Глава 8 Первая встреча

Глава 8
Первая встреча

Учай долго шел быстрым, размашистым волчьим шагом, покуда впереди на берегу Вержи не замаячило селение. Тогда он сбавил ход. В конце концов, может быть, Урхо прав и ничего ужасного не произошло. Чужаки выглядят и ведут себя диковинно, но враждебности не проявляют, хоть и пришли вместе с мохряками. Даже этот чернявый хитрец, обманувший простака Мазайку, — что и говорить, ловок, но ведь ловкость не порок…

Младший сын вождя перешел на обычный шаг и направился к воротам селения. Располагавшееся на излучине реки, защищавшей его с двух сторон, с третьей оно было обнесено невысокой изгородью — не столько от какого врага, сколько от дикого зверя. Ворота были распахнуты, как всегда, средь бела дня. Мальчишки, увидев возвращающегося Учая, подняли радостный крик. Младший сын большака возвращался с Лосиных Рогов с вестями! Спеша разнести эту новость, они бросились к просторной большаковой избе, вереща без умолку.

Толмай вышел на крыльцо и остановился, засунув пальцы за широкий кушак, в ожидании сына.

— Здравия тебе, отец! — приблизился тот.

— И тебе поздорову быть. Случилось что — или как?

— Случилось, — ответил Учай. — К добру ли, к худу — не мне то решать.

— Заходи в избу, рассказывай.

Учай поднялся по ступеням крыльца, склонился, проходя под прибитыми над входом лосиными рогами — знаком Хирвы, — а охочие до новостей мальчишки облепили дом, надеясь раньше других услышать, какую новость принес от ведуна Учай.

Однако младший сын и вовсе не стал говорить ни о Кирье, ни о порче, ни о Доме Ветра.

— Чужаки к нам пожаловали, — отвесив поклоны духам-покровителям очага, угла и порога, сразу выложил он.

Толмай сел на лавку, внимательно глядя на сына.

— Толком говори: что за чужаки, откуда, много ли?

— Спустились с Холодной Спины, да так и идут высоким берегом Вержи — скоро до нас доберутся. Одни высокие, статные, вот прямо как Урхо. Все, как один, в этакой блестящей скорлупе. Другие — вроде как пожиже и тем служат, но тоже не хлипкие, и у всех луки со стрелами и рогатины. А еще, — Учай скривился, вспоминая недавнюю встречу в лесу, — есть там человек, ликом темен и нравом крут, а быстрый, что куница…

— Вон оно как, — протянул Толмай. — Все или еще что?

— Куда ж все! С ними еще всякого люду тянется — целое племя! И самое главное, — Учай прервался, чтобы оттенить важность своих слов, — они сюда не своими ногами идут. Они на мамонтах едут, с мохряками!

— Вот как… — Вождь нахмурился. — В скорлупе, говоришь… и с мохряками?

— Все как есть рассказал! Своими глазами видел!

— Верю, верю я тебе. Те, что в скорлупе, копья и луки носят, и волосы у них длинные, в пучки увязаны, да?

— Нешто видеть доводилось? — затаил дыхание Учай.

— Видеть — нет. А слышать — от отца слышал. Сколько, говоришь, их пришло?

— Ох, много! Ежели оружных считать, то мужчин примерно как у нас. А если с безоружными, то, может, и вдвое будет… А с мохряками и вовсе…

Толмай встал, подошел к оконцу и глянул сквозь него на реку, шумящую за мысом.

— Вот что тебе скажу. Люди эти пришли сюда из далекой страны Арьялы. Много лет назад они уже заходили сюда несметным числом. Как рассказывал дед — куда большим, чем ныне. Правда, с юга, а не с Холодной Спины. Старейшины тогда порешили чужаков оружием не гнать, кровь попусту не лить. Селиться в наших землях длинноволосые все равно не собирались. А чтобы леса наши не портили да местный люд не обижали, решено им выход было дать: с каждого рта по куньей шкурке да черных бобров со двора по одному. Да волчьих шкур с селения по три дюжины… Для того на торжище в Ладьве отдельный лабаз поставили. Приезжают туда раз в год гости из Арьялы, выход забирают, заодно и привозят всяких диковин — тоже на шкурки меняют. Там, — он махнул рукой в сторону восходной земли, — цен-то настоящих не ведают. Сам посуди — за хороший топор из желтой бронзы берут шкурок всего-навсего столько, сколько пролезает в проушину того самого топора…

Он улыбнулся столь вопиющему невежеству чужаков, но тут же снова стал серьезен.

— Если в этом году на торжище не пошли, а сюда направляются — значит есть тому важная причина.

— Какая? — спросил Учай, пораженный обширными знаниями отца.

Он и не думал, что Толмай так хорошо изучил мир до самых дальних его пределов. Его собственные знания о нем не простирались за пределы Зеленого Дома. Учай пообещал себе восполнить это упущение и вызнать о земле чужаков как можно больше.

— Мы покуда не ведаем. Но стало быть, надо все потихоньку разузнать. С чужаками следует быть радушными и приветливыми. Кто знает, с чем они пожаловали и когда вдругорядь сюда намереваются? Лучше их не злить. Их больше, чем нас… А скорлупу эту ни стрелы, ни копья не берут — в том наши предки убедились. Я вот что думаю… — Толмай подошел к сыну. — Если мы нынче хорошо гостей примем, то и в иной раз они нас за друзей посчитают. Какое нам с того благо?

— А такое, — чуть подумав, отозвался Учай. — С их дружбы нам много пользы прийти может. Что, если приманить их везти свой товар к нам, а не в Ладьву?

Толмай усмехнулся и кивнул:

— Разумно мыслишь. А еще?

— А если тут большое торжище устроить — тогда и все иные рода к нам придут! — догадался Учай. — Ну а если еще и выход у нас тут собирать…

— Стало быть, так. — Толмай положил тяжелую руку на плечо сына. — Ступай к Урхо да передай ему, что мы гостей тут ждем. И в честь их прихода устроим большой праздник. Пускай люд порадуется.

— А мы как раз все, что нужно, прознаем да выведаем, — радостно подхватил Учай.

Он уже выходил, когда отец с беспокойством спросил его в спину:

— А что там Кирья-то наша? Что Ашег говорит — есть на ней порча или нет?

Младший сын озадаченно взглянул на него. Прибытие чужаков совершенно затмило паводок и обвинения Высокой Локши. В другое время о них бы судачили не один год, но теперь Учаю уже казалось, что все это случилось давным-давно.

— Насчет порчи Ашег ничего не сказал. Но все твердил о каком-то сне, который Кирье послал бог ветра. Остерегайтесь, говорил, зла, что идет в наши земли. Урхо думает, что это мохряки.

— Я с Ашегом потом потолкую, — сказал Толмай. — Ну ступай. А я буду готовить встречу…

Огнехранитель Хаста сидел на верхушке пологого холма над рекой и бездельничал, как показалось бы досужему наблюдателю. На самом деле он предавался важным раздумьям и заодно наслаждался окрестным видом. Вид с вершины в самом деле открывался прекрасный. Южный склон круто обрывался к реке, за которой простирались заливные луга, обрамленные зубчатой кромкой леса, подсвеченной заходящим солнцем. А если глядеть в обратную сторону, то совсем неподалеку виднелись поросшие травой крыши приземистых бревенчатых домишек, величаемых ингри избами.

Впрочем, Хаста был далек от мысли пренебрежительно смотреть на чужие жилища, ибо знал, что не у всех есть и такие. Он задумчиво глядел на раскинувшийся внизу поселок, пытаясь мысленно подсчитать, сколько жителей в нем обитает. Конечно, скоро это станет известно, но занятно будет сравнить его предположения с истиной.

Интересно, какими ремеслами они владеют? Он припомнил содержимое корзин со всякими безделушками, которые выдал ему для обмена казначей храма. Здесь пригодится все: и бронзовые украшения, и бусины из яшмы, сердолика и горной сини. В обмен можно получить порой весьма любопытные вещицы, которым дикари не знают настоящей цены, а заодно и услышать много полезного о неизведанных местах, нравах обитающих поблизости незнакомых пока племен…

Первое впечатление об этих самых ингри осталось довольно жалкое, хоть они и называют свой край Прекрасной землей. Когда их старейшины во главе с племенным вождем величаво взошли на этот самый холм навстречу царевичу Аюру, тот едва сдержался, чтобы не рассмеяться при виде бородачей, обряженных в долгополые рубахи и душегрейки из волчьих шкур. Хаста, больше понимающий в обычаях дикарей, с любопытством наблюдал, как ингри стараются защитить себя от сглаза. На головах у них красовались нелепые подобия шлемов с лосиными рогами, будто отдавая их владельцев под защиту зверей-прародителей. Среди связок оберегов почетное место занимали потускневшие медные ожерелья из тех, которые в Аратте юнцы из простонародья дарят своим еще более несмышленым подругам, — литые сердечки, цветочки, птички с расправленными крылышками. Здешние же старейшины несли эти украшения как знаки высшей доблести вроде священных шнуров с черными агатовыми бусинами у Ширама и Джериша.

Слава Солнцу, Аюр все же удержался от смеха. Впрочем, одежды ингри, расшитые речным жемчугам и густо покрытые вышивкой, вблизи оказались весьма красивы и удобны. А сами лесовики плохо, но владели человеческой речью. По крайней мере, рядом с мохначами они почти походили на людей.

По взмаху руки вождя местные беловолосые девушки, скромно толпившиеся за спинами старейшин, выступили вперед и поднесли Аюру пару огромных рыбин на узких деревянных блюдах и березовые туески с грибами и ягодами. Царевич, в свою очередь, с милостивым видом раздал встречающим яшмовые бусы, а вождю подарил сверток яркой ткани.

Хасте было очень занятно следить за тем, как бурно радуются безделушкам седобородые мужи. Но куда занятнее было взглянуть на Ширама. В тот самый момент, когда принесшие рыбу девушки повернули обратно и накх увидел длинные косы за их спинами, его лицо вытянулось, а все тело напряглось так, будто он едва удержался от резкого движения. Еще бы, для любого накха воинская коса — предмет гордости. Недаром поговорка «дергать накха за косу» означала заведомо безумный поступок. Ширам краснел, бледнел и в конце концов отвернулся, чтобы не видеть этакого паскудства. Встретившись взглядом с Хастой, поджал губы, точно собираясь разразиться бранью.

Тем временем старейшина ингри, благообразного вида кряжистый муж во цвете лет, сообщил, как он рад приветствовать гостей из далекой Арьялы в землях ингри, и разрешил царевичу выбрать любое понравившееся место для стоянки.

— Позвольте мне, — предложил наследнику Ширам и, получив утвердительный ответ, мгновенно скрылся из виду…

Из задумчивости Хасту вывел громкий как труба голос Джериша.

— Зачем тут частокол?! — доносилось снизу. — Для чего ров? Ты видел этих грязеедов? Мои парни смогут разогнать все их селение пинками! А от диких зверей хватит и простой изгороди…

— Здесь должен быть частокол и ров, — будто не слушая его, ровным голосом говорил Ширам. — А там, ниже, мохначи устроят загон для мамонтов. Там же следует поставить дозорного…

— Зачем? Скажи мне — зачем?!

— …скрытно, чтобы никто не знал об этом. Лучше всего смастерить небольшую засидку в кроне дерева…

— Ха! От кого все эти предосторожности? От белок?

— Делать правильно нужно всегда, — холодно сказал накх. — А не только когда думаешь, что прав. Частокол необходим.

— Я так не считаю…

— А после того как он будет поставлен, нужно будет расчистить дорогу от кустарников. Впрочем, этим, пожалуй, займутся ловчие. Рабы пусть выкопают выгребные ямы и устроят костровища. Еще пошли трех человек со слугами в лес, пусть укажут, какие деревья рубить на бревна для частокола…

— Ты что же, не слышишь меня, Ширам? — гневно рявкнул жезлоносец. — Под моей рукой арии! Быть может, вы, накхи, и любите копаться в земле, подобно всяким ползучим гадам, но я тебе скажу — это не наше дело.

— Семь поколений назад, — ответил Ширам, — накхи думали и говорили так же. Никто у нас не взялся бы за лопату или заступ.

— А я слышал, что и сейчас тот, кто хотя бы случайно прикоснется у вас к плугу, в следующей жизни будет наказан рождением в теле простолюдина!

— К плугу — да, — согласился Ширам. — Но искусство построения крепостей — благородное дело. Кстати, мы обучились ему у вас… Так что оставь никчемные разговоры, глава жезлоносцев. Как глава Великой Охоты и телохранитель царевича, я не допущу, чтобы его священная особа подвергалась опасности. До заката здесь должно стоять укрепление, и, клянусь Первородным Змеем, оно тут появится!

Огнехранителю даже издалека послышался зубовный скрежет и сдавленное проклятие знатного ария. Но похоже, накху не было до этого дела.

— Где этот рыжий бездельник? — Будто позабыв о Джерише, Ширам повернулся и оглядел холм. — Я видел его где-то здесь! Во всяком случае, его шавка крутилась под ногами, клянча еду у всех подряд…

Хаста вздохнул, поднимаясь на ноги. Саарсан порой напоминал ему дикого зверя, по случаю обретшего человеческую речь и раздраженного необходимостью изъясняться с окружающими. Если, говоря с ариями, он все же следил за словами, то с «земляными людьми» нисколько не стеснялся — легендарная вежливость накхов на них явно не распространялась.

— Эй, жрец! Ты уже решил, где будет алтарь?

— Господь Исварха укажет мне место.

— Попроси его поторопиться. И ткни пальцем слугам, чтобы они ненароком не выкопали в этом месте нужник.

— Тем, кого любит Господь Солнце, он дарует свет и в нужнике, — с благостным видом ответил Хаста. — Тот же, кто злословит его, и среди бела дня блуждает во тьме.

— Все это очень занимательно. Расскажешь тем, кто пошел за бревнами. Если к закату здесь не будет частокола, им как раз понадобится свет… А ты укажи слугам, где будет стоять алтарь, и ступай к мохначам.

