Пионер

Село Герасимовка затеряно среди лесов и болот Свердловской области. От соседних деревень отличается тем, что к нему ведет отличная асфальтовая дорога.

Обычно она пустынна, редко-редко протащится рейсовый автобус или пройдет старый, разболтанный «ЗИЛ».

Но сегодня на герасимовской «трассе» воцарилось необычное оживление. Ранним утром, когда солнце еще не вылезло из-за горизонта, из тумана донесся гул моторов. Сначала показалась милицейская машина с мигалкой, затем из белого марева вынырнули два черных обтекаемых автомобиля из тех, на которых обычно перемещается большое начальство.

Увидев их, шагавший по обочине Иван Степаныч Охлобыстин, проживший в Герасимовке всю жизнь, с самого рождения в сороковом году, выпучил глаза и открыл рот.

За черными машинами появились темно-зеленые армейские грузовики, а потом с рыком, достойным доисторического ящера, показался громадный экскаватор. А замкнула колонну еще одна милицейская машина.

Первая тем временем свернула прочь от поселка, на ведущую в лес дорогу.

Иван Степанович выпучил глаза еще больше и побежал в сторону жилых домов – сообщить новость.

Чужаки отправились туда, где находилась единственная достопримечательность Герасимовки, да и всего Тавдинского района. И как подумал Охлобыстин – вряд ли для того, чтобы просто поглядеть.

Уходившая в лес дорога закончилась на небольшом пятачке, окруженном березами и соснами. В его центре стояла черная металлическая оградка, а внутри нее – обелиск из серого камня со звездой наверху. К нему была прикреплена табличка с надписью: «Здесь 6 сентября 1932 года был убит пионер Павел Морозов и его брат Федор».

Машины остановились, из кабины переднего грузовика выбрался офицер. Рявкнул что-то, и из кузовов горохом посыпались солдаты. Разбежались, окружив ограду плотным кольцом.

И только после этого открылась дверца одного из черных автомобилей. Из него вышел невысокий мужчина с шеей борца, короткой стрижкой и глубоко посаженными глазами.

Проведя ладонью по макушке, он кашлянул и направился ко второму автомобилю.

Майор Сечкин, сотрудник управления ФСБ по Курганской области, чувствовал себя не в своей тарелке. До сегодняшнего дня он жил в полной уверенности, что Контора занимается понятными (естественно, только посвященным), но при этом рациональными делами.

События последних суток эту уверенность поколебали.

Вчера вечером майора вызвали к начальству, и то огорошило его целым залпом странных приказов. Встретить человека из Москвы, сопроводить, оказать помощь, а еще наладить сотрудничество с армейской частью триста три дробь семь, стоящей в Тавде, и добыть мощный бульдозер…

Сечкин ответил «есть» и отправился выполнять.

Гость из Москвы прибыл ночью, на чартерном самолете. Имени и звания он не сообщил, и Сечкин про себя прозвал его Старшим. Из аэропорта они отправились в город, а потом – сюда, в глухомань, и тут майор окончательно перестал что-либо понимать.

– Вот и наша цель, – сказал Старший, выбираясь из машины.

Был он гладко выбрит и обладал совершенно непримечательной внешностью, как любой хороший сотрудник органов. На носу красовались изящные очки в золотой оправе, залысины поднимались до макушки.

– Так точно, – ответил Сечкин.

Роль тупого служаки он не очень любил, но иногда уходил в нее, будто улитка в раковину. Случалось это, когда майор ощущал себя пешкой в чужой игре.

– Вот он, памятник. – Старший почесал щеку и криво улыбнулся. – Знаешь, кому он поставлен?

– Никак нет.

– Павлу Морозову. Пионеру, предателю, мифу.

– Так он вроде бы не был пионером, – осмелился заметить Сечкин. – Я в книжке читал… Его родственников наши коллеги подставили, чтобы… ну, создать героя для СССР. Так вроде бы.

Старший улыбнулся еще раз, глаза его остались холодными.

– Ты читал Дружникова, майор? – сказал он. – Ты меня удивил. Может быть, ты еще и смотрел фильм Эйзенштейна «Бежин луг»?

– Никак нет… нет, – неуверенно проговорил майор.

– И неудивительно. Все материалы по фильму были уничтожены в тридцать седьмом. Режиссер попытался создать собственный, отличный от официального, миф, ну а такого ему позволить не могли. Насчет провокации наших коллег – глупость это. Дружников – бывший диссидент, ему всюду, даже в сортире, мерещилась «кровавая гэбня». Попытался разрушить советский миф, но только создал другой.

