приготовлений.

Когда Ама вернулась, то показала мне бумажный сверток, в котором находились пачки адских купюр, аляповато раскрашенных и с печатью владыки ада Ямы. Кроме того, она купила золотой бумаги, чтобы свернуть ее в форме инготов – другой популярной адской валюты. Купюры были достоинством в десять и сто малайских долларов. Видно, в аду шла инфляция, учитывая безумно огромные суммы сжигаемых денег. А как насчет бедняжек духов, ушедших до того, как отпечатали столь крупные купюры?

Позднее днем, когда Ама удалилась на отдых, я принесла похоронные дары во дворик, где мы жгли семейные подношения в честь предков. Я свернула, как следовало, бумажные инготы, и теперь они аккуратно уложенными лодочками располагались на большом подносе. Я хотела совершить ритуал без Ама, пусть лучше она верит, что подношения предназначены Лим Тиан Чину.

В прошлом я просто повторяла за Ама на соответствующих праздниках. Она единственная устраивала все на Новый год или Цинмин, собирая сбоку бумажные подношения и выкладывая поднос еды для предков. Угощение было тщательно продуманным: вареный цыпленок с головой и лапками, чашки рисового вина, головка зеленого салата, обвязанная красной бумагой, и пирамиды фруктов. После передачи подношения семья поглощала еду. Разумеется, предки должны были принять участие только в духовной части обеда. Я всегда думала, что это верный подход к вещам, хоть он и не требовал слишком больших жертв от живых. В довершение сжигали бумажные дары и деньги. Вот чем мне необходимо теперь заняться.

Ама сжигала фимиам перед поминальными табличками, на которых стояли имена предков. Я не знала, что делать, – у меня такой не было, но пока она ходила за покупками, я приготовила замену из дерева и бумаги. Рука дрожала, пока я писала на ней тушью свое имя, пигмент впитывался в бумагу, словно темное клеймо, но я уже так далеко зашла, что могла позволить себе попробовать что угодно.

Давным-давно я увидела, как отец сжигал рукописные стихи. Был поздний вечер, и синий дым наполнял воздух. Когда я спросила у отца, отчего уничтожена его каллиграфия, он лишь покачал головой.

– Я послал их, – сказал отец.

– Куда? – поинтересовалась я. Наверное, я была тогда крошкой, так как заглядывала ему в лицо снизу вверх.

– Твоей маме. Если я их сожгу, то, скорее всего, она прочтет их в мире духов. – В его тяжелом дыхании чувствовался аромат рисового вина. – Теперь беги отсюда. Сейчас тебе следует лежать в постели.

Я медленно поднялась по ступенькам, наблюдая, как он стоял в темном дворике. Казалось, он забыл о моем присутствии, так как зажег другой листок и смотрел на искры и гибель стихотворения. После этого случая я спросила Ама, могу ли тоже сжигать вещи для мамы, например, мои рисунки или первые неуклюжие вышивки. Она очень рассердилась и выпалила, что нам нельзя творить такие вещи не в срок и вообще – откуда я понабралась таких идей? Ама всегда была педанткой в том, что касалось правильности ритуалов и празднеств.

Теперь мне стало любопытно, облегчает ли еще себе душу отец написанием посланий к матери и их поджиганием. Что-то я в этом сомневалась. Трудно вообразить, что у него остались силы для подобных дел. А как насчет мамы? Находилась ли она до сих пор в мире духов? Ама всегда твердила, будто мама точно переродилась где-то в другом месте. Я на это надеялась. Иначе я бы помолилась о том, чтобы она пожалела оставленную дочь. Меня не учили молиться прямо матери, хотя ее смерть оставалась центральной и невысказанной частью наших жизней. Ама цеплялась за уверенность в том, что мама избежала адских мук и давно возродилась. Отец не подтвердил этого ничем, кроме того странного случая в детстве. Я подумала о Тиан Бае – если умру, будет ли он слать мне письма?

