Единственным авторитетным источником для данного сюжета является «Одиссея», однако у Гомера отсутствует разговор Афины с Посейдоном, в котором морской бог обещает потопить греческие корабли, поэтому означенную сцену я беру из «Троянок» Еврипида. В отличие от «Илиады», «Одиссея» интересна, помимо прочего, замечательными бытовыми подробностями, такими, какие, например, представлены в истории Навсикаи или в эпизоде визита Телемаха к Менелаю. Они искусно вплетены в повествование, придавая ему живую достоверность, но нисколько при этом не замедляя действия и не отвлекая читателя от основной темы.

Когда греческий флот отчаливал от берегов павшей Трои, никто еще не ведал, что многим из победителей уготованы испытания не менее тяжкие, чем выпавшие по их милости троянцам. Прежде Афина и Посейдон были главными союзниками греков среди небожителей, но с падением Трои все переменилось, и греки получили в их лице заклятых врагов. Войдя в город, завоеватели в своем упоении победой забыли воздать должное богам, и теперь, на обратном пути домой, неблагодарных ждала жестокая расплата.

Одна из дочерей Приама, Кассандра, была пророчицей. Аполлон, полюбив царевну, наделил ее даром предсказания. Но она отвергла его любовь, и он решил жестоко отомстить. Лишить Кассандру способности провидеть будущее он не мог (так повелось, что дар, однажды ниспосланный богами, уже нельзя отозвать назад), зато сделал так, чтобы вещим словам царевны отныне никто не верил. Раз за разом она предсказывала троянцам, что с ними произойдет, но ее не слушали. Когда Кассандра заявила, что в деревянном коне скрываются греки, от нее только отмахнулись. Такова была ее горькая участь — знать о надвигающейся беде и не иметь ни малейшей возможности ее предотвратить. Пока греки громили город, Кассандра пряталась в храме Афины, обнимая изваяние богини в надежде на ее защиту. Греки нашли царевну и не пощадили. Аякс — разумеется, не тот великий герой, который претендовал вместе с Одиссеем на доспехи Ахилла и к этому времени был уже мертв, а его менее доблестный тезка — оторвал Кассандру от алтаря и выволок из святилища. Никто из греков не воспротивился такому святотатству. Афина, разгневавшись не на шутку, отправилась к Посейдону и рассказала, как поглумились над ней греки. «…Возврат хотела б я ахейцев сделать горьким. / <…> Едва домой из Трои корабли / Направятся <…> испепелю их… / Ты ж, бог, заставь Эгейские пути / Греметь от треволнений и в пучину / Открой водовороты да наполни / Их трупами земли Евбейской: пусть / Научатся мои чертоги чтить, / Да и других бессмертных не порочить», — попросила она.

Посейдон согласился. Теперь, когда от Трои остались лишь груды пепла, можно было обратить ярость на других. В светопреставлении, настигшем греков после отплытия от троянского берега, Агамемнон растерял почти все свои корабли, Менелая бурей отнесло в Египет, а главный обидчик Афины, святотатец Аякс, утонул. В разгар бури его корабль разбился и пошел ко дну, но Аяксу тогда удалось доплыть до берега. И он бы спасся, если бы не крикнул в запале, что морю не дано его потопить. Такую заносчивость боги не прощают никогда. Посейдон отколол кусок щербатой скалы, за которую цеплялся нечестивец. Аякс рухнул в воду, и его навечно поглотила пучина.

Одиссей не погиб, но если на его долю пришлось меньше злоключений, чем выпало остальным грекам, то длились они гораздо дольше. Десять лет после победы над троянцами пришлось ему скитаться, прежде чем он добрался до дома. Сын, которого Одиссей оставил младенцем, ко времени возвращения отца превратился в юношу, ведь с того дня, как царь отправился воевать в Трою, минуло двадцать лет.

На его родной Итаке дела шли хуже некуда. Все считали царя давно погибшим, кроме его жены Пенелопы и сына Телемаха. Да и они тоже почти отчаялись, но все-таки не до конца, тогда как остальные записали Пенелопу во вдовы и уговаривали ее искать себе нового мужа. Со всех окрестных островов и, безусловно, с самой Итаки во дворец стеклись женихи, рассчитывая добиться руки Пенелопы. Она же отвергала всех, лелея надежду, пусть и совсем слабую, на возвращение Одиссея. Толпа ухажеров была ей, как и Телемаху, попросту ненавистна, и не без оснований. Эти алчные грубияны и наглецы дни напролет просиживали в большом зале дворца, уничтожая запасы Одиссеевых кладовых, забивая на мясо его быков, овец и свиней, осушая бочки вина, сжигая без счета дрова в очагах и помыкая его слугами. Женихи заявили, что не уйдут до тех пор, пока Пенелопа не выберет одного из них себе в мужья. С Телемахом они обращались снисходительно, как с малым ребенком, которого не стоит принимать всерьез. Терпеть это матери и сыну становилось все труднее, но что им было делать. Два человека, один из которых женщина, никак не могли совладать с целой толпой негодяев.

Поначалу Пенелопа надеялась изнурить женихов напрасным ожиданием. Она сказала, что выйдет замуж только после того, как соткет тонкий, изысканный саван для отца Одиссея, престарелого Лаэрта, на случай если придет его смертный час. Препятствовать этому благому замыслу женихи не посмели и согласились отложить выбор до завершения трудов. Ждать им пришлось бы вечно, поскольку за ночь Пенелопа распускала все, что успевала соткать за день. Однако в конце концов ее разоблачили: кто-то из служанок шепнул женихам, и те застали Пенелопу за уничтожением дневной работы. Надо ли говорить, что после этого они стали вести себя еще более бесцеремонно и управы на них не было никакой. Вот так обстояли дела на Итаке, когда истекал десятый год странствий Одиссея.

За кощунство, проявленное обидчиками Кассандры, Афина ополчилась на всех греков разом, хотя раньше, во времена Троянской войны, благоволила им, особенно Одиссею. Она восторгалась его изворотливым умом, проницательностью, находчивостью и всегда готова была ему содействовать. После падения Трои богиня распространила свой гнев и на него, поэтому Одиссей вместе со всеми был застигнут бурей, которая забросила его корабли настолько далеко, что он так и не смог вернуться на прежний курс и много лет скитался, попадая из одной передряги в другую.

