Глава 16. Академии натурфилософов

Даже поверхностному исследователю бросается в глаза обнаружившийся на исходе XVI в. регресс во всех областях и формах жизни, упадок духовной энергии и деятельности, ослабление творческого духа, изобретательности и жизнерадостности, истощение всякого рода сил – одним словом, реакция, порожденная Реформацией и продержавшаяся с неослабной силой почти целое столетие.

Закостенелая протестантская ортодоксия своими косными, бездушными диспутами о вере смущала прямодушную религиозность народа, старалась изгнать из церкви и школы мягкий дух Меланхтона и сооружала из догматических формул своего рода теорему для души, «которой оттуда, за мрачной паутиной теологической метафизики, уже не видать звезд небесных».

За распрями ревнителей веры было почти позабыто нравственное содержание христианства. Ультрамонтанские ревнители сеяли семя раздора и раздували пламя нетерпимости. И если где-нибудь поднимала голову свободная мысль и делались попытки свободного исследования, к которому прививал вкус германизм, если где-нибудь человечество, давно вышедшее из детства, делало попытки сбросить с себя гнетущие путы иерархической дисциплины, то все это подавлялось и убивалось жестокостями и насилием. Трагическая судьба, выпавшая на долю такому человеку, как Джордано Бруно, этому вдохновенному пантеисту, глубочайшему и дерзновеннейшему мыслителю Италии (ум. 1600), мученическая жизнь людей, подобных Кеплеру и Галилею, обнаружили с ужасающей очевидностью те цели, которым посвятили себя иезуитство и ультрамонтанство.

Старое, обветшалое здание государства, расшатанное изнутри борьбой религиозных несогласий, было бессильно дать кров и защиту своим чадам, над которыми грозой нависла чужеземная вооруженная сила, уже бурно ломившаяся в двери, оно было бессильно восстановить мир между партиями, раздираемыми междоусобицей. Ощущение непрочности всех существующих устоев, мрачное предчувствие грядущих страшных событий возбуждали кругом глухое брожение умов.

И все-таки, если вглядеться попристальнее, невзирая на весь упадок, эту эпоху пронизывает бодрое, здоровое стремление к возрождению, все-таки во многих областях замечается возбужденная работа мысли и все сильнее пробуждается желание наново и новыми путями овладеть научным материалом, который дает окружающий мир и наука, словом и пером освободить научное наследие предков от оков отживших традиций. Все это только робкие попытки, первые нерешительные шаги, на которые вначале только и хватает отваги, и диковинные опыты и промахи еще смущают там и сям умы. Но так или иначе жизнь снова забродила и устремилась ввысь.

История знает одно постоянно повторяющееся явление, а именно в критические эпохи умы искателей истины направляют работу своей мысли и чувства на религию, а чуткие сердца пытаются согреть себя и оживить мечтой, жить в Боге и дать жить духу Божьему в себе. А по глубокому замечанию Неандера, «в духе своеобразного уклада немецкого народа всегда было то, что свою силу религиозный элемент почерпал из внутренней жизни души и что люди от разлада во внешней жизни уходили в бесплодное самоуглубление, в поисках Бога в глубине своего «я».

Якоб Бёме (1574–1624) в мучительных поисках истины пробовал установить таинственную связь между сущностью и миром вещей. В его писаниях господствует полный глубокого настроения полумрак, подобный полумраку в наших старых готических храмах, в которые дневной свет проникает лишь через искусно разрисованные окна. В его мистических идеях, проникнутых мечтательной, глубокомысленной теософией, напоминающих чистотой своего молитвенного настроения мягкого Фому Кемпийского (ум. 1471), мы встречаемся со стремлениями натурфилософов. Им-то, при всех их недостатках и погрешностях, мы и обязаны тем великим переворотом, который отделяет Новое время от мировоззрения Средних веков. Вместе с идеалом воспитания в человечестве чистого стремления к научной истине они пробудили в нашем народе национальное сознание. «Ибо, по словам Гердера, какой зрелой ни оказалась в смысле политического воспитания та эпоха; как ни туманны были ее космополитические мечтания, но во всех ее вождях тем не менее жило благородное честолюбие, и они хотели показать миру, что немецкое имя в самом себе носит свою силу, крепость и величие».

На это умственное течение неизмеримой важности налагает свою позорную печать ожесточенное сопротивление церковной ортодоксии и развитие вызванной ею полемической литературы XVII–XVIII вв. Только в самое последнее время историческое исследование прошло по затерявшимся тропам этого движения, с трудом и рвением добыло из-под неисчислимых наносных пластов дошедших до нас сведений золотое зерно и по этому зерну установило неопровержимо, что «большинство великих реформаторов, которые прославили свое имя на поле педагогики, точных наук и изучения родного языка в XVII в., связывают глубокие умственные взаимоотношения и даже своего рода крепкая внешняя организация».

Общим достоянием всех этих ученых и в то же время связующим между ними звеном является прежде всего глубокое отвращение от схоластических тенденций в педагогике и науке, господствовавших тогда во всех высших школах, а потом и сознание необходимости вывести философию из того подопечного и рабского состояния, в которое она была поставлена под влиянием господствующего церковного учения.

«Собственные познания», «наблюдения» и «собственные способности» – вот основные требования научного мировоззрения, вот чем должна руководиться любовь к природе. Сторонники нового умственного течения с целью подчеркнуть и внешним образом, что они – коренные враги средневекового мировоззрения, присвоили себе имя платоников или неоплатоников, а своей науке – пансофии или натурфилософии. И на самом деле именно у Платона и Плотина можно найти основные черты их учения.

