Образование растительного слоя земли деятельностью дождевых червей и наблюдения над их образом жизни

Дождевые черви в качестве представителей небольшого числа родов, крайне похожих друг на друга по наружному виду, распространены по всему земному шару. Британские виды Lumbricus монографически никогда не были описаны, но об их вероятном числе мы можем судить по тем, которые населяют соседние страны. По свидетельству Эйзена, в Скандинавии найдено восемь видов, но два из них зарываются в землю только в редких случаях, причем один из них нуждается в очень влажной почве или даже живет в воде. Здесь же мы будем иметь дело только с теми видами, которые выбрасывают землю на поверхность в виде экскрементов. Что касается Германии, то, по Гофмейстеру, дождевые черви этой страны недостаточно известны, но он приводит то же число видов, что и Эйзен, только с прибавлением нескольких резко разграниченных разновидностей.

В Англии дождевые черви многочисленны во многих и разнообразных местообитаниях [стациях]. На пастбищах и меловых холмах их экскременты встречаются в таком громадном количестве, что покрывают собой почти всю поверхность в местах, где тощая почва поросла низкой и хилой травой. Но почти или даже совершенно так же многочисленны они и в некоторых из лондонских парков, где трава растет хорошо и почва кажется плодородной. Однако на одном и том же поле, без всякого видимого различия в особенностях почвы, в одних местах черви гораздо многочисленнее, чем в других. На вымощенных дворах около самых домов они очень обыкновенны, а в одном случае они понаделали свои норки даже в полу очень сырого подвала. Я видел червей на одном болотистом поле в черном торфе, но в сухом буром, волокнистом торфе, который так высоко ценится садоводами, они очень редки или даже совсем не встречаются. На сухих песках или на гравии, где по открытым верещатникам вместе с вереском растут только папоротники, сорные травы, мох и лишайники, едва ли можно найти хотя одного червя. Но во многих частях Англии, где тропинки пересекают такой верещатник, они покрыты тонким и коротким дерном. Я не знаю, отчего происходит это изменение в растительности – оттого ли, что более высокие растения вытаптываются здесь человеком и животными, или оттого, что почва случайно удабривается тут животными. На подобных, поросших травою тропинках экскременты червей встречаются часто. В Суррее на тщательно исследованном верещатнике, там, где тропинки были сильно покаты, найдено было немного экскрементов; напротив, в местах более ровных, где отлагался слой мелкой земли в несколько дюймов толщиной, смытый с более крутых мест, экскременты червей были очень многочисленны. Казалось, эти места были перенаселены настолько, что черви принуждены были расселиться на несколько футов в сторону от покрытой дерном тропинки; здесь, между вереском, были рассеяны кучки их помета, но дальше нельзя было найти ни одного экскремента. Слой измельченной земли, хотя бы и тонкий, который, по-видимому, в течение продолжительного времени сохраняет влажность, по моему мнению, во всяком случае необходим для существования червей; простое утаптывание почвы до известной степени, кажется, также благоприятствует этому, так как на старых усыпанных гравием дорогах и на тропинках через поля черви часто бывают необыкновенно многочисленны.

Под большими деревьями в известное время года бывает только немного экскрементов червей, но это, очевидно, является прямым следствием того, что влага высасывается из почвы бесчисленными корнями деревьев; только после сильных осенних дождей можно видеть, что подобные места покрыты экскрементами. Хотя в большинстве зарослей и лесов черви живут в большом количестве, однако в Кнольпарке, в лесу из высоких и старых буков, под которыми почва лишена всякой растительности, на большом пространстве нельзя было найти ни одного экскремента червя даже осенью. Тем не менее на некоторых поросших травою росчистях и просеках, проходящих через этот лес, экскременты червей были очень многочисленны. На горах северного Уэльса и на Альпах, судя по сделанным мне сообщениям, в большинстве местностей черви редки, что, быть может, является следствием непосредственной близости лежащих под почвою каменных пород, не позволяющих червям зимою закапываться настолько глубоко, чтобы избежать замерзания. Доктор Макинтош нашел, однако, экскременты червей на Шихэллионе в Шотландии на высоте 1500 футов. На некоторых горах вблизи Турина, на высоте от 2000 до 3000 футов над уровнем моря, они многочисленны, равно как и на значительной высоте в горах Нильгири в южной Индии и на Гималаях.

Дождевые черви могут считаться наземными животными, хотя в известном смысле они всегда полуводные, подобно другим представителям большого класса кольчатых червей, к которому они принадлежат. Г-н Перрье нашел, что оставление червей в сухом комнатном воздухе в течение одной ночи смертельно для них. С другой стороны, при содержании многих крупных червей в воде тому же наблюдателю удавалось сохранять их живыми приблизительно в течение четырех месяцев. Летом, при сухой почве, черви зарываются на значительную глубину и прекращают свою работу, точно так же, как и зимой, когда замерзает почва. По образу жизни черви – животные ночные, и ночью можно видеть, как они копошатся всюду в большом числе, но при этом их хвосты остаются обыкновенно погруженными в норки. Вследствие растяжения этой части тела и благодаря присутствию слегка загнутых назад щетинок, которыми вооружено их тело, черви держатся в норке так крепко, что вынуть их из земли, не разорвавши на части, удается только в редких случаях. В течение дня черви остаются в своих жилищах, за исключением лишь периода спаривания, когда животные, занимающие соседние норки, высовываются большей частью своего тела ранним утром на один или два часа. Из этого правила еще надо исключить больных особей, по большей части зараженных паразитическими личинками мухи, так как они бродят по земле днем и умирают на ее поверхности. Иногда после сильного дождя, следующего за засухой, мертвые черви покрывают землю в громадном количестве. М-р Гальтон сообщает мне, что в одном из подобных случаев (в марте 1881 года) на дороге в четыре шага шириной в Гайд-парке можно было встретить средним числом одного мертвого червя через каждые два с половиной шага вдоль дорожки. В одном месте на протяжении шестнадцати шагов он насчитал не менее 45 мертвых червей. Принимая во внимание сказанное выше, допустить, что эти черви могли утонуть, невероятно, так как в таком случае они могли бы утонуть и в норках. Я думаю, что они уже были больными, и наводнение только ускорило их смерть.

Часто говорили, что при нормальных условиях здоровые черви ночью никогда или очень редко оставляют свои норки; но это ошибка, на которую уже давно указал Уайт из Сельборна. Утром после сильного дождя следы их часто бывают ясно заметны на тонком слое грязи или мелкого песка, которым усыпаны дорожки. Я замечал это от августа до мая включительно, и, вероятно, так же бывает и в остальные два месяца, если только они дождливы. В этих случаях мертвых червей всюду видно мало. 31 января 1881 года, когда после продолжительного и необычайно сильного холода с большим количеством снега настала оттепель, дороги испещрились бесчисленными следами червей. В одном случае можно было насчитать пять следов, перекрещивающих площадку в один квадратный дюйм. Некоторые следы можно было проследить по дорожке от норки или к ней на протяжении от 2 или 3 до 15 ярдов. Я никогда не видал двух следов к одной и той же норке; судя по тому, что будет сказано об органах чувств червей, невероятно, чтобы червь, раз оставивший свою норку, мог в нее вернуться опять. Судя по всему, они оставляют свое жилище, отправляясь на разведку, и таким образом находят себе новые жилища.

Моррен говорит, что черви часто по целым часам почти без движения лежат как раз под отверстием норки. Я наблюдал это на червях, содержимых дома в горшках; заглядывая в их норки, можно было видеть их головы. Если снять внезапно землю, выброшенную над норкой, или кучку, часто можно видеть быстро втягиваемый конец тела червя. Это обыкновение лежать вблизи от поверхности влечет за собой страшное уничтожение червей. В известное время года серые и черные дрозды каждое утро вытаскивают из норок по всем полянам страны громадное количество червей, чего, конечно, не случалось бы, если бы последние лежали дальше от поверхности. Так как мы видели, что черви в продолжение долгого времени могут оставаться под водой, то нет основания предполагать, что они держатся вблизи от поверхности с тем, чтобы дышать чистым воздухом. Я думаю, что они занимают такое положение ради тепла, особенно по утрам; к тому же ниже мы увидим, что они часто выстилают вход в норку листьями, что делается, судя по всему, с той целью, чтобы не прикасаться прямо телом к холодной влажной земле. О том, что на зиму они совершенно закупоривают свои норки, будет сказано позднее.

Строение

Относительно этого здесь нужно сделать лишь несколько замечаний. Тело крупного червя состоит из 100–200 почти цилиндрических колец, или сегментов, из которых каждый несет на себе маленькие щетинки. Мышечная система развита хорошо. Черви могут так же хорошо ползать вперед, как и назад, а с помощью своего крепко цепляющегося хвоста могут с необычайной быстротой скрываться в норку. Рот лежит на переднем конце тела и имеет впереди небольшой выступ (лопасть, или губа, как по-разному называют его), приспособленный к захватыванию. Внутри, позади рта, лежит мощная глотка, которая, когда животное ест, выпячивается вперед; по мнению Перрье, эта часть соответствует выпячиваемому хоботку (proboscis) других кольчатых червей. Глотка ведет в пищевод; на нижней части его с каждой стороны находятся по три больших железки, выделяющих поражающее количество углекислой извести. Эти известковые железки в высшей степени замечательны, так как ни у какого другого животного не известно ничего им подобного. О значении их будет сказано, когда речь пойдет о процессе пищеварения. У большинства видов пищевод перед жевательным желудком расширяется в зоб. Жевательный желудок выстлан гладкой толстой хитиновой кожицей и одет слабыми продольными и сильными поперечными мышцами. Перрье видел эти мышцы в состоянии очень энергичной деятельности, и размельчение пищи, по его мнению, совершается предпочтительно этим аппаратом, так как у червей нет ни челюстей, ни зубов. В жевательном желудке и в кишках по большей части находят песчинки и маленькие камешки от 1/20 до 1/10 дюйма или немного более в поперечнике. Так как нет никакого сомнения, что черви заглатывают большое количество мелких камешков помимо тех, которые проглатываются ими при рытье норки, то нет ничего невероятного в том, что эти камешки в качестве жерновов служат им для измельчения пищи. Жевательный желудок открывается в кишку, которая идет прямо к заднепроходному отверстию на заднем конце тела. В кишке существует замечательное образование, так называемая typhlosolis, или, как называли это образование старинные анатомы, кишка в кишке; Клапаред показал, что это глубокая продольная складка стенки кишки, благодаря которой создается большая всасывающая поверхность.

Сосудистая система развита хорошо. Дышат черви всей кожей, так как у них нет никаких специальных дыхательных органов. Оба пола соединены в одной и той же особи, но совокупление происходит всегда между двумя. Нервная система развита довольно хорошо, и два почти слившиеся головные узла залегают вблизи переднего конца тела.

