Новый допинг

Сейчас я прохожу последний отрезок своего путешествия от идеального к настоящему – и он связан уже с его изложением на бумаге. На днях я говорила со своим издателем – я стояла на веранде и шевелила упавшую листву босыми ногами; она же находилась в Северной Каролине, и я представляла ее сидящей в своем уютном офисе, уставленном книжными шкафами (никогда там не была но надеюсь, что он выглядит именно так). Я сказала ей, что с трудом заканчиваю книгу, как это испокон веку говорят все авторы своим издателям. Но на этот раз у меня все было совсем по-другому, не так, как с предыдущими книгами.

Каждая предыдущая подготовка к публикации подразумевала все нарастающую тревогу, рождающую во мне новую паническую энергию, вовлекавшую меня в приступы маниакальной работы и такого же маниакального беспокойства. Когда от меня требовалась еще одна глава, я буквально лезла из кожи вон, исписывала кучу страниц, использовала разные оригинальные приемы пять раз в одной фразе и засиживалась допоздна. Каждый раз писала отчаянное письмо друзьям, где просила у них помощи, не разрешала себе заниматься ничем посторонним и отменяла все прочие дела.

Но на этот раз все было совсем по-другому: мои усилия были направлены не на борьбу с собственной тревогой и страхом. Вместо этого я искала в себе энергию, необходимую для завершения книги, ведь обычно моим допингом являлись все те же страхи и тревога. А перестав использовать их для подпитки своей жизни, я как будто перепрыгнула с тонущего плота на крепкую и надежную яхту: стала спокойной и рассудительной. Мне нравится это состояние. Я мечтала об этом долгие годы. Я наслаждаюсь покоем и гармонией, которые обрела во время этого путешествия к настоящему… но все же раньше эти ужасные приступы паники очень помогали мне доводить мои книги до конца.

Я рассказала своей издательнице, что этот путь от хаоса к покою по-настоящему изменил мою жизнь… но неожиданной сложностью оказалось то, что я стала по-другому относиться к своей работе писателя. Я познала на собственной шкуре, что жизненные успехи могут приносить не только радость, но и страдания, и это новообретенное знание заставляло меня готовить ужины, больше общаться с детьми, читать любимые книги и не сильно беспокоиться о том, что подумают об этом окружающие. Я наконец обрела свободу, но мне казалось, что как автор я зашла в тупик.

Я пребывала в сомнениях относительно своей карьеры, которую так долго выстраивала: ведь пламя, постоянно горевшее во мне, требовавшее быть услышанной, заявить о своем мнении, найти какие-то важные слова, погасло и превратилось во всепоглощающую тишину. Я больше не боялась за свою репутацию, не нуждалась в уважении окружающих или одобрении за удачно выполненную работу. Но что мне оставалось делать? Я еще должна была о чем-то написать? Или мне следовало выключить ноутбук и прекратить это бесконечное разглагольствование, идущее от моего постоянного желания говорить о чем угодно?

Другими словами: что должно давать энергию для нашей работы, если мы уже не стремимся к конкретным результатам?

Последние страницы этой книги давались мне с трудом, и это по-настоящему пугало меня. За окном была зима, и у меня не было никакого настроения заканчивать мой труд. Я целыми днями читала взахлеб, готовила любимую курицу и мексиканские лепешки, гладила белье и гуляла в свое удовольствие. Я рано ложилась спать, прочитав очередную главу художественного романа, смотрела старые фильмы с детьми и приглашала друзей на ужины, угощая их блюдами из зимних продуктов: стейками, картофелем с розмарином и чесноком и красным вином.

На моем столе громоздилась кипа бумаг, а сверху лежала одинокая шариковая ручка. Я несколько дней не проверяла свою электронную почту. Честно говоря, все это было не похоже на меня. Я не самый торопливый человек на свете и (как большинство писателей) я пишу урывками. Но сейчас со мной происходило нечто совершенно новое – фактически я отказывалась от регулярного сочинительства.

