Лили

5 июня

Дорогой Марсель!

Как дела? Я почти в порядке, если не считать того, что я съела колбасу из оленины, приняв ее за «королевскую колбасу». А все дело в лживой рекламе: когда обман вскрылся, меня чуть не стошнило.

Мы посетили ставкирку в Урнесе, это церковь из «стоячего дерева». Вижу, и ты не понял, что бы это могло означать, отчего мне сразу полегчало. Но, представь, все надо мной потешались, когда я спросила, садится ли дерево, когда устает. Так вот, на всякий случай знай, что эти церкви так называются потому, что при их строительстве используют столбы для крепления стен, нефа и крыши. Видишь, со мной ты много чего узнаешь новенького, то-то же! Короче, посмотрели мы эту церковь, она самая древняя в Норвегии, старше прабабушки, поэтому я обращалась к ней на «вы». Она прекрасно сохранилась для своего возраста, хотя внутри и тесновато, но я быстро оттуда вышла, потому что Ной предпочел ждать меня снаружи.

Мы уселись с ним в траве, смотрели на фьорд и ничего не говорили, да и не требовалось. Я очень люблю Ноя, впрочем, я тебе уже говорила. Не считая моей семьи, это первое живое существо, которое я так сильно полюбила и которое не является животным. Он никогда не врет, он добрый и, на мой взгляд, очень забавный. Как-то раз он издал звуки, которые меня насмешили, я хохотала, и он продолжил, так что я абсолютно уверена, что он делал это специально, чтобы услышать мой смех снова.

Мама не слишком-то много общалась с Жюльеном, а проводила все время с Хлоей, потому что та загрустила. Причину она не называла, но в конце концов не выдержала, потому что боль причиняет больше вреда, когда она внутри, а не снаружи. Итак, она прочла в Фейсбуке, что ее возлюбленный Кевин завел себе новую подружку, только учти – я тебе ничего не говорила. С тех пор она старается об этом не думать, но у нее плохо получается, как я вижу, иначе она не ныла бы все время, что никто ее не любит, что она – полное ничтожество, страшная, тупая и окончит свои дни в одиночестве.

Кроме того, узнав, что наш отец делал с мамой, она окончательно укрепилась во мнении, что все мужчины только на то и способны, что причинять нам зло. Может, мне и не стоило ей сообщать подробности, но ведь годами она твердила, что все произошло по вине мамы, «ах бедный папа», и бла-бла-бла, так что я внесла посильный вклад в установление истины.

По-видимому, мама думала, что я все забыла, так как я была тогда совсем маленькой, но, скажу тебе, увидеть свою маму с окровавленной головой – такое не забывается. С тех пор я не часто встречалась с отцом, но каждый раз, когда это происходило, он пытался понять, помню я о том случае или нет. Ведь он не мог не находить странным, что я не питала к нему той же привязанности, что и Хлоя. Не стоило бы ему думать, что я все забыла, хотя я и кажусь временами придурковатой, но то, что он сделал, даже такие, как я, не забывают.

На обратном пути, после экскурсии в церковь, когда мы плыли на пароходе, Хлоя вдруг заплакала. Тогда я не знала, что делать, и не сделала ничего, но, вернувшись в наш домик на колесах, я полезла под подушку, вытащила тебя, открыла страницу с записью от 1 мая и дала ей прочитать.

Как видишь, Марсель, возможно, за время поездки я не очень-то поднаторела в математике, но в сестринском чувстве – несомненно.

Прими, пожалуйста, мои наилучшие пожелания.

Лили

P.S.: А у меня волосы выросли в левой подмышке.

Хроники Хлои

Лили заставила меня прочитать страницу из своего дневника, но мне далеко не все понятно: она постоянно обращается к какому-то Марселю.

Вот, что она написала 1 мая.

Дорогой Марсель!

Мне нужно поговорить с тобой о моей сестре Хлое. Я тебе о ней уже рассказывала, но сейчас ты узнаешь гораздо больше.

Знаю я сестру, как ты понимаешь, уже довольно долго, почти так же долго, как отца и маму, так что нам приходится выносить друг друга со времен царя Гороха. Наверное, поэтому мы часто ссоримся, но не только поэтому, а еще и потому, что она страшная зануда. Она то рычит, то плачет, то кричит на меня, утром по часу не дает попасть в ванную, принимает меня за дуру и даже не пытается со мной делать хотя бы хорошую мину при плохой игре.

Но, согласись, с таким же успехом я могла бы родиться сестрой серийного убийцы или математички, так что тут грех жаловаться.

У нее полно замечательных качеств, и это помимо внешности.

Она – прекрасная актриса: видел бы ты ее вчера, когда она объявила маме, что беременна, я была в двух шагах от того, чтобы вручить ей Юлия Цезаря.

Она добрая: притворяется, что не видит счетов, которые мама прячет в шкафу (как и я), и всегда приходит проверить, все ли у меня в порядке, прежде чем лечь спать.

Она умна: в прошлом году она выиграла конкурс на лучшее сочинение и всегда приносит из лицея хорошие оценки. Притом она умеет отрыгивать алфавит.

Она щедрая: однажды она дала мне ломтик жареной картошки.

Не знаю, как она устраивается, чтобы всего этого не видеть, потому что я вижу все это лучше, чем ее собственные глаза или волосы. Знаешь, когда мне надоест быть «странной», как обо мне говорят в коллеже, я бы хотела стать такой, как она. Но если ты сейчас мне поддакнешь, ей-богу, мне придется тебя сжечь.

Целую тебя, Марсель.

Лили

P.S.: Матиас передает тебе привет.

Пришлось сфотографировать страницу, потому что я испугалась, что не поверю самой себе, когда буду об этом вспоминать. Лили легла рядом со мной на кровать.

– Вот уж не знала, что ты так обо мне думаешь, – сказала я.

– Я же просила Марселя ничего тебе не рассказывать, вот подлый предатель!

Я улыбнулась. Она больше не заговорила, но приняла месседж.

Страница дневника стала признанием в любви, о которой она не решалась сказать вслух.

Мне вспомнились стихи Луи, наивные, простенькие, порой заимствованные, но обезоруживающе искренние. Анонимные письма, на которые не ждали ответа.

Девятилетний мальчик и двенадцатилетняя девочка только что преподали мне урок. Оказалось, что меня можно любить, не рассчитывая на взаимность.