Чувства

У червей нет глаз, и я думал сначала, что они совершенно нечувствительны к свету, так как содержавшиеся в неволе повторно наблюдались при свече, другие, на свободе, с помощью фонаря и, несмотря на крайнюю пугливость, обнаруживали при этом беспокойство только в редких случаях. Точно так же и другие лица не встречали никакого затруднения при наблюдении червей ночью таким же точно образом. Однако Гофмейстер сообщает, что черви, за исключением немногих особей, крайне восприимчивы к свету, но прибавляет, что в большинстве случаев для его воздействия необходимо известное время. Это указание заставило меня в течение многих следовавших друг за другом ночей наблюдать червей, содержимых в горшках и в целях защиты от движения воздуха прикрытых стеклянной пластинкой. Я приближался к горшкам очень осторожно, чтобы не вызвать ни малейшего сотрясения земли. Когда при таких условиях черви были освещаемы глухим фонарем с темно-красными и темно-синими стеклами, настолько ослаблявшими свет, что рассмотреть червей можно было только с некоторым трудом, то такое количество света не оказывало на них никакого влияния, хотя бы они подвергались ему и в течение долгого времени. Насколько я могу судить, этот свет был ярче лунного. Цвет его, по-видимому, не оказывал никакого влияния на результат. Если черви освещались свечой или даже яркой парафиновой лампой, то и это сначала не оказывало на них никакого действия. То же самое было и в том случае, когда свет попеременно то допускался, то исключался. Однако иногда они вели себя при этом совершенно иначе, так как едва свет падал на них, как они почти с моментальной быстротой скрывались в норки. Так бывало, может быть, один раз из двенадцати. Если черви не скрывались моментально в норки, то часто поднимали над землей передний утонченный конец своего тела, как будто что-либо остановило на себе их внимание или удивило, или же двигали своим телом из стороны в сторону, как бы ощупывая предметы. В этих случаях свет, казалось, пугал их, но я сомневаюсь, чтобы так действительно было, так как два раза, спустя много времени после того, как я медленно удалился, они все еще оставались в том же самом положении: их передний конец немного выставлялся из норки, и они как бы готовы были моментально спрятаться.

Когда свет свечи посредством большой линзы концентрировался на передней части тела червей, то по большей части они моментально втягивали ее назад; но, быть может, раз из полдюжины этот собранный свет не оказывал никакого влияния. Однажды свет был наведен на червя, который лежал в блюдечке под водой, и он моментально спрятался в свое убежище. Продолжительность освещения, если только оно не было очень слабым, во всяком случае вызывала весьма различные результаты; так, черви, подвергавшиеся действию света парафиновой лампы или свечи, все без исключения прятались в норки в течение пяти или пятнадцати минут; если с вечера горшки освещались прежде, чем черви вылезали из своих норок, то последние совсем не показывались.

Из приведенных фактов следует, что на червей действуют напряженность света и продолжительность освещения. При этом свет действует только лишь на передний конец тела, где лежат головные нервные узлы, как то указал Гофмейстер и что много раз замечал я. Если эта часть тела была затемнена, другие части можно было освещать полным светом, и это не оказывало никакого влияния. Так как глаз у описываемых животных нет, то можно принять, что свет, проникая через кожу, так или иначе раздражает головной мозг. Сначала мне казалось вероятным, что их различное в разных обстоятельствах поведение можно объяснить или степенью растяжимости их кожи и зависящей от того прозрачностью последней, или известным падением света, но я не мог открыть такой зависимости. Одно было доказано, а именно: когда черви были заняты перетаскиванием в норки листьев или поеданием их и даже во время коротких промежутков, в течение которых они отдыхали от своей работы, они или не воспринимали световых ощущений, или не обращали на них внимания; то же самое было даже тогда, когда свет концентрировался на них при помощи большой линзы. Затем во время совокупления они остаются час или два вне норок под действием утреннего света, но, судя по тому, что говорит Гофмейстер, свет, по-видимому, оказывает влияние на расхождение спарившихся особей.

Тот факт, что внезапно освещенный червь, выражаясь словами одного моего друга, как кролик, прячется в нору, мы склонны были первоначально рассматривать как рефлекторное движение. Раздражение головного мозга, казалось, неизбежно вызывает сокращение известных мышц, совершенно независимо от воли или сознания животного, как в автомате. Но различные результаты, вызываемые влиянием света в различных случаях, и особенно тот факт, что червь, занятый чем-нибудь, а также в промежутках между занятиями, когда мог бы сделаться игрою группы мышц и нервных узлов, часто не замечает света, противоречит тому, что быстрое втягивание в нору есть просто рефлекторный акт. Если у высших животных напряженное внимание по отношению к какому-либо предмету приводит к тому, что не воспринимаются впечатления от других предметов, то это мы объясняем тем, что все их внимание в таком случае поглощено чем-нибудь одним; но внимание предполагает присутствие сознания. Каждый охотник знает, что подкрасться к животному, когда оно пасется, дерется или занимается ухаживанием, гораздо легче, чем в другое время. Таким образом, состояние нервной системы высших животных в различное время очень различно – так, например, в одно время лошадь путается гораздо скорее, чем в другое. Приведенное здесь сравнение состояния высших животных с состоянием животного, занимающего в лестнице живых существ столь низкое место, как дождевой червь, может казаться натянутым, так как вместе с тем мы приписываем земляному червю внимание и даже некоторую мыслительную способность, однако я не вижу никакого основания сомневаться в правильности подобного сравнения.

Хотя о развитом чувстве зрения у дождевых червей говорить нельзя, однако их способность воспринимать световые впечатления дает им возможность различать день и ночь и вместе с тем избегать страшной опасности сделаться предметом нападения многих дневных животных. Впрочем, пребывание в течение дня в норке обратилось для них, кажется, в привычку; по крайней мере, черви, содержавшиеся в горшках, покрытых стеклами, на которых лежала черная бумага, и стоявших перед окном, обращенным на северо-восток, в течение дня оставались в своих норках и каждую ночь выходили наружу; это продолжалось целую неделю. Без сомнения, небольшое количество света могло проникать между стеклом и черной бумагой, но по опытам с цветными стеклами мы знаем, что черви к слабому свету относятся безразлично.

К умеренной лучистой теплоте черви, кажется, менее восприимчивы, чем к яркому свету. Я пришел к этому выводу, помещая в разное время доведенную до темно-красного каления кочергу на таком расстоянии от нескольких червей, на каком моя рука испытывала весьма заметную степень нагревания. Один из них не обратил на это никакого внимания; другой скрылся в норку, но не быстро; третий и четвертый спрятались быстрей, пятый – с такой скоростью, с какой только мог. Свет от свечи, собранный линзой и пропущенный через стекло, задерживающее большую часть тепловых лучей, по большей части вызывал гораздо более быстрое исчезание в норку, чем накаленная кочерга. О восприимчивости червями низкой температуры можно судить по тому, что во время холодов они не выходят из своих норок.

Черви совершенно не обладают чувством слуха. Они не обращали ни малейшего внимания на резкие звуки металлического свистка, повторенные вблизи их несколько раз, так же как и на низкие и высокие тоны фагота. Они относились безразлично к крику, если только были приняты меры, чтобы на них не попадал выдыхаемый воздух. Находясь на стуле, приставленном к клавишам рояля, они оставались спокойными при самой громкой игре.

Хотя дождевые черви и не способны воспринимать колебания воздуха, доходящие до нас в виде звуковых волн, зато они в высшей степени восприимчивы к сотрясениям твердого тела. Когда горшки с двумя червями, которые оставались совершенно нечувствительными к звукам рояля, были поставлены на инструмент и затем взята была нота «до» в басовом ключе, то оба червя моментально скрылись в своих норках. Спустя некоторое время они опять вылезли и, когда затем взята была нота «соль» над линией в скрипичном ключе, они снова спрятались. При таких же условиях на другую ночь один червь быстро ушел в свою норку, как только ударили раз по очень высокой ноте, а другой – когда была взята нота «до» в скрипичном ключе. В этом случае черви не прикасались к стенкам горшков, которые стояли на блюдцах, и, следовательно, сотрясение, прежде чем дойти до тел червей, должно было пройти через гармоническую доску рояля, через блюдца, дно горшка и влажную, не очень плотную землю, где своими хвостовыми частями в норках и сидели черви. Часто обнаруживали они свою чувствительность и в тех случаях, когда нечаянно слегка толкали горшки, в которых они жили, или стол, на котором горшки стояли, но к таким раздражениям они относились с меньшей восприимчивостью, чем к сотрясению, передаваемому от рояля; впрочем, степень их восприимчивости очень варьировала в разное время.

Часто говорили, что если топнуть по земле ногой или каким-либо другим способом привести ее в сотрясение, черви оставляют свои жилища, думая, что их преследует крот. Согласно полученному мною одному сообщению, я теперь не сомневаюсь, что они действительно делают это в случае преследования кротами; впрочем, один знакомый сообщил мне, что он видел недавно 8 или 10 дождевых червей, покинувших свои норки и ползавших по траве на несколько рыхлой почве, на которой только что были двое ставивших капкан; это случилось в такой местности Ирландии, где не водится кротов. Один волонтер уверял меня, что ему часто приходилось видеть быстро ползавших в траве крупных дождевых червей несколько минут спустя после того, как их рота производила стрельбу холостыми патронами. Чибисы (Tringa vanellus Linn.), по-видимому, инстинктивно знают, что при сотрясении земли черви выходят наружу; епископ Стэнли сообщает (как мне говорил м-р Мургауз), что молодой находившийся в неволе чибис, стоя на одной ноге, бил другой по торфу до тех пор, пока черви не выползали из своих норок, после чего он немедленно пожирал их. Тем не менее черви далеко не всегда оставляют свои норки при сотрясении земли, в чем я убедился, ударяя лопатой по земле; но возможно, что я ударял слишком сильно.

Прикосновение дождевой червь чувствует всем телом. Легкого дуновения изо рта достаточно, чтобы вызвать моментальное исчезновение червей. Стекла, которыми прикрыты были горшки, прилегали к ним не совсем плотно, и стоило только дунуть через остающиеся очень узкие щели, как черви быстро прятались. Иногда они чувствовали то колебание воздуха, которое происходило при быстром снятии стекла. Когда червь только что вылезет из своей норки, он по большей части водит сильно вытянутым передним концом своего тела по всем направлениям из стороны в сторону, очевидно, употребляя свой передний конец как орган осязания; вместе с тем, как увидим в ближайшей главе, есть некоторое основание принять, что при этом черви в состоянии составить общее представление о форме предмета. Из всех чувств чувство осязания, понимая под этим и восприятие сотрясения, кажется, развито у червей гораздо более всех других.

Чувство обоняния у червей, судя по всему, ограничивается распознаванием только некоторых запахов и развито слабо. До тех пор, пока я дышал на них очень осторожно, они совершенно не чувствовали моего дыхания. Это было испробовано потому, что мне казалось, что они могут узнавать таким образом о приближении врага. Точно так же безразлично относились они к моему дыханию, когда я жевал табак или когда держал во рту вату с несколькими каплями цветочных духов или уксусной кислоты. Кусочки ваты, вымоченные в табачном соке, в духах и в парафине, брались пинцетом; при помахивании ими на расстоянии приблизительно от двух до трех дюймов от нескольких червей последние совершенно не замечали этого. Однако один или два раза, когда на вату взята была уксусная кислота, червям, по-видимому, это было неприятно, но, вероятно, это происходило вследствие раздражения кожи. От распознавания таких, не встречающихся в естественном состоянии запахов червям нет никакой пользы; но так как столь робкие животные почти наверное каким-либо образом выразили бы восприятие какого-либо нового впечатления, то можно заключить, что этих запахов они не распознавали.