Однако десять лет достаточный срок, чтобы гнев сошел на нет. Боги — все, кроме Посейдона, — постепенно прониклись к Одиссею сочувствием, но больше других его жалела Афина. Преисполнившись прежней симпатии к нему, богиня решила положить конец его злоключениям и помочь вернуться домой. Наконец ей представился удобный случай осуществить задуманное. Однажды, к несказанной радости Афины, на собрании олимпийцев в чертогах Зевса Посейдона не оказалось. Владыка морей отправился на юг, к эфиопам, жившим на дальнем берегу Океана, и ясно было, что пировать с ними он будет долго. Афина немедля поведала остальным о печальной участи Одиссея. В данный момент, сообщила она, царя Итаки, по сути, держит в плену на своем острове нимфа Калипсо, которая любит его и не хочет никуда отпускать. Относится она к Одиссею с теплотой, заботой и не отказывает ему ни в чем, кроме возможности покинуть остров. Но тому свет не мил. Одиссей тоскует по дому, по жене и сыну. Целыми днями сидит он на берегу, тщетно высматривая, не мелькнет ли на горизонте парус, и отчаянно желая увидеть хотя бы дым родного очага.

Олимпийцы, растроганные этим рассказом, решили: Одиссей заслуживает лучшей доли, и Зевс, выражая всеобщий настрой, изрек, что боги должны объединить свои усилия и вместе поспособствовать возвращению героя домой. Если они сплотятся, Посейдон в одиночку не сможет им противостоять. Сам же Зевс обещал отправить к Калипсо Гермеса с повелением снарядить Одиссея в путь. Довольная тем, как все устроилось, Афина покинула Олимп и понеслась на Итаку. Она уже знала, что будет делать.

Телемах вызывал у Афины чрезвычайно теплые чувства не только как сын ее разлюбезного Одиссея, но и как юноша учтивый, благоразумный, рассудительный и надежный. Богиня решила, что ему необходимо совершить небольшое путешествие, пока Одиссей плывет домой. Это будет полезнее, чем молча смотреть, клокоча от бессильной ярости, как женихи разоряют дом, а заодно возвысит его в глазах окружающих, поскольку целью поездки будет сбор вестей об отце. Они увидят, что Телемах добродетельный человек, как оно и есть на самом деле, движимый самыми глубокими сыновьими чувствами. С этим замыслом Афина приняла облик странника-морехода и вошла во дворец. Телемах заметил гостя, ожидающего у порога, и, устыдившись, что тому сразу не оказали должного радушия, поспешил к посетителю с приветствиями, принял копье и усадил на почетное место. Слуги засуетились, окружая незнакомца подобающим царскому дому вниманием, — стали подносить угощение и вино, чтобы у пришельца ни в чем не было недостатка. Постепенно между Телемахом и гостем завязалась беседа. Афина осторожно поинтересовалась, по какому случаю в доме такой разгул. Не в обиду хозяевам, но у благовоспитанного человека, призналась богиня, не может не вызывать отвращения то, как ведут себя собравшиеся в трапезном зале мужчины. Тогда Телемах рассказал страннику все без утайки: и о своем страхе, что Одиссея, наверное, уже нет в живых; и о том, как осаждают его мать женихи из дальних и ближних земель, а она не может отвадить их в открытую, но и ухаживаний не принимает; и о бесчинствах всей этой братии, которая разоряет дом, уничтожает припасы и устраивает разгром. Афина не скрывала негодования. «Какой стыд!» — сказала она. Вот вернулся бы Одиссей, он бы им задал жару — «короткожизненны стали б они и весьма горькобрачны». Тут-то богиня настоятельно посоветовала Телемаху попробовать выяснить что-нибудь о судьбе отца, надоумив в первую очередь обратиться к Нестору и Менелаю. На этом она удалилась, а Телемах почувствовал, как исчезли без следа все его опасения и неуверенность, сменившись воодушевлением и решимостью. Пораженный такой внезапной переменой, он догадался, что в гостях у него побывал кто-то из небожителей.

На следующий день, созвав на площади народное собрание, Телемах объявил о своих намерениях и попросил итакийцев дать ему крепкий корабль и двадцать гребцов, но в ответ услышал лишь издевки женихов Пенелопы. Зачем ему куда-то плыть, пусть сидит себе на Итаке и ждет вестей дальше, язвили они. «Пути своего никогда не свершит он!» Уж они об этом позаботятся. Злорадствуя, женихи с хозяйским видом прошествовали обратно в царский дворец, а Телемах в отчаянии ушел далеко на берег и там взмолился Афине. Она услышала его. Богиня, явившись в обличье Ментора, давнего товарища Одиссея, которому царь доверял больше всех на Итаке, приободрила и обнадежила юношу. Она пообещала снарядить быстрый корабль и самой отправиться с Телемахом в плавание. Он, разумеется, не знал, что с ним вновь беседует сама богиня, но и поддержки Ментора оказалось достаточно, чтобы вселить в него мужество и настроить на борьбу с женихами. Телемах отправился домой и стал собираться в поход. Благоразумно дождавшись ночи, юноша выскользнул из погруженного в сон дворца и поспешил на корабль, на который уже взошел Ментор (Афина). Отчалив, они взяли курс на Пилос, где жил старик Нестор.

Когда их корабль подошел к Пилосу, Нестор с сыновьями приносили на берегу жертву Посейдону. Старик принял гостей радушно, однако ничего полезного им сообщить не мог: об Одиссее он не слышал давно, из Трои они отплывали порознь, и с тех пор никаких вестей о нем не было. Если кого и стоит расспрашивать, то разве что Менелая, которому волею судеб пришлось возвращаться в родную Спарту через Египет. Нестор предложил Телемаху колесницу и в сопровождающие одного из своих сыновей, знавшего дорогу, — по суше они доберутся до Спарты быстрее, чем по морю. Телемах с благодарностью согласился и, оставив корабль на Ментора, на следующий же день отправился с сыном Нестора к Менелаю.

В Спарте их путь закончился у величественного дворца, роскошнее которого ни один из юношей в своей жизни еще не видел. Их приняли по-царски. Невольницы отвели гостей в купальню, где омыли в серебряных купелях и натерли благоуханными маслами, а после, облачив в теплые пурпурные плащи из мягкой шерстяной ткани поверх изящных тонких хитонов, повели в пиршественный зал. Там к ним поспешила служанка с золотым кувшином, из которого полила им на руки воду над серебряной чашей. Потом юношей усадили за отполированный до блеска стол, обильно уставленный яствами, и поднесли каждому по золотому кубку с вином. Менелай любезно приветствовал гостей и пригласил досыта насладиться едой, ни в чем себе не отказывая. Они были на верху блаженства, хотя и немного робели при виде такого великолепия. Склонившись к самому уху приятеля, Телемах прошептал едва слышно: «У олимпийского Зевса, наверно, такая же зала. / Что за богатство! Как много всего! Изумляюсь я, глядя!» Но уже через миг он забыл свое смущение, потому что Менелай заговорил об Одиссее — о его доблести и неисчислимых «трудах и печалях». Глаза Телемаха наполнились слезами, и он прикрыл лицо краем плаща, пытаясь спрятать волнение. Но Менелай, заметив это, начал догадываться, кто перед ним.

