Нам нужны священники. Я говорю, что в будущем у нас будет огромная нужда в священниках, глядя на то, как массово говорят о Церкви такое, как воюют со Христом, как воюют с иконами Христа и с живыми образами Христа, которыми являются дети. Они — души, о которых никто не заботится, и никого это не волнует, и я недоумеваю, скорблю и глубоко этим уязвлен.

Вот ты берешь ребенка и сажаешь в тюрьму, потому что он убил, изнасиловал и украл. А почему ты сажаешь его в тюрьму? Ты ведь сам научил его этому! А разве это не ты научил его этому по телевизору? Ты, говорящий в восьмичасовых новостях: «Оставайтесь с нами!» — и тут же включают фильм, в котором 500 преступлений, 600 убийств, 200 блудодеяний и прелюбодейств, а ты только такие вещи и рекламируешь! Когда ребенок смотрит на все это, он начинает повторять это в жизни, потому что ты так его научил, — а потом ты берешь этого ребенка и сажаешь в тюрьму? Но почему ты его ведешь в тюрьму? Это ты должен сесть в тюрьму, ты, научивший его этому, в тюрьму должен сесть ты, напоивший его вином зла, сокрытого в нас, потому что в нас есть хорошая сторона, но есть и преклонность ко злу.

Конечно, если я буду расти среди порока, разврата, лжи и грабежа, я этому и научусь. Вопрос в том, какое семя ты в моем сердце будешь поливать — семя зла или добра? Телевизор, вся наша эпоха со средствами массовой информации, вся воздействующая на людей атмосфера поливают в нас это семя — семя зла.

За что же ты ведешь ребенка в тюрьму? Что сделал ребенок? А он так научился — ты ведь сказал ему, что надо иметь совесть, а Христос не нужен. Ну вот, он и говорит тебе:

— Мне совесть говорила, друг мой, что я чего-то хочу, вот я это и украл, так говорила мне совесть. А почему я не должен этого делать, почему? Не понял.

И ты говоришь ему:

— Это неправильно, так нельзя.

А он тебе:

— Да ладно! А что значит «правильно» и «можно»? Для меня правильно и можно то, что сделал я.

Без Христа ты сходишь с ума, без Бога все дозволено, без Бога ты становишься богом и делаешь, что хочешь, и диавол делает с тобой, что хочет, и так мы доходим до того, что переворачиваем все с ног на голову. Я так думаю и вижу, что по милости телевизора мир приходит сегодня к огромной путанице, немыслимым противоречиям. И спрашиваешь себя: а чему меня научил телевизор? Он рекламирует порок, эксплуатацию, алчность, любовь к деньгам, легкую и удобную жизнь, комфорт, идеальные и красивые лица, стройные тела, очаровательных девушек, правильные черты, легкомысленных женщин. Поэтому, когда увидишь в реальности какого-нибудь толстяка, женщину, которая не так хороша собой, то начинается расизм: ты презираешь все некрасивые лица, смеешься и глумишься над всеми (а между тем ты против расизма!). Круглый день по телевизору идут фильмы, с обеда и до вечера комментируют вчерашние фильмы: какую ошибку сделал тот-то, кто в чем был виноват — и кругом одни насмешки, ирония, издевки.

Что же ты делаешь? Ты ведь выбрасываешь икону Христа и идеал человеческой личности из детской души и души всего мира. А потом спрашиваешь себя, почему дела у нас идут так, как они идут? Но мы же сами себя уничтожаем, сами роем себе могилу, падаем в нее и говорим: «Ну почему у нас все так плохо?» Ну что же, ты увидишь, почему у нас все так плохо.

По телевизору говорят о Церкви и показывают скандалы в ней, отпускают всякие замечания, комментарии и устраивают полемику вокруг нее, потому что не любят Христа, Его не любят. Я говорю тебе, что мне тысячи слов отвечают на каждое слово, которое я скажу, потому что такой огромной горечи преисполнен этот мир.