Иной результат был в тех случаях, когда в дело употреблялись капустные листья или кусочки лука, т. е. такие вещества, которые с удовольствием поедаются червями. Маленькие четырехугольные кусочки свежих и полузавядших капустных листьев и лука девять раз зарывались в моих горшках приблизительно на 1/4 дюйма глубины в обыкновенную садовую землю, и черви всегда их находили. Один кусочек капусты был найден и унесен в течение двух часов, три – ближайшим утром, следовательно, спустя одну ночь, два других – через две ночи и седьмой кусочек – через три. Два кусочка лука были найдены и унесены через три ночи. Кусочки свежего сырого мяса, которое черви очень любят, были зарыты; они не были обнаружены червями в течение 48 часов, т. е. в течение такого срока, когда они еще не загнили. Земля над различными зарываемыми веществами по большей части была только слегка придавлена, чтобы не помешать выходу какого-либо запаха. Но два раза земля была хорошо полита, благодаря чему сделалась несколько плотнее. После того как кусочки капусты и лука были унесены, я заглядывал под них, чтобы убедиться, не подходили ли к ним черви случайно снизу, но никакого следа норок не было; два раза зарытые вещества положены были на кусочки листового олова, и последние совершенно не переменили своего места. Нет ничего невозможного в том, что черви, укрепившись своими хвостами в норках, двигаются туда и сюда по поверхности земли и могут при этом зарываться своими головами в те места, где были зарыты вышеназванные вещества; но я никогда не видел, чтобы черви поступали таким образом. Несколько кусочков капустных листьев и лука два раза были зарыты под очень мелкий железистый песок, который слегка был придавлен и хорошо полит водой, отчего он стал очень плотным, и эти кусочки совсем не были найдены червями. В третий раз тот же самый песок не был ни примят, ни полит, и кусочки капусты через две ночи были червями найдены и унесены. Все эти факты указывают на то, что черви до известной степени обладают чувством обоняния и что благодаря ему они находят пахучие, но более скрытые виды пищи.

Надо полагать, что чувство вкуса развито у всех животных, питающихся различными веществами, и это, несомненно, имеет место и у червей. Черви очень любят листья капусты; они, кажется, могут даже различать между ними различные разновидности, но, быть может, это обусловливается различием в их строении. Одиннадцать раз давали червям кусочки свежих листьев обыкновенной зеленой разновидности и употребляемой на салат красной, и они, предпочитая зеленую, или совсем не дотрагивались до красной, или поедали ее гораздо меньше. Однако два других раза они, казалось, предпочли красную разновидность. Полусгнившие листья красной разновидности и свежие листья зеленой потреблялись почти одинаково. Если им давали вместе листья капусты, хрена (одно из любимых пищевых веществ) и лука, очевидное предпочтение всегда отдавалось последним. Листья капусты, липы, Ampelopsis, пастернака (Pastinaca) и сельдерея (Apium) также давались одновременно, и первыми поедались листья сельдерея. Но если червям одновременно давали листья капусты, репы, свеклы, сельдерея, диких вишен и моркови, всем остальным, включая и листья сельдерея, предпочитались последние два растения, и особенно листья моркови. Из многих опытов, несомненно, вытекает также и то, что листья диких вишен сильно предпочитаются листьям липы и орешника (Corylus). По свидетельству м-ра Бриджмена, черви особенно любят полусгнившие листья Phlox verna.

Кусочки капустных листьев, листьев репы, хрена и лука, положенные в горшки, в течение 22 дней подверглись уничтожению, так что их пришлось заменить новыми; но за то же самое время перемешанные вместе с ними листья одного вида Artemisia, шалфея, тимьяна и мяты оставались совершенно нетронутыми, за исключением листьев мяты, которые были объедены случайно и очень мало. Последние четыре сорта листьев вовсе не отличаются чем-либо таким в своем строении, что могло бы быть неприятно червям; все они имеют резкий вкус, что присуще также и четырем прежде названным родам листьев, и большая разница в результате может быть объяснена только предпочтением червями одного вкуса другому.

Умственные способности

Относительно этого здесь можно сказать только немногое. Мы видели, что черви пугливы. Сомнительно, что они, в случае поранения, испытывают такую большую боль, какую можно предположить по их движениям. Судя по их пристрастию к известным родам пищи, они могут находить удовольствие в еде. Их половое стремление достаточно сильно для того, чтобы на известное время победить в них боязнь света. Быть может, у них есть следы общественного чувства, так как, переползая друг через друга, они не обнаруживают никакого беспокойства и часто лежат рядом друг с другом. Согласно Гофмейстеру, они зимуют или поодиночке, или свившись друг с другом в клубок на дне норок. Хотя черви удивительно бедны различными органами чувств, однако из этого вовсе не вытекает необходимость исключать у них присутствие смышлености, насколько можно судить по фактам, подобным приведенным Лаурою Бриджмен; мы видели, что в то время, когда их внимание отвлечено, они не воспринимают впечатлений, которые не прошли бы бесследно при других обстоятельствах; внимание, в свою очередь, указывает на существование у них в том или другом виде сознания. Точно так же в одно время они приходят в возбужденное состояние гораздо легче, чем в другое. Некоторые движения они производят инстинктивно, а именно – те, которые выражаются приблизительно одинаково у всех особей, включая сюда и молодых. Это проявляется у видов Perichaeta в способе выбрасывания экскрементов в виде башенки или в том, как норка обыкновенного дождевого червя гладко выстилается очень мелкой землей и зачастую маленькими камешками, а вход в норку – листьями. Одним из самых резких проявлений инстинкта служит закупоривание входных отверстий в норки различными предметами, так как и очень молодые черви поступают точно так же. Однако, как мы увидим в ближайшей главе, при этой работе, кажется, проявляется известная доля сообразительности – результат, который в отношении червей удивил меня больше всех других.

Пища и пищеварение

Черви всеядны. Они заглатывают огромное количество земли, из которой усваивают всякое находящееся в ней переваримое вещество, но к этому я еще возвращусь со временем. Точно так же поедают они большое количество всевозможных полусгнивших листьев, за исключением только немногих, обладающих неприятным вкусом или слишком для них твердых; равным образом они поедают черешки листьев, стебельки цветов и полусгнившие цветы. Впрочем, они едят также свежие листья, в чем я убедился благодаря неоднократным опытам. По свидетельству Моррена, они едят кусочки сахара и лакрицу, а черви, содержавшиеся у меня, уносили к себе в норки большое количество кусочков сухого крахмала, причем у большего кусочка при этом края округлились под влиянием выделенной на него изо рта жидкости. Но так как они часто втаскивали в свои норки кусочки нетвердых минеральных пород, например мела, то я несколько сомневаюсь в том, употребляли ли они крахмал как пищевой материал. Кусочки сырого и жареного мяса многократно укреплялись длинными иглами на поверхности почвы моих горшков, и ночь за ночью можно было видеть, как черви теребили эти кусочки, захватив себе в рот их края, так что большая часть их была съедена. Сырой жир они, казалось, предпочитали даже сырому мясу, не говоря уже о всяком другом из предлагаемых им веществ, и они съедали его в большом количестве. Судя по тому, что две половинки мертвого червя, положенные в два горшка, были унесены червями в норки и съедены, черви могут считаться каннибалами; сколько я могу судить, вообще они предпочитают свежее мясо испорченному, и в этом я расхожусь с Гофмейстером.

Леон Фредерик утверждает, что пищеварительный сок червей одного состава, с выделением поджелудочной железы высших животных; этому заключению вполне соответствуют все виды употребляемой червями пищи. Поджелудочный сок эмульсирует жиры, и мы только что видели, до чего черви падки на жир; он разрушает фибрин, и черви едят сырое мясо; он с необычайной быстротой переводит крахмал в глюкозу, и мы только что видели, как пищеварительный сок червей действует на крахмал. Но черви живут преимущественно за счет полусгнивших листьев, и, не переваривайся образующая клеточные стенки клетчатка в пищеварительном соке червей, листья пропадали бы для них без пользы, так как известно, что все остальные питательные вещества исчезают из листа почти совсем, прежде чем он опадет. Однако теперь известно, что некоторые виды клетчатки, на которую желудочный сок высших животных действует очень мало или даже совсем не действует, подвергаются действию сока поджелудочной железы.

Полусгнившие или свежие листья, выбранные червями на еду, втаскиваются ими через отверстия норок на глубину от двух до трех дюймов и там смачиваются выделяемой ими жидкостью. Можно принять, что эта жидкость служит для ускорения разложения листьев, но большое количество листьев, вынутых дважды из норок, в течение нескольких недель сохранялось в очень влажной атмосфере под стеклянным колпаком в моей рабочей комнате, и тем не менее вовсе незаметно было, чтобы части листьев, смоченные червями, разрушались скорее других. Если червям, содержимым в неволе, давали вечером свежие листья, которые исследовались на следующий день рано утром, следовательно, спустя несколько часов после того, как они были унесены в норки, то смачивающая их жидкость с нейтральной лакмусовой бумажкой давала щелочную реакцию. Это было несколько раз подтверждено на листьях сельдерея, капусты и репы. Затем части листьев, не смоченные червями, толклись с несколькими каплями дистиллированной воды, но полученная таким образом жидкость не была щелочной. Однако несколько листьев, втащенных в норки свободно живущими червями неизвестно когда и исследованных подобно первым, редко обнаруживали даже следы щелочной реакции, хотя еще и были влажны.

До тех пор, пока листья свежи или почти свежи, та жидкость, которой они смачиваются, действует на них весьма удивительным образом, так как она быстро умерщвляет и обесцвечивает их. Таким образом, концы свежего листа моркови, втащенного в норку, спустя двенадцать часов приобрели темно-бурую окраску. Подобным же образом действовала жидкость на листья сельдерея, репы, клена, вяза, липы, на тонкие листья плюща и обыкновенные капустные листья. Конец листа Triticum repens, еще сидящего на растущем растении, был втащен в норку, и втащенная часть его приобрела темно-бурый цвет и отмерла, тогда как остальной лист был еще свеж и зелен. Большое число липовых и вязовых листьев, взятых из норок свободно живущих червей, было изменено различным образом. Первое изменение состоит, кажется, в том, что жилки становятся грязного красновато-оранжевого цвета. Затем клетки с хлорофиллом теряют более или менее свой зеленый цвет и, наконец, становятся бурыми. Измененные таким образом части листьев при отраженном свете кажутся часто почти черными; но если их рассматривать, как прозрачный предмет, с помощью микроскопа, свет проходит через них очень маленькими пятнышками, чего нет на неизмененных частях того же самого листа. Этот результат указывает, однако, только на то, что выделяемая червями жидкость действует на листья очень вредно или ядовито, так как почти тот же самый результат достигается в течение промежутка времени от одного до двух дней при обработке молодых листьев разных пород не только искусственным панкреатическим соком, смешанным с тимолом или без него, но также быстро и одним раствором тимола. В одном случае листья Corylus были сильно обесцвечены тем, что в продолжение восемнадцати часов лежали в панкреатическом соке, не содержащем ни малейшей примеси тимола. На молодые и нежные листья человеческая слюна действует при довольно теплой погоде так же, как панкреатический сок, только не так быстро. Во всех приведенных случаях листья смачивались жидкостью часто.

Большие листья плюща, растущего на стене, были так жестки, что черви не могли их есть, но спустя четыре дня они были изменены особенным образом выпущенной червями изо рта жидкостью. Верхняя сторона листьев, по которой черви ползали, о чем можно было судить по оставленной на ней грязи, была покрыта извитыми линиями, образованными непрерывной или прерывающейся цепью беловатых и часто звездчатых пятен почти в 2 мм в поперечнике. По наружному виду каждый такой лист был в высшей степени похож на лист, в который забралась личинка какого-нибудь очень маленького насекомого. Но мой сын Френсис, исследуя сделанные им разрезы, ни разу не мог найти прорванных клеточных стенок или продырявленного эпидермиса. На разрезах, прошедших через беловатые пятна, можно было видеть, что зерна хлорофилла были здесь более или менее обесцвечены, а в некоторых из палисадных или мезофильных клеток не было ничего, кроме раскрошенной зернистой массы. Этот результат может быть приписан просачиванию секрета в клетки через эпидермис.

