КОГДА ВОСХОДЯТ
ПЯТЬ ЛУН
Сегильо не мог уйти далеко – ему просто некуда было уйти. После того, как Перрин обыскал маяк и площадку одинокой скалы, других возможностей не осталось: остались только небо и океан.
Сегильо не было ни в здании маяка, ни снаружи.
Перрин вышел в ночь и посмотрел наверх – прищурившись, чтобы не мешали видеть пять лун. На крыше Сегильо тоже не было.
Сегильо исчез.
Перрин нерешительно взглянул на беспокойные соленые воды Морнилам-Вара. Если бы Сегильо поскользнулся на мокром уступе скалы и упал в море, он, конечно же, успел бы позвать на помощь… Отражения пяти лун перемигивались, сияли, мерцали… Может быть, Сегильо еще боролся с волнами, невидимый, не далее чем в ста метрах от утеса?
Перрин позвал, перекрикивая шум темных вод: «Сегильо!»
Отвернувшись, он снова взглянул наверх, на фонарь маяка. По горизонту кружились два мощных световых потока, красный и белый, указывая путь баржам, курсировавшим по проливу между Южным континентом и Космоградом, предупреждая моряков об опасности столкновения со скалой Айзеля.
Перрин быстрым шагом направился к маяку: конечно же, Сегильо заснул на койке или в ванной.
Он поднялся в фонарное помещение, обошел вокруг люминифера, спустился по лестнице: «Сегильо!»
Ответа не было. Отозвалось только вибрирующее металлическое эхо маяка.
Сегильо не было ни в его спальне, ни в ванной, ни в каптерке, ни в кладовой. Куда он мог пропасть?
Перрин подошел к двери и выглянул наружу. Пять лун отбрасывали сложные пересекающиеся тени. Он заметил серое расплывчатое пятно…
«Сегильо!» Перрин выбежал навстречу: «Где ты был?»
Сегильо – тощий человек с умудренным жизнью, скорбным лицом – выпрямился во весь рост. Он обернулся и что-то сказал, но порыв ветра помешал расслышать слова.
Внезапно на Перрина снизошло озарение: «Наверное, ты залез под генератор!» Больше он нигде не мог быть!
Сегильо подошел ближе: «Да… залез под генератор». Он направился к маяку, но нерешительно задержался и поднял голову, глядя на луны – сегодня вечером они всходили одновременно, все вместе.
Почему бы Сегильо решил залезть под генератор?
«Ты в порядке?»
«Да. В полном порядке».
Перрин приблизился и пристально рассмотрел его в зареве пяти лун – Исты, Бисты, Лиады, Миады и Пойделя. Тусклые глаза Сегильо выражали только безразличие, поза его казалась неловкой.
«Ты не ушибся, случайно? Поднимись на крыльцо, присаживайся».
«Хорошо». Волоча ноги, Сегильо прошел по скале и присел на ступеньку крыльца.
«Ты уверен, что с тобой все в порядке?»
«Уверен».
Немного помолчав, Перрин присел рядом и сказал: «Перед тем, как ты… залез под генератор, ты собирался что-то сказать – что-то важное».
Сегильо медленно кивнул: «Так оно и было».
«Что ты хотел сказать?»
Сегильо тупо уставился в небо. Перрин слышал только глухие удары и шипение волн, налетавших на скалу под нависшим уступом.
«Так что же?» – не вытерпел наконец Перрин. Сегильо колебался.
«Ты говорил, что, когда пять лун восходят вместе, лучше ни во что не верить».
«А! – Сегильо кивнул. – Так я и сказал».
«Что это значит?»
Сегильо пожал плечами.
«Почему так важно ни во что не верить?»
«Не знаю».
Перрин порывисто поднялся на ноги. Как правило, Сегильо выражался кратко, сухо, выразительно: «Так ты уверен в том, что с тобой все в порядке?»
«Как новенький!»
Это больше походило на обычного Сегильо. «Может быть, тебя подбодрит глоточек виски?»
«Удачная мысль».
Перрин знал, где Сегильо держал запас бутылок: «Посиди здесь, я принесу тебе стаканчик».
«Ладно, посижу».