Застольную беседу прервало появление женщины, к которой мгновенно обратились все взгляды и мысли. Из своей благоухающей опочивальни вышла Елена Прекрасная в сопровождении служанок: одна несла ее кресло, другая — мягкий ковер под ноги, третья — серебряный ларчик для рукоделия с фиалково-темной пряжей. Сразу узнав Телемаха по сходству с отцом, Елена высказала свою догадку вслух, и сын Нестора подтвердил ее слова. Да, его друг действительно сын Одиссея и прибыл к Менелаю, чтобы просить помощи и совета. После этого заговорил сам Телемах: поведал о творящихся в его доме безобразиях, конец которым может положить только возвращение отца, и спросил, нет ли у Менелая хотя бы каких-то известий об Одиссее, пусть добрых или дурных.

«Это долгая история, — начал Менелай. — Но я действительно кое-что о нем слышал, и при очень необычных обстоятельствах. Произошло это в Египте. Уже который день я не мог отплыть с острова Фарос из-за отсутствия попутного ветра. Наши припасы истощались, я был близок к отчаянию… И тут надо мной сжалилась дочь морского божества Протея. Она шепнула мне, что ее отец подскажет, как покинуть злосчастный остров и добраться до дома. Однако по доброй воле он ответа не даст, поэтому придется его к тому принудить, удерживая на берегу силой. План, который она предлагала, был безупречен. Каждый день Протей выходил из моря в окружении тюленей и укладывался с ними отдохнуть на песке в одном и том же месте. Там я вырыл четыре ямы, и мы с тремя моими товарищами схоронились в них, завернувшись в тюленьи шкуры, выданные нам дочерью Протея. И когда морской старец устроился на своем привычном лежбище неподалеку от нас, нам не составило труда схватить его, выскочив из укрытий. Схватить-то схватили, другое дело — удержать. Каких только обличий он ни принимал, силясь вывернуться, — и львом становился, и драконом, и другими зверями, и даже ветвистым деревом. Но мы не ослабляли хватку, и в конце концов он, сдавшись, открыл мне то, что я у него выпытывал. О твоем отце он сказал, что тот, снедаемый тоской по дому, пребывает в плену у нимфы Калипсо. Больше я об Одиссее за десять лет, что минуло после отплытия из Трои, не слышал ничего». Менелай закончил рассказ, и за столом воцарилось молчание. Все думали о Трое, о горьких последствиях той войны и лили слезы: Телемах — по отцу; сын Нестора — по своему брату, быстроногому Антилоху, погибшему под троянскими стенами; Менелай — по бесчисленным храбрым товарищам, павшим на поле брани, а Елена — кто знает, кого оплакивала Елена. Вспоминала ли она Париса, сидя сейчас в ослепительных чертогах Менелая?

Ночь юноши провели в Спарте. Елена приказала рабыням поставить в продомосе ложа и устроить для гостей мягкие, теплые постели, положив на кровати сначала толстые пурпурные одеяла, потом ковры тонкой работы, а сверху шерстяные накидки, которыми юноши могли бы укрыться. Взяв в руки факел, прислужник проводил гостей в приготовленную опочивальню, и там они сладко проспали до самого рассвета.

Тем временем Гермес, исполняя поручение Зевса, помчался туда, где жила Калипсо. Он надел свои крылатые сандалии из нетленного золота, носившие его над сушей и над морем быстрее ветра, взял в руки жезл, смежавший сном глаза смертных, и, низринувшись с Олимпа, заскользил над волнами. Так, едва касаясь пенных гребней, достиг вестник богов прекрасного острова, который стал для Одиссея ненавистной тюрьмой. Божественную нимфу он нашел в одиночестве. Одиссей, как обычно, сидел на берегу и сквозь пелену слез вглядывался в пустынное море. Калипсо повеление Зевса возмутило. Она спасла царю Итаки жизнь, когда его корабль разбился неподалеку от острова, и заботилась о нем все это время. Разумеется, перечить Громовержцу никто не посмеет, но требование его крайне несправедливо. И как прикажете снаряжать Одиссея в плавание? У нее нет ни корабля, ни гребцов. Но Гермес полагал, что это не его забота. «Смотри, не прогневай Зевса», — предупредил он и беспечно унесся прочь.

Помрачневшая Калипсо нехотя принялась за дело. Когда нимфа сказала Одиссею, что отпускает его, тот сперва не поверил: наверное, она задумала какую-то каверзу и, скорее всего, попросту его утопит. Но Калипсо убедила его, что никакого обмана нет. Она поможет ему построить крепкий плот и отправит в море, обеспечив всем необходимым. Ни один человек на свете не брался за работу с такой радостью, как Одиссей, сооружавший плот. На постройку пошло двадцать больших стволов, сухостойных, чтобы плот легко держался на воде. Калипсо в изобилии снабдила Одиссея провизией, среди еды и питья был даже мешок с полюбившимися ему лакомствами. На пятое утро после посещения острова Гермесом Одиссей отчалил с попутным ветром, который мягко погнал плот по спокойному морю.

Семнадцать дней погода благоприятствовала Одиссею, и он плыл, не оставляя руля, ночью правя по звездам, ни разу за все время не сомкнув глаз. Когда на восемнадцатый день на горизонте показалась окутанная облаками горная вершина, Одиссей поверил, что скоро его мытарства благополучно закончатся.

Но в этот самый миг его заметил Посейдон, возвращавшийся из Эфиопии. Владыка морей сразу догадался, что здесь не обошлось без помощи остальных богов. «Но еще досыта горя надеюсь ему я доставить», — проворчал он. С этими мыслями Посейдон собрал все самые свирепые ветры и пустил их куражиться в непроглядной тьме, которой окутал море и землю, нагнав густые грозовые тучи. Восточный ветер боролся с южным, шальной западный налетал на северный, вздымая волны до неба. Одиссей уже готов был попрощаться с жизнью. «Трижды блаженны данайцы — четырежды! — те, что в пространном / Крае троянском нашли себе смерть… <…> Нынче же жалкою смертью приходится здесь мне погибнуть», — думал он. Спасение действительно казалось невозможным. Плот носило по волнам, словно перекати-поле по осенней равнине.