Выделение, которым черви смачивают листья, действует подобным же образом и на заключенные в клетках крахмальные зерна. Мой сын исследовал несколько листьев ясеня и большое число липовых, опавших с деревьев и отчасти втащенных червями в норки. Известно, что у опавших листьев крахмальные зерна сохраняются в клеточках, защищающих устьица. В данном случае у одних листьев крахмал отчасти или совсем исчез из этих клеток в тех частях листа, которые были смочены выделением червей, и хорошо сохранился в других частях тех же самых листьев. У других листьев крахмал растворился только в одной из числа двух защищающих устьице клеток. Был и такой случай, где вместе с крахмалом исчезло и ядро клетки. Простое зарывание липовых листьев во влажную землю на девять дней совсем не привело к разрушению крахмальных зерен, но вымачивание свежих липовых и вишневых листьев в течение восемнадцати часов в искусственном панкреатическом соке привело к растворению крахмальных зерен как в защищающих устьица клетках, так и в других.

Из того, что жидкость, которой смачиваются листья, имеет щелочную реакцию и действует как на крахмальные зерна, так и на плазматическое содержимое клетки, мы можем прийти к заключению, что по своему составу она походит не на слюну, а на сок поджелудочной железы, и мы знаем от Фредерика, что такого рода выделения найдены в кишечном канале червей. Так как листья, втаскиваемые в норки, часто высыхают и съеживаются, то для того, чтобы черви могли разжевать их своим невооруженным ртом, их необходимо перед этим смочить и размягчить; что же касается свежих листьев, то они обрабатываются таким же образом, независимо от их мягкости и нежности, вероятно, по привычке. Результатом этого является то, что отчасти листья перевариваются прежде, чем попадут в кишечный канал. Мне неизвестно, чтобы где-либо был описан какой-нибудь другой случай пищеварения вне желудка. Говорят, что Boa constrictor смачивает свою добычу слюной, но это сомнительно, и если делается, то только с тем, чтобы облегчить заглатывание. Наибольшую аналогию с описанным явлением, быть может, представляют такие растения, как Drosera и Dionaea, так как у них животное вещество переваривается и превращается в пептоны не внутри желудка, а на поверхности листьев.

Известковые железки

Судя по величине и по богатству кровеносными сосудами, эти железки должны иметь для животного большое значение. Но для объяснения их роли было предложено почти столько же теорий, сколько было наблюдателей. Известковые железки развиты в числе трех пар и у обыкновенного дождевого червя открываются в кишечный канал перед мускульным желудком, а у Urochaeta и некоторых других родов – позади него. Две задние пары образованы листками, которые, по свидетельству Клапареда, являются расширением пищевода. Эти листки выстланы изнутри рыхлым клеточным слоем, к которому в бесчисленном количестве прилегают свободные клетки. Если одну из этих железок проколоть и подавить, то из нее выступает белая мозгоподобная масса, состоящая из упомянутых свободных клеток. Величина их незначительна, и поперечник колеблется от 2 до 6 мкм. Они содержат в центре небольшое количество крайне мелкозернистого вещества; оно до того походит на капельки жира, что Клапаред и другие сначала обрабатывали их эфиром. Такая обработка не привела ни к чему, но в уксусной кислоте они растворялись очень быстро и с шипением, а когда прибавлялся раствор щавелевокислого аммония, то оседал белый осадок. Отсюда мы должны заключить, что эти клетки содержат углекислую известь. Если клетки положить в очень небольшое количество кислоты, то они становятся прозрачнее, как бы начинают походить на тень и скоро совсем исчезают; если кислоты прибавлено много, то они исчезают моментально. Если растворить большое количество клеток, то остается клочковатый осадок, который, очевидно, состоит из нежных разорванных клеточных стенок. Углекислая известь, находящаяся в клетках двух задних пар железок, иногда образует ромбические кристаллы или сростки, лежащие между листками; я видел один подобный случай, Клапаред – несколько, но все же очень немного.

Две передние железки отличаются по наружному виду от четырех задних своей несколько более овальной формой. Так же ясно отличаются они и тем, что по большей части содержат в себе или много маленьких, или два или три больших, или единственный очень большой сросток углекислой извести до 1,5 мм в поперечнике. Если в железке находится только небольшое количество очень маленьких сростков или, что иногда бывает, этих сростков в ней совсем нет, то ее легко просмотреть. Большие сростки имеют круглую или овальную форму и снаружи почти гладки. Однажды мне попался такой, который наполнял не всю железку, что бывает часто, а только ее шейку, так что железка походила на бутылку с прованским маслом. Если эти сростки раскрошить, то можно видеть, что по своему строению они более или менее кристалличны. Как они выходят из железок – остается загадкой, но что они выходят – это несомненно, так как их часто находят в мускульном желудке, в кишке и в экскрементах червей, как содержимых в неволе, так и живущих на свободе.

Клапаред говорит очень мало о строении двух передних железок и высказывает предположение, что известковое вещество, из которого образуются сростки, откладывается за счет четырех задних железок. Но если переднюю железку, которая содержит только небольшие сростки, вымочить в уксусной кислоте и потом отпрепарировать или сделать разрезы через такую железку, не обрабатывая ее кислотой, то можно ясно видеть листочки, подобные листочкам задних железок, выстланные клеточной тканью с множеством свободных клеточек, содержащих известь и легко растворимых в уксусной кислоте. Если железка совершенно заполнена одним большим сростком, то в ней никаких свободных клеточек нет, так как при образовании сростка все они соединяются вместе. Но если подобный сросток или сросток средней величины растворить в кислоте, то остается большое количество перепончатого вещества, которое, кажется, состоит из остатков прежде деятельных листков. После образования и выхождения большого сростка каким-либо образом должны развиваться новые листки. На одном разрезе, сделанном моим сыном, этот процесс, очевидно, начался, хотя железка и заключала в себе два довольно больших сростка; вблизи стенок было перерезано множество цилиндрических и овальных трубочек, выстланных клеточной тканью и совершенно заполненных свободными содержащими известь клеточками. Значительное увеличение большого числа овальных трубочек в одном направлении привело бы к образованию листка.

Кроме свободных, содержащих известь клеточек, в которых ядра не видно, в трех случаях видны были другие, гораздо большие клеточки с хорошо различимыми ядром и ядрышком. Действие уксусной кислоты проявлялось на них только тем, что после этого резче обрисовывалось ядро. Из промежутка между двумя листками внутри одной передней железки был вынут очень небольшой сросток извести. Он лежал в мягкой клеточной массе, в которой было много свободных содержащих известь клеточек вместе с множеством больших свободных имеющих ядра клеточек; на последние уксусная кислота не действовала, тогда как первые в ней растворялись. Этот и другие подобные случаи привели меня к заключению, что клеточки, содержащие известь, образуются из больших клеточек, имеющих ядра; но как это происходит – прослежено не было.

Если в передней железке находится большое количество маленьких сростков, то некоторые из них в своих очертаниях вообще угловаты или кристаллоподобны, большинство же округло с неправильной поверхностью, подобной поверхности тутовой ягоды. На многих частях этих подобных тутовым ягодам масс бывают прикреплены содержащие известь клетки, и постепенное исчезновение последних может быть прослежено, пока они еще остаются прикрепленными. Отсюда ясно, что сростки образуются на счет извести, содержащейся внутри свободных известковых клеточек. По мере того как маленькие сростки становятся больше, они приходят друг с другом в соприкосновение, соединяются и таким образом окружают теперь бездействующий листок; таким путем может быть прослежено образование больших сростков. Почему этот процесс нормально имеет место в двух передних железках и только изредка совершается в четырех задних – неизвестно. Моррен говорит, что эти железки зимой исчезают, и я видел примеры этого, равно как и другие случаи, когда или передние, или задние железки в это время года были так сжаты и пусты, что их можно было различить только с большим трудом.

Что касается функции известковых железок, то на первом месте, вероятно, должно поставить их значение как органов выделения, и на втором – как органов, способствующих пищеварению. Черви истребляют большое количество упавших листьев, а известно, что до тех пор, пока листья не упали с дерева, известь постоянно накопляется в них, вместо того чтобы опять потребляться стволом или корнями, как это бывает с различными другими органическими и неорганическими веществами. Исследования показали, что в золе листа акации содержится не менее 72 процентов извести. Вследствие этого, не будь у червей какого-либо специального приспособления для выделения извести, они подвергались бы опасности переполниться этим минералом, и для этой цели известковые железки являются хорошим приспособлением. У червей, живущих в растительном слое прямо над мелом, кишечный канал часто совершенно заполнен этим веществом, и их экскременты почти белые. В этом случае избыток известкового вещества очевиден. Тем не менее у многих собранных на таких местах червей в известковых железках было столько же свободных содержащих известь клеточек и столько же и такой же величины сростков, как и в железках червей, живущих на таких местах, где извести мало или совсем нет; это показывает, что известь вовсе не представляет собой выделения, имеющего для пищеварительного канала то или другое специальное значение, а просто – отброс.

С другой стороны, следующие соображения делают в высшей степени вероятным, что углекислая известь, выделенная железками, при обыкновенных условиях помогает пищеварению. При своем распадении листья выделяют большое количество различных кислот, известных под общим названием гумусовых кислот. К этому мы еще вернемся в пятой главе, пока же я укажу только на то, что эти кислоты сильно действуют на углекислую известь. Следовательно, полусгнившие листья, которые заглатываются червями в таком большом количестве, будучи смочены и измельчены в кишечном канале, должны выделять эти кислоты в большом количестве. Исследование с лакмусовой бумажкой показало, что у многих червей содержимое кишечного канала давало кислую реакцию. Последняя не могла быть приписана природе переваривающей жидкости, так как панкреатический сок щелочной, и мы видели, что выделение, выпускаемое червями изо рта с целью приготовления листьев к потреблению, также щелочное. Едва ли также кислая реакция могла быть приписана мочевой кислоте, так как кислым часто бывало содержимое верхней части кишки. В одном случае содержимое жевательного желудка дало слабую кислую реакцию, а верхнего отдела кишки – ясно кислую. В другом случае содержимое глотки не было кислым, содержимое жевательного желудка было сомнительно кислым, а содержимое кишки на расстоянии 5 см ниже жевательного желудка – ясно кислым. Даже у высших животных, питающихся растениями, и у всеядных содержимое толстой кишки дает кислую реакцию. «Однако это вовсе не обусловливается каким-либо кислым выделением слизистой оболочки; реакция стенок кишечного канала как в отделе толстых кишок, так и в отделе тонких кишок щелочная.

Поэтому кислая реакция может быть следствием кислого брожения, совершающегося только в самом содержимом кишечного канала… Известно, что у хищных животных содержимое слепой кишки дает щелочную реакцию, и совершенно естественно, что результат брожения в большой мере зависит от свойств пищи».