Перрин поспешил внутрь маяка и взобрался по двум пролетам лестницы в каптерку. Сегильо мог остаться на крыльце – а мог и не остаться. Что-то в его позе, в его взгляде, потерянном в морских просторах, заставляло предположить, что он, скорее всего, снова исчезнет. Перрин нашел бутылку и стакан, бегом спустился по лестнице. Почему-то он знал, что Сегильо исчезнет.
Сегильо исчез. Его не было на ступеньках, не было нигде на открытой всем ветрам скале Айзеля. Если бы он поднялся по лестнице, Перрин не мог бы его не встретить. Может быть, он снова спрятался в аппаратной и залез под генератор?
Перрин распахнул дверь, включил свет, наклонился, заглянул под корпус генератора. Никого.
На ровном, жирном слое пыли не было следов – здесь никогда никого не было.
Где пропадал Сегильо?
Перрин поднялся на самый верх маяка, после чего тщательно обыскал каждый укромный уголок всего сооружения, вплоть до выходной двери. Сегильо нигде не было.
Перрин вышел на скалу. Кругом было пусто – Сегильо не нашелся.
Сегильо пропал. Темные воды Морнилам-Вара вздыхали и плескались под уступом скалы.
Перрин открыл было рот, чтобы закричать, чтобы голос разнесся над озаренными лунами волнами – но почему-то почувствовал, что кричать было бы неуместно. Он вернулся в здание маяка, сел перед радиофоном и стал неуверенно вращать ребристые круглые ручки – неуверенно, потому что обязанности радиста обычно выполнял Сегильо. Сегильо сам собрал это устройство из компонентов двух старых, сломанных приемников.
Перрин осторожно нажал на клавишу переключателя. Экран заискрился и засветился, из громкоговорителя послышалось тихое потрескивающее гудение. По экрану мелькали голубые полоски и быстро проносились, как брызги, мелкие красные пятнышки. Появилась размытая, тусклая физиономия. Перрин узнал младшего клерка из управления Комиссии в Космограде и торопливо произнес: «Говорит Гарольд Перрин из маяка на скале Айзеля. Пришлите мне замену!»
Лицо на экране виднелось словно сквозь толстое гранулированное стекло. Едва слышный голос пробился сквозь треск и шипение: «Отрегулируйте настройку… ничего не могу разобрать…»
Перрин повысил голос: «Теперь вы меня слышите?»
Лицо на экране колыхалось и тускнело.
Перрин закричал: «Маяк на скале Айзеля! Пришлите замену! Слышите? Человек пропал без вести!»
«…сигнал не принимается. Подготовьте отчет, пошлите…» – голос клерка потонул в помехах.
Яростно бормоча ругательства, Перрин вращал ручки, нажимал на клавиши – тщетно. Он ударил по радиофону кулаком. Экран отреагировал ярко-оранжевой вспышкой и погас.
Перрин забежал за экран и пять минут отчаянно пытался привести в чувство переговорное устройство – тщетно. Ни изображения, ни звука.
Перрин медленно распрямился и заметил, взглянув в окно, как пять лун соревновались в беге на запад. «Когда пять лун восходят вместе, – говорил Сегильо, – лучше ни во что не верить». Сегильо исчез. Он уже исчезал раньше и возвращался; может быть, снова вернется. Перрин поморщился и содрогнулся. Теперь было бы лучше, если бы Сегильо больше не появлялся. Подбежав к выходной двери, Перрин захлопнул ее и задвинул засов. Пусть Сегильо ошивается снаружи, если вернется… Прислонившись спиной к двери, Перрин некоторое время стоял и прислушивался. Затем он направился в аппаратную и снова заглянул под генератор. Никого. Плотно закрыв за собой дверь аппаратной, он поднялся по лестнице.
Ни в каптерке, ни в кладовой, ни в ванной, ни в спальнях никого не было. В фонарном помещении никого не было. На крыше никого не было.
В здании маяка никого не было, кроме Перрина.
Он вернулся в каптерку, заварил кофе и полчаса сидел, прислушиваясь к вздохам прибоя под уступом скалы, после чего пошел спать.
Проходя мимо комнаты Сегильо, он заглянул внутрь. Койка пустовала.