Когда я ездил на Святую Гору Афон, наш корабль чуть не пошел ко дну из-за множества народа на нем. То есть чем больше говорили во вред Церкви, тем больше людей туда ехало. Тогда шли церковные скандалы, и по телевизору несколько месяцев каждый день говорили о них и лили грязь. И знаете, сколько людей приходило тогда на исповедь? Больше, чем раньше. Ты что думал, друг, что Церковь — это заведение, и если будешь воевать с ней, то она закроется? Церковь не заведение мира сего, а рай, она — Божие творение, она — Сам Христос, Которого нельзя свергнуть и Который не падет, что бы ты ни сделал.

Ругай Церковь сколько хочешь, говори что хочешь о любом священнике, который украл, обидел, совершил что-нибудь порочное. Но люди хотят на что-нибудь опереться, и они не могут опереться ни на тебя, ни на психолога целиком не могут положиться, потому что у него самого проблемы, и он тоже нуждается в Боге. Ты конечно же получаешь поддержку от многих, но Бога избежать никак не можешь.

Ты не можешь избежать Бога, не можешь оторваться от Создавшего тебя, потому что твоя душа ищет этого. Один страдает от одиночества, другой от опустошенности, третий от искушения, четвертого борет диавол, с пятым происходит в жизни столько потрясений, и каждому, конечно, надо на что-нибудь опереться. Он чувствует вину, задыхается от совершенных им грехов — а где он их выскажет?

Что значит, что в Церкви бывают скандалы, несправедливость, грехи? Да, все это случается всегда, но разве Церковь — это скандалы в ней? Разве это Церковь? Разве не Христос, не Святое Причастие, не таинства, не оставление грехов? Разве не прикосновение Бога к нашему сердцу? Церковь — это Христос. Это не скандалы.

Послушай, что я тебе скажу. Первый, кто не исполняет того, что говорит Церковь, — это я и еще некоторые священники. Мы соглашаемся с этим, я соглашаюсь. Но, как сказал мне кто-то, не бойся: Церковь не может рухнуть никак. Если бы она должна была рухнуть, ее уже снесли бы — своей жизнью — те же самые люди, которые ее и составляют и направляют ее человеческую составляющую, то есть клирики. А поскольку мы ее не разрушили, то это доказывает, что Церковь — не человеческий организм, в ней имеется нечто Божественное, и она не может рухнуть никак.

Логически она, казалось бы, должна была рухнуть, не так ли? Когда вокруг раздается столько слов, гремит столько событий, скандалов финансовых, нравственных, разве она не должна была рухнуть? А где ее крах? Где? Она не может быть разрушена. Потому что Церковь — это Христос. Я покину мир сей, могу сесть в тюрьму, если сделаю что-нибудь, могу умереть и это точно через какое-то время сделаю, но Церковь продолжит существовать. И ты тоже умрешь, и те, кто изрыгает эти обвинения, журналисты, а Церковь продолжит существовать и на следующий год, и через два года: пока будет стоять мир, будет стоять и Церковь.

На Рождество мы каждый год поем: «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума», — что бы ни случилось. Это Христос, это Церковь. Все остальное приходит и уходит.

И сегодня мир с его журналистами фокусирует свое внимание не на реальной Церкви, которая есть Христос, они никогда не смогут воевать с реальной Церковью, потому что никогда ее не понимали. То, что они понимают, — это ее человеческая составляющая. Ну, увидит он меня, ограбившего свечной ящик, и расскажет об этом — а что это значит? Что он хочет сказать о Христе? Что Христа не существует? Что Христос не спасет тебя, что Христос — не истина?

Как же мы так всё запутали, как мы всё так перемешали?.. Сказал я однажды человеку, рассказывавшему мне о скандалах:

— А хочешь, я тебе что-то скажу? Я знаю еще больше твоего!

— А ты знаешь, что я слышал о том священнике? А о том храме? О том монахе?

Я сказал ему:

— Да я знаю больше тебя! Но сказать тебе? А разве в этом наша цель — чтобы я рассказал тебе, что знаю я, и ты мне, что знаешь ты? И чтобы мы оба испытали удовлетворение и, счастливые, сказали: «Ну вот, ты видал, что творится в Церкви?» Разве в этом цель? А что ты потом говоришь себе в душе? «Так, значит, я хорошо делаю, что не хожу в церковь! Значит, я хорошо делаю, что я с теми, с кем я есть, и хорошо, что грешу! Ничего в этом страшного нет!»

