Даже с высокой дюны невысокие, скрытые деревьями мачты кораблей куршей едва проглядывали. Зато дым от кострищ взвивался густыми черными столбами. Второй день продолжалось оплакивание. К погибшим во время битвы добавлялись не превозмогшие тяжелых ранений. В последней пляске клубами пепла мертвые кружили над живыми.

– Они могли взять Ригу. Но ушли. Что мы им скажем?

Имаутс махнул рукой в сторону кострищ куршей, и Уго, не отрывая глаз от правого берега Вены, пожал плечами.

– Им сейчас не до нас. Они даже не знают, где мы.

– На том берегу не жгут костры.

– Не жгут.

– Ливы из сожженной деревни не могли уйти. Они сражались против куршей. Вместе с германцами, – сказал Имаутс.

– Сражались, – согласился Уго.

– Они изменили нашим обычаям. И встанут против нас.

– Они тоже не знают, что мы здесь, – напомнил Уго и тяжело вздохнул. До Большого совета, назначеного на полдень завтрашнего дня, надо было поговорить с воинами Мергеры. Еще не было случая, чтобы они не поддержали своего старейшину. Но что он им скажет? Что может он сказать сейчас старому другу? Самому себе? Не мог Каупо в разговоре с Иво упомянуть о Салме случайно. Он что-то знал и словно послал предупреждение о ловушке…

Уго осторожно тронул мешочек с шахматами. Костяные фигурки были на месте. Они могли начинать сражения, выигрывать и проигрывать, погибать и возрождаться снова. Без крови, без погребальных кострищ, без дружбы и предательства. Кто знает, может быть, такая жизнь ждет каждого, кого заберет Мать ночи. Как воплощенного в пешку четырехпалого сына Имаутса.

– Помнишь, когда мы ходили за невестами в Икскюль? Не всем нравилась наша затея. А нам самим казалось, что старшие думают не так, что все должно быть по-другому.

– Конечно. – Имаутс хорошо знакомым жестом провел пальцами по лбу, будто переправляя мысли в другое русло, и кивнул. – Наверное, все молодые думают так. Но мы привели хороших жен, и они подарили нам хороших детей. Разве не так?

– Так, – подтвердил Уго. – А твоя дочь… Мы никогда не говорили о ней. Ты что-нибудь слышал о ней? У тебя есть от нее внуки?

– Хотел бы я об этом знать.

– А если бы тебе сказали, что муж твоей дочери и отец твоих внуков стоит с войском Каупо на том берегу?

– Каупо предатель и заслуживает смерти.

– Его старший сын в заложниках у германцев. Поэтому он не может пойти против них. Но я спросил не об этом.

– Ты что-то знаешь? Ты для этого позвал меня сюда? Моя дочь и твоя Салме… Скажи мне!

– Это только слухи. Ты мой старый друг, и я ничего не стал бы утаивать от тебя. С тех пор, как появился Лембит, он всегда оказывался рядом, мы с тобой ни разу не могли толком поговорить.

– Мы можем поговорить сейчас. Я не знаю, как сражаться с отцом моих внуков. Ты же об этом спрашиваешь меня, так? Но я должен знать наверняка. Спроси их, им ведомо все.

Он легко подтолкнул мешочек с шахматами, костяные фигурки отозвались глухим стуком, и Имаутс испуганно отдернул руку. Уго пригладил их ладонью, словно успокаивая рассерженных божков, и поднялся на ноги.

– Темнеет. Я спрошу. А ты побудь тут с ним, пока я не пришлю замену из лагеря.

Уго кивнул на посапывающего на противоположном краю площади Зака и начал спускаться с дюны. Сумрак стелился по усталой земле, заглатывал кустарники и ложбинки, задерживался перед взгорками и открытыми местами, но не останавливался, поднимался выше. Верхушки мачт куршских кораблей становились неотличимы от деревьев. Дым кострищ постепенно стихал. На самой дюне было еще светло, можно было разглядеть, как качаются ветки деревьев или кустов на крутом склоне, как скользит между ними тень Уго, скорее уже угадываемая, чем заметная на его пути от дюны к лагерю, как стремительно уходит тень куда-то в сторону… но потом тут же образовывается в другой, противоположной стороне… потом… Что-то было не так.