– А в чем же правда? – спросил Сечкин, погладив себя по макушке.

Он нервничал и никак не мог понять причину этого.

– Кто его знает? – Старший снял очки, вынул из кармана платок и принялся протирать стекла. – Доноса на самом деле не было. Трофима, отца Павла, посадили из-за липовых справок, которые он выдавал бандитам из группы братьев Пуртовых. Справки эти, подтверждавшие, что они мирные крестьяне, находили на местах стоянок банды. А писал их, скорее всего, сам Павлик, поскольку отец был неграмотен. А за что его убили… Из-за земли, из мести или ненависти к советской власти… Это на самом деле неважно. Поскольку мы сейчас сотрем с лица земли память о Павке Морозове.

Сечкин сглотнул, на миг показалось, что среди стволов мелькнула мальчишеская фигурка с красным галстуком на шее. Несмотря на утреннюю прохладу и туман, майору стало жарко.

– Хм, ну да, – сказал он.

Затевать такую операцию, чтобы снести один-единственный, никому не нужный памятник?

Сечкин рос в те времена, когда Павлик Морозов считался героем, когда в его честь называли пионерские дружины, колхозы и даже корабли. От пионерских и комсомольских времен в душе офицера ФСБ мало что осталось, но сейчас там шевельнулось подозрение, что они совершают нечто кощунственное…

Словно посягают на действующий храм.

– Ссышь, майор? – поинтересовался Старший. – Поверь, это нужно сделать. Ты знаешь, например, для чего используют вот эти штуки?

Он подошел к оградке и вытащил из одного из столбиков закрывавшую его пятиконечную звезду.

– Э… нет. – Сечкин сам не заметил, как вывалился из образа тупого служаки. – Не знаю я ничего.

– Сюда дети из Герасимовки суют записки. С просьбами к Павлику Морозову. Помочь сдать экзамен, еще что-то, – в голосе Старшего прорезалась ненависть. – Он стал чем-то вроде местночтимого святого. А нужны ли России такие святые? Нужно ли их тащить в век нанотехнологий и демократии? Нет, не нужно. Мы обязаны очиститься от груза мифов, чтобы вступить в рациональное будущее… Командуй бульдозеристу, майор.

Из леса донесся крик, показалась бегущая женщина в платье и растрепавшемся платке.

– Это еще кто? – спросил Сечкин.

– Директриса музея Павлика Морозова. Не стоит обращать на нее внимание. Командуй, майор.

Сечкин вздохнул полной грудью и махнул рукой. Бульдозер взревел, выбросил облако черного дыма. Женщина закричала громче, подскочила к оцеплению, попыталась проникнуть внутрь. Двое солдат остановили ее, а потом и вовсе оттолкнули, без грубости, но довольно сильно.

Женщина упала в траву.

Бульдозер пополз вперед, тарахтя и взрывая землю гусеницами. Нож его высек из ограды необычайно мощный сноп искр. Раздался скрежет, и черные столбики принялись сгибаться.

Зазвенела связывавшая их цепочка.

Порвалась одна, вторая, и бульдозер с победным ревом въехал на огороженную площадку. На мгновение приостановился, а затем рывком снес сам монумент. Полетели осколки серого камня.

Крик женщины перешел в плач, в вой самки, потерявшей детеныша.

Бульдозер катался туда-сюда, утюжил площадку, под гусеницами скрежетало и хрустело. Сечкин смотрел на это, и сердце у него ныло, точно дуплистый зуб. Терзало осознание того, что сегодня он совершил нечто настолько гадкое, чего не совершал ни разу за четверть века в органах.

Майор пытался гнать мысли об этом прочь, но получалось у него с трудом.

– Отлично, – проговорил Старший, когда на месте памятника осталась ровная площадка, заваленная строительным мусором. – Пусть солдаты соберут обломки в машины. Ну а я пока доложу.

Он вынул из кармана маленький черный сотовый телефон, приложил к уху.

Сечкин глянул на Старшего, подумал, что тому очень пошли бы маленькие рожки над ушами. Тяжело вздохнул и решил, что сегодня напьется до пьяных соплей, до визга и блевотины…

И плевать на протесты жены.

За пределами оцепления продолжала тихо плакать женщина.