Не пытайся же убежать от себя и не ищи алиби для своей жизни. Допустим, я как духовник совершил какие-нибудь проступки, грех и учинил скандал в своей жизни, и это не дает покоя твоей душе. Но сколько бы ты ни старался говорить, что, мол, поскольку попы такие и Церковь такая, значит, мы хорошие, — ты же знаешь, что это неправда. Ты глумишься над самим собой и народом Божиим, не даешь людям понять их реальную связь с Богом, смириться.

Нет у нас смирения, зато много наглости. Всё мы сравняли с землей, говорим о Господе, словно Он какой-нибудь… Сбросили икону Иисуса, будто Иисус Христос — какое-нибудь случайное лицо, и вот уже говорят: «Нам не нужен Христос, мы хотим Платона!» А другой говорит: «Мы не хотим Платона, хотим Будду!» То есть Христос уже кто?

Этот народ, когда-то ходивший из села в село и предпочитавший не строить себе домов, пока не поставит церковь, чтобы служить Богу, этот народ, испытывавший благоговение, произносивший имя Христа и Пресвятой Богородицы с трепетом и волнением, чувствуя, как при этом с силой начинает колотиться сердце, — сейчас нас ничего не трогает. Мы всё хулим, ругаем, презираем, высмеиваем, пересказываем анекдоты, шутки, а потом говорим: «Ну почему Бог делает все это? Почему Бог попускает, чтобы умирали дети, почему? Вот поехали на экскурсию, а тут такая катастрофа», — и говоришь много всего, не зная ничего.

Считаешь себя сердцеведцем, а не знаешь многого. Ты не знаешь очень многого. Не ко мне, так ко многим другим священникам подходят дети и исповедуются, и я сейчас не выдаю конкретных фактов из чьей-либо исповеди, а говорю вообще о том, что дети смотрят и узнают по телевизору. Так вот, скажу тебе: ребенок едет на экскурсию, заранее зная, что он едет туда не для того, чтобы увидеть какую-нибудь достопримечательность, а едет, чтобы совершать грехи. Я уезжаю на пятидневную экскурсию, и когда я далеко от родителей, то кто-нибудь закупает сигареты, другой берет с собой еще какие-нибудь вещества, третий запасается напитками, четвертый готовит еще что-нибудь, что будет происходить в гостиничных номерах, какие-нибудь фильмы, которые они будут смотреть, дела, которыми будут заниматься, и их очень мало интересуют достопримечательности Родоса, Корфу, Левкады, все эти острова и горы: куда бы они ни шли, они идут туда не за этим.

И Бог знает тайны сердец всех этих детей и преподавателей, и вот уже слышишь о каком-нибудь происшествии, случившемся на обратном пути, о несчастном случае, что столько-то детей погибло в автобусной катастрофе при возвращении с экскурсии, и сразу начинаешь препираться с Богом: «Ну что это за Бог? И как Ему не стыдно? Разве Ему не жаль детей? Ну что это за Бог? Где вообще Бог?»

А ты знал, чем занимаются дети на экскурсии? Знал, почему Бог попустил, чтобы произошло то или другое? И кто ты такой? Кто ты, говорящий с Богом? Ты умрешь, как все, а будет ли спрашивать тебя Бог, когда тебе умереть — сегодня или завтра? Ты считаешь, что это было немилосердно? То есть милосердие Бога — оно какое? Такое, какого хочешь ты? А то, что делает Он, — это несправедливо? То есть поступки Бога непоследовательны? И твой мозг лучше знает, что делать Богу, а Он Сам не ведает, что творит?

И как выглядит то, что ты говоришь? Подумай логически. Ты идешь и говоришь:

— Я знаю лучше Тебя, что Тебе делать. Ты Сам не знаешь, что творишь!

А Бог говорит:

— Дитя Мое, не говори, когда не знаешь. Этого ребенка Я забрал рано, потому что он собирался сделать много порочных дел в жизни, и Я его от этого избавил. Я забрал его рано, чтобы мир и злоба мира сего не изменили его душеньку. Если бы он остался жив, то сделал бы такое, чего ты сейчас не знаешь, но Я как Бог знаю.

— Да, но это же мой ребенок!