И тут на выручку подоспела еще одна добросердечная богиня — тонколодыжная Ино, в прошлом смертная фиванская царевна. Пожалев Одиссея, она чайкой взмыла над волной и поведала, что единственный его шанс на спасение — оставить плот и плыть к берегу. Ино отдала Одиссею свое покрывало, способное уберечь его от любой беды, пока он будет в море, а потом скрылась в бурунах.

Одиссею не оставалось ничего другого, как последовать ее совету. Гроза морей Посейдон обрушил на него исполинский вал, разметавший плот по бревнышку, будто кучу сухой соломы, и Одиссея закрутило в пенных водоворотах. Но, хотя он об этом и не знал, худшее уже было позади. Удовлетворенный увиденным, Посейдон отправился поднимать бури в других краях, и тогда Афина, которой теперь ничто не препятствовало, спешно усмирила волны. Но даже после этого Одиссею пришлось плыть два дня и две ночи, прежде чем он достиг суши и с трудом нашел среди стены обрывистых береговых утесов безопасную отмель. Обессиленный, изголодавшийся, совершенно голый, выполз он из волн прибоя. Солнце уже скрылось, вокруг ни дома, ни хижины, ни живой души. Однако Одиссей славился не только доблестью, но и находчивостью. Он отыскал густую рощицу, в которой низкие ветви сплетались над самой головой, защищая от дождя. Землю устилал толстый ковер сухой листвы — хоть целый отряд укладывай на ночлег. Устроившись на этом ложе, Одиссей нагреб на себя груду листьев со всех сторон, и они укрыли его, словно одеялом. Вот тогда, согревшись на благословенной твердой земле, дышащей уютными лесными ароматами, он мирно заснул.

Одиссей, конечно, не ведал, где очутился, но Афина о нем позаботилась. Край этот принадлежал феакам, народу дружелюбному и искусному в мореплавании. Их царь Алкиной, человек добрый и на редкость благоразумный, во всех важных решениях полагался на свою супругу Арету, отдавая должное ее несравненной мудрости. У них была прекрасная, пока еще незамужняя дочь Навсикая.

Царевна даже вообразить не могла, что в этот день ей предстоит спасти героя. Проснувшись поутру, она думала только о намеченной большой стирке. Да, она была царской дочерью, но в те времена высокородным девицам вменялось в обязанность выполнять дела по хозяйству, и Навсикая заботилась о чистоте одежды всех домочадцев. Стирка считалась занятием вполне достойным. Навсикая велела слугам запрячь мулов в быструю повозку и нагрузить ее грязной одеждой. Мать собрала ей короб с разными яствами и питьем, а еще дала золотой сосуд с душистым елеем, чтобы натереться вместе со служанками после купания. Повозкой Навсикая правила сама. Взяв в руки вожжи, она, не ведая того, гнала мулов прямиком туда, где Одиссей выбрался на берег. Там в устье реки сама природа устроила каменные купели, в которых ключом бурлила чистейшая, прозрачная вода, — лучшего места для стирки не придумать. В эти прохладные, тенистые купели девушки укладывали одежду и, притопывая, танцевали на ней, пока не сойдет вся грязь, совмещая труд с забавой. Выстиранные вещи они разостлали на дочиста отмытом морем галечном берегу и оставили сохнуть.

Теперь можно было и отдохнуть. Искупавшись, царевна и служанки натерлись благовонным маслом, поели и принялись играть в мяч, который, смеясь и приплясывая, перекидывали друг другу. Солнце начало клониться к закату, намекая, что прекрасный день подходит к концу. Девушки собрали постиранное, запрягли мулов и уже собрались трогаться в обратный путь, когда из кустов вдруг показался обнаженный дикарь. Это был Одиссей, разбуженный звонкими девичьими голосами. Все, кроме Навсикаи, разбежались в ужасе, она же бесстрашно смотрела в глаза незнакомцу. Он обратился к ней с самой убедительной мольбой, на какую только ему хватило красноречия: «Смертная ты иль богиня, — колени твои обнимаю! / <…> Смертных, подобных тебе, не видал до сих пор никогда я / Ни средь мужчин никого, ни средь жен, — изумляюсь я, глядя! / <…> Жалость яви, госпожа! Претерпевши несчетные беды, / К первой к тебе я прибег. Из других ни один мне неведом / Смертный, кто в городе этом, кто в этой стране обитает. / К городу путь укажи мне и дай мне на тело накинуть / Лоскут, в какой ты белье завернула, сюда отправляясь».

Навсикая ответила ему учтиво: рассказала, в чьих краях он очутился, и заверила, что к несчастным скитальцам здесь всегда относились по-доброму. Царь Алкиной, ее отец, окажет ему самый радушный прием. Подозвав разбежавшихся в испуге служанок, царевна велела принести страннику елея, чтобы он умастил свое тело после омовения, и подыскать хитон с плащом. Когда Одиссей отмылся и оделся, они все вместе двинулись в город. Однако на подступах ко дворцу рассудительная девушка велела Одиссею немного отстать, чтобы их не увидели входящими в дом вместе: «Толков враждебных хочу избежать я, чтоб в спину насмешки / Мне не пустил кто-нибудь. <…> / …Как тебе к дому пройти Алкиноя, высокого сердцем. / Это нетрудно узнать… / Нигде у других ты феаков / Дома такого не встретишь, как дом Алкиноя героя. / …Быстро пройди через залу мужскую и прямо направься / К матери нашей. Она пред огнем очага восседает, / Тонкие нити прядущая цвета морского пурпура… / <…> Если, скиталец, к тебе моя мать отнесется с вниманьем, / Можешь надеяться близких увидеть и снова вернуться / В дом благозданный к себе и в милую землю родную».

Одиссей подчинился. Восхитившись предусмотрительностью девушки, он в точности выполнил ее наставления. Во дворце он прошагал через весь зал прямиком к очагу и, простершись перед царицей, припал к ее коленям с мольбой о помощи. Царь, поспешно подняв его, усадил за стол, приглашая есть и пить вволю без всякого стеснения. Кем бы гость ни был и как бы далеко ни остался его дом, пусть не сомневается — корабль феаков непременно доставит его на родину. Сейчас уже поздно и пора спать, а поутру у незнакомца будет вдоволь времени, чтобы рассказать, кто он и как сюда попал. Все разошлись, и Одиссей, впервые после отплытия с острова нимфы Калипсо улегшийся в мягкую, теплую постель, блаженно проспал до самого рассвета.