Утром, когда Перрин поднялся наконец с постели, у него пересохло во рту. Мышцы затекли и напряглись, как связки прутьев. Глаза, слишком долго смотревшие в потолок, горели. Он сполоснул лицо холодной водой и, подойдя к окну, окинул взглядом горизонт. С востока половину неба затянула пелена грязноватых туч; сине-зеленая Магда потускнела, как древняя монета, покрытая патиной. Вода отсвечивала маслянистыми сине-зелеными пленками – пленки растекались, сливались и разрывались… Вдали, на южном горизонте, Перрин заметил пару черных барж, подгоняемых попутным течением к Космопорту. Уже через несколько секунд их силуэты исчезли в туманной дымке.
Перрин повернул рубильник; сверху послышалось прерывистое гудение замедляющегося, гаснущего люминифера.
Спустившись по лестнице, Перрин отодвинул непослушными пальцами засов и распахнул дверь. Ветер, насыщенный испарениями Морнилам-Вара, зашумел в ушах. Наступил отлив – скала Айзеля выросла над морем, как каменное седло. Перрин осторожно прошелся по краю скалы. Сине-зеленая Магда вынырнула в разрыв облачной пелены, ее свет проник под воду. Рискнув наклониться над обрывом, Перрин посмотрел вниз, мимо теней, выступов и гротов, в глубокий сумрак… Там что-то двигалось; Перрин старался разглядеть – что? Его ступня соскользнула, он едва не упал.
Перрин вернулся в здание маяка и три часа безутешно работал, пытаясь починить радиофон. В конце концов он решил, что вышел из строя какой-то незаменимый компонент.
Он открыл коробку с консервированным завтраком, подтащил стул к окну и сел, глядя в океанские дали. До прибытия сменщиков оставалось одиннадцать недель. А на скале Айзеля он чувствовал себя одиноко даже в обществе Сегильо.
Сине-зеленая Магда заходила. Навстречу солнцу небо затягивала дымка сернистого оттенка. На несколько минут закат превратил небо в печальную, величественную картину фиолетовых мазков на желтовато-зеленом фоне. Перрин включил люминифер – начался еженощный круговорот двух лучей, красного и белого. Перрин встал у окна.
Начинался прилив, волны глухо ударялись в скалу, осыпая брызгами каменный уступ. Над западным горизонтом всплывала луна – Иста, Биста, Лиада, Миада или Пойдель? Местный уроженец определил бы с первого взгляда. А теперь они все поднимались по небу одна за другой – пять сфер, голубых, как старый лед.
«Лучше ни во что не верить…» Что имел в виду Сегильо? Перрин пытался вспомнить подробности разговора. Сегильо сказал: «Не так уж часто – по сути дела, очень редко – пять лун появляются вместе. Когда это происходит, прилив становится необычно высоким». Поколебавшись и взглянув на уступ скалы, Сегильо прибавил: «Когда пять лун восходят вместе, лучше ни во что не верить».
Перрин покосился на него, недоуменно наморщив лоб. Сегильо, человек опытный и пожилой, помнил всевозможные легенды и небылицы – время от времени он о них рассказывал. Перрин никогда не мог предсказать, чего следовало ожидать от Сегильо; напарник отличался качеством, незаменимым в хранителе маяка – немногословностью. Сегильо любил проводить время, занимаясь починкой передатчика, а неуклюжие руки Перрина разрушили это устройство. «На маяке очень пригодился бы один из новых радиофонов, – думал Перрин, – с автономным блоком питания, пультом управления, новым органическим экраном, мягким и эластичным, как огромный глаз…»
Неожиданный шквал дождя заслонил половину неба; пять лун словно мчались навстречу гряде грозовых туч. Прибой подбирался все выше к краю уступа, волны переливались через серую каменную массу. Перрин с любопытством разглядывал предмет, выброшенный волной на уступ – что это могло быть? Размерами и формой предмет напоминал радиофон. Разумеется, этого просто не могло быть – и, тем не менее, как чудесно было бы, если бы море сделало ему такой подарок… Перрин прищурился, напрягая зрение. Да, несомненно, молочно-белое пятно было экраном, а черные кругляшки под ним – ручками настройки. Перрин вскочил, бегом спустился по лестнице, выбежал на скалу, к самому краю уступа… Какая нелепость! Разве мог радиофон появиться именно тогда, когда он хотел его получить – так, словно судьба ответила на его молитвы? Конечно, в штормовую погоду с одной из барж могла свалиться за борт часть плохо закрепленного груза…
И действительно! Судя по всему, высокий прибой вынес на уступ устройство, закрепленное болтами на поддоне из манасковых досок.