— Зачем?

— Не перебивай. Я пошлю туда раба-переводчика, а ты за ним приглядишь. Его словам не больше веры, чем сорочьему треску. Послушай, что он будет говорить, и, если вздумает юлить, объясни сам. Не думаю, чтобы ингри решили напасть, но что-нибудь стянуть они вполне способны. Все дикари считают своим то, что им нравится, а у нас, похоже, им понравилось многое. Я хочу, чтобы мохначи, если увидят, что лесовики подбираются к холму, подняли шум. Ты понял меня?

— Понял, господин. Но я еще недостаточно владею языком…

— Послушай меня, рыжий наглец. Я неоднократно видел, как ты шушукался с этим существом, которое язык не поворачивается назвать женщиной. Я уверен, что ты сможешь ей объяснить все, что пожелаешь. Не обмани моих надежд, иначе тебе придется каждый раз просить своего бога, чтобы он подкинул мяса в твою похлебку!

Предупреждение накха было прямым и недвусмысленным. Похлебку без мяса в отряде ели только рабы. Какое оскорбление для жреца-огнехранителя! По своему положению Хаста мог бы претендовать на обеды вместе с самим Ширамом. Но этот нелюдим всегда ел в одиночестве. Да и особые права жрецов явно интересовали его не больше, чем сухие листья в окрестном лесу.

Хаста удалился, сожалея о безвозвратно испорченном вечере. Следовало поскорее сгрузить и принести сюда походный алтарь, разбить шатер до темноты… Он несколько растерянно огляделся, ища помощников. Рабы и слуги были заняты делом, лишь у края обрыва в ожидании бревен для частокола торчала полудюжина телохранителей. Жрец направился к ним. Хмурые арии, казалось, не замечали его. Они топтались на месте, переговариваясь между собою, не особо скрывая недовольство.

— Этот накх чересчур много на себя берет! Мы здесь не в военном походе. Наше дело — охранять царевича, а не столбы вкапывать…

— Ишь ты, всем работу придумал, а сам возле Аюра трется — мол, погляди, какой я толковый! Как есть собачка, на нас лает и скалится, а потом подачки выпрашивает.

— Так ясное дело, — произнес третий, воин в зрелых годах, — он же не арий — вот и выслуживается. А только я бы поостерегся строить что-либо под руководством выходца из рода Афайи.

— Это еще почему? — спросил кто-то из телохранителей.

— Да как же почему? Он же сын Ратханского Душегуба. Не слыхали прежде? А, ну да, эта история больше известна у нас на севере. Да и молод ты еще… Словом, в тот год в Ратханском уделе море сильно подступало, землю грызло, вот как ты лепешку. Ясное дело, народ оттуда бежал, спасался кто как мог. Многие уж думали, что спаслись, а тут им навстречу отец Ширама, маханвир Гауранг с войском. Уж как его умоляли пропустить — ни в какую. Только стариков и детей выпустил, остальных развернул и в пинки погнал к берегу — строить огромную плотину. С теми, кто противился, у него разговор был короткий…

— Накхи вообще народ неразговорчивый, — хмыкнул кто-то.

— И то верно. А только в тот раз он вообще без слов обходился. Кому меч, кому петля… Остальные, рыдая, побрели обратно. И началось великое строительство. Кто землю в короба насыпает, кто бревна в землю загоняет — вроде и стоят, а только невдомек, что этими самыми столбами да землекопством только хуже делают. И вот как-то посреди ночи грохот, гул, да такой, что выжившие потом заиками остались. И прямо у всех на глазах и берег, и плотину, и все, что понастроили, и всех людей, коих там была тьма-тьмущая, единым разом море поглотило. Да такая волна, что над крепостной стеной прошла бы.

— Ишь ты, а тебе откуда сие ведомо?

— А я потом Хранителя Покоя в Ратхан сопровождал, когда государь назначил выяснить, что там случилось.

— И что ж Гауранг?

— Тоже потонул. Должно быть, просчитался и не успел сбежать. А может, из природной злостности. И он утоп, и все войско его. Так что кто знает, может, в роду у них обычаи такие? Может, они меж собой решили наш народ извести. Видите же, какая подлюка?

Хаста тихо кашлянул, желая привлечь к себе внимание.

— Чего тебе? — повернулся к нему воин.

— Полагаю, что если то, что вы сейчас поведали, правда, то нам не обойтись без помощи Исвархи. А потому, парни, помогите-ка мне поставить алтарь!

С мохначами Хаста объяснялся уже при свете костров, когда ночь укрыла мраком берег реки, окрестные леса и деревню ингри. Как и предупреждал Ширам, от переводчика толку оказалось мало. Казалось, Варак не вполне в себе и вряд ли способен выполнять свои обязанности — руки его дрожали, лицо дергалось. Не сразу Хаста понял, что «устранителя хлопот» трясет от злости. Поняли ли его мохначи или нет, оставалось только гадать — во всяком случае, они ничего ему не ответили, молча удалившись на указанное место к подножию холма. Как показалось жрецу, охранять острожек от воров, равно как и вообще выполнять любые приказы своих нанимателей, они определенно не собирались.

— Сейчас бы выпить вина, — мечтательно произнес Хаста, зевая. — И спать…

— Спать?! Да если бы! — Варака словно прорвало, и из него хлынул поток жалоб. Он жаловался на все подряд, но особенно — на Ширама. Под укорами скрывалась не слишком глубоко упрятанная лютая ненависть.

— Я что, виноват, что не было зверей? Я разве ловчий? — на все лады повторял он, когда они возвращались обратно на холм. — Мое дело было сделать поход удобным и приятным. Запасы еды, вина, хорошие стоянки, переговоры с дикарями… А теперь нас занесло в неведомые края, и я вообще не знаю, что делать! Я стал для него бесполезен. — Варак со злобой и страхом кинул взгляд в ту сторону, где, по его предположениям, находился сейчас накх. — Вот увидишь, рано или поздно ему опять понадобится жертва для какого-нибудь обряда, и он убьет меня, как наверняка сразу и задумал!

Хаста слушал с сочувствующим видом, размышляя о кувшине вина. Варак с его нытьем был слишком утомителен.

— Я не простой раб, а придворный! У меня, если хочешь знать, почтенный жрец, свои рабы и дом в столице… А здесь я вынужден заниматься черной работой! Знаешь, что он велел? Все рабы должны носить воду и рыть ямы! Вот сейчас мне надо в темноте спускаться за водой… Подверну ногу, и прощай…

«Боги подсказывают мне, что этот человек не доживет до возвращения домой, — лениво подумал Хаста. — Хоть бы поблагодарил за то, что я сохранил ему жизнь на Холодной Спине…»

— Как на языке мохначей будет «доброго пути»? — неожиданно спросил он. — Ага… А «солнце»? Удели-ка мне немного времени, пока я записываю слова, — тебе-то всяко лучше, чем таскать воду в темноте…

Отпустив Варака, Хаста вовсе не ушел спать, а устроился у костра со своими путевыми записками. Измученные тяжелыми трудами люди уже давно спали, только дозорные медленно бродили вдоль недостроенного частокола.

Огнехранитель неутомимо покрывал значками выделанную кожу свитка. Сейчас-то и начиналась его настоящая работа — а вовсе не та, которой он обязан был напоказ заниматься целыми днями. Хаста писал подробные заметки обо всем, что видел и слышал в чужих землях, лишь время от времени, исключительно для забавы, переходя на стихи.

Мимо его костра прошел Ширам. Бросил подозрительный взгляд на записи, поджал губы. Он вообще когда-нибудь спит?

Хаста усмехнулся ему в спину.

«Спесивый накх… Я знаю твою тайну. Знаю, о какой награде ты мечтаешь. И почему Охота Силы была собрана и отправлена в такой спешке. А ты мою — нет… И не узнаешь…»

Глава 9
«Смотри и слушай»

Литые бронзовые псы, установленные возле двери лаборатории, будто по команде, повернули головы в сторону подходящего к дверям человека и взревели, заставляя гостя остановиться. Тот знал, что стоит ему ступить хоть шаг дальше, не огласив своего имени и не получив разрешения войти, — две струи пламени метнутся ему навстречу, испепеляя непрошеного посетителя.

— Благородный Артанак, Видящий Звезды, к Познавшему Тайное, святейшему Тулуму!

Псы, словно услышав немой приказ, опустили бронзовые морды и вновь застыли. Вслед за этим послышался глухой рокот ворота, поднимающего тяжеленный засов. Двери сами собой отворились, и Артанак, склонив голову, вошел в помещение. Он знал, что тут поджидает еще одна ловушка, и для того, кто попытается войти в храм Высшего Знания, не склонив головы, приуготовлена балка, незаметная обычному глазу из-за хитроумно выставленного освещения.

Тулум, верховный жрец храма Исвархи, сидел за заваленным свитками просторным столом, повернувшись ко входу спиной, и разглядывал таблички с письменами, сличая их между собой и грустно качая головой. Он был очень сходен лицом с государем Ардваном, что и неудивительно — ведь Тулум был его младшим братом. Но никто бы не спутал их, ибо Ардван был величав, горд и вспыльчив, Тулум же тих, спокоен и ровен, как морская гладь. И так же скрытен.

— Я отвлеку тебя, о многомудрый?

— Ты уже это сделал, — откладывая записи, повернулся великий жрец. — Итак, я весь обратился в слух. Что привело сюда человека, надзирающего за покоем в стране?

— Забота о покое в стране, что же еще? — хмыкнул Артанак.

— Вот как? — В голосе мудреца послышалась легкая насмешка. Он встал и подошел к одному из виднейших сановников державы. — Разве эти вопросы теперь решаются жрецами?

— Есть вопросы, на которые не ответить без божественного участия, — уклончиво ответил Артанак.

— Что же это за вопросы?

— Они касаются не просто мира и покоя в стране. От их решения зависит само наше существование.

На лице верховного жреца промелькнуло любопытство.

— Уж не говоришь ли ты о наступающей воде? Стало известно что-то новое?

Хранитель Покоя ответил не сразу, подбирая слова. От предстоящей беседы для него — и не только для него — зависело очень многое. Возможно, все будущее Аратты…

— Да, — сказал он медленно. — Я думал об этом много дней и ночей. И когда луч солнца истины осветил мне путь, я вдруг осознал все так ясно, будто это было известно всегда.

— Тебе было откровение от бога? — пристально глядя на него, спросил Тулум. — Что ж, если так — поведай, что тебе было явлено!

— Как известно тебе, многомудрый, уже который год подряд мы получаем удручающие известия из северных уделов, — заговорил мрачным голосом Хранитель Покоя. — Вода, во времена наших дедов безропотно утолявшая жажду и насыщавшая посевы, будто взбунтовалась и наступает на города и земли. Я раз за разом задавал себе вопрос — как такое могло произойти? Чем провинились избранные богом дети Солнца? В чем причина того, что море ведет себя, словно воинство тьмы?

— Неужели боги явили тебе причину? — с сомнением произнес жрец. — И что это было — вещий сон, внезапное озарение?

Хранитель Покоя торжественно кивнул.

— В последней моей поездке на север, прибыв на пустынный и разоренный стихией берег, еще недавно бывший в полудне пути от края моря, я вдруг заметил выползающую на камни змею. Сперва я принял ее за ствол поваленного дерева. Но тут она пошевелилась, и я понял, что это живое существо и что оно — огромно! Я сперва обомлел. Но когда ясность мысли снова вернулась ко мне, я понял — это накхи! Злокозненные накхи! Это они запретным колдовством пробудили своего Первородного Змея. Он ворочается там, в подземной темнице, насылая на наши берега своих детей, и норовит снова вырваться наружу, чтобы поглотить тех, кто заставил его некогда скрыться в бездне…

— Я поражен, — чуть заметно усмехнулся великий жрец. — Ты знаешь о нравах Первородного Змея не меньше, чем посвященные накхи. Но скажи, ты с этим шел ко мне?

Вельможа опять замялся с ответом, соображая, как ему воспринимать слова высокородного собеседника. Младший брат государя, много лет назад принявший жреческий сан и вступивший на путь Знания, редко выходил в свет, и чаще всего его место в тайном совете так и оставалось пустым. Однако при дворе каждый знал, что ни одного серьезного решения Ардван не принимает, прежде не посоветовавшись с верховным жрецом.

И сейчас Артанак ощущал недоумение и досаду. Невзирая на всю свою книжную премудрость, Тулум вовсе не был оторван от мира, и образный рассказ не произвел на него заметного впечатления. А Видящему Звезды не хотелось говорить четко и однозначно. В такой ситуации ему бы больше понравилось, чтобы верховный жрец понимал его без слов, по одним лишь намекам. Однако тот был непрост и решительно не желал подхватывать опасную беседу.

— Я говорю, что в затоплении наших северных земель виновны накхи! — бухнул Артанак, утомившись говорить околичностями.

— Может и так, но у меня нет тому никаких доказательств, — столь же прямо ответил Тулум.

— Эти скрытные твари умеют прятаться сами и, уж конечно, умеют прятать свидетельства своих преступлений. Но все же сегодня их коварство было явлено миру!

— О чем ты говоришь?

Артанак вздохнул:

— Меня давно тревожит то расположение, которое наш повелитель, оказывает знати этого народа. В последние годы он завел опасную привычку ставить накхов на высокие посты. Порою даже он делает их начальниками крепостей и дает под их руку воинские отряды!

— Опыт и мудрость моего брата не подлежат сомнению, — пожал плечами верховный жрец.

— Как и коварство накхов. Нам кажется, что они верны, ибо триста лет никто из них не поднимал оружия на ариев и не участвовал ни в едином мятеже. Но это не так. Они готовят удар. Я знаю это!

— А доказательства? — со скукой в голосе повторил верховный жрец.

— Вот доказательства. Сегодня утром твой брат призвал к себе саарсана накхов Ширама, сына Гауранга, и поручил ему охранять наследника во время Охоты Силы.

Тулум призадумался. Это известие было для него новостью.