На другой день в присутствии всех феакийских вождей Одиссей поведал историю своих десятилетних странствий. Начал он с отплытия из Трои и со страшной бури, налетевшей на греческий флот. Девять дней корабли Одиссея носило по морю. На десятый пристали они к острову лотофагов и там вышли на сушу. Однако, как ни были они изнурены и как ни нуждались в подкреплении сил, остров пришлось спешно покинуть. Жители приняли их как дорогих гостей и угостили своей цветочной пищей, но отведавшие ее спутники Одиссея (к счастью, таких оказалось немного) тотчас забыли о доме. Теперь они хотели жить на острове и стереть прошлое из памяти. Одиссею пришлось силой затащить их на корабли и приковать там цепями. Бедняги рыдали, не в силах побороть свое желание остаться и вечно вкушать медвяные плоды лотоса.

Следующим испытанием стала встреча с циклопом Полифемом, о которой я уже подробно рассказывала (см. часть I, глава IV). Одноглазый великан убил шесть спутников Одиссея, но, что еще хуже, дерзкий царь Итаки прогневал отца Полифема, Посейдона. Владыка морей поклялся, что родной земли Одиссей достигнет только «после многих несчастий, товарищей всех потерявши». И все эти десять лет гнев Посейдона неотступно преследовал героя в его странствиях.

После острова циклопов Одиссей и его спутники прибыли на остров Эолию, в страну ветров, которой правил царь Эол. Зевс назначил его стражем и повелителем над всеми ветрами, позволив усмирять или поднимать их по своему усмотрению. Эол оказал гостям теплый прием, а на прощание отдал Одиссею кожаный мешок, в который загнал все ураганные ветры. Мешок был завязан туго, чтобы ни один из этих ветров, смертельно опасных для кораблей, даже малейшим дуновением не просочился наружу. Любой мореход о таком мог только мечтать, но товарищи Одиссея по глупости едва не погубили всех. Заподозрив, что тщательно оберегаемый мешок наверняка доверху набит золотом, они, снедаемые любопытством, решили туда заглянуть. Разумеется, все ветры тут же вырвались на волю и устроили ужасную бурю, которая вновь забросила корабли в неведомые края. Наконец, не один день проболтавшись в море, Одиссей со спутниками увидели сушу, но лучше им было не ступать на берег и носиться по волнам дальше. Населяли эту страну великаны-людоеды, звавшиеся лестригонами. Свирепое племя разгромило каменными глыбами все суда Одиссея, кроме одного, оставленного за пределами гавани, — как раз того, на котором находился он сам.

Более страшной беды со странниками еще не случалось. С огромной тяжестью на сердце причалили уцелевшие к следующему острову, на который тоже не высадились бы, знай они, что их там ждет. Остров звался Эея, и властвовала на нем красивая, но опасная колдунья Цирцея (Кирка). Любого приблизившегося к ней мужчину она превращала в животное. Но разум у него оставался прежним, человеческим, и несчастный помнил, кем он был раньше. Отряд, отправленный Одиссеем на разведку, Цирцея заманила к себе в дом и превратила в свиней, которых затем загнала в сарай и накормила желудями. Желуди они, как и положено свиньям, сжевали охотно, однако, оставаясь в душе людьми, сознавали свое позорное положение. Теперь они были полностью во власти Цирцеи.

К счастью для Одиссея, один из разведчиков поосторожничал и в дом не вошел. Увидев, что произошло с товарищами, он в ужасе кинулся на корабль. Одиссей же, услышав о случившемся, напротив, отбросил всякую осторожность и в одиночку (никто из спутников с ним идти не отважился) отправился на остров, чтобы попытаться вызволить пленников. По пути ему повстречался Гермес, «похожий на юношу видом с первым пушком на губах, — прелестнейший в юности возраст!». Он рассказал Одиссею, что знает одну чудодейственную траву, которая спасет его от злых чар: с этим снадобьем можно без опаски есть и пить все, чем колдунья будет его потчевать. «Осуши поднесенный ею кубок, — наставлял Одиссея Гермес, — а потом ринься на нее с мечом и пригрози пронзить, если она не освободит твоих спутников». С благодарностью взяв волшебное растение, Одиссей зашагал к дому Цирцеи. Все вышло даже лучше, чем предсказывал Гермес. Зелье Цирцеи на гостя не подействовало. Он каким-то чудом сумел сохранить прежний облик. Колдунья впервые видела человека, способного противостоять ее всегда безотказным чарам, и была так потрясена, что тут же воспылала к нему любовью. Готовая выполнить любую просьбу Одиссея, она без возражений расколдовала его спутников. А потом окружила такой заботой, так вкусно и обильно кормила и поила их, что они по доброй воле оставались у нее на острове целый год.

Наконец гости достаточно окрепли, и им пришла пора отправляться дальше. Цирцея с помощью магии узнала, куда мореходам теперь держать путь, чтобы благополучно попасть домой. Их ждали новые опасные испытания. Прежде всего нужно было пересечь реку Океан и причалить к берегу Персефоны, где находится вход в мрачную обитель Аида. Одиссей должен будет спуститься туда и отыскать душу провидца Тиресия, священного фиванского старца. Тот поведает, как добраться до Итаки. Но выманить его дух можно только одним способом — вырыть яму и заполнить ее свежей овечьей кровью. Перед кровью не может устоять ни одна душа умершего, поэтому все они чередой потянутся к яме. Одиссею же нужно обнажить меч и отгонять души до тех пор, пока не явится Тиресий.

Услышав такие жуткие вести, спутники Одиссея горько зарыдали. В слезах отплыли они от острова Цирцеи и взяли курс на Эреб, где правили Аид с внушающей трепет Персефоной. Цепенея от страха, смотрели товарищи, как Одиссей наполняет овечьей кровью вырытую им яму, к которой начинают слетаться души умерших. Но герой сохранял мужество. Он храбро отгонял души острым мечом, пока не показался призрак Тиресия. Подпустив его ближе и позволив напиться черной крови, Одиссей задал свой вопрос. Прорицатель не стал медлить с ответом: главная опасность будет грозить им во владениях Гелиоса, если они посягнут на его стада. Любой, кто причинит вред быкам солнечного бога, может попрощаться с жизнью, потому что это самые прекрасные быки на свете и Гелиос очень ими дорожит. Но, что бы ни случилось, сам Одиссей обязательно вернется домой, и, хотя его ждет еще немало бед, он все преодолеет.