Все еще неспособный поверить своему везению, Перрин присел на корточки рядом с серым металлическим ящиком. Новенький радиофон, с иголочки! Главный переключатель все еще был защищен красными пломбами.
Ящик оказался слишком тяжелым – Перрин не смог его поднять. Он сорвал пломбы и включил питание – с таким прибором он умел обращаться. Засветился яркий экран.
Перрин настроился на волну Комиссии. На экране появилось изображение кабинета в управлении – на вызов ответил не безразличный клерк, а суперинтендант Рэймонд Флинт собственной персоной. Ничто не могло быть лучше!
«Суперинтендант! – воскликнул Перрин. – С вами говорит Гарольд Перрин, хранитель маяка на скале Айзеля».
«Ах да! – суперинтендант Флинт узнал его. – Как поживаете, Перрин? Что-нибудь произошло?»
«Мой напарник, Энди Сегильо, исчез – просто исчез, испарился. Я остался один».
Суперинтендант Флинт был очевидно потрясен: «Исчез? Что с ним случилось? Упал в море?»
«Не знаю. Просто пропал – вчера ночью…»
«Вам следовало сразу со мной связаться, – укоризненно произнес Флинт. – Я мог бы выслать вертолет – спасатели нашли бы его!»
«Я пытался вызвать Комиссию, – оправдывался Перрин. – Но старый передатчик, установленный на маяке, не работает. Перегорел… Я уже думал, что никому не смогу ничего сообщить».
Суперинтендант Флинт слегка удивился – он поднял брови: «Каким же образом вы смогли со мной связаться?»
Заикаясь, Перрин объяснил: «Это новый радиофон… Его вынесло на скалу прибоем. Наверное, он упал с баржи».
Флинт кивнул: «Неряшливый народ, эти барочники. Не имеют представления о ценности оборудования… Что ж, подождите немного. Я прикажу, чтобы утром к вам вылетел гидроплан – вас заменят. Есть вакансия хранителя маяка на Цветочном Берегу. Вас устроит такая работа?»
«Очень даже устроит! – воскликнул Перрин. – Это было бы замечательно. Не знаю даже, что могло бы оказаться лучше… Скала Айзеля начинает действовать мне на нервы».
«Когда пять лун восходят вместе, лучше ни во что не верить», – загробным тоном произнес суперинтендант Флинт.
Экран погас.
Перрин медленно приподнял руку и выключил радиофон. Ему на щеку упала капля дождя, он посмотрел на небо. Приближался ливень. Перрин потянул на себя тяжелый корпус, но он знал заранее, что не сможет его оттащить. В кладовке был брезентовый чехол, которым можно было прикрыть приемник до утра. А прилетевшие сменщики помогли бы ему переместить устройство в здание маяка.
Перрин забежал внутрь маяка, нашел брезентовый чехол и поспешно вернулся наружу. Где же радиофон? Ага! Вот он! Ливень уже хлестал его по лицу. Перрин обернул приемник брезентом, привязал чехол к поддону, убежал в здание маяка, закрыл дверь на засов и, посвистывая, открыл коробку с обеденным рационом.
На маяк обрушивались вихревые потоки дождя. Белый и красный лучи люминифера дико кружились, озаряя бушующее небо. Перрин лег на койку, укрылся теплым одеялом, задремал… Исчезновение Сегильо – ужасная вещь – неизбежно должно было оставить шрам в памяти. Но – что было, то прошло. Зачем ворошить прошлое? Нужно думать о будущем. Его ждал Цветочный Берег…
Утром небо прочистилось. В ясную даль, насколько мог видеть глаз, простирались спокойные, как зеркало, воды Морнилам-Вара. Скала Айзеля обнажилась под солнечным светом. Выглянув в окно, Перрин увидел сморщенный брезентовый чехол с распустившимися подвязками. Радиофон, вместе с манасковым поддоном, бесследно исчез.
Перрин присел на крыльце. Солнце поднималось по небосклону. Не раз – десять раз – Перрин вскакивал: ему казалось, что он слышит отдаленный рокот гидроплана. Но сменщики не прилетели.
Солнце достигло зенита и стало склоняться к западу. В полутора километрах от скалы проплывала баржа. Перрин выбежал на уступ, крича и размахивая руками.