— Значит, малыш Аюр отправляется на свою Охоту Силы… Поистине время летит как стрела! Что же до этого Ширама, мне весьма мало о нем известно — только то, что выкрикивают глашатаи на улицах столицы… Он вроде бы славный воин, не так ли?

— Прежде всего он — саарсан накхов, — с нажимом повторил Артанак. — А еще ваш брат желает выдать за него замуж свою младшую дочь.

— Царевну Аюну?

Тулум не смог скрыть неприятного удивления. В душе он не мог не признать, что это, пожалуй, уже слишком.

— Воистину колдовские чары этого злокозненного племени накрыли пеленой разум вашего брата! — с притворной горечью воскликнул воодушевленный Артанак. — Увы, свершить это было несложно — государь Ардван всегда был им не особенно крепок. Говорят, в юные года он страдал от видений, слышал голоса…

Тулум усмехнулся.

— Видения свойственны знатнейшим ариям. Они лишь доказывают, что мы — прямые наследники Господа Исвархи, — спокойно ответил он. — Это память о тех временах, когда наши души жили в иных мирах. И ничего нового в этом нет, Видящий Звезды. Не говори, что в отрочестве тебя во сне не звали неведомо чьи голоса… Ты прекрасно знаешь, что с возрастом это проходит.

— Не уверен, что у государя прошло, — проворчал Артанак. — Уж не знаю, голоса каких неведомых богов велят ему передавать накхам власть в стране в обход нас, ее законных владык! Ардвану бы следовало уединиться в горах и умолять Господа Исварху вернуть ему ясность ума!

И Видящий Звезды выжидательно поглядел на младшего брата государя.

— Господь Исварха в своей безграничной милости хранит наш род, — напомнил ему Тулум, ужаснувшись про себя, сколь далеко зашли замыслы тех, по чьему поручению пришел к нему Хранитель Покоя.

— Как он его хранит, мы все отлично знаем, — ядовито ответил Артанак. — Разве не безумие — потеряв двух сыновей, отсылать в дикие земли своего единственного наследника? Ардвану нужны доказательства, что Господь Солнце от него отвернулся? Что будет, если вдруг зверь растерзает Аюра? Если он отравится гнилой водой или упадет в пропасть? Кто взойдет на престол?

Тулум промолчал, задумчиво разглядывая уходящие под своды ряды полок со свитками и приборами. То были сокровища знания со всех концов земли, которые он собирал годами, бесконечно дорогие ему — куда дороже, чем все великолепие государева Лазурного дворца.

— А теперь наследнику престола угрожают не просто опасности долгого пути в диком краю, — продолжал гнуть свое Артанак. — Коварство накхов и силы Первородного Змея — вот что подстерегает Аюра! Как человек, призванный сохранять покой в стране, я не могу не тревожиться о царевиче, вашем родном племяннике. И потому я здесь. Я, — тут Артанак делано запнулся, — да что я, мы все — те, кто встревожен судьбой великой Аратты, — смотрим на вас и ждем помощи. А возможно, и защиты. Кому, как не вам…

Тулум сделал останавливающий жест.

— Молчи! Не говори то, о чем можешь пожалеть! Ступай, я буду думать о твоих словах.

На лице Артанака промелькнуло недовольство. Не такого он ожидал ответа от брата государя.

— Но что сказать…

— Ступай. В свое время я призову тебя.

Тяжелые двери затворились за спиной Хранителя Покоя. Тулум прислушался. Ни его шагов, ни бряцания висящего на поясе меча слышно не было. Он еще чуть помедлил и негромко окликнул:

— Иди сюда, Хаста.

Невысокий мужчина с копной рыжих волос, кажущийся куда младше своих лет, появился из-за занавеса, висевшего около дверей.

— Ты все слышал?

— О да, я слышал даже больше, чем сказал сей почтенный сановник.

— Что ты имеешь в виду?

— Я слышал, каким гулом отдавались в его черепе произнесенные слова. Это напоминало колокол, раскачиваемый ветром…

— Ты что же, хочешь назвать пустоголовым знатного ария? — поднял бровь верховный жрец.

— О нет, если в голове имеется язык, она уже не пуста, — ухмыльнулся жрец. — А здесь еще и зубы, и глаза…

— Замолчи! И впредь никому не смей такого говорить. Хочешь потерять голову?

— Я умею хранить тайны. — Хаста придал лицу строгое выражение. — Особенно если они касаются покоя государства.

— Скажи лучше, что ты думаешь о словах Артанака?

— У него замечательный голос…

— А если оставить в стороне твои шутки?

— То я, пожалуй, и сам постараюсь остаться в той же стороне. Но если по делу… — Хаста устремил взгляд на пышную зелень за витой решеткой окна и заговорил:

— Когда я был мал так, что еще не доставал до стремени макушкой, дед рассказывал, как Первородный Змей, должно быть во сне, решил поворочаться в своем подземном океане. Землю трясло полдня кряду. Затем пришла волна. Она была выше любого дерева. И лишь те, кто жил на холмах, подобно моему деду, спаслись от гнева тайного бога накхов… Что же касается огромного змея, увиденного вашим недавним гостем, тут все просто. В те же детские годы мать запрещала мне и братьям ходить на морской берег во время отлива. Она утверждала, что огромные черви выползают в это время на отмели, пожирая оставленную отливом рыбу, и могут унести зазевавшегося ребенка. Когда я подрос, не раз видел таких. Видящий Звезды не соврал, эти твари в самом деле существуют. Но в этом нет козней накхов, а лишь воля создавших их богов…

Тулум рассеянно слушал молодого жреца.

— Мне слабо верится, что накхи задумали какую-то каверзу против нас, — сказал он, отвечая скорее своим мыслям. — Слишком давно мы живем вместе. Да и что получат накхи, даже если смогут захватить власть? Вода подступает… Ее все больше… — Тулум бросил полный горечи взгляд на исписанные таблички, покрывающие стол. — Если море будет поглощать наши северные пределы с такой же скоростью, как сейчас, через десять — двадцать лет большая часть Аратты окажется под водой! И это еще по самым благоприятным расчетам! А они желают драться за власть, не понимая, что очень скоро, возможно, править будет просто нечем…

Хаста промолчал. Он глубоко почитал Тулума — не только как верховного жреца и своего наставника, но и как величайшего ученого. Однако его слова о том, что великая и бессмертная Аратта, вероятно, очень скоро может исчезнуть, казались такой же неправдоподобной выдумкой, как сказки о волшебном мече без клинка, разрубающем камни.

— Мало кто сегодня печет тот хлеб, который желает съесть через десять лет, — ответил он в конце концов. — Всем хочется верить, что боги смилостивятся. Быть может, повелитель приближает к себе накхов, потому что полагает Первородного Змея и впрямь виновным в надвигающемся потопе? Может, он пытается задобрить тайного бога накхов?

— Нет. Ардван крепок в истинной вере, — убежденно сказал великий жрец. — Просто он ясно видит, что потомки наших знатнейших родов больше не желают служить опорой трону. Они хотят быть самостоятельными властителями в своих землях. Потому-то брат и не доверяет им. Потому-то и ставит начальниками главных крепостей в их землях верных ему накхов. Те, кто поумнее, спешат приблизиться к престолу, пока повелитель оставил там места для единоплеменников. Другие же злоумышляют на своего государя. В заговор они хотят втянуть и меня…

Тулум тряхнул головой, возвращаясь к насущным вопросам.

— Слушай, Хаста. Должно быть, и впрямь мой брат решил поставить Ширама, сына Гауранга, во главе Великой Охоты. Не мне осуждать его выбор… Допускаю даже, что он пообещал отдать этому храбрецу в жены свою дочь — если священная охота царевича будет удачной. Пока мы об этом ничего не знаем, кроме того, что услышали сейчас. Надеюсь, скоро узнаем. А сейчас мы должны извлечь всю возможную для нас выгоду из этого дела. Ты отправишься в поход вместе с Аюром. Смотри, слушай. Я должен знать обо всем, что происходит вокруг наследника. Кроме того, меня интересуют земли, далекие от моря. И лучше всего — расположенные в горах.

— Плоскогорья Змеиного Языка?

Тулум кивнул.

— Два года назад я с тем же поручением отправил на юг верных людей, которых возглавил мой воспитанник Аоранг. На днях они должны вернуться…

— Если только Аоранг не встретил по пути родственного мамонта и не решил провести с ним остаток дней, — не удержался от колкости Хаста.

Верховный жрец строго покачал головой, скрывая невольную улыбку.

— Он хоть мохнач по рождению, но все же не менее смышлен, наблюдателен и отважен, чем ты. А ты, насколько мне известно, не спешишь забраться на всякое дерево лишь потому, что там есть птичье гнездо… Так вот, его задачей было разведать путь в полуденные земли. Ты же будешь моими глазами в землях заката. Замечай все, насколько там холодно зимой и тепло летом; есть ли там реки и насколько они полноводны; какие там водятся животные; что там за племена; годятся ли земли для земледелия и сколько народу они способны прокормить…

— Исполню все, как прикажете, — поклонился Хаста.

Мысли метались у него в голове. Новые земли? Неужели втайне готовится переселение? Тогда к чему начато строительство того огромного канала, на которое согнали почитай все уцелевшее население разоренных морем северных уделов?

— Это еще не все, — продолжал Тулум. — Аюр должен вернуться целым и невредимым. Даже если всем остальным его спутникам надлежит умереть. И запомни еще вот что, — нахмурившись, добавил он. — Если вдруг Ширам выступит против наследника, он не должен пережить этого дня.

Взгляд Хасты застыл.

— Так и будет, — пообещал он.

— А о помощи богов я позабочусь сам. Во всех же прочих случаях помогай Шираму чем сможешь. Если накх сбережет жизнь и здоровье царевича ариев, никто больше не сможет говорить об их враждебности. Иначе может вновь разразиться смута, которая смоет нашу державу еще до того, как земли ее поглотят волны…

Глава 10
Игры храбрецов

Собака спросонья повела носом, тявкнула, подскочила и разразилась диким лаем. Хаста, спавший на кипе елового лапника, накрытого грубым плащом, вскинулся и растерянно оглянулся. До восхода было еще далеко, все тонуло в сером мареве. Священный пес прыгал вокруг, то гавкая в сторону частокола, то отскакивая назад и поджимая хвост. Жрец послюнявил палец, поднял руку вверх, чтобы поймать ветер. Впрочем, и без того морда пса указывала, где искать источник тревоги. Стражи, несколько ловчих и пара всполошившихся слуг уже были у стены. Потрепав по холке собаку, Хаста подошел к ограде, поглядел между зубцов и оцепенел.

По лесной опушке длинной цепочкой призрачно-серых теней двигалась стая. С виду это были волки — но такие огромные, каких Хаста никогда прежде не видал. Жрец поморгал и даже протер глаза, дабы убедиться, что ему это не мерещится, — звери то появлялись, то исчезали, временами растворяясь в тумане. Он даже не мог сказать, какой они масти — черной или серой, она как будто все время менялась…

«Я сплю», — убежденно подумал Хаста. Впрочем, продолжал смотреть во все глаза.

Сейчас странные волки, кажется, не охотились. Хаста заметил матерого зверя, шедшего последним, чуть в отдалении от всех прочих. Человек, не знакомый с обычаями волков, мог бы предположить, что это какой-то изгой или старик, доедающий объедки после молодых и сильных. Но Хаста знал, что первыми идут как раз старики. Если кто-то вздумает напасть, его добычей станут пожившие звери, потеря которых не слишком огорчит стаю. Охотиться они уже не могут, но свою жизнь так просто не отдадут. А за это время вожак решит — нападать, прятаться или спасаться бегством. В любой миг он готов защитить сородичей или развернуть стаю обратно в лес…

«Куда собрались эти страшилища? — разглядывая беззвучно проходящих вдоль леса волков, думал жрец. — Не к ингри ли? Может, надо разбудить их? Такая стая может всю скотину вырезать так же быстро, как пастух щелкает бичом…»

В предрассветной дымке взвились к небу жаворонки, словно оповещая жителей селения о приближении лесных гостей.

— Думаешь, как ингри предупредить? — раздалось за спиной огнехранителя.

Тот резко обернулся — позади стоял Ширам, как обычно подкравшийся совершенно беззвучно.

— Не беспокойся, — сказал накх. — Там есть кому бодрствовать. Поутру их лазутчик тут ходил, высматривал.

— Но что это за звери? Я таких прежде не встречал.

— Я тоже…

Между тем стая остановилась на опушке, вероятно учуяв стоящих у подножия холма мамонтов. Хаста решил, что близость огромных животных отпугнет их. Но волки, кажется, просто остановились. Жрец прислушался — ему показалось, что где-то чуть слышно играет дудочка. Короткие переливчатые трели, сами напоминающие то ли вой, то ли плач, время от времени доносились из леса. «Неужели пастух гонит стадо на выпас и стая поджидает скотину, чтобы напасть?» — напрягаясь, подумал он.

Волки и впрямь улеглись в высокую траву и стали совершенно невидны со стороны.

«Надо попросить ловчих! Их стрелы наверняка долетят до подножия холма…»

Он не успел додумать эту мысль. На лесной опушке появился мальчонка лет двенадцати. Хасту прошиб холодный пот. Он увидел, как вскакивают с земли волки и, как один, бросаются навстречу пастушку.

«Сейчас они разорвут его!» — с ужасом подумал он, готовясь придти на помощь. Однако дальнейшее заставило его замереть на месте и не отрываясь следить за происходящим. Матерые хищники окружили мальца и начали тереться о его плечи, тыкаться мордой в ладони. Убрав свою свистульку в поясную суму, тот совал им в разинутые пасти какие-то лакомства, трепал их за ухом, чесал спины… Раздав принесенную снедь, пастушок что-то воскликнул, и волки прыснули в сторону леса, торопясь скрыться из вида. А пастушок как ни в чем не бывало направился обратно в сторону просыпающегося селения.

— Поистине диковинное место! — прошептал Хаста.