Да, ты прав, он твой, и я не корю тебя за то, что ты плачешь, что ты уязвлен и страдаешь от боли, — это человеческое, но только не перетолковывай поступков Бога — этого ты никогда постичь не сможешь, чтобы знать, почему Бог сделал что-то. Бог редко оставляет кому-нибудь окошко, чтобы они в него видели, «почему» сделаны Его дела.

Бог так сильно смиряет Себя. Он делает то, что делает, а потом принимает на Себя наш огонь, возмущение, негодование, ропот, хулы, ругань. Бог сидит в углу и говорит:

— Хулите Меня, но Я знаю, почему сделал это!

Однажды у одной матери умер ребенок. Она плакала, спрашивала себя, почему это случилось, и говорила: «Бог меня не любит!»

Слова, слова без конца, мы спорим с Богом, ничего не зная. Вместо того чтобы сказать, что мы не живем как подобает и где-нибудь согрешили, виноватым у нас выходит Бог. Это вершина наших грехов и мысли, вывернутой наизнанку, это болезнь нашего ума. Творение препирается с Творцом, человек, который сегодня есть, а завтра его не будет, ругается с Богом, Который существовал всегда. Он Тот, Кто был, Кто есть и Кто грядет, а ты ругаешься с Богом и говоришь о Боге что вздумается.

И вот однажды в послеобеденное время эта женщина плакала о своем почившем ребенке, а на стене висели его снимки, живого и мертвого. И вдруг она наяву увидела, как дети выходят из фотографий, и он со своим другом стреляется из пистолета. И голос сказал ей в ее совести:

— Вот по этой причине твой ребенок и ушел так рано в дорожно-транспортном происшествии. Потому что, если бы остался жив, Бог знал, что оба эти ребенка погибли бы из-за страшного недоразумения, и эта боль была бы гораздо сильнее, и ты не выдержала бы ее.

Но ты начинаешь задавать другие вопросы:

— Да, но другие ведь живы и, несмотря на все, продолжают жить и погибают гораздо позже, их-то Бог не забрал.

Я говорю тебе, что не могу понять, почему один остается, а другой нет, почему одного Он забрал в 15 лет, а другого в 75, почему один умер в 80 и творил грехи вплоть до восьмидесятилетнего возраста, а невинного юношу забрал в 20. Не знаю. Знаю одно — что мы несем личную ответственность за себя, и давайте посмотрим на свои ошибки и не будем судить так легко о Божиих делах.

Я не знаю, согласна ли ты с этим? Понимаешь ли это? Я не укорял тебя за то, что ты плачешь по своему ребенку. Церковь когда-нибудь говорила тебе, что ты ведешь себя странно, когда плачешь из-за того, что потеряла своего ребеночка или молодого супруга? Ты конечно же человек, и Бог сострадает тебе, но Он готовит что-то определенное.

Божия любовь — это не какая-нибудь чувствительность, рев и сентиментальность, она говорит тебе:

— Дитя Мое, твоя душа должна спастись! И душа, конкретная, спаслась благодаря происшедшему! Через боль, через болезнь, через смерть — так спаслась эта душа. Пойми это раз и навсегда.

Но мы, однако, все порываемся говорить о Боге, что нам вздумается. А я сейчас как духовник, как священник знаю, что на этой экскурсии, о которой ты говоришь, что там все было невинно, хорошо и чисто, — что они не были такими чистыми, когда ехали туда, потому что из этой конкретно группы потом вернулись, и было сделано три аборта. Что же ты удивляешься, что они погибли в катастрофе, а не удивляешься абортам, которые они делают? Почему бы тебе не удивиться им и не сказать:

— Дети, ну сделали вы то, что сделали, но ребеночка, вошедшего в утробу, зачем ты его убиваешь? Зачем, разве у него нет права на жизнь?

Почему ты не говоришь о правах этого ребенка и ругаешься с Богом, а не с теми, кто согрешает, кто совершает конкретные дела, которые в нашей власти поправить? Мы не можем контролировать Бога, но свои дела — можем и должны сказать:

— Что же ты делаешь, дитя мое? Ты же совершаешь убийство! Ты понимаешь это? Ты совершаешь убийство. Ну зачала ты, забеременела по своему легкомыслию, безумию и опьянению, ладно, но роди своего ребенка! Подбрось его на крыльцо какой-нибудь церкви и уйди, но только дай ему жизнь.