У червей не только содержимое кишки, но и выброшенная из нее масса по большей части дает кислую реакцию. Тридцать комочков экскрементов, собранных из различных мест, за тремя или четырьмя исключениями, дали при исследовании кислую реакцию; что же касается исключений, то они были следствием того, что экскременты не были только что выброшенными, так как некоторые, сначала кислые, на следующее утро, после того как они высохли и опять были смочены, не были более кислыми; это, вероятно, было результатом того, что гумусовые кислоты, как известно, легко разлагаются. Пять свежих комочков экскрементов червей, живших в перегное прямо над мелом, были беловатого цвета и очень богаты известковым веществом, и в них не было ни малейшего следа кислоты. Это показывает, как сильно нейтрализует углекислая известь кислоты содержимого кишечного канала. Если черви содержались в горшках, наполненных железистым песком, то ясно было видно, что окись железа, которой были покрыты кремнистые частицы, была растворена и удалена с них в экскрементах.

Пищеварительная жидкость червей, как уже было сказано, по своему действию подобна соку поджелудочной железы высших животных, у них «панкреатическое переваривание пищи по самому существу щелочное, и процесс не совершается, если нет какой-либо щелочи; при окислении действие щелочного сока прекращается, при нейтрализации задерживается». Поэтому в высшей степени вероятно, что бесчисленные содержащие известь клеточки, которые выделяются из четырех задних железок в пищеварительный канал червей, служат для того, чтобы более или менее нейтрализовать кислоты, выделяемые здесь наполовину разложившимися листьями. Мы видели, что эти клетки моментально разрушаются небольшим количеством уксусной кислоты, и так как их не всегда бывает достаточно даже для того только, чтобы нейтрализовать содержимое верхней части пищеварительного канала, то, быть может, в передней паре железок известь собирается в известковые сростки, чтобы часть ее разрушалась в заднем отделе кишечного канала, где эти сростки лежат между кусочками кислого содержимого. Сростки, находимые в кишке и в экскрементах, часто имеют истертый вид, но есть ли это следствие трения или химического разрушения – я не могу сказать. Клапаред думает, что известковые сростки образуются для того, чтобы действовать подобно жерновам и помогать при размельчении пищи. Конечно, как вспомогательный аппарат они могут действовать таким образом, но я согласен с Перрье, что такая роль должна иметь для них совершенно второстепенное значение, если принять во внимание, что то же достигается с помощью камней, в большинстве случаев присутствующих в мускульном желудке и кишке червей.

К земле горшков, в которых содержались черви, прикалывались иглами листья, и по ночам можно было видеть, каким образом черви управлялись с ними. Черви всегда старались втащить листья в свои норки, и если листья были достаточно нежны, то всегда отрывали или отсасывали от них небольшие кусочки. По большей части они захватывали тонкий край листа ртом, между выдающейся верхней и нижней губой, одновременно с чем толстая и мощная глотка, как замечает Перрье, подвигается внутри тела вперед и тем самым представляет собой для верхней губы точку опоры. Если животному приходится иметь дело с широким и плоским предметом, оно ведет себя совсем иначе. Заостренный передний конец тела, придя в соприкосновение с таким предметом, втягивается в прилежащие сзади кольца, так что становится тупым и одной толщины с остальным телом. Тогда можно видеть, что эта часть немного вздувается, что, я думаю, является следствием того, что глотка немного подается вперед. Затем, или благодаря оттягиванию глотки назад, или благодаря ее расширению, под тупым липким концом тела, в то время когда он еще приложен к предмету, образуется безвоздушное пространство, вследствие чего передний конец тела червя и предмет крепко соединяются друг с другом. Что при таких условиях образуется безвоздушное пространство, можно было ясно видеть в одном случае, когда крупный червь старался унести завядший капустный лист, находясь под ним, поверхность листа прямо над концом тела червя образовала глубокую впадину. В другом случае червь вдруг оторвался от плоского листа, и на мгновение передний конец его тела остался чашкообразно углубленным. Точно таким же образом черви могут ухватываться за предметы под водой; я видел, как один дождевой червь тащил под водой кусочек затонувшего лука.

Края свежих или почти свежих листьев, прикрепленных к земле, нередко обгладываются червями; иногда эпидермис и вся паренхима с одной стороны бывают объедены начисто на значительном пространстве; эпидермис же на противоположной стороне оставался нетронутым и совершенно обнаженным. Черви никогда не трогают жилки, и потому иногда листья превращаются частично в скелет. Так как у червей совсем нет зубов и так как стенки их рта состоят из очень мягкой ткани, то нужно полагать, что они объедают края и паренхиму свежих листьев сосанием, после обработки их пищеварительным соком. Такие толстые листья, как листья морской капусты и большие и толстые листья плюща, черви не могут захватывать; однако один лист последнего растения, после того как загнил, местами был превращен в скелет.

Черви употребляют листья и другие предметы не только в пищу, но и на то, чтобы затыкать входы в норки, и это является одним из сильнейших их инстинктов. Они работают над этим иногда так энергично, что м-р Д. Ф. Симпсон, владеющий в Бейсуотере маленьким обнесенным стеной садом, где черви особенно многочисленны, сообщает, что он услыхал в один тихий и влажный вечер такой необыкновенно сильный шум под одним деревом, с которого опало уже много листьев, что вышел со свечой и убедился, что этот шум происходил оттого, что множество дождевых червей тащили сухие листья и старались втиснуть их в свои норки. С этой целью они втаскивают в свои норки не только листья, но и листовые черешки многих растений, цветоножки некоторых цветов и нередко завядшие веточки деревьев, кусочки бумаги, перья, клоки шерсти и конский волос. Я видел не менее семнадцати листовых черешков Clematis, торчавших из отверстия одной норки, и десять, торчавших из отверстия другой. Некоторые из упомянутых предметов, как, например, листовые черешки, перья и т. д., никогда не употребляются червями в пищу. На одной усыпанной щебнем аллее моего сада я нашел, что несколько сот хвой одной сосны (Р. austriaca или nigricans) были втащены своими основаниями в норки червей. Поверхности, с помощью которых хвои прикрепляются к веточкам, устроены так же оригинально, как сочленения между костями конечностей млекопитающих животных, и если бы эти поверхности были объедены хотя немножко, это сейчас же бросилось бы в глаза, но не было и следа их обгладывания. Из листьев обыкновенных двусемядольных объедаются не все те, которые втаскиваются в норки. Я видел не менее девяти липовых листьев, втащенных в одну и ту же норку, и далеко не все были объедены; но такие листья могут служить запасом для будущей еды. Там, где осыпавшихся листьев очень много, иногда над входным отверстием в норку собирается гораздо больше листьев, чем может быть употреблено в дело, так что небольшая кучка не употребленных в дело листьев остается, как крыша, над теми, которые отчасти втащены в норки.

Лист, втащенный на короткое расстояние в цилиндрическую норку, необходимо должен быть или сильно согнут, или очень смят. Если втаскивается еще лист, то он помещается снаружи от первого, и так все последующие листья; наконец, все они плотно складываются и спрессовываются. Иногда червь расширяет отверстие своей норки или делает новую рядом, чтобы набрать еще большее количество листьев. Промежутки между втащенными листьями черви часто или даже вообще заполняют выброшенной из их кишечного канала влажной и клейкой землей, и, таким образом, отверстие норки совершенно закупоривается. Такие закупоренные норки встречаются во многих местах сотнями, особенно в течение осенних или первых зимних месяцев. Однако, как позднее будет объяснено, листья втаскиваются в норки не только для того, чтобы закупорить последние и служить пищевым материалом, но вместе с тем и для того, чтобы выстилать собой верхнюю часть норки или вход.

Если черви не могут найти для закупоривания входных отверстий своих норок ни листьев, ни листовых черешков, ни кусочков веточек и т. п., они часто загораживают их небольшими кучками камней, и такие кучки гладких округленных камешков можно часто видеть на усыпанных щебнем аллеях. В этом случае, естественно, не может быть и речи о пище. Одна дама, интересовавшаяся образом жизни червей, сняла кучки камешков с входных отверстий норок червей и очистила поверхность на несколько дюймов кругом. На следующую ночь она пришла на это место с фонарем и увидела, как черви, укрепившись своими хвостами в норках, втаскивали внутрь камешки с помощью своего рта, без сомнения, присасываясь к ним. «Спустя две ночи на некоторых норках лежало от 8 до 9 камешков; спустя четыре ночи на одной было почти 30, на другой 34 камешка». Камень, дотащенный по осыпанной песком аллее до входа в норку, весил две унции, что указывает на силу червей. Но они проявляют еще большую силу тем, что иногда на хорошо убитой щебнем аллее сдвигают камни с места; что черви это действительно делают, доказывается тем, что в ямки, остающиеся после сдвигания с места камней, как я сам убедился, как раз приходятся камни, лежащие над входами близлежащих норок.

Подобная работа обыкновенно производится ночью; но случайно я узнал, что предметы утаскиваются в норки и днем. Сомнительно, есть ли какое-нибудь преимущество в том, закупорят ли черви свои норки листьями и т. п. или наложат над ними камни. Они не делают этого в то время, когда они выбрасывают из норки большое количество земли, ибо тогда для закрывания отверстий норок червям служат их экскременты. Если садовник хочет уничтожить на газоне всех червей, то необходимо смести или сгрести сперва с поверхности все кучки экскрементов для того, чтобы дать затем доступ к норкам известковой воде. Из этого можно было бы заключить, что входы в норки затыкаются листьями и т. д. с тем, чтобы воспрепятствовать проникновению в них при сильных дождях воды, но возражением против этого служит то, что небольшое число округленных и не плотно прилегающих друг к другу камней мало пригодно на то, чтобы задерживать воду. Кроме того, в вертикально обрезанных дерновых окраинах усыпанных щебнем дорожек я видел много норок, в которые едва ли могла проникать вода и которые все-таки были закупорены так же хорошо, как норки на ровной поверхности. Невероятно, чтобы эти затычки или каменные кучки служили для защиты норок от многоножек, которые, по Гофмейстеру, являются злейшими врагами дождевых червей, или же против крупных видов Carabus и Staphylinus, беспощадно нападающих на них; эти животные ночные, а норки червей по ночам открыты. Не могут ли дождевые черви, когда отверстия их норок защищены таким образом, оставаться в них в безопасности, приблизив голову к входному отверстию, что, как известно, они очень любят делать, но что стоит многим из них жизни? Или не должны ли пробки мешать свободному входу в норки самого нижнего слоя воздуха, когда вследствие ночного лучеиспускания он становится холодным от почвы и травы? Я склонен принять последнее объяснение, во-первых, потому, что черви, содержимые в горшках в натопленной комнате, где холодный воздух проникнуть в норки не может, закупоривают входы в норки небрежно, а во-вторых, потому, что они часто выстилают верхнюю часть своих норок листьями, очевидно, с той целью, чтобы помешать прикосновению своего тела к холодной и влажной земле. М-р Э. Парфитт высказал мне предположение, что отверстия норок червей закрываются для того, чтобы находящийся внутри них воздух сохранял постоянно свою влажность, и это, как мне кажется, наиболее правдоподобное объяснение этой привычки. Впрочем, закупоривание норок может быть полезно в отношении всех приведенных предположений.

Что бы ни вызывало закупоривание, судя по всему, черви оставляют входы в свои норки открытыми крайне неохотно. Тем не менее ночью они снова открывают их, независимо от того, смогут они или нет закрыть их снова. На свежевскопанной почве можно видеть большое число открытых норок, так как в этом случае вместо того, чтобы собирать экскременты над входом в свои норки, черви выбрасывают их в оставшиеся в почве полости или в старые норки и не могут найти на поверхности никакого предмета, годного для защиты входа. Точно так же на помосте недавно открытой римской виллы в Эбингере (она будет описана позднее) черви настойчиво открывали свои норки почти каждую ночь, если они закрывались вследствие притаптывания, хотя добыть несколько маленьких камешков для закрытия норок им удавалось редко.