— И обычаи тут диковинные… Разузнай-ка на празднике у ингри об этой стае, — тихо произнес Ширам. — Если буду спрашивать я, они побоятся и ничего не скажут.

Он поглядел на восход, где небо уже начинало светлеть.

— Жаль, не удалось выспаться. Сегодня будет долгий день. Я уж и забыл, как утомительны буйные празднества дикарей…

Пряный мед Хасте понравился. А вот мутное питье, которое местные жители варили из ячменя, показалось ему на вкус горьким и до того противным, что в первый миг он решил, не задумал ли вождь ингри подшутить над ним. Он искоса поглядел на Толмая и его сыновей — те хлестали темное пойло так, будто ничего вкуснее отродясь не пивали.

— Что это? — словно между прочим поинтересовался жрец.

— Это жидкий хлеб, дарованный нам богами, — воскликнул Урхо. — Он насыщает брюхо и веселит сердце!

— Сегодня у нас радостный день, — произнес Толмай, вставая с огромной глиняной кружкой в руке. — Сегодня в наши леса пришли гости из далекой Арьялы! А значит, боги нынче, невидимые глазу, пируют с нами за этим столом! Славься, Хирва, наш пращур, владыка Зеленого Дома! — Он поклонился вырезанному из дерева рогатому существу, отдаленно напоминающему человека. Три таких существа, раскрашенные и увешанные подношениями, стояли у дальней стенки общинной избы. В стоявшего посередине рогатого идола почти упирался длинный, поставленный на козлы стол. — Славься, Видяна, синеокая владычица вод! Будь славен, Варма, господин небес!

С каждым славословием вождь кланялся одному из идолов, а прочие ингри, пирующие с ними за столом, дружно подхватывали его возглас. Хаста с любопытством рассматривал резные столбы, увенчанные головами, — мужская, женская, нечто вроде птицы… Высверленные глаза загадочно смотрели с потрескавшихся лиц. А рогатый еще и распахнул рот, как будто в крике.

Для чего так было устроено, Хаста вскоре увидел. Толмай, а за ним и прочие мужи племени ингри по очереди вставали, подносили идолу свои кружки, полные горького напитка, и с поклоном выливали его рогатому богу в рот. «Этак бог может здорово накуролесить», — мелькнуло у жреца в голове. Но наверняка уж ингри подносили резному богу это зелье не в первый раз…

— Что они делают? — поинтересовался у него Аюр, восседающий на почетном месте.

Ради торжества царевич облекся в алый плащ и снова надел все свои украшения, которые за время пути одно за другим перебрались в дорожные короба. На его челе сверкал венец, шею украшал золотой чеканный диск с ликом Господа Солнца, пальцы унизывали перстни. Судя по виду потрясенных ингри, они уже были вполне готовы признать Аюра живым богом, благо их собственные лесные божества выглядели рядом с ним рассохшимися колодами.

— Судя по всему, — ответил ему Хаста, — они пытаются напоить своего бога.

— А зачем?

— Затем что он привел нас сюда, солнцеликий.

Царевич впал в задумчивость. Он тоже успел хлебнуть темного пойла.

— Это благодарность или наказание, чтобы он так больше не делал?

— Кажется, благодарность. Но даже если так, у их бога странный вкус…

Между тем обряд славословия подошел к концу. Местные жители толпой повалили на улицу и вскоре собрались на высоком берегу реки, образуя широкий круг. Арьяльцев проводили на заранее приготовленное для них место. Вслед за этим с дальнего конца селения, от ворот, ведущих к лесу, послышались визгливые звуки рожков, и на залитый солнцем луг, восседая на крупном лосе, въехал Урхо в белом меховом плаще до пят. За ним, косолапя, брел молодой бурый медведь. Но он Хасту мало заинтересовал — уж больно жалобное выражение было на его морде. А вот плащ…

— Это что же за шкура такая? — спросил он, подходя к Толмаю.

— Белый медведь, — охотно ответил тот.

— Что он говорит? — спросил Аюр, предполагая, что не понял ответ.

— Он утверждает, что это медвежья шкура.

— Медвежья? Он что, не знает, какого цвета медведи?

— Возможно, ингри как-то вываривают или окрашивают шкуры, — предположил жрец.

— Нет-нет, — услышав разговор царевича со жрецом, замотал головой Толмай. — Белый медведь далеко живет — там. — Он обернулся в сторону заката и махнул рукой. — Лаппы к нам приходят, на зерно меняют. И еще вот это. — Он вытянул из-за ворота рубахи белый, чуть желтоватый оберег с вырезанным на нем солнечным колесом. — Зверь там есть — громадный и клыкастый, по их словам, не меньше лося. А вместо ног у него — рыбий хвост.

— Как рыбий хвост? — ошарашенно спросил Аюр. — А клыки есть? Как же он охотится?

— На брюхе ползает. Клыки у него длинные — с руку. Так он их в лед втыкает и подтягивается.

— Да быть такого не может, — расхохотался царевич. — Врут, поди?

Хаста вдруг перехватил направленный на царевича недружелюбный, подозрительный взгляд. Младший сын вождя Учай явно недоумевал, с чего бы это гость столь непочтительно ведет себя по отношению к его отцу? Что смешного может быть в священном знаке солнцеворота?

Тем временем Урхо спрыгнул наземь, сбросил на руки подоспевшего брата меховой плащ и остался с медведем один на один. Громко рыкнув, зверь поднялся на задние лапы. Гости притихли — но, кажется, сыну вождя только это и было нужно. Он вытащил из-за пояса дудочку-жалейку и заиграл что-то веселое. Медведь довольно хрюкнул и начал притопывать, будто танцуя. Урхо продолжал играть все быстрее, при этом и сам пустился в пляс, скача вокруг бурого и размахивая рукавами, будто крыльями. Собравшийся вокруг народ хлопал в ладоши, подбадривая плясунов. На радость зевакам бурый пил молоко из глиняной крынки и махал палкой, от которой его хозяин легко уворачивался под дружный смех толпы.

Аюр обернулся к своим воинам:

— Надо бы и нам показать что-нибудь удалое! Ширам, ты славишься как умелый боец; может, ты?

Однако накх не изъявил ни малейшего желания хвалиться перед ингри своим искусством.

— Видел ли ты змею, которая жалит ради забавы, царевич?

— Но у вас же есть потешные поединки, я знаю…

— Это не то. Мы оттачиваем мастерство на поединках с пленными воинами дикарей. Среди них попадаются весьма умелые.

— На боевом оружии?

— Конечно.

— И что будет, если дикарь убьет накха? — невольно заинтересовался царевич.

— Значит, будет мертвый накх.

— И вы отпустите дикаря?

— Вот еще! Будет биться дальше…

— Позволь мне, мой господин! — перебил его Джериш, выступая вперед и не глядя на накха. — Те, кому нечего показать, всегда находят множество отговорок для оправдания своего бессилия.

— Если бы слова убивали, вокруг тебя и шагу нельзя было ступить, чтоб не наткнуться на мертвеца, — холодно ответил Ширам.

— Оставьте споры! — нахмурился Аюр. — Ты хочешь показать свое искусство, Джериш? Так покажи!

— Мое и моих людей, — уточнил воин. — Чтобы у этих дикарей не возникло мысли, что я один здесь умею обращаться с оружием.

Царевич кивнул. Джериш оглядел ровный берег реки и указал пальцем:

— Пусть вкопают вот здесь столб. Еще мне нужно полено, каким местные жители топят печи.

Заинтересованный Толмай кивнул и подозвал младшего сына:

— Сделай, как они говорят.

— Вы, ингри, хорошие охотники, не так ли? — кинув полный превосходства взгляд на Ширама, спросил вождя предводитель Жезлоносцев Полудня.

— Мы этим живем, — подтвердил большак. — Даже малые дети у нас обучены бить рыбу острогой и сбивать белку с ветки.

— Мог бы кто-нибудь из ингри выстрелить в меня из лука?

— Мои люди хорошо стреляют, — удивленно произнес Толмай, оглядываясь на Аюра, будто ожидая от него подтверждения.

— Вот и пусть кто-нибудь выстрелит мне прямо в грудь.

Джериш начал снимать панцирь.

— Так ведь…

Глаза у вождя полезли на лоб.

— …этими стрелами оленя валят…

— Вот и отлично. А пока пусть мои парни покажут себя.

Когда столб был вкопан, по приказу Джериша на него было поставлено березовое полено. Теперь в сумерках или в тумане столб вполне можно было принять за долговязого белоголового ингри. Толпа замерла, затаив дыхание. Что такое задумали чужаки? Поразить охотников стрельбой из лука? Разве такое возможно?

Джериш подошел к стоящим за спиной царевича воинам и что-то прошептал им. Те закивали — и тут началось.

Сперва, чтобы раззадорить зрителей, арии начали пускать стрелы в столб. В меткости их никто и не сомневался, но то, как они это делали — поразительно быстро, держа по три стрелы в одной руке, — это было нечто невиданное. Они стреляли с разворота, сидя, лежа… Затем один из телохранителей взял щит, другой разбежался, прыгнул, оттолкнулся ногой от щита и в прыжке сшиб из лука голову с плеч деревянного человека.

Аюр гордо поглядел на сидящего рядом с ним Толмая:

— Вот такие у меня охотники!

Лицо вождя было задумчиво. Воинская потеха возымела должный успех. Гости не просто хорошо стреляли — они вытворяли чудеса. Подбрасывали лук, кувыркались, ловили его и стреляли. Выдергивали стрелы, воткнутые в землю в нескольких шагах друг от друга, стреляли, и вновь кувыркались, и снова стреляли, неизменно поражая цель.

— Что и говорить — этакого мне отродясь видеть не доводилось, — признал Толмай, думая про себя, что неплохо было бы рассказать, а еще лучше показать соседским племенам лихое умение его новых друзей.

— А что, — радуясь успеху своих телохранителей, небрежно спросил старейшину Аюр, — есть ли в вашем крае охота для моих молодцов?

— Отчего же нет? Есть. У нас тут и секачи, и олени, и туры забредают…

— Этих и в наших землях хватает, — разочарованно отозвался Аюр. — Нам нужен особый зверь, понимаешь? Невиданный!

— Особый… — протянул Толмай и поглядел на старшего сына.

— За особыми зверями — это в Мокрый лес, — неспешно отозвался тот. — Только я бы туда и сам не пошел, и другим не советовал.

— Это где?

— На полдень от Холодной Спины. Говорят, он тянется до самых Алаунских гор, но мы так далеко не ходим. Да и никто не ходит — жизнь-то дороже…

Однако слова Урхо только раззадоривали царевича.

— И что там скверного, в этом Мокром лесу? — требовательно спросил он.

— Топь, — отозвался Толмай. — По опушке еще ничего, но чем дальше, тем хуже. А из этой топи такое порой лезет, особенно как паводок пройдет…

— Какое? — тут уж в разговор вмешался и Дакша.

— Брр… Прямо как из-за кромки! — Толмай вспомнил что-то, содрогнулся. — Хвала Хирве-хранителю, что нечасто! Тому уж дюжина лет минула, как я отвратную летучую нечисть стрелой поразил. Как жив остался, не знаю, — видно, боги надоумили, куда бить…

— О-о! — протянул Аюр со смесью любопытства и недоверия. — А шкура осталась?

— Да. Висит в Доме Хирвы, лесном охотничьем святилище… — Толмай осекся, бросил взгляд на Аюра и добавил, извиняясь: — Но тебе туда нельзя, господин.

— Почему это?

— Там обитают духи древних зверей, а Хирва, господин леса, сам бережет их, ибо он один в силах их устеречь. Туда только зрелым мужам вход дозволен…

— Ну я так и знал, — надулся царевич. — Одни байки!

— И с тех пор, хвала богам, уже много лет никто…

— Батюшка, — вмешался вдруг Учай. — А тот след, который мы видели у озера, помнишь?

Толмай нахмурился:

— И верно. Бродит тут… уж не знаем кто. Мы его покуда не встречали, только следы видели. Да и не спешим; может, сам уйдет… Копыта у него — как срез вон того бревна.

— Лось? — предположил Аюр уныло.

— Нет. Какой лось стал бы медведю двухлетнему брюхо вспарывать и все оттуда выедать?

— Так, может, это разные звери были? — спросил из-за спины царевича Дакша.

— По следам выходит — один… — Толмай задумался. — Иной секач тоже так делает. Но я таких здоровенных секачей за свою жизнь не упомню…

— Огромный секач… Ну что ж, лучше, чем ничего. Осилим? — Аюр повернулся к Дакше, намеренно не поглядев на Ширама, на которого все еще был обижен за отказ.

— Ясное дело, осилим! — вместо ловчего ответил Джериш, как раз подошедший к помосту после окончания испытаний лучников. — А сейчас позвольте мне свое искусство показать?

— Дозволяю, — кивнул царевич.

Воин неспешно поманил к себе стоящего неподалеку с луком Учая. Затем взял из его рук охотничье оружие, попробовал, явно остался доволен осмотром и вернул оружие ингри.

— Встань возле столба, а я пойду к обрыву. Когда повернусь — сразу же стреляй в меня.

— А если попаду? — недоверчиво спросил парень.

— То я умру, — хмыкнул Джериш, взял у одного из воинов лук и неспешно пошел к высокому берегу реки.

Ингри замерли, глядя ему вслед. Учай подошел к врытому в землю столбу, оглянулся, услышав чьи-то легкие шаги. Один из телохранителей ставил сбитый березовый чурбачок на место…

Наконец Джериш дошел почти до края, резко повернулся и крикнул:

— Давай!

Учай привычным движением вскинул лук. Тренькнула скрученная из оленьих жил тетива.

Промахнуться по столь крупной цели с каких-то сорока шагов ингри бы не смог. Но то, что произошло через мгновение, заставило его застыть с открытым ртом.

Арий вдруг крутанулся на месте, перехватывая стрелу на лету. В следующий миг она уже лежала на тетиве его лука, затем свистнула в воздухе — и только что поставленное ухмыляющимся чужаком полено слетело со столба наземь.