Когда прорицатель умолк, длинная вереница душ потянулась испить жертвенной крови и перемолвиться словом с Одиссеем. Перед ним проходили великие герои и благородные красавицы прошлых времен, были там и воины, павшие под Троей, в том числе Ахилл и разгневанный Аякс Теламонид, который так и не смирился с тем, что греческие вожди присудили Ахилловы доспехи не ему. Всё новые и новые души являлись Одиссею, горя желанием поговорить с ним. Их было много. Так много, что в конце концов он не выдержал, исполнившись ужаса перед этим необъятным сонмом. Одиссей поспешил обратно на корабль и велел товарищам отчаливать не мешкая.

От Цирцеи он знал, что им придется идти мимо острова сирен, чье чарующее пение заставляет забыть обо всем и отнимает у человека жизнь. Вокруг скалы, на которой они восседают, громоздятся груды тлеющих костей — останки тех, кого увлекли сирены навстречу гибели. Одиссей предупредил своих товарищей, что единственный способ уцелеть — наглухо залепить уши воском. Сам же он намеревался все-таки послушать эти чудесные, манящие голоса, поэтому велел привязать себя к мачте крепко-накрепко, чтобы никакими усилиями нельзя было освободиться. Так и поступили. К сладостному пению, которое доносилось с постепенно приближающегося острова, остались глухи все, кроме Одиссея. Он внимал дивным песням, слова которых были еще более обольстительными, чем мелодия, по крайней мере для грека. Сирены обещали передать ему обширные знания, наделить зрелой мудростью и возвысить дух. «Ведаем мы, что на всей происходит земле жизнедарной», — уверяли они. Сердце у Одиссея рвалось из груди навстречу этим пленительным переливам.

Но веревки держали надежно, и эту опасность Одиссей с товарищами благополучно миновали. Однако их уже подстерегала другая — проход между Сциллой и Харибдой. Когда-то между ними благополучно проскочили аргонавты; Эней, который как раз в эту пору плыл в Италию, сумел обойти их, следуя наставлениям пророка Гелена, и Одиссей благодаря заботам Афины, разумеется, тоже избежал гибели. Тем не менее страшное испытание стоило жизни шестерым его товарищам. Впрочем, их дни в любом случае были сочтены, поскольку в месте следующей высадки, на острове Гелиоса, спутники Одиссея повели себя невероятно безрассудно. Изнемогая от голода, они зарезали несколько священных быков. Одиссея в тот момент с товарищами не было: он удалился в глубь острова, чтобы вознести молитвы богам. Вернувшись, герой пришел в отчаяние, но быков уже зажарили и съели. Ничего нельзя было исправить. Месть Гелиоса, обратившегося за помощью к Зевсу, не заставила себя ждать: как только корабль отчалил от острова, в него ударила молния. Утонули все, кроме Одиссея. Заметив всплывшие на поверхность моря киль и мачту, он крепко вцепился в них и вскоре выбрался на спокойную воду. Несколько дней его носило по морю, пока не прибило к острову нимфы Калипсо, который на много лет стал его тюрьмой. Оттуда Одиссей в конце концов отплыл на родину, однако угодил в бурю и вот теперь, чудом оставшись в живых, изнуренный, беспомощный, потерявший все, достиг земли феаков.

На этом долгий рассказ Одиссея закончился, но потрясенные слушатели еще долго сидели в молчании. Первым заговорил царь. Все беды уже позади, заверил он гостя. Его в этот же день отправят домой, и каждый из присутствующих вручит ему богатый прощальный подарок, чтобы не с пустыми руками царь Итаки возвращался на родину. Все согласились. Корабль снарядили, нагрузили дарами, и Одиссей, сердечно поблагодарив феаков за гостеприимство, поднялся на борт. Он блаженно вытянулся на палубе, и сладкий сон смежил его веки. Пробудился Одиссей уже на берегу, на твердой земле. Гребцы перенесли его туда, не потревожив сон, сложили рядом все подарки и отчалили. Он огляделся вокруг и не узнал свой остров. Все казалось совершенно незнакомым. К нему приблизился юноша, на вид, как показалось Одиссею, пастух, но внешностью, статью и благородством манер похожий на царского сына, вышедшего осмотреть стадо. Однако на самом деле в этом обличье скрывалась Афина. Она ответила страннику на его нетерпеливые расспросы и подтвердила, что он действительно находится на Итаке. Одиссей возликовал, но решил тем не менее проявить осторожность. Собеседнику он наплел про себя с три короба, не сказав ни слова правды о том, кто он и что здесь делает. В конце концов Афина, не выдержав, расплылась в улыбке, похлопала его по плечу и предстала в своем истинном облике божественно величественной, прекрасной девы. «Был бы весьма вороват и лукав, кто с тобой состязаться / Мог бы в хитростях всяких… / Вечно все тот же: хитрец, ненасытный в коварствах!» — рассмеялась она. Одиссей бурно возрадовался встрече, но богиня напомнила, сколько дел их ждет, и они сели разрабатывать план. Сообщив, что творится у него дома, Афина пообещала помочь разогнать женихов. А пока она перевоплотит Одиссея в нищего старца, чтобы он мог ходить повсюду неузнанным. Ночевать он сегодня будет у своего свинопаса Евмея, человека надежного и заслуживающего безоговорочного доверия. Спрятав привезенные сокровища в ближайшей пещере, они разошлись: Афина устремилась звать Телемаха домой, а Одиссей, превращенный ее чарами в убогого дряхлого старика, — искать свинопаса. Евмей принял бедного странника ласково, накормил досыта и уложил спать, укрыв собственным теплым плащом.