Длинноногий рыжий барочник, загоравший на контейнере, с любопытством посмотрел на скалу, но даже не пошевелился. Баржа удалялась и постепенно исчезла за восточным горизонтом.
Перрин вернулся на крыльцо и сел, опустив голову на руки. Его бросало то в жар, то в холод. Гидроплан не прилетит! Ему суждено было оставаться на скале Айзеля, день за днем, ночь за ночью, одиннадцать недель.
Он не мог усидеть на месте и поднялся по лестнице в каптерку. Провизии должно было хватить, голодать не пришлось бы. Но выдержит ли он одиночество и неопределенность? Сегильо пропадал и возвращался, уходил и приходил… А появившийся и пропавший радиофон? Кто сыграл с ним эту жестокую шутку? Пять одновременно восходящих лун? Неужели так подействовали луны?
Перрин нашел альманах и раскрыл его на столе. В верхнем поле каждой страницы пятью белыми кружками на черной полоске обозначались луны. Еще неделю тому назад они всходили беспорядочно, каждая в свое время. Четыре дня тому назад Лиада, самая медленная из лун, и Пойдель, самая быстрая, расходились на тридцать градусов, а между ними по очереди восходили Иста, Биста и Миада. Позавчера ночью их окружности почти совпали, а вчера сгруппировались еще теснее. Сегодня Пойдель должен был слегка выпячиваться перед Истой, а завтра Лиада должна была слегка отстать от Бисты… Но существовала ли связь между исчезновением Сегильо и одновременным восхождением пяти лун?
Перрин угрюмо поужинал. Сегодня, погружаясь за горизонт Морнилам-Вара, Магда не устраивала колоритный спектакль. Тусклые сумерки сгустились над скалой Айзеля, темные воды вздыхали, поднимаясь и опускаясь под уступом.
Перрин включил маяк и закрыл дверь на засов. Он больше не хотел надеяться, он не хотел ничего хотеть – ни во что нельзя было верить. Через одиннадцать недель корабль должен был привезти сменщиков и отвезти его в Космоград; тем временем приходилось справляться с одиночеством по мере возможности.
Он заметил в окне голубое зарево на востоке: Пойдель, Иста, Биста, Лиада и Миада всплывали по небосклону. Вместе с появлением лун начался прилив. Морнилам-Вар еще не волновался, и каждая луна отбрасывала на воде отдельную дорожку отраженного света.
Перрин взглянул на небо, обвел взором горизонт. Прекрасный, пустынный пейзаж! В обществе Сегильо он порой чувствовал себя одиноко, но никогда не страдал от одиночества так, как сейчас. Одиннадцать недель полной изоляции… Если бы только у него была возможность выбрать напарника… Перрин позволил разыграться воображению.
В лунном зареве к маяку приближалась изящная фигура в бежевых бриджах и белой спортивной рубашке с короткими рукавами.
Перрин уставился на это видение, не в силах пошевелиться. Видение подошло к двери и постучалось. Вверх по лестнице донесся приглушенный голос – звонкий девичий голос: «Эй! Есть тут кто-нибудь?»
Перрин распахнул окно и хрипло закричал: «Уходи!»
Посетительница отошла от двери на пару шагов, повернула лицо вверх – и лунный свет озарил ее черты. У Перрина перехватило дыхание, сердце его билось тяжело и часто.
«Куда я пойду? – тихо, недоуменно спросила девушка. – Мне некуда идти».
«Кто ты?» – спросил Перрин. Его голос показался странным ему самому – отчаянным, полным невысказанной надежды. В конце концов, она могла существовать, в этом не было ничего невозможного – хотя ее красота казалась невероятной… Она могла прилететь из Космограда: «Как ты сюда попала?»
Девушка махнула рукой в сторону Морнилам-Вара: «Мне пришлось приводниться – гидроплан заглох в пяти километрах отсюда. Я приплыла на надувном плоту».
Перрин пригляделся: на краю воды покачивался едва заметный силуэт надувного спасательного плота.
Девушка позвала: «Так ты меня впустишь или нет?»
Спотыкаясь, Перрин спустился по лестнице. Остановившись у двери, он взялся рукой за засов – у него в ушах стучала кровь.
Дверь задрожала у него под рукой – девушка нетерпеливо стучалась: «Я тут замерзну до смерти!»