Младший сын вождя застыл на месте, глядя на дрожащее оперение его собственной стрелы, вонзившейся в сбитое полено. Внезапно его окатила волна животного ужаса — он осознал, что мгновение назад побывал на краю смерти. Учай поглядел на широко улыбающегося верзилу, довольного своей выходкой, и его ужас вдруг сменился полыхнувшей, как молния, ненавистью. Он в один миг возненавидел Джериша за испытанный страх; за то, что он явился в его дом и сразу умудрился превзойти его и всех его сородичей. Учай оглянулся по сторонам — все девушки селения с восторгом глядели на высокого красавца, который оказался вдобавок таким невероятным стрелком, — и сыну вождя вдруг стало нестерпимо обидно, что пущенная им стрела не пронзила чужака насквозь. Но он сдержался, выдавил слабое подобие улыбки и повернулся к отцу. Толмай, похоже, не знал, что сказать.

— Да… — наконец произнес он. — Я разнесу весть о столь великом воине по всем землям ингри и даже дальше. Пусть узнают лаппы на севере и вессы на юге — все окрестные племена должны знать о величии Арьялы!

Аюр горделиво вскинул голову. Слава Господу Исвархе, это его первый настоящий успех! Теперь он сможет по возвращении заявить отцу, что он утвердил славу Аратты в огромном, диком Затуманном крае. Вскоре они могут поставить здесь крепость и двигаться дальше — подчинять народы своей воле… А начать, пожалуй, с земель, где водится редкостный белый медведь и этот нелепый зверь без ног, но с клыками…

Аюр уже начал представлять, как попросит отца назвать крепость в свою честь, и решил, что будет неизменно добр и благосклонен к гостеприимным местным охотникам. Он так замечтался, что прослушал, что там громогласно объявляет Толмай, выйдя перед толпой.

— Господин, — вернул его из области грез Дакша, — что вы ответите вождю? Вы будете участвовать в поединке?

Глава 11
Священный поединок

— Каком поединке? — встрепенулся Аюр. — У них еще остались сомнения в нашей доблести?

Праздник шел своим чередом, солнце начинало понемногу клониться к закату. Гости, да и сами ингри, уже изрядно проголодались. Они поглядывали в сторону длинных столов, что накрывались в отдалении, и принюхивались, глотая слюни, к заманчивым запахам разнообразного варева и печева. Но до завершения было еще далеко.

— Я так понимаю, то были лишь игры, — несколько озадаченно произнес старший ловчий. — А сейчас вождь говорит, что потешные состязания должны завершиться священной схваткой двух лучших борцов. Они соревнуются в силе и ловкости во имя своих богов, и тот, кто сможет одолеть другого, будет считаться лучшим и первейшим из мужей. От ингри хочет выйди старший сын вождя. Какова будет ваша воля?

— Мне — выйти на рукопашный поединок?! — Аюр едва не расхохотался от такого нелепого предложения. — Мне — прикасаться к этим дикарям?

Дакша спрятал в бороде ухмылку.

— Они и впрямь выглядят дико, но утверждают, что ведут свое родословие от здешних зверобогов…

— Тем более! Есть один бог — Господь Солнце, остальные суть демоны.

На это Дакша промолчал. Так утверждали при дворе и в столице, но простой народ Аратты в кого только не верил. Жрецы выкручивались как могли, объявляя очередное местное божество еще одним ликом Исвархи.

— Я имел в виду совсем другое. Будут ли арии участвовать в священном поединке? И если да, то кто?

Царевич потянулся и зевнул.

— По правде говоря, я устал и проголодался. И разве Джериш не достаточно уже блеснул? Может, хватит?

— Джериш развлекал толпу, — негромко произнес как всегда бесшумно подошедший Ширам. — Сейчас же речь идет о священнодействии. Ваш дед водил войско в эти края, но даже у стариков об этом сохранилась лишь бледная память. Молодые же охотники-ингри вообще не видели этого и знают лишь понаслышке. А значит, следует вновь явить им мощь Аратты. Пусть увидят воочию, насколько наши люди сильнее любого из них. Чтобы впредь у них не возникало глупых мыслей.

— Значит, пока я развлекал толпу, — воскликнул Джериш, закипая гневом, — ты собирался с силами, чтобы утвердить мощь Аратты в священном поединке? Солнцеликий, ты когда-нибудь сталкивался с коварством накхов? Вот оно, во всей красе!

— В самом деле, — свел брови Аюр. — Нехорошо, если мощь нашей державы в чужом краю утвердит не арий… Джериш, я поручаю тебе выбрать нашего поединщика из числа жезлоносцев. И пусть он хорошенько поглумится над соперником, чтобы у дикарей и мысли не осталось, будто кто-то из них способен противостоять моим воинам.

— Я сам пойду, — процедил тот.

Большой круг, в котором должны были встретиться борцы, был тщательно выметен, чтобы случайная шишка или сучок не помешали силачам. Оживленно галдящие ингри толпились за оградой из жердей в предвкушении долгожданного зрелища. Сегодня оно обещало быть особенно впечатляющим. Еще бы — могучий Урхо, сын Толмая, уже трижды побеждавший на подобных состязаниях, сегодня должен был схватиться с бронзоволицым великаном, который посылал стрелы, как сам небесный лучник, крылатый Варма.

Аюр, сидевший на помосте, накрытом лосиными шкурами, лениво следил за происходящим. Конечно, этот лесной парень Урхо выглядел чрезвычайно крепким, но что этот дикарь смыслил в благородном искусстве поединка без оружия?

То ли дело Джериш! Он прошелся перед умолкнувшей толпой, обнаженный по пояс, похваляясь перекатывающимися под кожей могучими шарами мышц. Прошелся легкой поступью — не так, как Урхо, вразвалочку, будто косолапя.

Зрители замерли, разглядывая чужака. Он напоминал мощного зверя, сытно отобедавшего и теперь довольного жизнью, но все же смертельно опасного и хорошо знающего это. Урхо стоял против него — широченный, насупившийся, разминая огромные, будто лопаты для хлебов, ладони. Глава жезлоносцев смерил его насмешливым взглядом и занял свое место в кругу, чуть наклоняясь и поднимая широко распахнутые руки, будто готовясь танцевать.

Толмай поднялся с места, напоминая о правилах священных поединков. Едва отзвучала его речь, Урхо шагнул навстречу чужеземцу. Тот стоял на месте, слегка согнув колени. Сын вождя внезапно заревел и бросился вперед. Но его противник, только что стоявший неподвижно, резко отпрянул в сторону. Очутившись сбоку от первого силача племени, он хлопнул его по плечу, будто напоминая: «Я здесь!»

Урхо вновь взревел, развернулся — но Джериш, будто пришитый, снова переместился к нему за спину и опять легко похлопал его по плечу, вызывая смех закованных в доспехи ариев и вопли негодования у ингри. Сын вождя попробовал было развернуться на месте, но соперник ухватил его за плечи и дернул на себя, одновременно толкая ногой в коленный сгиб. Толкнул — и тут же отпрыгнул, чтобы не очутиться под рухнувшей на расчищенную площадку тушей.

Урхо с ужасом понял, что падает. Он уже почти чувствовал, как недруг рухнет сверху и прижмет его к земле. Он зажмурился, чтобы не видеть своего позора. Но когда снова открыл глаза, то увидел, что Джериш как ни в чем не бывало приплясывает рядом, вновь выставив вперед руки.

Сын Толмая резко вскочил и, по-лосиному наклонив голову, бросился вперед, намереваясь боднуть чужака в живот. Ему показалось, что затея удалась. Чужак поддался и начал падать. Но не тут-то было. Урхо почувствовал, как сжимаются пальцы чужака на его плечах, как он тянет его за собой, падая, выставляет ногу, — и тут же могучий ингри, описав дугу, шлепается спиной на землю под улюлюканье сородичей.

— По-моему, он знатно проучил этого бородача! — Аюр наклонился к сидящему рядом Шираму. — Нужно бы теперь окончательно…

Он хотел сказать, что пора одержать убедительную победу, но не успел. Оба поединщика вскочили на ноги одновременно. Урхо ревел от обиды и ярости. Джериш продолжал легко приплясывать у него перед носом. Он качнулся было вперед, пытаясь захватить ингри, но тот вдруг извернулся, облапил противника поперек пояса, выпрямился — и тот оказался лежащим у него на плечах, как бревно. Воин пытался вырываться, дергать ногами — но тщетно. Разворот — и гордый арий вонзился головой в землю. А затем на него с резким выдохом рухнул Урхо.

Аюр вскочил с места, не веря своим глазам. Лучший из его воинов, еле шевелясь, беспомощно сучил ногами и, кажется, не слишком соображал, что происходит вокруг. И явно не способен был встать.

— Урхо победил! — выждав положенное время, объявил Толмай под восторженные крики сородичей.

— Я, я сам пойду! — взвился было Аюр.

— Это разумно и благородно, — остановил его Ширам. — Твои воины каждый час готовы отдать за тебя жизнь. Им будет приятно, что и ты готов постоять за них. Но позволь, все же это сделаю я.

— Ты? — чуть удивленно переспросил царевич. — Ты же сам сказал, что накхи не сражаются ради забавы!

— Какая уж тут забава! — проворчал накх. — Окажи мне эту честь, светозарный.

— Что ж, ступай!

Ширам ловко сбросил с себя боевой пояс, перевязи и рубаху и вышел в расчищенный круг. Соратники уже вынесли бесчувственное тело оглушенного Джериша, и довольный собой Урхо стоял посреди круга, ожидая, не пожелает ли кто еще бросить вызов победителю. Невысокий, жилистый Ширам рядом с ним смотрелся крайне невзрачно. Урхо глянул на него и не смог сдержать ухмылку. Но накх, казалось, не заметил этого.

— Быть может, мой уважаемый противник желает отдохнуть перед схваткой? — то ли сказал, то ли прошипел он, чуть заметно покачиваясь и полуприкрыв глаза.

Сын вождя расхохотался. Он в упор разглядывал нового поединщика, стараясь понять, как только в голову тому пришла безумная мысль помериться с ним силой. Конечно, тогда в лесу чернявый подкрался к ним весьма ловко, но выйти врукопашную…

— А что, все мужи испугались? — насмешливо спросил он, поглядев на длинную косу накха. — Кроме тощей девки, уже и выйти некому?

Шутка вызвала хохот среди ингри, арии же ее не поняли. Однако, что прозвучало нечто оскорбительное, было очевидно.

— Что ж, если так, то, пожалуй, начнем, — хладнокровно ответил Ширам.

Он не двинулся с места, даже не поднял рук — так и остался стоять, чуть покачиваясь. Урхо прыгнул на него, норовя одним тычком сбить наземь. Накх вскинул руку, будто отмахиваясь, едва коснулся ею локтя противника, чуть повернул ладонь, и могучий парень вдруг осознал, что бьет в пустоту. Окружавшая вокруг толпа этого не поняла, однако увидела, что Урхо почему-то со всей прыти пролетел мимо невзрачного поединщика, словно не заметил его.

Но Урхо все заметил. Взревев от досады, он развернулся, поймал накха за плечо и намеревался уже подхватить его второй рукой за пояс, но вдруг голова неприятеля странным образом проскользнула у него под мышкой, одна ладонь уперлась в подбородок, а вторая, резко скручиваясь, легла на затылок. Последнее, что почувствовал Урхо, теряя сознание, — что земля и небо меняются местами и он летит, не касаясь ни того ни другого…

Ширам поднялся с земли, оставив лежать рухнувшего сына вождя неподвижным, со странно искривленной шеей. Толпа замерла, молчаливым неодобрением провожая диковинного бойца. Затем разразилась бурными возгласами и бросилась к поверженному.

— Я прошу простить меня, солнцеликий, что не дал тебе проявить свою силу и искусство.

Ширам склонил голову перед царевичем.

— Конечно, ты прощен, ты же победил! — воскликнул Аюр. Затем понизил голос: — Он жив?

— Да. Однако некоторое время, после того как этот малый придет в себя, ему будет тяжело ворочать шеей.

— Это хорошо. Поделом. Ты заслужил награду. Скажи, что хочешь?

— Победа сама по себе награда, — уклончиво ответил Ширам.

— А скажи, — вновь полюбопытствовал сын повелителя, — ты ведь так мог и убить его?

— Конечно мог.

— Я в восхищении. — Глаза юноши загорелись. — Никогда прежде не видал ничего подобного! Это и есть тайное боевое искусство вашего народа? Неудивительно, что вы его ото всех прячете!

— Если лишний раз показывать, что ты можешь, всегда найдутся те, кто сумеет противопоставить твоему искусству свое. Знаешь, почему я победил, а он не сумел?

Ширам кивнул на лежащего неподалеку на траве Джериша, который уже понемногу приходил в себя.

— Твое боевое искусство лучше?

— Вовсе нет. Просто я следил за тем, как сын вождя готовился к поединку, пока Джериш красовался перед местными девицами. Он был самоуверен, а значит, слеп. В этом вся разница. Тот, кто презирает противника, уже проиграл — об этом особенно важно помнить ариям…

Он помолчал и добавил:

— И еще кое-что. Этот могучий боец когда-нибудь станет вождем племени. Пусть он на всю жизнь запомнит, что если ему и удастся случайно победить кого-то из нас, то расплата будет быстрой и неминуемой. А смерть лишь возбуждает недовольство соплеменников.

— Или устрашает, — возразил Аюр.

— Они здесь в силе.

Аюр пренебрежительно хмыкнул, но пожал плечами — ему было лень спорить. С поляны, где накрывали столы, уже лилась веселая музыка.

День перешел в вечер, темнота скрыла дальний берег Вержи, в небе высыпали звезды, и к ним устремились искры разведенных на пиршественной поляне костров. Праздник и не думал прекращаться — напротив, как сели за столы, веселье разгорелось с новой силой. Когда гости и ингри утолили первый голод, зазвучали застольные песни, заиграли дудочки, гуделки и жалейки, и вот уже кто-то повел хоровод среди костров…

А еду все приносили и приносили. Арьи, в походе стосковавшиеся по разнообразию, сметали все подчистую со столов и требовали добавки; от них не отставали слуги, для которых ближе к стану был накрыт еще один стол. Котлы с кашей, блюда с пирогами-калитками: со свежей рыбой, рубленым мясом, грибами, творогом, черникой, клюквой, морошкой… Бесконечное множество различной копченой, вяленой, жареной рыбы в плетеных корзинках; запеченное мясо — оленина, утятина… И конечно, кувшины с пряным стоялым медом и огромные жбаны с темным ячменным пивом.