Этому движению предшествовал в XV–XVI вв. целый ряд подготовительных событий. К ним относятся прежде всего возрождение интереса к классическому миру и неожиданное распространение античной литературы, обусловленное изобретением книгопечатания. «В творениях историков, поэтов и философов Древнего мира эпоха увидела образы, которые потом долго еще питали тоску человечества по чисто человеческому, и вот люди Возрождения стали стремиться к целому и полному развитию своей индивидуальности». Проникшись универсальным духом древности, ученые эти сразу вступили в открытую борьбу с варварством тогдашней научной формы. В обращении появились новые идеи: живое стремление к национальной самостоятельности, энергичные попытки государства и бюргерства освободиться из-под господства церкви и церковных властей, все смелее выступавшее сознание прав личности и решимость вырваться из-под гнетущего ярма церковного авторитета. Все эти элементы объединились, как в своем центре, в Реформации.

Эта эмансипация умов от иерархической опеки получила существенное облегчение и толчок со стороны естественно-исторических занятий и исследований, возродившихся вместе с изучением классического мира. Кроме того, открытие Америки и установление водного пути в Индию не только раздвинуло границы земли, не только открыло новые пути для предприимчивости и торгового духа, но еще создало фундамент для науки, с высоты которого она постепенно раскрыла пред изумленным взором человека безграничность мироздания, наперекор изображениям в священных регистрах Santa Casa. Еще больший переворот повлекли за собой открытия Коперника (ум. 1543), Кеплера (ум. 1631) и Галилея (ум. 1642).

Схоластика отвернулась от природы и экспериментального исследования и в своем слепом усердии к вере ушла в мир сверхчувственного. До сих пор церковная догма была для робкой мысли единственно истинной, теперь знания оказались надежнее всего. Природа снова вошла в почет. «Журчание ручья и шелест леса вновь заговорили с человеком на понятном ему языке, снежные горные вершины стали таинственными живыми существами и повели беседы между собой и с человеком. Так долго подавляемое чувство природы ожило вновь с первобытной силой». И вновь созерцательный ум обратился непосредственно к природе со всем ее великолепием и благородством, ее бесконечностью и жизнерадостностью; к познанию природы направилась и философия под воздействием умов, подобных Парацельсу, Бэкону (1562–1626), Кампанелле (1568–1639), Картезию (Декарту) (1596–1650), Ванини (1586–1619) и Лейбницу (1646–1716).

Научное познание природы не только разрушило целый ряд традиционных заблуждений и предрассудков, оно вывело человека из его дремоты, из полутемного храма средневековой романтики на свет и свежий воздух, оно обратило его духовные интересы к внешнему миру, к действительности, оно дало пищу и остроту взгляда пробудившемуся духу критики. «Теперь только впервые стало ясно, что уму человека действительно доступно цельное, неопровержимое и вполне удовлетворяющее знание, которое обещает в будущем разъяснить все, что пока темно».

Но помимо особенного предпочтения к природе и к отношениям человека к ней у платоников и натурфилософов замечаются черты глубокой религиозности. «Те самые люди, которые высказывали полнейшее равнодушие церковному учению, сознавали себя, однако, истинными христианами и чувствовали свою связь с Богом».

В мире их мысли центральное место занимала идея о Царстве Божием, возвещенном Христом, или идея о создании «храма», как они обозначали эту идею. Над ее развитием они работали с особенным рвением.

В этом именно смысле платоники ставили мудрость выше знания и науки, а чувство гуманности, дух прощения, сострадание любви, добродетели, имеющие своим источником мудрость, – выше веры, предписанной их церковью с ее окостеневшим в бездушном формализме учением. Таким образом, свою жизненную задачу они видели в том, чтобы обратить на пользу воспитания человека всю совокупность человеческого знания, всю мудрость, чтобы вести род человеческий культом всеобщего просвещения к высшей ступени развития, к той безмятежности духа, которая возвышается над всеми заботами будничной жизни.

Со стороны натурфилософов, таким образом, было вполне последовательно, что они признавали достойной труда только такую науку, которая казалась полезной для практических потребностей жизни. И само собой понятно, почему именно из их среды вышли борцы, ведшие в течение целых десятилетий упорную борьбу пером, словом и делом за сохранение и развитие народного языка и национальной литературы – борьбу, полную той отваги и пламенного воодушевления, с которыми некогда выступили передовые бойцы гуманизма на поле брани против схоластиков и обскурантов.

Замечательное и светлое явление, что эти ученые, найдя свое призвание в своей высокой задаче, обнаружили глубокое понимание того значения, которое должна была иметь прочная союзная организация и братское сотрудничество всех соратников. Все предания истории и, в не меньшей степени, вся сумма их личного опыта воочию убедили их в той истине жизни, что одними своими силами ничего не добиться в своем отечестве, что новые великие идеи только тогда могут пробить себе дорогу сквозь косность, властвующую над тупой массой, и побороть сопротивление прочих сил, когда они воспринимаются организованными группами, которые сознательно идут к одной цели. Мы не должны смущаться тем, что они имели обыкновение облекать покровом тайны свои стремления и организацию и часто прятали их под диковинными эмблемами и наименованиями. Эти приемы вытекали главным образом из настоятельного требования самосохранения.