Сообразительность, проявляющаяся у червей в способе закупоривания ими норок. Если бы кто-нибудь стал затыкать маленькую цилиндрическую трубочку такими предметами, как листья, листовые черешки или веточки, то он стал бы вставлять их или втягивать внутрь острыми концами; но если бы эти предметы были очень тонки сравнительно с величиной полости, то некоторые из них он, вероятно, втягивал бы их толстым или широким концом. В этом проявляется сообразительность. Поэтому мне казалось стоящим потратить время на изучение того, как черви втаскивают листья в свои норки – их вершиной, основанием или средней частью. Особенно желательным казалось мне сделать эти наблюдения по отношению к таким растениям, которые не являются уроженцами нашей страны, так как хотя обыкновение червей втаскивать листья в норки, без сомнения, инстинктивно, тем не менее объяснять инстинктом их поведение в том случае, когда им приходится иметь дело с листьями, которые были совсем неизвестны их предкам, совершенно невозможно. Кроме того, если бы в этом случае черви поступали только в силу инстинкта или неизменной унаследованной привычки, то они втаскивали бы в свои норки всевозможные листья одним и тем же способом. Если у них нет такого определенного инстинкта, то можно ждать, что захватывание листа за его вершину, основание или середину определяется случаем. Если исключить обе эти альтернативы, то остается допустить только сознание, разве только в каждом таком случае червь не перепробует сначала различные способы и не остановится потом на единственно возможном или легчайшем, но и такое поведение с предварительной пробой различных способов уже значительно приближается к сознанию.

В первый раз из норок червей, сделанных в разных местах, вынуто было 227 завядших листьев различных видов по большей части английских растений. Из них 181 были втащены в норки прямо или почти своей вершиной, так что черешки листьев торчали из входных отверстий норок почти вертикально; 20 были втащены основаниями, и в этом случае кверху торчали вершины листьев; наконец, 26 были захвачены приблизительно посередине, следовательно, втащены были поперек, и очень смяты. Таким образом 80 процентов (при исчислении всегда берется ближайшее целое) было втащено вершинами, 9 – основанием или черешком, 11 – поперек или посередине. Уже этих чисел почти достаточно, для того, чтобы показать неслучайность того, каким образом листья втаскиваются в норки.

Из вышеупомянутых 227 листьев 70 были опавшие листья обыкновенной липы, которая почти наверное не может считаться уроженкой Англии. Эти листья имеют очень заостренную вершину, очень широкое основание и хорошо развитый черешок. Они тонки и когда наполовину завянут, то становятся совершенно гибкими. Из числа 70 липовых листьев 79 процентов было втащено в норки приблизительно за вершину, 4 процента – основанием или почти основанием и 17 процентов – поперек или посередине. Эта пропорция по отношению к листьям, втащенным вершиной, очень близка к сообщенному раньше, но процентное содержание листьев, втащенных основанием, меньше, и это может быть приписано ширине основания листа. Из этого мы видим также то, что присутствие листового черешка, относительно которого можно бы предполагать, что он служит червям удобным местом для схватывания, имеет очень мало или даже не имеет никакого влияния на то, каким концом липовые листья втаскиваются в норки. Сравнительно большое число листьев, именно 17 процентов, втащенных в норки более или менее поперек, без сомнения, зависит от гибкости полузавядших листьев липы. Тот факт, что большое число листьев было втащено в норки за середину и только немногие за основание, делает невероятным допущение, что черви пытались сначала втащить большинство листьев каким-либо одним или и тем и другим из двух последних способов и что только позднее они втащили 79 процентов вершинами, так как очевидно, что им нетрудно было бы втащить листья основанием или за середину.

Затем исследованы были такие листья чужеземных растений, которые в вершине заострены не более, чем к основанию. Таковы листья альпийского ракитника (помесь между Cytisus alpinus и laburnum), которые, будучи перегнуты поперек, как раз совпадают своей вершинной половиной с базальной, или, если между последними и бывает какое-либо различие, то оно состоит в том, что базальная половина несколько уже. На этом основании можно бы ожидать, что в норки втаскивается приблизительно одно и то же число листьев как вершиной, так и основанием или что небольшой излишек приходится на долю листьев, втащенных последним путем. Но из 73 листьев (они не были в числе первых 227), вытащенных из норок червей, 63 процента было втащено вершинами, 27 – основанием и 10 – поперек. Здесь мы видим, что основанием было втащено сравнительно гораздо большее количество, именно 27 процентов, чем липовых листьев, очень широких у своего основания и втащенных таким образом только в размере 4 процентов. Тот факт, что основанием было втащено сравнительно небольшое число листьев альпийского ракитника, мы, быть может, в состоянии объяснить тем, что черви вообще имеют привычку втаскивать листья вершинами, чтобы таким образом избежать черешков. Так как базальный край листа у многих растений образует с черешком большой угол, то если бы такой лист втаскивался за черешок, он упирался бы своим базальным краем с двух сторон в края отверстия норки и тем самым очень затруднял бы втаскивание.

Однако в том случае, когда черешок служит удобным средством для втаскивания листьев в норки, черви оставляют свое обыкновение избегать черешков. Листья бесконечно гибридизированных разновидностей рододендрона варьируют по своему наружному виду весьма сильно: одни из них уже всего у основания, другие – у вершины. После того, как листья опали, пластинка листа, высыхая, часто закручивается по обеим сторонам срединной жилки или по всей своей длине, или преимущественно у основания, или у вершины. Между 28 опавшими листьями другой грядки, на которой росли различные разновидности рододендрона, было только 17 с основаниями более узкими, чем вершина. Мой сын Уильям, который первый обратил на это мое внимание, собрал в своем саду (где рододендроны растут в обычной почве) 237 опавших листьев, и из них 65 процентов червям легче было втащить в норки основанием или черешком, чем вершиной; отчасти это было следствием очертаний листа и только в небольшой степени следствием завертывания краев; 27 процентов могло быть втащено легче вершиной, чем основанием, а 8 процентов почти с одинаковой легкостью могло быть втащено и вершиной, и основанием. Очертание упавшего с дерева листа может быть определено только до тех пор, пока его конец не попал в норку, так как после этого свободный конец, будет ли это вершина или основание, высыхает скорее того, который находится во влажной почве; вследствие этого остающиеся снаружи края свободного конца завертываются внутрь трубочкой больше, чем в то время, когда лист только что был захвачен червем. Мой сын нашел 91 лист, втащенный червями в норки, хотя и не на большой глубине; из них 66 процентов было втащено основанием или черешком и 34 процента вершиной. Отсюда следует, что черви пришли к весьма справедливому заключению о том, каким образом легче втаскивать в свои норки полувысохшие листья этого иноземного растения, несмотря даже на то, что им пришлось при этом отказаться от своей привычки избегать листовых черешков.

На усыпанных щебнем аллеях моего сада черви обыкновенно втаскивали в отверстия своих норок очень большое количество хвои трех видов Pinus (Р. austriaca, nigricans и sylvestris). Хвои эти, состоящие из двух соединенных основаниями игл и достигающие значительной длины у двух первых видов и короткие у последнего, почти без исключения втаскиваются в норки основанием. У червей, в их природной обстановке, я встретил или только два или никак не больше трех исключений из этого правила. Так как очень заостренные иглы немного расходятся и так как в одной и той же норке их помещается большое количество, то каждый пучок их образует буквально chevaux de frise [оборонительное заграждение]. Два раза вечером большое количество таких пучков вынуто было из норок, а на следующее утро была втащена уже новая хвоя, и норки были опять хорошо защищены. Иначе как основанием хвоя не могла быть втащена в норки сколько-нибудь глубоко, так как сразу схватить обе иглы червь не может, а если бы за вершину была схвачена только одна, то другая уперлась бы в землю и затруднила втаскивание. Это ясно было из двух или трех случаев исключения. Таким образом для того, чтобы черви могли успешно вести свою работу, они должны были втаскивать хвою основанием, где иглы соединены попарно. Но чем руководствуются они в этой работе – сложный вопрос.

Трудности эти заставили моего сына Френсиса и меня самого в течение многих ночей наблюдать червей в неволе при слабом свете в то время, когда они таскали в свои норки хвою вышеперечисленных сосен. Они двигали передним концом своего тела вдоль хвои, и не раз мы замечали, как при соприкосновении с острой вершиной они отдергивали тело назад, как будто чувствовали укол. Однако я сомневаюсь в том, что они были при этом поранены, так как они относятся к острым предметам безразлично и заглатывают даже шипы роз и маленькие осколки стекла. Также сомнительно и то, что острые концы хвои указывают червям на то, что они взялись не за тот конец, так как у многих хвоинок вершины были срезаны почти на дюйм, и тем не менее пятьдесят семь из них были втащены в норки основаниями и ни одна не была втянута срезанным концом. Содержимые в неволе черви часто схватывали хвои почти посередине и тащили их к входному отверстию норки, а один сделал совершенно бессмысленную попытку втащить их в норку согнутыми. В некоторых случаях они собирали над входными отверстиями норок гораздо больше хвои (что было и в ранее упомянутых случаях с липовыми листьями), чем могло туда войти. Однако в других случаях они вели себя совершенно иначе: едва прикоснувшись к основанию хвои, они сейчас же схватывали ее, причем иногда она сразу исчезала в устьях норок, или же схватывали хвою на самом близком расстоянии от основания и после этого быстро втаскивали или, лучше сказать, вдергивали ее в норки. Моему сыну и мне казалось, что в тех случаях, когда хвои схвачены были как следует, черви сейчас же узнавали об этом. Таких случаев наблюдалось девять, но один раз червю не удалось втащить хвою в свою норку, потому что она запуталась в других, лежащих рядом с ней. В другом случае хвоя стояла почти прямо, вершинами игл спустившись несколько в норку, но как она приняла такое положение, замечено не было; тогда червь снова выставился наружу и, схватив хвою за основание, втащил ее согнутой в отверстие норки. С другой стороны, было два таких случая, когда червь, схватив хвою за основание, затем бросал ее по неизвестной причине.

Как уже было замечено, обыкновение червей затыкать свои норки различными предметами, без сомнения, является инстинктивным актом; один очень молодой червь, который вывелся в одном из моих горшков, тащил на некоторое расстояние хвою шотландской сосны одной с ним длины и почти такой же толщины, как и его тело. Но так как в этой части Англии нет ни одного эндемичного вида сосны, то невероятно, чтобы настоящий способ втаскивания в норки игл хвойных деревьев мог быть у наших червей инстинктивным. Так как черви, на которых были сделаны вышеупомянутые наблюдения, зарывались в землю под или вблизи нескольких сосен, которые росли здесь около сорока лет, то желательно было доказать, что их действия были не инстинктивными. С этой целью сосновая хвоя была разбросана на местах, лежащих вдали от сосновых деревьев, и 90 хвоинок были втащены в норки основанием. Только две пары хвой были втащены вершинами, но и это не представляло собой никакого серьезного исключения, так как одна из них была втащена неглубоко, а обе иглы другой слиплись друг с другом. Другой раз сосновая хвоя была дана червям, которые содержались в горшках в теплой комнате, и в этом случае результат был иной, так как из 42 хвой, втащенных в норки, не менее 16 было втащено вершинами игл. Однако эти черви работали небрежно и медлительно; одни хвоинки были втащены только на небольшую глубину, другие образовали только кучку над входом в норку, а третьи совсем не были втащены в нее. Я думаю, что эта небрежность может быть объяснена тем, что воздух комнаты был теплый, или влажностью воздуха, так как горшки были прикрыты стеклом и черви вследствие этого не очень заботились о том, чтобы как следует закупорить свои норки. Горшки с червями, покрытые сетью, что давало свободный доступ току воздуха, в продолжение нескольких ночей выставлялись наружу, и тогда в норки было втащено 72 хвоинки должным образом, т. е. основанием.