— Экая щедрая земля! — заметил Дакша, икая от сытости. — Они тут не бедствуют в своей глуши, эти дикари!

— И то правда, — отозвался Хаста. — Они тут вряд ли знают, что такое жевать кору по весне и подбирать в полях колоски… Как бывало в некоторых уделах нашей прекрасной Аратты…

— Не клевещи на Аратту, жрец! Если где и случался голод, так это воля богов, а государь всегда делал то, что должно.

— Так восславим же его мудрость, — миролюбиво отозвался Хаста и впился зубами в жареную утиную ножку.

Вдоль столов с блюдами и ковшами ходили нарядные жены и девушки-ингри, выполняя священную обязанность хозяев — накормить гостей до отвала. Девицы таращились на красавцев-воинов с восхищением, радостно отвечая на знаки внимания. От Ширама же, хоть он и был победителем на священном круге, все старались держаться подальше, смущенные его суровым видом и черной косой.

— А эта страхолюдая баба, которая Урхо побила, она вашему царевичу кто? — простодушно спросила одна из девушек, приведя всех телохранителей в бешеный восторг.

Толмай с кружкой в руке встал, окинул взглядом стол, отметив про себя, что некоторые гости скоро будут не в состоянии не то что слушать речи, но и сидеть прямо, и торжественно заговорил:

— Как солнце топит лед, так сын и посланец солнечного государя дарит нашей земле весну!

Сидящий на почетном месте Аюр помотал головой, чтобы разогнать обволакивающий ее пьяный туман, и поднял взгляд на вождя, пытаясь изобразить милостивую улыбку.

— Держава ваша безмерно велика, и сила ее несокрушима! Не счесть ее богатств — и мы малость способствовали тому много лет и зим, посылая вам наши лучшие меха, — продолжал Толмай. — Но лишь теперь, когда луч солнца озарил наши сумрачные леса, я могу с радостью показать тебе, царевич, сколь велики богатства прекрасной Ингри-маа и ближних с нею земель. Мы ценим добро повелителей Арьялы. Тот выход, который вы запросили с ингри, — лишь скромная благодарность моего племени за право приобщиться к мощи великой державы. Эти земли могут дать много больше! Все наши соседи, от полночи до заката, с радостью придут под руку повелителю Арьялы, едва лишь прознают о его силе…

Ширам перехватил пристальный взгляд Учая, обращенный на отца. Прочие же ингри слушали вождя вполуха, не особо понимая, о чем тот толкует.

«Этот Толмай не прост, да и младший сын его тоже, — подумалось накху. — Но похоже, наши намерения совпадают. Они явно задумали прибрать к рукам окрестные земли, прикрываясь именем Аратты. Что ж, если будут верны нам — почему нет?»

Он не успел додумать. Изрядно хлебнувший темного ячменного питья Аюр вскочил, повернулся и с силой хлопнул Толмая по плечу.

— Так тому и быть! Отныне я, царевич Аюр, сын государя Ардвана, делаю тебя наместником всего этого края! И пусть дети твои будут наместниками, и дети их детей… Клянись мне в верной службе!

— Клянусь! — не закончив застольную речь, выдохнул Толмай.

Аюр обернулся к Шираму, но, увидев его хмурое лицо, решил не портить себе настроение беседой с вечно мрачным накхом.

— Эй, Джериш, где ты?

Отошедший было от стола красавец-лучник стряхнул с себя двух девиц, повисших на его мощных руках, и тут же появился рядом с царевичем.

— Я здесь! Какие будут повеления?

— Я желаю, чтобы мой наместник выглядел, как пристало его высокому сану! Принеси ему панцирь с чеканным зерцалом. Пусть, глядя на него, всякий сразу поймет, что имеет дело с вельможей Аратты, а не просто вождем лесного племени…

— Будет сделано!

Предводитель Жезлоносцев Полудня подозвал одного из телохранителей и передал ему приказ.

— Да будет нынешнее застолье празднеством в честь славного Толмая!

Аюр вдруг резко облокотился на столешницу. Голова его кружилась, и хотелось закрыть глаза и уснуть, уткнувшись лицом в мягкий пирог с морошкой… В этот миг из-за спины его появился Хаста с полным рогом какой-то травяной настойки.

— Испей, мой повелитель!

Не особо соображая, что делает, юноша схватил рог, в три глотка выпил настой, и взгляд его неожиданно просветлел.

— Пусть будет праздник! — закричал он. — Как в столице!

— Сейчас, сейчас устроим…

Рыжий жрец метнулся прочь от стола. Ширам перехватил его у самого костра.

— Ты что задумал?

— Зажечь небо! Пусть звезды в этот день падают наземь! Это будет красиво…

— Знаю, — хмыкнул накх. — Там, на Змеином Языке, тоже было красиво.

— Нет-нет, это другое! Это просто видимость…

— Тише. — Ширам поймал жреца под локоть и, не обращая внимания на попытки того остаться на месте, потащил от костра.

— Ингри поклоняются огню и воде, ветру и небу, — негромко говорил он. — Кто знает, порадуют ли их падающие звезды?

— Но это же лишь развлечение!

— Тем более. Оставим звездопад для иного случая. Как знать… Лучше слушай, что Толмай будет рассказывать про дальние земли.

— Я уже все разузнал, пока готовился пир!

— Ничего. Может, еще что скажет. — Ширам подтолкнул жреца к столу. Когда бы не был он столь утомлен сейчас, то непременно бы заметил стоящего неподалеку в кустах Учая.

— Звездопад? — пробормотал сын новоявленного наместника, подвязывая штаны. — Видимость? Что они замышляли сделать с нашим огнем? Надо бы разузнать…

Костры постепенно догорали, и вместе с ними угасало веселье праздника, сменяясь сонной усталостью. Песни постепенно становились уже не такими лихими, возгласы за столами — все бессвязнее. Кто-то спал на траве в сторонке, а кто-то и прямо за столом. Большая часть ингри уже разошлась по своим избам, только у одного из костров все еще неслись к небу нестройные голоса самых крепких певунов.

Аюр, полулежа у костра на лосиной шкуре, сонно глядел на языки пламени, всем существом отдыхая после долгого и тяжелого пути. Сперва он подпевал своим телохранителям, но потом ему надоело, и он принялся рассуждать о местных девицах.

— Поют-то они славно, — говорил он Хасте и Шираму — только они и оставались рядом с ним, остальные или разбрелись кто куда, или уже забылись пьяным сном. — Жаль, что они так некрасивы, будто Исварха закрыл глаза при их рождении. Косы белы, глаза тусклы, как дождевая вода…

— Иной раз и среди ариев рождаются такие, — зевая, отозвался жрец.

— Я знаю, мне как-то показывали девочку, — ответил царевич. — Видно, ее родители уж очень разгневали Исварху. Она была слепа, ее волосы белы, как у старухи, а лицо бледно, как у мертвой, и в ней не было совсем никакого цвета, даже губы голубоватые. Говорят, она потом неестественно быстро состарилась…

— А вашим воинам, похоже, нет никакого дела до того, что эти девицы неугодны Исвархе, — заметил Хаста, кинув взгляд в сумрак поляны.

— Так они сами к ним липнут. Бесстыжие!

Ширам усмехнулся:

— Не тебя ли, царевич, я как-то увозил с пира, где ты с сыновьями знатных ариев веселился до полного беспамятства среди толпы полуголых танцовщиц?

— Так то танцовщицы. А у этих отцы тут же сидят. А может, и мужья.

— У многих диких народов это в обычае, — сообщил всезнающий Хаста. — «Гость в дом — бог в дом», — говорят они. Иной раз мужья даже сами предлагают своих жен гостям и считают это за честь для себя…

Он что-то вспомнил и захихикал.

— А у мохначей того не легче — женщина сама выбирает себе мужчину, и попробуй откажись! Святейший Тулум, не раз бывавший на Змеином Языке, рассказывал, что крайне непросто отвертеться от подобного гостеприимства, не оскорбив хозяйку, — согласиться же на него, сами понимаете, и вовсе невозможно…

— Я думал, ты иного мнения, — насмешливо фыркнул Аюр. — Ладно, я пошутил! Но все же насколько девицы Аратты достойнее и прекраснее всех прочих! Скажи, Ширам, ты можешь вообразить, чтобы дочь моего отца явилась бы ночью в круг воинов распевать с ними песни?

— Вообразить можно все, — пожал плечами накх. — Сестра матери моего деда пришла как-то в такой круг, пела с воинами песни и поила их принесенным с собой вином.

— Да неужели?

Царевич настроился слушать длинную интересную историю.

— А к утру три десятка воинов лежало с перерезанным горлом…

— Она что же, их убила?!

Накх удивленно поглядел на подопечного, будто недоумевая, где его слова допускают иное толкование.

— Конечно. Она для того туда и пришла.

— Но разве ваши женщины не сидят тихими мышками на женской половине, дожидаясь, пока муж и господин изъявит желание их видеть?

Брови Ширама внезапно взметнулись, а спустя мгновение он захохотал, развеивая сомнения Аюра в том, что накхи вообще умеют смеяться.

— Мыши — пища змей, — прекращая смеяться, напомнил воин и провел рукой по туго заплетенной косе. — Наши женщины не участвуют в военных походах. Да, они сидят по домам и ведут хозяйство. Они распоряжаются стадами, табунами и рабами. Запасают провизию и вино. Но горе тому, кто попытается войти непрошеным в наш дом. Ибо любая благородная накхини владеет оружием не хуже мужчины. А порой и лучше.

— Лучше? — удивленно переспросил Аюр. — Но ты только что сам говорил, что ваши женщины не участвуют в походах?

— Замужние — да. Но перед тем как выйти замуж, наши девушки сражаются наравне с мужчинами. И не получат священного права продолжить род до того, как убьют своего первого врага. Моя уважаемая матушка, прежде чем стать женой моего отца, убила одиннадцать воинов…

— Ты шутишь?

— У накхов не принято шутить на эти темы. Когда она возвращалась из набега, сбрую ее коня украшали одиннадцать отрезанных бород вендов. При этом, если не считать мелких царапин, она не была ранена. Для моего отца было честью назвать ее первой женой. Но и прочие его жены не сидели взаперти на женской половине. У рода Афайи много каменных башен, и каждая из них важна. Они господствуют над пастбищами и запирают ущелья. В каждой из них должен быть верный человек. У нас считается, что надежнее всего будет одна из жен главы рода.

— Но почему не мужчина?

— Потому что там, где мужчина сломя голову бросится в бой, женщина прежде всегда подумает.

— Так вот что ты приготовил для моей сестры!

Губы царевича растянулись в широкой улыбке.

— Представляю себе Аюну с лунной косой в руках, во главе защитников какой-нибудь башни на круче…

Он не сдержался и прыснул в кулак.

— Молю тебя, мой храбрый будущий родич, приставь к ней какую-нибудь опытную тетушку, ибо если она не покалечит этой косой твоих соплеменников, то уж точно убьет себя!

— Нет. — В глазах накха появилась задумчивость. — Царевна Аюна не похожа на накхини. Она — будто нежный цветок, который растет на солнечной стороне долины, укрытый от ветра. В скалистых ущельях Накхарана он завянет…

— Ты хочешь сказать, Аюна не годится, чтобы быть женой накха?!

— Я о другом. Когда она станет моей женой, в этом мире появится новое великое родство. Мне трудно это объяснить, но, быть может, с этого начнутся совсем иные времена…

— Что ж, пусть будет так, — милостиво отозвался Аюр.

Ширам склонил голову и покосился на свой обручальный браслет, слишком броский для его темного дорожного одеяния. Внезапно ему вспомнились золотые эфы — символы его рода, — обвивавшие тонкие запястья его нареченной, царевны Аюны. Тогда, на обряде обручения, в суете шумного и многолюдного празднества, он и рассмотреть ее толком не успел. Как, скорее всего, и она — его.

Свадьба у ариев, особенно в царской семье, — священное действо, подобное великому храмовому празднику. День за днем десятки людей, вовлеченных в него, совершают одни ритуалы за другими, и каждое из таинств — очередная ступень незримой лестницы, по которой невеста переходит из семьи отца в род мужа. Простые обряды из незапамятных времен, полные глубокого смысла, освящены радостью обеих семейств, но каждый шаг, каждое движение выверены заранее, словно на представлении в честь божества. Свадьбы накхов были совсем не такими, но Ширам послушно играл свою роль — награда того стоила.

Он прикрыл глаза, вспоминая тот день.

Всюду цветы — все вокруг усыпано срезанными бутонами, от их назойливых сладких ароматов кружится голова…

Торжественные песнопения жрецов Исвархи — низкие голоса слаженно выпевают строки древнего, как само время, гимна из Ясна-Веды…

Дым благовоний, потрескивание священного костра…

Разряженная толпа гостей, придворных и родственников, самоцветы украшений и золото волос — сплошь знатнейшие арии, накхов там почти не было, кроме стражи…

И они с невестой, стоя на помосте, перед ликом божественного огня надевают друг другу на руки браслеты. Это не просто сговор — в этот миг царь передает дочь будущему зятю, и до следующего обряда, который разорвет связь девушки с отчим домом, они оба должны быть ее поддержкой и защитой.

Царевна была немного выше его ростом. Шираму вспомнился смелый, почти дерзкий взгляд, когда Аюна смотрела прямо ему в глаза.

Неожиданно для себя он задумался — а что у нее-то на уме? Рада ли она такому жениху, как он?