Тем временем Телемах, вняв зову Афины Паллады, покинул дворец Менелая и Елены и, едва добравшись до своего корабля, тотчас отчалил, горя желанием как можно скорее вернуться домой. По прибытии он решил (это намерение ему тоже внушила Афина) не идти сразу во дворец, а сперва заглянуть к свинопасу и узнать, что творилось в его отсутствие. Когда юноша появился на пороге, Одиссей помогал хозяину хижины готовить завтрак. Евмей при виде Телемаха залился слезами радости и принялся потчевать, но юноша, прежде чем приступить к трапезе, попросил свинопаса сообщить Пенелопе о его возвращении. Свинопас удалился, оставив отца и сына одних. В этот момент Одиссей увидел Афину, подзывающую его жестом из-за двери. Едва он вышел к ней, она мгновенно вернула ему подлинный облик и велела открыться Телемаху. Юноша ничего не заметил, но, когда вместо нищего старца в хижине появился величественный герой, в изумлении вскочил на ноги, гадая, не божество ли перед ним. «Я твой отец», — признался Одиссей. Заливаясь слезами, они кинулись друг другу в объятия. Однако времени было в обрез, а обдумать требовалось много, и они принялись с жаром обсуждать, как поступить. Одиссей намеревался выдворить женихов силой, но что могут они с Телемахом вдвоем сделать против целой толпы? Наконец договорились так: завтра они пойдут во дворец (Одиссей, разумеется, в рубище), где Телемах спрячет все оружие, оставив под рукой только по копью, мечу и щиту для них двоих. Тут Афина вновь применила свои чары, и вернувшийся в хижину Евмей увидел Одиссея тем же дряхлым старцем.

Наутро Телемах отправился первым, а через какое-то время за ним последовали Одиссей с Евмеем. Вот и город, вот и дворец. Через двадцать долгих лет Одиссей наконец переступил порог родного дома. При виде его старый пес, лежавший у дверей, поднял голову и навострил уши. Это был Аргус, которого Одиссей сам растил для охоты перед отъездом на Троянскую войну. Несмотря на двадцатилетнюю разлуку, пес сразу узнал хозяина и завилял хвостом, но из-за немощи не сумел даже подползти поближе. Одиссей украдкой утер слезу. Подойти к Аргусу он не решился, чтобы не вызвать подозрений у свинопаса, и, едва хозяин прошествовал в зал, старый пес испустил дух.

Разомлевшие после очередного пиршества женихи томились от скуки, как вдруг на пороге появился нищий старик. Забавы ради они принялись зубоскалить над бродягой, просившим подаяния. Одиссей с терпеливой покорностью сносил все насмешки. Наконец один из наглецов, самый злобный и необузданный, разъярившись, ударил его, то есть посмел поднять руку на странника, нуждавшегося в еде и приюте. Пенелопа, услышав о таком беззаконии, заявила, что сама поговорит с обиженным, но сперва решила наведаться в зал. Она хотела увидеть Телемаха, а кроме того, было бы нелишним показаться на глаза женихам. Пенелопа не уступала сыну в благоразумии. Если Одиссей мертв, ей, конечно, остается только одно — выйти за самого богатого и самого великодушного из претендентов. Незачем остужать их пыл. Пусть продолжают тешить себя надеждой. К тому же у Пенелопы созрел один многообещающий план. Изящно прикрыв лицо покрывалом, она в сопровождении двух служанок спустилась из своей опочивальни в зал. Царица выглядела так пленительно, что у всех при виде ее загорелись глаза. Женихи, встав со своих мест, принялись наперебой восхвалять Пенелопу, но та скромно отвечала, что вся ее красота давным-давно увяла от горя и забот. Сейчас она пришла к ним с важным, серьезным разговором. Уже ясно как день, что муж ее исчез безвозвратно. Почему бы им в таком случае не добиваться ее благосклонности по всем правилам, как подобает сватать состоятельную женщину из знатной семьи, преподнося ей щедрые дары? Женихи с воодушевлением откликнулись на это предложение и тотчас послали своих гонцов за дорогими подарками. Во дворец быстро доставили множество прекрасных вещей, среди которых были и пеплосы тонкой работы, и драгоценные украшения, и золотые цепи. Служанки унесли подарки наверх, и царица, чрезвычайно довольная, степенно удалилась к себе.

После этого она велела привести нищего старца, с которым так дурно обошлись женихи. В ответ на учтивые расспросы царицы Одиссей принялся рассказывать, как встретил ее мужа по пути в Трою, и Пенелопа, слушая, рыдала. Как ни жаль ее было Одиссею, он не раскрылся перед ней, оставаясь внешне бесстрастным. За беседой она совсем забыла о своих обязанностях хозяйки дома, а потом, спохватившись, позвала старую кормилицу, Евриклею, которая когда-то нянчила Одиссея, и поручила ей вымыть гостю ноги. Одиссей встревожился, вспомнив про шрам над коленом, полученный еще в отрочестве во время охоты на дикого кабана. Вдруг Евриклея его узнает? Она действительно узнала и в смятении резко выпустила ногу старца — та, падая, перевернула таз с водой. Ухватив Евриклею за руку, Одиссей прошептал: «Раз внушил тебе бог и ты обо всем догадалась, / То уж молчи! И чтоб дома никто обо мне не проведал!» Кормилица пообещала держать язык за зубами, и Одиссей ушел. На ночлег его устроили в сенях, но заснуть он не мог, ломая голову над тем, как ему разделаться с этим сборищем нечестивцев. В конце концов Одиссей напомнил себе, что в пещере циклопа Полифема ему приходилось куда хуже, но если Афина поможет, то с предстоящим испытанием он тоже успешно справится. С этой мыслью Одиссей заснул.

Наутро женихи вновь собрались в зале, обнаглевшие и распоясавшиеся пуще прежнего. Вальяжно, ни в чем себе не отказывая, принялись они за обильное угощение, не подозревая, какой кровавый пир готовят им богиня и многострадальный Одиссей.

Тем временем у Пенелопы, не ведающей об этих планах, родилась собственная задумка, которую она вынашивала всю ночь. Поутру царица отправилась в кладовую, где среди многих сокровищ хранились большой лук и набитый стрелами колчан. Лук принадлежал Одиссею, и натянуть его мог только он один. И вот теперь, с луком и стрелами в руках, Пенелопа спустилась в зал к женихам. «Слушайте все вы, мои женихи благородные… / <…> Готова / Быть я ценою победы. Смотрите, вот лук Одиссеев; / Тот, кто согнет, навязав тетиву, Одиссеев могучий / Лук, чья стрела пролетит через все (их не тронув) двенадцать / Колец, я с тем удалюся из этого милого дома…» — объявила она. Телемах, сразу догадавшись, что им с отцом это только на пользу, поспешил подыграть: «…Пора начинать нам свой опыт; берите / Лук Одиссеев и силу свою окажите на деле. / Я ж и себя самого испытанью хочу здесь подвергнуть. / …удастся мне лук натянуть и стрелою все кольца / Метко пробить…» С этими словами он выставил топоры в одну линию, выровняв по шнуру, а потом взял лук и, напрягая все силы, стал натягивать. И возможно, справился бы, не подай ему Одиссей незаметно для остальных знак прекратить. После него по очереди начали пробовать и женихи, но лук оказался слишком тугим для них, даже самому сильному не удалось хотя бы немного его согнуть.

