На излете Средневековья божба потеряла прежнее значение. Ренессанс, Реформация, гуманистические теории, ослабление авторитета церкви. А общее падение морали в XVI веке сделало греховное поведение чем-то вроде модного тренда. Люди по-прежнему знали, что божба – это нарушение заповеди, но ее нарушали, потому что это было модно и современно.

Да и в тюрьму за это уже не сажали, максимум, священник на исповеди мог потребовать покаяться и назначить несложную епитимью.

Поэтому божба в XVI веке приобрела пышные, цветистые формы. Клялись «святым чревом», «кровью Христовой», «смертью Христовой», «ранами божьими», «святой пятницей», всевозможными ранами и частями тел многочисленных святых. Можно сказать, что божба превратилась в своего рода искусство – как только в ней не изощрялись модники, мальчики, пытающиеся выглядеть взрослее и даже определенные группы женщин. Впрочем, это уже скорее XVII век, когда виток эмансипации привел к тому, что женщины, старавшиеся быть передовыми, начали курить трубку и божиться.

В XVI веке ярким примером использования божбы выступает один из знаменитейших героев Шекспира – сэр Джон Фальстаф. Он ругается постоянно и разнообразно, что делает его эталоном модного сквернословца. Он называет своего друга Бардольфа «беспрерывным факельным шествием, вечным фейерверком», потому что у того красный нос, и потом еще долго изощряется на эту тему. Он ругает хозяйку дома, заявив, что «честности в тебе не больше, чем сока в сушеном черносливе», и сравнивает ее с выдрой, которая ни рыба ни мясо. Называет принца Генриха за глаза «болваном», а в лицо обзывает его «рычащим львенком». Принц не остается в долгу и называет Фальстафа «краснорожий трус, этот лежебока, проламывающий хребты лошадям, эта гора мяса». На что тот ему отвечает: «Провались ты, скелет, змеиная кожа, сушеный коровий язык, бычий хвост, вяленая треска! Ух! За один дух не перечислишь всего, с чем ты схож! Ах ты, портновский аршин, пустые ножны, колчан, дрянная рапира!» Причем все это у Фальстафа постоянно перемежается божбой вроде «God’s blood» и «God-a-mercy!».

Показательно, что принц в пьесе нисколько не обижается. Спектакль долго и успешно шел на сцене, вызывая у зрителей исключительное одобрение, – даже в худшие для театра периоды сэр Джон Фальстаф неизменно обеспечивал отличные сборы.