Мое книжное ремесло всегда было для меня тяжелым трудом – оно нравилось мне, и вместе с тем я старалась избегать его; кроме того, я боялась, что не уложусь в заданные сроки. Большинство писателей, которых я знаю, тоже сильно нервничают из-за этого. Лично я была такой всегда. И сочинительство всегда было глубоко связано с моей сущностью – многие мои друзья являлись одновременно писателями и филологами, книжными червями и настоящими занудами. Мы были такие все. Нам нравилось наше писательское братство, запах старых книг и т. д.

Несколько дней назад к нам на ужин зашел один приятель вместе со своей дочерью-студенткой, писавшей диплом по Фланнери О’Коннор. Мне было приятно побеседовать с ней о сюжете и стиле. Я сама писала свой диплом по Эдит Уортон и Генри Джеймсу, и если вы попросите меня порекомендовать вам какие-то книги, то держитесь: я назову их вам штук двенадцать, а то и пятнадцать.

Моя любовь к книгам выдержала испытание временем и даже стала сильнее. Мое восхищение хорошо составленной фразой или удачно найденным словом только растет, а моя страсть к сюжетам, характеристикам и разоблачениям, особенно в мемуарах, превратилась в настоящую манию.

Моя любовь к книгам никуда не делась, но мое желание сочинять заметно ослабло… и мне иногда кажется, что это произошло из-за того, что сочинительство для меня стало – а может быть, и было раньше, – способом что-то доказать окружающим, заявить о себе, передать свою глубокую значимость.

Разумеется, так оно и есть: зачем бы мне тогда было писать четыре книги в течение десяти лет, если я не собиралась никому ничего доказывать? В школе я не была отличницей по английскому. Я знаю, что никто из членов моей семьи не горел желанием сделать из меня писателя. Я была всего лишь дочерью пастора, которая вышла за симпатичного священника и работала на еще одного известного духовного лидера: первые десять лет своей карьеры я говорила от лица этих трех мудрых и харизматичных людей. Я стала экспертом в поддержке и защите их точек зрения, и я спрашивала себя в глубине души, существует ли на свете такое место – пусть небольшое и неизвестное – где я могла бы высказываться от своего собственного лица. Я была точно уверена, что такого места нет.

Как-то пару лет назад мы сидели с друзьями у камина, и кто-то спросил меня: «Как ты думаешь, если бы у тебя была возможность встретить саму себя десять лет назад, что бы ты посоветовала ей?»

Я ответила: «Я бы сказала ей, что сейчас это трудно представить, но она не должна просто передавать окружающим слова своего отца, своего пастора и своего мужа. Ее обязанности не могут заключаться только в облегчении их работы. У нее имеется свой собственный голос, который тоже необходимо использовать».

Не знаю, стала бы я прислушиваться к такому совету десять лет назад. Но что есть, то есть – обнаружение и использование этого голоса принесло мне огромную радость. Я счастлива оттого, что являюсь писателем, работаю со словами, идеями и предложениями и могу рассказывать правду о мире, как я вижу его.

Но то, что раньше было страстным желанием выразить мои самые тайные, серьезные и глубокие мысли, превратилось во что-то иное. Мои цели как писателя претерпели некоторые изменения.

И если теперь мне не нужно было делиться своими переживаниями, то зачем мне было вообще что-то писать? Если я просыпалась утром и проживала каждый день с глубоким осознанием того, что меня любят такой, какая я есть, и эта любовь являлась единственным настоящим мерилом счастья и успеха, то я понемногу забрасывала свое сочинительство, а мой ноутбук начинал потихоньку покрываться пылью. Ведь вместо работы над своей рукописью я устраивалась на диване с чужой и любимой книгой, наслаждаясь заслуженным расслаблением.

Почему так происходило? Потому что сочинительство стало моим признанием в любви, моим способом рассказать историю, которая изменила мою жизнь.

Сейчас именно любовь наполняет меня энергией. Она всегда при мне, более того, она менее горюча и опасна, чем традиционное топливо. Тем не менее она горит в моем сердце и дарит такое тепло, что мне совсем не хочется возвращаться к старым источникам энергии. Теперь я более серьезно отношусь к написанным мною словам, а сам процесс сочинительства становится более упорядоченным и менее нервозным, и мне кажется, что так гораздо лучше.