Сделав глубокий вдох, я сунула пачку купюр в отверстие для поддува. Бормоча краткую молитву Чжэн Хэ, адмиралу, проплывшему так далеко вокруг света, я надеялась, что все получится, хотя в сердце поселились сомнения. Потом я встала лицом к собственной табличке и поклонилась со словами:

– Пусть эти деньги помогут мне как-нибудь.

Это звучало слабо и слишком патетично, но я затолкала деньги глубже в топку, и они сразу же вспыхнули. Я как раз собиралась сжечь еще пачку наличных, когда во дворик вошла Ама.

– Уже начала? – сказала она, глядя на деньги в моих руках. Я поспешно заткнула их в топку и попыталась закрыть ложную поминальную табличку со своим именем, но было слишком поздно.

– Что ты делаешь? Ты еще не мертва! – С изумительной скоростью она схватила табличку и разорвала.

– Ама, – начала я, но она плакала и ругала меня.

– Несчастье! Это к несчастью! Как ты могла проделать подобное?

– Медиум мне велела.

– Она велела? – Ама уставилась на меня. – Тогда она – лгунья. Ты не собираешься умирать. Ты слишком юна, чтобы уйти! – Пока она рыдала в отчаянии, я прильнула к ней по-детски, ощущая ее худобу и хрупкость косточек.

– Я не хотела, прости.

Сколько раз Ама держала меня вот так в детстве? Спустя время она вытерла лицо тыльными сторонами ладоней.

– Даже не вздумай делать это снова, – приказала она.

– Почему?

– Потому что никто никогда не сжигает подношения ради живого человека!

– Но это может быть особый случай.

Хотя я не желала огорчать ее, но стремилась отстоять свою точку зрения. Все приготовления напрасны, если я не сумею сжечь деньги!

– Уверена, что медиум не попросила сжечь их для парня?

– Нет. Она сказала, это для меня.

Ама тяжело села.

– Это так же хорошо, как назвать тебя уже мертвой. Она не ведает, о чем болтает.

– Но, Ама, это же ты сказала мне сходить к ней!

– Несомненно, у нее есть талант, но она не бог. Откуда ей знать, какая судьба тебя ждет?

Два слабых пятна румянца появились на щеках Ама. Я знала этот взгляд. Он означал, что Ама не желает более выслушивать никаких мнений по этой теме, как бы рационально с ней ни спорили. Я подумала о том, чтобы настоять на своем. В конце концов, я стала хозяйкой дома. Фактически была ею на протяжении многих лет, хоть и не думала об этом в таком ключе. Словно читая мои мысли, Ама опустила глаза.

– Ли Лан, я лишь старая женщина. Поступай как хочешь. Но прошу, не делай этого. Это к великому несчастью.

К моему разочарованию, она снова зарыдала. Я нагнулась, чтобы посмотреть ей в глаза.

– Я не буду.

Слезы затекали в морщинки на ее лице.

– Ты не понимаешь. Я вырастила твою мать. Я носила ее на руках, когда она была младенцем, и держала за ручку, когда она училась ходить. А потом она так внезапно скончалась, бедняжка. На ее похоронах ты прижалась ко мне, твои сладкие ручки обвили шею. Я поклялась ей, что никогда тебя не брошу. Если ты тоже умрешь юной, я этого не перенесу!

Меня ошеломили эти эмоции. Обычно Ама была не сентиментальной, не жалеющей обсуждать прошлое.

– Она была тогда в моем возрасте? – Я всегда считала, что маме было больше лет, чем мне, и она выглядела, как мамы других людей или мои тетушки.

– Не намного старше, чем ты сейчас. Она была как мой собственный ребенок. – Рука Ама бессознательно пригладила мои волосы, подхватывая старый ритм детства, словно я опять стала крошкой и пришла искать утешения на ее коленях. – А теперь – ты. Ты тоже моя маленькая девочка.

Мы прильнули друг к другу, точно двое выживших в кораблекрушении.