Из приведенных до сих пор фактов, быть может, следует, что черви составляют каким-либо образом представление о виде или строении сосновой хвои и приходят к заключению, что им надо схватывать их за основание, которым они соединены. Но следующие случаи делают это более чем сомнительным. Концы большого числа хвоинок Р. austriaca были склеены растворенным в алкоголе шеллаком и выдерживались в продолжение нескольких дней, пока, как я думал, исчезнет всякий запах или вкус; потом они были положены на землю вблизи норок червей, из которых затычки были вынуты, в таких местах, где сосен не было. Подобная хвоя одинаково легко могла быть втащена в норки любым концом и, судя по аналогии и еще более по тем случаям с черешками Clematis montana, которые сейчас будут приведены, я ожидал, что они предпочтут вершинные концы. Но результат был тот, что из 121 хвоинок со склеенными концами 108 было втащено основанием и 13 вершинами. Ввиду того, что черви могли почувствовать вкус или запах шеллака и найти его неприятным, хотя это было и очень невероятно, особенно после того, как листья в течение многих ночей лежали на чистом воздухе, концы игл у многих хвоинок были связаны тонкой нитью. Из 150 пар таких хвой черви втащили в норки 123 основанием и 27 соединенными вершинными концами, то есть основанием было втащено от 4 до 5 раз более, чем вершиной. Возможно, что коротко обрезанные концы нитей, которыми хвои были связаны, обусловили собой то, что вершинами было втащено сравнительно большее число хвой, чем в том случае, когда хвои были склеены. Если считать хвои связанные и склеенные вместе (числом 271), то 85 процентов из них было втащено основанием и 15 процентов вершиной. Вследствие этого мы можем полагать, что не расхождение вершин попарно соединенных игл в хвое побуждает живущих в естественных условиях червей почти без исключения втаскивать в норки хвою основанием. Острая вершина хвои также не может вызывать этого, так как мы видели, что основанием втаскиваются в норки многие листья с обрезанной вершиной. Отсюда мы должны прийти к заключению, что в основании сосновых хвой есть что-то, приманивающее червей, несмотря на то, что из обыкновенных листьев основанием или черешком втаскиваются только немногие.

Черешки

Теперь мы хотим вернуться к черешкам сложных листьев, после того как их листочки опали. Черешки Clematis montana, растущей около веранды, ежегодно в январе месяце втаскивались в большом числе в норки червей, вырытые по соседним устланным щебнем аллеям, полянам и в цветнике. Длиной эти черешки от 2,5 до 7,5 дюйма, трудно гнутся и приблизительно одной толщины на всем своем протяжении, исключая толстое основание, где они сразу утолщаются и становятся почти вдвое толще, чем в другом месте. Вершина их несколько заострена, но скоро вянет и тогда легко обламывается. Из этих черешков 314 вынуты были из норок червей, вырытых в только что перечисленных местах, и относительно их получилось, что 76 процентов было втащено вершинами и 24 – основанием, так что вершинами втащено было немного более, чем втрое, сравнительно с числом втащенных основанием. Некоторые из них, вытащенные из норок, вырытых в плотно убитых щебнем аллеях, были взяты отдельно от других; из них (числом 59) втащенных вершинами было почти в пять раз больше, чем втащенных основанием, тогда как из черешков, взятых из норок, вырытых на полянах и в цветнике, где вследствие большей уступчивости почвы нужна была меньшая тщательность в закупоривании норок, отношение числа черешков, втянутых вершинами (130), к числу черешков, втянутых основанием (48), было несколько менее трех к единице. Что эти черешки были втащены в норки для их закупоривания, а не для еды, ясно следовало из того, что, сколько я мог видеть, ни тот, ни другой конец их не был объеден. Так как на закупорку норки употреблялось большое число черешков, в одном случае не менее 10, в другом не менее 15, то, быть может, черви втаскивали сначала небольшое число их толстым концом с тем, чтобы сберечь труд; и уже потом, для более совершенной закупорки, втаскивалось большое число черешков заостренным концом.

Далее наблюдения производились над опавшими листовыми черешками нашего обыкновенного ясеня, и в этом случае то, что было правилом для большинства, т. е. то, что большинство их втаскивается в норку заостренным концом, не подтвердилось; сначала это меня очень удивило. Эти черешки колеблются в своей длине от 5 до 8,5 дюйма, у своего основания они толсты и мясисты и отсюда к вершине постепенно утончаются; вершина, где первоначально был укреплен конечный листочек, несколько утолщена и притуплена. Из норок червей, вырытых под несколькими разбросанными по поляне ясенями, в начале января было вынуто 229 черешков, и из них 51,5 процента было втащено основанием и 48,5 процента вершиной. Однако эта аномалия легко объяснилась, как только была исследована утолщенная основная часть черешков, так как у 78 из 103 черешков прямо над подковообразной сочленовной поверхностью эта часть черешка была объедена. В большинстве случаев относительно объедания не могло быть никакой ошибки, так как необъеденные черешки, исследованные спустя восемь недель, в течение которых они подвергались влиянию атмосферы, были у основания разрушены или испорчены не более, чем во всяком другом месте. Отсюда, очевидно, следует, что толстый основной конец черешка втаскивается в норки не только для затыкания их входных отверстий, но и как пища. Даже узкие и усеченные верхушки некоторого количества черешков были объедены, что было у 6 из 37 исследованных с этой целью черешков. Втащивши и объевши основной конец, черви после этого часто опять вытаскивали черешок из норки и потом втаскивали на его место новый, или основанием – на еду, или вершиной – для настоящего, закупоривания входа. Из 37 черешков, втащенных в норки своими вершинами, 5 были предварительно втащены их основанием, так как эта часть их была объедена. Я собрал также горсть черешков, лежащих просто на земле рядом с несколькими заткнутыми норками червей в таком месте, где поверхность густо была покрыта другими черешками, к которым, видимо, черви никогда не прикасались, и оказалось, что 14 из 47 (следовательно, приблизительно треть), после того как их основание было объедено, были выброшены из норок и лежали теперь просто на земле. Из этих различных фактов мы можем сделать заключение, что одни черешки ясеня черви втаскивают в норки основанием и употребляют на еду, а другие – вершиной, чтобы заткнуть норки более основательно.

Черешки Robinia pseudo-acacia варьируют в длине от 4–5 почти до 12 дюймов; прямо у основания, пока более нежные части не сгнили, они толсты, к верхнему концу значительно утончаются. Черешки эти так гибки, что я видел несколько сложенных вдвое и в таком виде втащенных в норки. К несчастью, эти черешки были исследованы только в феврале, когда их более мягкие части уже совершенно сгнили, и не было никакой возможности определить, объедали черви их основания или нет, хотя само по себе это и было вероятно. Из числа 121 черешка, вынутого из норок в начале февраля, 68 были втащены основанием и 53 вершиной. 5 февраля все черешки, втащенные в норки червей под одной Robinia, были выброшены вон; спустя 11 дней 35 из них были опять втащены, и притом 19 основанием и 16 вершиной. Если взять оба эти случая вместе, то окажется, что 56 процентов было втащено основанием и 44 вершиной. Так как все мягкие части этих черешков уже давным-давно сгнили, то очевидно, особенно в последнем случае, что ни один из них не был втащен в норку на корм. Следовательно, в это время года черви втаскивают в норки названные черешки одинаково и тем и другим концом, причем основанию отдается некоторое предпочтение. Последнее должно быть объяснено трудностью заткнуть норку столь необычайно тонкими предметами, как верхние концы названных черешков. В подтверждение этого мнения можно привести то, что из 16 черешков, втащенных в норки верхними концами, у семи самые тонкие вершинные концы случайно были обломаны.

Бумажные треугольники

Из писчей бумаги средней плотности были вырезаны удлиненные треугольники и с обеих сторон смазаны сырым жиром, чтобы воспрепятствовать их размоканию в случае, если бы они в течение ночи попали под дождь или росу. Стороны всех этих треугольников были в три дюйма длины; основание у 120 было в один дюйм и у 183 – в полдюйма длины. Последние треугольники были очень узки и очень заострены. Для проверки сообщаемых ниже наблюдений подобные треугольники во влажном состоянии брались очень острым пинцетом в разных местах во всех возможных положениях относительно краев и потом втаскивались в короткую трубку одного поперечника с норкой червя. Если треугольник брался за вершину, то он втаскивался в трубочку прямо, причем края загибались внутрь; если он брался на небольшом расстоянии от вершины, например, на расстоянии полдюйма, то внутри трубочки загибалась эта часть. То же было и в том случае, если его брали за основание или за основной угол, хотя при этом треугольники, как этого и можно было ожидать, встречали гораздо более сопротивления втаскиванию. Если треугольник брали вблизи середины, то он сгибался пополам, и как вершина, так и основание оставались снаружи трубки. Так как стороны треугольников были в три дюйма длины, то результаты наблюдений того, как они втаскиваются в трубочку или норку, совершенно удобно делятся на три группы: те треугольники, которые втаскивались в норку взятые за вершину или в пределах одного дюйма от нее; те, которые были взяты за основание или в пределах одного дюйма от него; и те, которые были взяты где-либо в пределах срединного дюйма.

Чтобы видеть, как треугольники будут взяты червями, некоторые из них во влажном состоянии были даны червям, содержимым в неволе. Оба вида треугольников, и узкие, и широкие, захватывались тремя различными способами, именно за край, за один из трех углов, которые в таком случае совершенно заглатывались, и, наконец, за какую-нибудь часть плоской поверхности, к которой червь присасывался. Проведя через треугольник, сторона которого равна трем дюймам, две линии, параллельные основанию, на расстоянии дюйма одна от другой, мы делим его на три части равной длины. Если черви берут треугольник в ту или другую часть случайно, то, очевидно, основная часть или отрезок должен захватываться гораздо чаще любого из двух других. Так как поверхность основной части относится к поверхности вершинной, как 5 к 1, то вероятность, что посредством присасывания в норку будет захвачено основание, относится к тому же по отношению к вершине, как 5 к 1. У основания два угла, у вершины один, и потому у первого вдвое более шансов (совершенно независимо от величины углов) попасть в рот червя, чем у вершины. Однако следует констатировать, что собственно вершинный угол захватывается червями не часто: ему предпочитаются оба края на небольшом расстоянии от вершины. Я заключаю это из того, что в 40 из 46 случаев, когда треугольники были втащены в норки своими вершинными концами, оказалось, что внутри норки вершины были загнуты на расстоянии от 1/20 до дюйма. Наконец, отношение между краями основной и вершинной части для более широкого треугольника 3 к 2 и для более узкого 2,5 к 2. Имея в виду все эти условия и сделав предположение, что черви берут треугольники так или иначе случайно, очевидно, можно было бы ждать, что основной частью их втаскивается в норки сравнительно гораздо большее число, чем вершинной; но мы сейчас увидим, насколько иным оказался полученный результат.