Уверенный, что с луком не совладает никто, Одиссей покинул состязание и вышел во двор, где свинопас разговаривал с пастухом, человеком не менее надежным, чем он сам. Этим двоим Одиссей, нуждавшийся в соратниках, признался, кто он, и в доказательство показал шрам на ноге, который в свое время оба видели не раз. Узнав царя, они залились слезами радости, но Одиссей поспешно их утихомирил. «Будет вздыхать вам и плакать… / <…> Ты же, Евмей богоравный, мой лук понесешь через залу, / Прямо ко мне подойдешь и отдашь мне. А женщинам скажешь, / Пусть они тотчас запрут все двери от комнат служанок. / <…> Ты ж на воротах двора, Филоитий божественный, крепкий / Засов задвинешь, веревкой его закрепивши немедля». Одиссей направился обратно в зал, пастух со свинопасом — за ним. Когда они вошли, последний из состязавшихся женихов как раз провалил свою попытку. «Дайте, однакоже, гладкий мне лук, чтобы мог испытать я / Руки и силу мою, чтобы мог я увидеть, жива ли / Сила, какою когда-то полны были гибкие члены, / Или ее уж во мне погубили нужда и скитанья», — попросил Одиссей. По толпе женихов прокатился возмущенный ропот. Негоже какому-то нищему чужеземцу касаться царского лука, кричали они. Но Телемах заявил сурово, что решать, кому касаться отцовского оружия, а кому нет, будет только он, и велел Евмею подать лук старцу.

Все напряженно смотрели, как он берет лук в руки и оглядывает со всех сторон. Без всякого усилия, словно искусный музыкант, закрепляющий струну на колке лиры, Одиссей согнул лук и натянул на нем тетиву. А потом взял стрелу, приложил к луку и, не вставая с табурета, пронзил ею все двенадцать отверстий. Через мгновение он одним прыжком оказался у двери. Телемах встал плечом к плечу с отцом. «Ну наконец-то!» — грозно воскликнул Одиссей и снова выпустил стрелу. Она ударила точно в цель — один из женихов замертво рухнул на пол. Прочие вскочили в ужасе. Оружие! Где? В зале ни меча, ни щита, ни копья. Стрелы тем временем свистели беспрерывно, и каждая сражала кого-то из толпы. Телемах стоял на страже в дверях, оттесняя длинным копьем от выхода всех, кто рвался наружу, надеясь спастись бегством или напасть на Одиссея со спины. Пока нечестивцы держались кучей, разделываться с ними было легко, лишь бы хватало стрел. Женихи падали, не имея возможности отбиться. Но и опустевший царский колчан преимущества им не обеспечил, потому что Афина, явившаяся принять участие в великой битве, отклоняла все направленные на Одиссея удары. Его блестящее копье меж тем не знало промаха: тут и там раздавался страшный треск раздробленных черепов, пол заливали потоки крови.

В конце концов от всей бесчинствующей наглой толпы остались лишь двое — прислуживавшие женихам песнопевец и жрец-жертвогадатель. Оба умоляли о пощаде, но жрец, хоть и кинулся Одиссею в ноги, разжалобить его не сумел. Меч героя снес ему голову на полуслове. Музыканту-сказителю повезло больше: Одиссей не смог поднять руку на человека, получившего свой прекрасный дар от самих богов, и оставил его дальше радовать людей своим искусством.

Битва, вернее, побоище, закончилась. Старую кормилицу Евриклею и остальных служанок позвали отмывать зал и наводить повсюду порядок. Рыдая от радости, они обступили вернувшегося хозяина, и у Одиссея сладко защемило сердце от их приветствий. Он с трудом сдерживал слезы. Справившись с волнением, женщины принялись за работу, а Евриклея поднялась в опочивальню к хозяйке и позвала, встав у кровати: «Милая дочка моя Пенелопа, проснись … / Здесь твой супруг Одиссей, домой он вернулся, хоть поздно, / Всех перебил женихов, вносивших в ваш дом разоренье…» Пенелопа рассерженно ответила ей: «Боги тебе помутили рассудок! / <…> Если б другая какая из женщин моих прибежала / С вестью такою ко мне и меня бы от сна разбудила, / Я бы ее отругала и тотчас велела убраться / Снова в обеденный зал. Тебя твоя старость спасает!» Но Евриклея не отступала: «Муж твой вблизи очага здесь находится, ты же не веришь, / Что он вернулся домой. Как твое недоверчиво сердце! / Ну, тогда я тебе сообщу достовернейший признак, — / Белым клыком кабана ему в ногу рубец нанесенный. / Я тот рубец увидала, как мыла его…» Пенелопа, все еще не в силах поверить, опрометью ринулась в зал, чтобы удостовериться в услышанном.

У очага, освещенный ярким пламенем, сидел высокий, статный мужчина царственного вида. Пенелопа присела напротив и смотрела на него молча. Она была в замешательстве. То ей казалось, что она различает любимые черты, то видела перед собой совершенно незнакомого ей человека. «Мать моя, горе ты мать! До чего ты бесчувственна духом! / <…> Вряд ли другая жена в отдаленьи от мужа стояла б / Так равнодушно, когда, перенесши страданий без счета, / Он на двадцатом году наконец воротился б в отчизну!» — вскричал Телемах. «Ошеломило мне дух, дитя мое, то, что случилось. / <…> Если вправду / Передо мной Одиссей и домой он вернулся, то сможем / Легче друг друга признать. Нам ведь обоим известны / Разные признаки, только для нас с ним лишенные тайны», — промолвила Пенелопа. Улыбнувшись ее словам, Одиссей велел сыну оставить их с Пенелопой наедине. «Скоро тогда и получше меня она верно узнает», — пообещал он.

В тщательно убранном зале царило ликование. Чарующие звуки лиры пробудили у обитателей дома неудержимое желание пуститься в веселый пляс. «Весь Одиссеев обширный дворец приводил в сотрясенье / Топот ног мужей и жен в одеждах красивых». Всех до единого переполняла радость от того, что после долгих странствий Одиссей наконец-то вернулся домой.