Глава 12
Змеи на запястье

Земля ариев, обретенная ими после исхода предков из благословенных земель полудня, отнюдь не была царством богов на земле. В северных уделах случались снежные зимы, так что и всаднику не проехать, а южнее по многу дней кряду лили холодные секущие дожди, от которых на душе было уныло и зябко, хоть на улице, хоть у очага. Но под конец лета столица Аратты томилась от жары. Особенно в столице, где накаленные за день кровли и после заката продолжали полыхать, внутренние сады особняков оставались последним убежищем от зноя.

Летним вечером все окна в покоях царевны Аюны в Лазурном дворце были распахнуты настежь. Как только солнце ушло за крыши, из сада по мраморному полу протянулись длинные синие тени, и все цветы начали пахнуть еще сильнее. Джаяли, старшая сестра царевны, вздохнула, радуясь прилетевшему из сада ветерку, и сделала знак служанке, чтобы та налила ей еще освежающего напитка.

Сестры сидели за накрытым столом, лакомились сладостями и отдыхали за беседой от утомительного и важного дела — обсуждения приданого. Повсюду в покоях стояли распахнутые сундуки, а их содержимое было расстелено и развешано где только возможно. Руководить этим почти ритуальным действом должна была мать невесты, но та давно уже покинула мир, и из старших родственниц у Аюны осталась только сестра Джаяли. Когда-то такая же тонкая и порывистая, как и младшая, она с годами пополнела благодаря спокойствию и довольству, обретенному в счастливом браке с вельможей-арием. Она с улыбкой любовалась сестрой, которой две служанки заплетали великолепные волосы цвета меда в длинную и сложную, почти до колен, косу в двенадцать прядей.

— Понимаю, что во время обручения ты его толком не разглядела, — говорила Джаяли. — Это обычное дело. Да в сущности, ничего и не потеряла.

Аюна, вытянув перед собой руку, задумчиво рассматривала тяжелый золотой браслет в виде обвивающей руку змеи. Другой такой же оттягивал второе ее запястье. Браслеты были грубоватые, дикарского с виду литья. Царевне было немного неловко носить их при дворе.

— Рассказывай, Джаяли. Ты обещала спросить у мужа о Шираме.

— Ну-у, кое-что я разузнала, — протянула Джаяли, обмахиваясь веером из пышных перьев. — Твой саарсан весьма богат… Для накха, конечно.

— Богатый накх. — Аюна пренебрежительно фыркнула. — Смешно.

— Не скажи! У него огромная крепость в Накхаране, дворец в столице…

— Видела я тот дворец: две каменные стены углом и ни одного окна, даже ворот нет. По воздуху они туда попадают, что ли? Что еще, сестрица?

— У него шесть жен. — Джаяли покосилась на сестру с лукавым видом. — Достанет ли у него на тебя времени и сил?

Аюна беспечно махнула рукой:

— Да хоть двенадцать, мне-то что?

— Ах, Айя, ты так самоуверенна! Говорят, накхи держат своих жен в строгости, запирают на женской половине и запрещают выходить из дома даже в сопровождении слуг…

Царевна расхохоталась:

— Ха-ха! Запирают? Запрещают? Какие страшные слова!

— Так что жены?

— Да пусть себе живут в своем Накхаране. — Аюна бросила на сестру нарочито недоумевающий взгляд. — Или ты полагаешь, Ширам увезет меня туда?

— А разве нет?

— Конечно нет. Мой нареченный уже лет как семь служит в столице и на родину не собирается. Да и что бы ему там делать? Проводить впустую дни в горной крепости на краю земли?

Царевна с безразличным видом отпила ароматного напитка, поданного расторопной служанкой. Где-то слышалась перекличка стражников. Из сада волнами накатывало благоухание ночных цветов.

— Ты меня утешила, — вновь заговорила Джаяли. — Очень было бы грустно расстаться с тобой и увидеть, как тебя запирают, словно в темнице, или отправляют пасти коз, — уж не знаю, чем там занимаются накхини в горах… А про погребальные обряды накхов ты, разумеется, слышала?

— Я смотрю, ты немало разузнала про их обычаи!

— Конечно, милая, я же о тебе забочусь! Так вот — когда погибает знатный накх, соратники отрубают ему голову и привозят сей мрачный дар его семье. После чего разводят большой костер, и безутешная супруга бросается в пламя с головой мужа в руках…

— Но это же просто древние легенды, — недоверчиво ответила Аюна. — У нас тоже рассказывают, как преданные супруги вместе уходили в вечное пламя Исвархи, но то было во времена богов!

— У накхов это никакие не легенды, милая сестричка. Когда твой суженый вернется из похода, порасспроси его о смерти матери.

— На что ты намекаешь?

— Я не намекаю, а прямо говорю — она покончила с собой, как и положено супруге погибшего главы рода.

Царевна, хмурясь, глядела на сестру.

— Да, я слыхала, что мать Ширама ненадолго пережила его отца… Но я думала, она умерла от горя… И разве тот не исчез бесследно в морских волнах?

— И что с того? На костер возложили его меч, и вдова взошла туда же с именем супруга на устах.

Аюна призадумалась.

— Я не верю! Но даже если так, она разве не могла отказаться?

— Отказаться? — Сестра усмехнулась. — Айя, это великая честь! Причем не только честь, но и долг. Если жена саарсана не последует за умершим мужем, то дух великого воина обратится в злобного дива. И из незримого защитника Накхарана станет его проклятием.

— Какой ужасный долг! — пробормотала Аюна, осмыслив слова сестры.

— Вот-вот. И твой Ширам при этом наверняка присутствовал. Спроси-ка его при встрече, каков наиболее достойный удел для вдовы накха?

— Но я-то буду не первой женой! Ты сама сказала, что их шесть!

— Зато ты будешь самой знатной — а значит, самой главной. Так что подумай об этом, когда тебе в следующий раз подадут жареное мясо…

— Какая ты злая! — с досадой воскликнула царевна.

— Наоборот, я пытаюсь открыть тебе глаза, — проворковала Джаяли.

С мгновение Аюна испытывала горячее желание запустить в сестру расшитой подушкой, но удержалась.

— Открыть глаза на то, что мой суженый — накх? Я знаю это и без тебя! — запальчиво отозвалась она. — А еще я знаю, что он прославленный воин!

— Это хорошо, — снисходительно кивнула старшая дочь государя. — Умелый и преданный маханвир отцу не помешает.

— А что касается их диких обычаев, — даже если твои слова и правда, отец не дозволит ничего подобного, — сердито продолжала царевна. — Уверена, что отец оставит Ширама при дворе здесь, в Лазурном дворце, а значит я просто перееду в другие, еще более роскошные покои…

— Все-то ты продумала.

— Это отец, — скромно сказала Аюна. — Перед обручением он призвал меня и поделился со мной своими намерениями. Я горжусь его доверием. Если ему нужны накхи — они у него будут.

Сестра поглядела на девушку пристальным, изучающим взглядом, припоминая свой обстоятельный разговор с мужем, перед тем как пойти во дворец.

— Кто знает, как пойдет дело, — протянула она. — Накхи последнее время обнаруживаются где угодно — на высших должностях, при дворе, а скоро даже и в спальне дочери государя. Не придется ли нам всем скоро темнить кожу и подводить глаза зеленым? Брр! — Красавица с удовольствием поглядела на свое отражение в серебряной чаше. — А ты слышала эти уличные проповеди, что из-за их колдовства море затапливает северные уделы?

— Ерунда! Разве Исварха ежегодно не побеждает Первородного Змея в день солнцеворота?

— Кстати, о змеях… Про отца твоего суженого, Гауранга, рассказывают жуткие вещи, — понизив голос, продолжала Джаяли. — Дескать, в Ратхане он устроил многотысячное жертвоприношение Первородному Змею…

— Ты точно наслушалась уличных проповедников! — рассердившись не на шутку, резко оборвала ее Аюна. — Неужели ты полагаешь, что наш божественный отец выжил из ума и не ведает, что творит?

— Кто я, чтобы усомниться в его мудрости! — замахала руками Джаяли. — Ты права, милая, это просто сплетни. А может, мне просто не очень нравятся их мужчины. Уж очень они неказисты. Впрочем, твой жених на церемонии надевания браслетов выглядел неплохо. Если бы он был повыше хотя бы на полголовы и не такой смуглый…

— …то он был бы арием, сестрица, — со смехом ответила Аюна.

Несколько мгновений они молчали. Царевна злилась на старшую сестру, отгоняя от себя навязчивые видения накхского погребального костра. Джаяли смотрела на нее загадочным взглядом, не спеша делиться потаенными мыслями. Она и так сказала достаточно.

Что ж, если Аюна не желает слышать, ей же хуже…

— А что это у тебя? — спросила Джаяли, заметив вдруг длинный потрепанный свиток, покрытый пестрыми рисунками и записями. Свиток лежал на каменном полу, развернутый вдоль окон от стены до стены.

— Это? Заметки о путешествии в полуденные страны, — оживленно заговорила царевна, радуясь, что сестра решила сменить неприятную тему. — Мне дал их почитать дядя Тулум.

Аюна любила дядю-жреца — он часто приносил ей что-нибудь занимательное из истории или древних героических легенд, порой подолгу беседовал о божественном и человеческом и вообще относился к царевне и ее младшему брату Аюру куда внимательнее и сердечнее, чем родной государь-отец.

— Ты знаешь, Джаяли, что совсем недавно из дальних стран вернулись отправленные дядей люди, которые искали сказочную прародину ариев, что, по легендам, погибла в великой битве Исвархи с Первородным Змеем? Они ушли на юг два года назад. Многие тогда подсмеивались над дядюшкой, называя его мечтателем и упрекая, что он впустую тратит деньги из казны. Но он оплатил поход из собственных средств, а во главе поставил своего человека — Аоранга…

— Что такое этот Аоранг? — спросила Джаяли. — Я слыхала о нем. Какой-то удивительный дикарь, натасканный дядей?

— Воспитанный им, — поправила Аюна. — Вообрази — он из мохначей, самого дикого из подвластных нам племен. Дядя как-то рассказывал, что он обладает колдовским даром.

— Каким?

— Даром исцеления. Он лечит прикосновением, чует запах болезни, как звери, и еще много всего…

— Надо же! — недоверчиво заметила сестра. — И он умеет говорить на человеческом языке? Погоди, погоди! Мохначи — это же погонщики мамонтов? О боги! Они же почти звери! Так это существо ходит в шкурах и ужасно воняет?

— Сейчас ты сама все узнаешь.

— Да ты что?! — ужаснулась Джаяли.

Аюна весело посмотрела на нее.

— Да, я его жду. Он скоро придет за свитком и расскажет о походе сам. Может, останешься?

— Вот еще! — фыркнула Джаяли, вставая из-за стола. Служанки тут же подскочили, обувая ее в остроносые туфли и бережно укутывая в драгоценное покрывало. — Нисколько не любопытно слушать рычание и мычание косматого полузверя…

Женщина с беспокойством взглянула на младшую сестру:

— Он не опасен?

— Неужели дядя подверг бы меня опасности, присылая злобного дикаря?

— Ну-ну. Говорят, мохначи настолько сильны, что способны разорвать человека надвое голыми руками. А еще я слышала, что они подвержены внезапным приступам ярости. Не отпускай служанок да непременно вызови сюда стражу. Удачи!

Сестра неспешно удалилась, расцеловав ее на прощание. Спустя недолгое время после того, как мелодичный перезвон ее украшений затих в коридорах, в покои царевны вошел стражник.

— Госпожа, там пришел… этот… — страж помялся, не зная, как титуловать гостя, — Аоранг! За свитком достопочтенного Тулума!

У Аюны вспыхнули глаза от любопытства. Она села у стола, приняла гордую позу и величественно приказала:

— Позови его сюда! А сами останьтесь снаружи!

Эти слова Аюне подсказала гордость — но сердце ее стучало, как если бы в ее изысканные покои собирались ввести ручного саблезубца (сама царевна их никогда не видела, но, говорили, бывало и такое). Да, этот зверь еще слепым котенком появился и вырос у людей, и даже не то что приручен — он искренне считает их своими родичами. Но пусть саблезубец мурлыкает и ластится, он все же страшный хищник, и не требуется слишком много воображения, чтобы представить, на что он способен…

За раскрытыми дверями послышались тяжелые медленные шаги, и дверной проем застлала огромная тень. Вернее, огромной тень показалась принцессе — скорее она была неестественно широкой. Вошедший был плечист и светловолос, но не как арий; остановившись в дверях, он опустился на одно колено да так и замер, низко наклонив голову. То, что он был не в шкурах, а в человеческой одежде, как и его покорная поза, подбодрило царевну.

— Это ты Аоранг, воспитанник моего дяди?

— Да, солнцеликая, — приглушенным голосом ответил тот, не поднимая головы. — Святейший прислал меня за отчетом о походе в полдневные страны. Осмелюсь спросить, ты уже прочла его?

— Прочитала и желаю говорить с тобой о нем, — ответила царевна, вставая и рассматривая вошедшего. Тот, чуя ее изучающий взгляд, поднял голову и взглянул на нее ясными голубыми глазами. У Аюны отлегло от сердца. В странных и резких чертах мохнача было много непривычного, но ничего ужасного.

— Войди и садись сюда, к столу, Аоранг, — ласково велела она. — Смелее, я же приказываю тебе. Служанки, налейте ему освежающего напитка и принесите сладости. Я хочу услышать рассказ о великом походе — так, как ты видел его своими глазами…

Аоранг сидел на подушках перед низким столом, разделяя свое внимание между царевной и огромной вазой, полной сладких золотистых узелков — лакомства, которое вяжут и варят из смеси меда, топленого масла и сока лучших плодов из полуденных уделов Аратты. Ничего подобного воспитанный при храме молодой мохнач прежде не пробовал, но не хотел этого показать. И несмотря на настойчивые предложения царевны угощаться, взял только один узелок, и то как бы нехотя.