Перрин отодвинул засов, приоткрыл дверь. Незнакомка стояла на крыльце, почти улыбаясь: «Мне попался очень осторожный хранитель маяка. Или ты – женоненавистник?»
Перрин изучал ее лицо, глаза, выражение губ: «Ты… настоящая?»
Она рассмеялась, ничуть не обидевшись. «Конечно, настоящая, – она протянула руку. – Прикоснись ко мне». Перрин неотрывно смотрел на нее – перед ним была сущность ночного аромата цветов, мягкого шелка, горячей крови, сладости, огня наслаждения… «Прикоснись», – тихо повторила она.
Перрин неуверенно отступил – девушка проскользнула внутрь: «Ты можешь связаться с берегом?»
«Нет… радиофон сломался».
Она бросила на него взгляд, сверкнувший, как огонек светлячка: «А когда прибудет твоя смена?»
«Через одиннадцать недель».
«Одиннадцать недель!» – она слегка вздохнула.
Перрин отступил еще на полшага: «Как ты узнала, что я тут один?»
Этот вопрос, казалось, вызвал у нее недоумение: «Я не знала… Разве хранители маяков не работают в одиночку?»
«Нет».
Она подошла ближе: «Кажется, ты не рад меня видеть. Ты – отшельник?»
«Нет, – гортанно, напряженно ответил Перрин. – Совсем не так… Но мне непривычно… быть с тобой. Ты – какое-то чудо. Такого просто не может быть. Я только что хотел, чтобы меня навестил кто-нибудь… кто-нибудь в точности такой, как ты. В точности».
«И вот, я здесь».
Перрин беспокойно поежился: «Как тебя зовут?»
Он знал, чтó она скажет – прежде, чем она ответила: «Сью».
«Сью? А фамилия?» – Перрин пытался ни о чем не думать, подавить воображение.
«О… просто Сью. Разве этого недостаточно?»
Перрин почувствовал, как натянулась кожа у него на лице: «И откуда ты родом?»
Девушка рассеянно оглянулась через плечо. Перрин продолжал заставлять себя ни о чем не думать, но одно слово проскочило сквозь преграду.
«Из ада».
Перрин начал часто и глубоко дышать: «И как там жилось, в аду?»
«Там… холодно и темно».
Перрин отступил на шаг: «Уходи. Уходи!» У него мутнело в глазах – ее лицо расплылось, словно он смотрел сквозь навернувшиеся слезы.
«Куда я пойду?»
«Туда, откуда пришла».
«Но… там ничего нет, кроме Морнилам-Вара, – тоскливо протянула она. – А здесь…» Она прервалась, быстро подошла к Перрину почти вплотную, заглянула ему в лицо. Он ощущал тепло ее тела: «Ты меня боишься?»
Перрин оторвал глаза от ее лица: «Ты не настоящая. Ты – что-то, принимающее форму моих мыслей. Наверное, это ты убила Сегильо… Не знаю, кто ты или чтó ты такое. Но ты не настоящая».
«Не настоящая? Конечно, я настоящая. Прикоснись ко мне! Возьми меня за руку».
Перрин отшатнулся. Она сказала – страстно, настойчиво: «Вот нож. Если тебе так хочется, порежь меня – увидишь, потечет кровь. Разрежь глубже – и ты увидишь кость».
«А что произойдет, – спросил Перрин, – если я ударю тебя ножом в сердце?»
Она ничего не ответила – только смотрела на него широко раскрытыми глазами.
«Зачем ты приходишь?» – закричал Перрин. Она отвела глаза – обратно, к морю.
«Там волшебство… тьма…» – почти неразборчиво бормотала она. Перрин внезапно понял, что те же самые слова возникали у него в уме. Неужели она всего лишь подражала его мыслям на протяжении всего разговора? «А потом меня что-то постепенно притягивает, – продолжала она. – Я плыву, мне хочется на воздух, луны возносят меня… Я готова сделать все, что угодно, лишь бы удержаться в воздухе…»
«Говори сама! – резко приказал Перрин. – Я знаю, что ты не настоящая – но где Сегильо?»