Обычно Аорангу было все равно, что о нем думают или говорят — а говорили всякое, правда по большей части за спиной, — но в глазах Аюны ему не хотелось выглядеть дикарем. Он знал ее ребенком — в том числе помнил и такое, что царевна явно забыла, иначе не говорила бы с ним сейчас как с незнакомцем, — но в его памяти она оставалась чем-то вроде роскошной куклы в золотой парче, с нарисованными глазами… Потом они много лет не встречались — а сейчас словно сам Исварха вдохнул в эту куклу божественный огонь, который сделал ее живой и невыносимо прелестной. Стараясь не таращиться на царевну слишком уж с откровенным восторгом, Аоранг рассказывал о своем походе. О нем он мог говорить без смущения и сколь угодно долго.

— Годится ли южная земля для жизни? Как тебе сказать, солнцеликая, — говорил он звучным, глубоким голосом. — Я давеча так сказал святейшему Тулуму, отдавая ему записки о походе: жить и там можно, но к чему? Там нет просторных, годных для земледелия плодородных равнин — только горы и непроходимые чащи, пропасти, бурные реки и тесные тропы…

— Похоже на земли накхов, — заметила царевна.

— О нет! Накхаран — земля скудная, но дышится там легко. А на юге… Перейдя тяжелыми снежными перевалами через великие горы, мы на радостях попытались спуститься вниз, но далеко не прошли — нас одолела невыносимая жара. Люди буквально захлебывались воздухом, как в бане, одежда намокала и липла к телу… И это в середине зимы! Дожди — внезапные потоки с неба, словно местная богиня после стирки выплескивала с неба кадку, — каждый день, да не по разу! Может быть, если бы дождались лета, было бы посуше, но мы бы не дожили… Лошадки-то наши, хоть и дети южных степей, и те начали болеть, копыта мокли, ноги у них покрывались язвами…

Аоранг почесал голову, покосился на обручальный браслет-змею на руке Аюны и содрогнулся, вспоминая.

— А сколько там змей и насекомых! Шагу не ступить, не устроить ночлег, чтобы этакая ядовитая тварь кого-то не тяпнула…

— Вы встретили там какие-нибудь племена? — спросила царевна.

— Нет, да оно и понятно — какой безумец решит поселиться в таких местах? Только обезьян.

— О, как в сказках? — всплеснула руками девушка. — Вы не привезли одну сюда?

— Ничего хорошего в них нет. Гнусного нрава, грязные существа, сотворенные в насмешку над людьми…

Аоранг нахмурился, кинул в рот еще пару сладостей и вдруг вскинул голову:

— Ты представляешь, какую мы встретили там диковину — лысого мамонта!

Он захохотал так громко и внезапно, что Аюна шарахнулась в сторону.

— Прости, солнцеликая. Вспомнил, как он выглядел. Эти голые, хлопающие на ходу уши, морщинистая задница… Я хохотал на весь лес так, что чуть не лопнул… А саблезубцы их — без клыков, да еще и полосатые. Нет, зубы у них есть, но, когда зверь закрывает пасть, их не видно! Короткозубые саблезубцы и лысые мамонты… Как эти звери там намерены выживать, уму непостижимо. Лично я бы переселился туда, только от смерти спасаясь!

Аоранг покачал головой, пододвинул к себе вазу и задумчиво зачерпнул пятерней горсть узелков, но вовремя опомнился и высыпал их обратно.

Аюна не заметила его оплошности, — подперев подбородок ладонью, она увлеченно слушала. Дикарь превзошел все ее ожидания. Он в самом деле оказался нестрашным, совсем не вонял, а кроме того, интересно рассказывал. Вопреки ехидным словам сестры, он вовсе не рычал и не мычал, а изъяснялся на высоком наречии получше иных ариев. Аюна поймала себя на том, что его просто приятно слушать. А безупречный столичный выговор мохнача, несомненно, заслуга ее дяди-жреца.

Да и сам Аоранг был вовсе не так уж уродлив. Хотя, конечно, наружность его была своеобразна. Видимо подражая ариям, он ходил не скрючившись и свесив руки до колен, как погонщики мамонтов, а держал спину очень прямо. Из-за этого его невероятно широкие плечи, которые у мохначей всегда были словно поникшими под собственной тяжестью, казались еще шире. Взлохмаченные рыжевато-русые волосы копной падали на плечи, топорщась, как сухая трава. Обветренное веснушчатое лицо его было словно вырублено из камня. Крупные, резкие черты, глубоко сидящие голубые глаза и низкий скошенный лоб говорили о крови первых людей, не знающей счету лет древности.

Аюна попыталась вспомнить, что о нем знает. Почему-то ей казалось, что она видела молодого мохнача и раньше. Подумав, она решила, что в этом нет ничего странного — наверняка она в детстве не раз встречала его во время церемоний в столичном храме Солнца. Неведомо за какие заслуги дикарь с детства рос при верховном жреце Тулуме, величая его своим учителем, священным наставником и чуть ли не названым отцом. Но по закону у него не было вообще никакого титула. Он не был ни царевичем, ни жрецом, ни слугой, и даже рабом не считался. Он был просто Аоранг.

— Что ты все смотришь на меня, солнцеликая? — закончив рассказ и немного помолчав, с тревогой спросил воспитанник Тулума. — Я чем-то оскорбляю твой взор?

— Напротив, ты выглядишь совсем не так, как я ожидала, — откровенно сказала Аюна.

— Правда? И в чем же отличия?

— Ты одет…

— О да, царевна, — с добродушной усмешкой ответил он, — голый мохнач — это зрелище, которое вынесет не каждый арий…

— Да я не о том, — со смехом отвечала Аюна. — Ты в человеческой одежде. Непривычно видеть мохнача не в шкурах.

Аоранг беспечно пожал плечами:

— Учитель говорил: воспитанный человек одевается сообразно месту. Среди ариев я одеваюсь как арий. А на Ползучих горах хожу в шкурах, как мои сородичи.

— Где? — не поняла царевна.

— Ползучие горы. Так мы называем Змеиный Язык.

— А почему?

— У мохначей есть поверье, что эти горы когда-то были живыми существами и ползали. Они сами приползли туда, где пребывают сейчас. А кое-кто считает, что они продолжают ползти. Понемногу, на ладонь в год…

Аюна покачала головой.

— Ты так много знаешь о своем народе. Откуда? Ты ведь, кажется, с детства рос при храме?

Аоранг задумчиво переставил себе на колени изрядно опустошенную вазу со сладостями.

— Это долгая история. Расскажу, если пожелаешь.

— Желаю, — ответила царевна, покосившись на вазу, но ничего не сказав.

— Двадцать с лишним лет назад святейший Тулум устраивал один из своих первых походов на Змеиный Язык. Они продвигались на север вдоль одной из главных рек — как известно, все реки там текут к югу, — и вот однажды его люди увидели в снегу сани. Брошенные сани, без упряжки, и рядом никого. А в санях сидел ребенок лет пяти, и его уже заносило снегом. При виде чужаков, вышедших из метели, он ничуть не испугался, а вскочил и протянул к ним озябшие руки…

— Тебя бросили! — ахнула Аюна.

— Арии забрали меня с собой, накормили и согрели. Позднее Тулум осмотрел меня и счел весьма необычным, — продолжал Аоранг. — Я был светловолосым, а таких среди мохначей очень немного. Святейший решил, что ребенка отдали богам из-за его непохожести на других. У диких племен такое случается сплошь и рядом…

— А дальше что было?

— Что же дальше? Святейший Тулум привез меня в столицу, поселил при храме, обучил речи и обычаям ариев. А когда я подрос — всем наукам, какие следует знать жрецу истинного бога. С тех пор я живу здесь, и Аратта стала моим домом.

— Но неужели ты никогда не хотел вернуться к сородичам?

Мохнач вздохнул:

— Когда я стал подростком, мной овладело желание найти свое племя. Я хотел взглянуть в глаза тем, кто обрек ребенка на смерть…

Уголки губ Аоранга резко дернулись вниз. Аюна даже вздрогнула от того, как на миг преобразилось, став звериным и страшным, его добродушное лицо.

— Мне тогда казалось, что это самое важное. Куда важнее всех лет, что я провел при храме…Найти их и спросить, почему от меня решили избавиться! Я попросил Тулума отпустить меня на поиски. Он меня отпустил и даже не пытался отговаривать, хотя лишь Исварха знает, чего ему это стоило, — а я, в своем юношеском себялюбии, даже не подумал тогда об этом!

Аоранг стиснул вазу, запустил туда руку, сгреб горсть узелков и свирепо захрустел ими.

— И как, ты нашел свое племя? — с невольной робостью спросила царевна.

— Да! Я нашел племя, и куда легче, чем ожидал. Мохначи всегда ходят одними тропами, из года в год, следуя за стадами. Сородичи радостно меня приняли. Я прожил с ними полгода, откочевал с ними вдоль хребта Холодной Спины с юга на север и обратно… И вернулся в столицу. Святейший Тулум встретил меня без слова упрека, так ласково, что я обнял его колени и невольно разрыдался. Только тогда я осознал, что он и есть мой истинный отец…

— Радостно приняли? Но почему они бросили тебя умирать в холодной степи? — с гневом спросила Аюна, которая слушала его, затаив дыхание. Она уже забыла, что собиралась просто подивиться на воспитанного дикаря, — перед ней распахнулся целый мир…

Аоранг поставил пустую вазу на стол, виновато посмотрел на царевну и неожиданно улыбнулся. Улыбались его широкие губы, глубоко сидящие глаза и веснушчатые щеки, так что царевна сама невольно улыбнулась в ответ.

— Они меня не бросали!

— Но как же…

— На самом деле меня отнесли в степь для обряда. Я должен был встретить своего мамонта. Шаманы сказали, что там недалеко ходило стадо и один из них был рожден моим побратимом. Я должен был позвать его, а он — ответить. Тогда я, должно быть, решил, что удивительного вида люди, которые вышли из метели, — это духи, которые отведут меня к моему зверю, потому и не испугался…

— Но разве это не опасно? Маленький ребенок — и огромное волосатое чудовище…

— Очень опасно. Даже мохначи делают так не всегда. Но без этого не возникнет та связь на всю жизнь, без которой истинный человек в какой-то мере останется неполноценным…

— Истинный человек?

— Я о мохначах сейчас, царевна. Мохначи называют себя истинными людьми, ибо лишь себя такими и считают. Святейший Тулум говорит, что так рассуждают все дикие племена. Сами они и есть люди, а соседи их — опасная и подозрительная нечисть. Да и арии недалеко ушли от этого, — с усмешкой добавил он.

— Но ведь арии действительно… — Аюна осеклась, пораженная этими совершенно новыми для нее мыслями. — Разве не мы — любимые дети светоносного Господа Исвархи, не избранники его, в отличие от прочих подвластных нам племен?

— А ты полагаешь, что жителям Ползучих гор есть дело до Исвархи?

— Что за нелепости ты говоришь, Аоранг! Перестань, это слова мятежника!

— Как прикажешь, солнцеликая, — склонил лохматую голову воспитанник жрецов.

Аюна помолчала, борясь с досадой и невольным гневом. Как он мог сказать подобные крамольные слова об ариях? Кем себя вообразил?!

«Ладно, какой спрос с мохнача?» — милостиво решила она и спросила:

— А почему ты не остался со своим племенем?

— Зачем? Я рад, что знаю теперь своих предков. Но у меня уже есть семья. Святейший Тулум — мой воспитатель и драгоценный наставник — стал мне больше чем отцом, — с глубоким почтением произнес Аоранг. — Во всем свете я люблю его больше всех. И где бы, скажи, я получил столько знаний, столько божественной мудрости? Мохначам тоже кое-что ведомо, куда больше, чем высокомерно полагают арии, — но во многом они как дети. Их сознание не пробудилось, они любят сказки и не понимают науку. Они смотрят на звезды, а видят глаза своих предков.

— А что ты видишь, когда смотришь на звезды? — спросила царевна, недоверчиво улыбаясь.

Аоранг задумался. Потом устремил на нее взгляд, и глаза его вспыхнули под густыми бровями, словно в темных пещерах зажглись голубые огни.

— Знаешь ли ты, что такое фраваши? — спросил он.

— Добрые духи?

— Нет, не совсем. Это мирской взгляд. Божественная Ясна-Веда говорит нам, — начал он с детской серьезностью, — что есть чистые предвечные души, созданные Исвархой в тех высших сферах бытия, которых не достигает никакое зло. Часто они невидимо сопровождают праведников, давая им советы и ограждая от дивов. А порой они воплощаются в нашем мире и незримо горят в людском обличье. Такие рожденные во плоти фраваши невообразимо прекрасны, и ни одна истинно зрячая душа не может остаться к ним равнодушной…

Говоря это, Аоранг смотрел на царевну, не отрывая взгляда, так что у Аюны понемногу запылали щеки и снова заколотилось сердце. Она даже слегка испугалась. «Что творится со мной? Он так смотрит на меня, рассуждая о предвечных душах, будто говорит обо мне…»

Они беседовали еще долго — куда дольше, чем предписывали приличия. Небосвод усыпали звезды, один за другим гасли светильники. Служанки зевали за рукоделием в углах… Наконец царевна спохватилась.

— Уходи, Аоранг, — сказала она, вставая. — Я была рада беседовать с тобой. Право, мне сейчас кажется, будто я вообще беседовала по-настоящему впервые в жизни. Ты воистину необычный человек, я совсем не ожидала… Ладно, не важно. Это было… — Аюна попыталась найти слово, но так и не нашла того, которое передало бы весь сияющий хаос ее впечатлений, и закончила неловко: — Хорошо.

Аоранг встал, сразу стал огромным и неуместным в ее утонченно-роскошных покоях, посмотрел на нее с робкой мольбой.

— Я могу прийти еще, солнцеликая?

Царевна удивленно посмотрела на него. Но не успела возмутиться дерзкой просьбе, как, сама того не ожидая, ответила:

— Приходи завтра.

Назад: Глава 4 Дядькин пригорок

Дальше: Глава 13 Испытать себя

Глава 9 «Смотри и слушай»

Глава 10 Игры храбрецов

Глава 11 Священный поединок

Глава 12 Змеи на запястье