«Сегильо?» – она подняла руку к затылку, прикоснулась к волосам и застенчиво улыбнулась. Настоящая она была или нет, кровь снова застучала в ушах Перрина. Настоящая или нет…
«Я – не сновидение, – сказала она. – Я из плоти и крови…» Она медленно приближалась к Перрину, нащупывая его мысли – на ее лице застыло выражение игривого лукавства, готовности к броску.
Задыхаясь, Перрин выдавил: «Нет, нет! Уходи. Убирайся. Пошла вон!»
Она резко остановилась и взглянула на него неожиданно помутневшими глазами: «Хорошо. Я уйду…»
«Сию минуту! И навсегда!»
«Может быть, ты еще попросишь меня вернуться…»
Она медленно вышла и спустилась с крыльца. Перрин подбежал к окну и наблюдал за тем, как ее изящный силуэт растворялся в лунном зареве. Она подошла к краю уступа – и задержалась. Перрин почувствовал внезапный, невыносимый, сжимающий сердце приступ тоски. От чего он отказался? Что он отверг? Настоящая или нет, она была именно тем, чем он хотел ее видеть, в ней воплощенное воображение не отличалась от реальности… Он наклонился, чтобы позвать из окна: «Вернись… кто бы ты ни была…» Но он сумел сдержаться. Когда он снова взглянул на уступ, ее уже не было… Почему она ушла? Перрин размышлял, глядя на залитое лунным светом море. Он хотел ее, но он больше не верил в нее. Он поверил в воплощение, называвшее себя «Сегильо». Поверил в новый радиофон – хотя оба эти воплощения рабски подчинялись его ожиданиям. Так же вела себя и девушка – и он ее прогнал. «И правильно сделал!» – с сожалением сказал он себе. Кто знает, во что она превратилась бы у него за спиной…
Когда наконец наступил рассвет, небо снова затянула пелена. Сине-зеленая Магда просвечивала через дымку тускло и угрюмо, как заплесневелый апельсин. На воде блестела маслянистая пленка… Вдали, на западе, что-то двигалось – скорее всего, частная баржа вождя панапов; на таком расстоянии казалось, что она шагает по горизонту, как водомерка. Перрин стремительно взбежал по лестнице в фонарное помещение, направил люминифер прямо на баржу и просигналил множеством беспорядочных вспышек.
Баржа продолжала ползти вдоль горизонта – сочлененные весла ритмично погружались в воду и поднимались. Над водой медленно протянулась рваная пелена тумана. Баржа превратилась в темный подергивающийся силуэт и пропала из виду.
Перрин подошел к старому радиофону Сегильо и присел, глядя на сломанное устройство. Вскочив на ноги, он вытащил монтажную панель из корпуса и разобрал всю схему.
В конечном счете перед ним на столе оказалась россыпь кусочков обожженного металла, сплавленных каплеобразных сгустков проводов, треснувших керамических компонентов. Перрин собрал этот мусор в кучу и отодвинул подальше.
Солнце сияло в зените, небо приобрело оттенок зеленого винограда. Море лениво волновалось – огромные бесформенные валы вздымались и опадали, не устремляясь ни в каком определенном направлении. Наступил час отлива; уступ скалы торчал высоко над водой, черный камень казался обнаженным, странным. Море пульсировало вверх и вниз, вверх и вниз, шумно всасывая обрывки водорослей.
Перрин спустился по лестнице. По пути он заглянул в зеркало, висевшее в ванной, и на него уставилось бледное, матовое лицо с широко раскрытыми глазами и впалыми щеками. Перрин спустился ниже и вышел на озаренное солнцем крыльцо.
Осторожно приблизившись к краю скалы, он чуть наклонился и застыл, как завороженный, глядя в воду. Беспорядочная зыбь мешала сосредоточиться – он различал лишь тени и суетливые сполохи света.
Он стал бродить, шаг за шагом, вдоль уступа. Солнце начинало склоняться к западу. Перрин поднялся обратно к маяку и уселся на верхней ступеньке крыльца.
Сегодня ночью дверь будет закрыта на засов. Нет, ничто не заставит его открыть ее – тщетны любые, самые чарующие искушения… Его мысли вернулись к Сегильо. Во что поверил Сегильо? Какое существо, созданное его болезненным воображением, оказалось достаточно властным и злобным, чтобы утащить его в море? По-видимому, каждый человек так или иначе становится жертвой своего воображения. И человеку с ярким воображением не место на скале Айзеля ночью, когда пять лун восходят вместе.
Сегодня он закроет дверь на засов, ляжет на койку и заснет, защищенный как толстым прутом сварного металла, так и пустотой забытья.
Солнце погрузилось в плотную пелену тумана. Северный, восточный и южный горизонты озарились фиолетовым сиянием; западный небосклон пестрел желто-зелеными и темно-зелеными разводами, быстро тускневшими и переходившими в оттенки коричневого. Перрин зашел в здание маяка, задвинул засов и включил люминифер – два мощных потока света, красный и белый, стали кружиться по горизонту.
Перрин открыл коробку с ужином и безразлично поглотил рацион. В окне разгорелось электрическое марево, а затем взошли пять лун, просвечивая сквозь туман так, словно их обернули голубой марлей.
Перрин тревожно вздохнул: бояться нечего, в маяке он в полной безопасности. Человеческие руки не могли взломать засов – для этого потребовалось бы навалиться тушей мастодонта и разодрать доски когтями скального чундрила с яростью мальдинской сухопутной акулы…
Он приподнялся на локте… Какой-то звук снаружи? Перрин выглянул в окно – и у него душа ушла в пятки. Высокая, смутно различимая фигура. Пока он смотрел, фигура побрела, чуть сгорбившись, к маяку. Перрин знал, что так оно и будет!
«Нет, нет!» – тихо выдавил Перрин. Бросившись обратно на койку, он натянул на голову простыню и одеяло. «Это всего лишь воображение, этого на самом деле нет! – отчаянно шептал он. – Уходи!» Перрин прислушался. Существо должно было уже подойти к двери. Оно уже поднимало тяжелую руку с когтями, блестящими в лунном свете.
«Нет, нет! – кричал Перрин. – Там ничего нет…» Приподняв голову, он снова прислушался.
Дверь тряслась и трещала. Глухие удары массивной туши проверяли прочность засова.
«Уходи! – завопил Перрин. – Ты не существуешь!»
Дверь застонала, болты засова просели.
Перрин стоял на лестничной площадке и тяжело дышал, открыв рот. Через мгновение дверь должна была развалиться. И он прекрасно знал, чтó увидит: высокую черную фигуру с торсом, круглым, как столб, с глазами, горящими, как фонари. Перрин знал даже, каким будет последний звук, который он услышит – ужасный, режущий уши скрежет…
Верхний болт треснул, дверь выгнулась внутрь. В пролом просунулась громадная черная рука. Перрин заметил, как блеснули когти на пальцах, нащупывавших засов.
Глаза Перрина бегали в поисках какого-нибудь оружия – гаечного ключа, кухонного ножа…
Нижний болт разлетелся пополам, дверь перекосилась. Перрин оцепенел, у него все смешалось в голове. Где-то в глубине подсознания возникла идея, порожденная инстинктом самосохранения. «Да! – подумал Перрин. – Это мой последний шанс».
Он забежал в спальню. Внизу доски входной двери распались, Перрин слышал тяжелые шаги. Он посмотрел вокруг: на полу лежал ботинок.
Глухой перестук! Чудовище поднималось по лестнице, весь маяк вибрировал. Воображение заставляло Перрина представлять себе ужас неизбежности – он заранее знал, чтó услышит. И послышался голос – хриплый, лишенный выражения, но чем-то напоминавший прежний соблазнительный голос девушки: «Я же предупреждала, что вернусь».
Громоздкий шаг, еще один – тварь поднималась по ступеням. Перрин схватил ботинок за носок, размахнулся и ударил себя, изо всех сил, каблуком по виску.
* * *
Перрин очнулся, подполз к стене, вскарабкался на ноги, опираясь на стену. Через некоторое время он добрался, пошатываясь, до койки и сел на нее.
Снаружи еще было темно. Крякнув, он заставил себя повернуть голову и посмотрел в окно, на ночное небо. Пять лун нависли над западным горизонтом. Но Пойдель уже опередил остальные, а Лиада отстала.
Завтра вечером пять лун взойдут вразброс!
Завтра не будет высокого прилива, не будет сосущей, пульсирующей толчеи волн под уступом.
Завтра ночью луны не вызовут к жизни из холодных глубин страстное порождение безумия.
Смена прибудет через одиннадцать недель. Перрин осторожно пощупал висок… Он набил себе порядочную шишку.