Треугольники, величина которых подробно приведена выше, в течение нескольких следовавших друг за другом ночей раскладывались на земле во многих местах вблизи норок червей, из которых были вынуты закупоривавшие их листья, черешки, ветви и т. д. Всего было втащено червями в норки 303 бумажных треугольника; еще 12 были втащены обоими концами, но так как не было возможности определить, за какой конец они были взяты сначала, то они были исключены. Из 303 треугольников 62 процента было втащено вершиной (под это определение подошли все те, которые были втащены за вершинную часть в дюйм длины), 15 процентов было втащено за середину и 23 процента – за основную часть. Если бы треугольники втаскивались безразлично за любую часть, то процентное отношение для каждой из них, вершинной, средней и основной, было бы 33,3; принимая во внимание вышесказанное, можно было ожидать, что сравнительно гораздо большее число будет втащено за основание; однако, как свидетельствуют факты, за вершину было втащено приблизительно втрое более, чем за основание. Если мы возьмем широкие треугольники сами по себе, то из них 59 процентов было втащено вершиной, 25 – серединой и 16 – основанием. Из узких треугольников 65 процентов было втащено вершиной, 14 – серединой и 21 процент – основанием; следовательно, в этих случаях за вершину было втащено втрое более, чем за основание. Отсюда мы можем заключить, что способ, каким втаскивались бумажные треугольники в норки, вовсе не был делом случая. Восемь раз в одну и ту же норку было втащено по два треугольника, и в семи из них один треугольник был втащен вершиной и другой – основанием. Это опять указывает на то, что результат не зависел от случая. Во время акта втаскивания треугольников черви, как кажется, иногда поворачиваются, так как пять из всего числа были завиты в неправильную спираль по стенкам норок. Черви, содержавшиеся в теплой комнате, втащили в свои норки 63 треугольника; но как в том случае, когда им пришлось иметь дело с сосновой хвоей, так и теперь они работали довольно необдуманно, так как только 44 процента было втащено вершиной, 22 – серединой и 33 – основанием. В пяти случаях в одну и ту же норку было втащено по два треугольника.

С большой долей вероятности можно было бы предположить, что сравнительно столь большое число треугольников втаскивается в норки вершинами не потому, что черви выбирают вершинный конец как наиболее подходящий, но потому, что сначала они пробовали сделать это иным способом, и это им не удалось. Этот взгляд находит себе подтверждение в том, что содержимые в неволе черви свертывают бумажные треугольники и опять их бросают; но в этом случае они совершают свою работу необдуманно. Сначала я не придал этому значения и заметил только то, что основная часть треугольников, втащенных вершиной, в большинстве случаев бывает чистой и не смятой. На это обстоятельство позднее я обратил больше внимания. Прежде всего несколько треугольников, втащенных основным углом, самим основанием или за место несколько выше его и потому сильно смятых и выпачканных, были положены на несколько часов в воду и под водой еще сильно всполоснуты, но этим не были удалены ни грязь, ни складки. Только небольшие морщины можно было расправить, пропуская несколько раз мокрые треугольники между пальцами. Благодаря выделяемой телом червей слизи грязь нелегко обмывалась. Отсюда мы можем заключить, что если бы треугольник, прежде чем быть втащенным вершиной, был втащен в норку основанием, хотя и с небольшой силой, то на его основной части еще долго оставались бы как складки, так и грязь. Исследовано было 89 треугольников (65 узких и 24 широких), втащенных вершиной, и только у 7 из них основная часть была вообще смята и в то же самое время по большей части загрязнена. Из 82 несмятых треугольников у 14 основания были грязны, но из этого не следует, что они сначала были втащены в норки червей основаниями, так как черви иногда покрывают большую часть треугольника слизью, и если он после этого тащится за вершину по земле, то, естественно, грязнится; в дождливое время у треугольников часто была сплошь загрязнена не только одна сторона, но даже обе. Если бы черви втаскивали треугольники в отверстия своих норок так же часто основанием, как и вершиной, и узнавали при этом, еще до втаскивания в норки, что широкий конец неудобен для этого, то и в этом случае у сравнительно большого числа треугольников основная часть была бы выпачкана. Отсюда мы можем заключить, как бы невероятно это ни казалось, что черви в состоянии каким-то образом определить, какой конец треугольника удобнее для втаскивания последнего в норку.

Принимая во внимание все приведенные случаи, едва ли можно отрицать, что черви в способе закупоривания норок проявляют известную степень мыслительных способностей. Каждый предмет той или другой категории берется известным способом по причинам, настолько для нас понятным, что результаты нельзя приписать случаю. То обстоятельство, что не все предметы втаскиваются в норку своим острым концом, находит себе объяснение в сохранении труда при втаскивании некоторых из них более широким или толстым концом. Без сомнения, закупоривание норок вызывается инстинктом, и даже можно было ожидать, что инстинктом же, независимо от рассудка, черви руководятся в том, как лучше вести себя в каждом отдельном случае. Как трудно определить, замешано при этом сознание или нет, видно из того, что иногда кажется, будто им руководятся даже растения, когда, например, выведенный из своего положения лист крайне сложным движением и кратчайшим путем опять обращает к свету свою верхнюю поверхность. У животных действия, кажущиеся сознательными, могут быть просто унаследованной привычкой и совсем не зависеть от сознания, хотя первоначально они все-таки были обусловлены им. Или может быть так, что привычка приобретается через сохранение и унаследование полезных изменений какой-либо другой привычки, и в этом случае новая привычка приобретается независимо от сознания в течение всего пути своего развития. Отсюда a priori нет ничего невероятного в том, что черви приобрели специальные инстинкты каким-либо из этих двух путей. Тем не менее невероятно, чтобы инстинкты могли развиться по отношению к таким предметам, как листья или черешки иноземных растений, совершенно не известных предкам тех червей, привычки которых только что были описаны. К тому же и привычки червей вовсе не так неизменны или неизбежны, как большинство настоящих инстинктов.

Если в каждом отдельном случае черви не руководятся специальным инстинктом, хотя общее инстинктивное стремление закупоривать норки им присуще, и если случайность исключена, то кажется наиболее вероятным предположение, что они пробовали втаскивать в свои норки предметы различным образом и, наконец, остановились на одном. Но было бы в высшей степени удивительно, что животное, стоящее столь низко, как червь, имеет способность действовать таким образом, так как этой способности нет у многих высших животных. Так, например, можно видеть, как муравьи тщетно пытаются пронести предмет, держа его поперек своей дороги, тогда как он легко проносится вдоль, хотя в большинстве случаев, спустя некоторое время, они и делают это надлежащим образом. Фабр говорит, что один вид Sphex – насекомое, принадлежащее к тому же высоко стоящему отряду, как и муравьи, – снабжает свое гнездо парализованными кузнечиками, которые неизменно втаскиваются в гнездо за усики. Если усики обрезать у самой головы, то Sphex схватывает сверчков за щупальца; но если обрезать и щупальца, попытка втащить свою добычу в гнездо остается совершенно безуспешной. Sphex не имеет достаточно соображения, чтобы схватить сверчка за одну из шести ног или за яйцеклад, которые, по словам Фабра, могли бы оказать ту же услугу, что усики и щупальца. Затем, если приведенная в параличное состояние добыча вместе с прикрепленным к ней яйцом вынута из ячейки, Sphex, найдя по возвращении ячейку пустой, несмотря на это, закрывает ее с обычной тщательностью. Пытаясь улететь, пчелы по целым часам с жужжанием бьются около окна, одна половина которого открыта. Даже щука в течение трех месяцев продолжала толкаться в стеклянные стенки аквариума и ушибаться в тщетной попытке схватить пескарей, находившихся по другую сторону разгородки. Но Лейярд видел, что кобра вела себя гораздо умнее щуки или сфекса; она заглотнула сидящую в норе жабу, но после этого не могла вытащить своей головы назад; тогда она выпустила жабу, которая стала уходить; змея снова ее заглотнула и снова выпустила; но теперь змея была научена опытом: она схватила жабу за ноги и вытащила ее из норы. Даже высшие животные следуют часто своим инстинктам независимо от рассудка и совершенно бесцельно; так, например, ткач постоянно навертывает на прутья своей клетки нити, как будто он строит гнездо, белка стучит орехами по деревянному полу, как будто закапывает их в землю; бобр отрезает куски дерева и таскает их кругом, хотя нет воды для запруды, и так во многих других случаях.

Роменс, специально занимавшийся психической жизнью животных, думает, что мы только в тех случаях можем признать у них несомненный разум, когда мы видим индивидуальное использование личного опыта. Следуя этому критерию, у кобр мы обнаруживаем некоторую степень разума, но это было бы еще очевиднее, если бы она вытащила лягушку за ногу во второй же раз. Sphex, очевидно, не подходит под такое определение. Если бы черви пытались втаскивать предметы в свои норки сначала одним способом, потом другим, до тех пор пока им это удастся, то они, по крайней мере в каждом отдельном случае, совершенствовались бы благодаря своему опыту.

Мы привели, однако, доказательства в пользу того, что черви обыкновенно не пытаются втаскивать предметы в свои норки различными способами. Что касается полусгнивших листьев липы, то по их гибкости черви могли бы втаскивать их за среднюю или основную часть и даже таким образом втащить их в норки в большом числе, и однако значительное большинство липовых листьев втаскивается все-таки за вершину или за какое-либо место вблизи нее. Черешки Clematis, очевидно, одинаково легко могли бы быть втащены и вершиной, и основанием, и однако вершиной было втащено втрое, а в некоторых случаях даже впятеро больше, чем основанием. Можно было бы думать, что черешки листьев служат для червей очень удобным местом для захватывания, и однако они вовсе не использовались, исключая тех случаев, когда основание листа уже вершины. Таким образом втащено было большое число листовых черешков только ясеня, но основание последних служит червям пищей. Своим обращением с сосновой хвоей черви определенно доказывают, что по крайней мере их они берут не случайно, но их выбор, кажется, обусловливается не расхождением двух игл и зависящим от этого преимуществом или необходимостью втаскивать их в норки основанием. Что касается бумажных треугольников, то у тех, которые втащены вершиной, основание бывает смято и выпачкано только в редких случаях, чем доказывается, что черви пробуют втаскивать их основанием вовсе не часто.

Если черви, до или после втаскивания предмета в норки, в состоянии бывают решить, каким образом его удобнее втащить, то они должны иметь какое-либо представление об общей форме предмета. Последнее, вероятно, достигается тем, что они во многих местах ощупывают его своим передним концом, который служит у них органом осязания. Здесь не мешает припомнить, как высоко развито чувство осязания у человека, родившегося слепым и глухим, как червь. Если черви обладают способностью составлять хотя какое-либо грубое представление об общей форме предмета и своей норки, что, по-видимому, действительно имеет место, они заслуживают названия животных, обладающих разумом, так как в данном случае они ведут себя так же, как человек, находящийся в подобных условиях.

Резюмирую: если способ втаскивания червями предметов в норки обусловливается не случаем и если существование специальных инстинктов не может быть принято для каждого отдельного случая, тогда первое и наиболее естественное допущение, что черви, перепробовав все способы, наконец, остановились на одном; но некоторые отдельные факты говорят против такого предположения. Таким образом, остается единственное допущение – именно, что черви, несмотря на низкую степень своей организации, обладают известной долей мышления. Такое допущение каждому покажется совершенно невероятным, но можно сильно сомневаться в том, что мы достаточно знаем нервную систему низших животных, чтобы показать справедливость нашего врожденного недоверия к такому заключению. Что касается небольшой величины головных узлов, то не мешает припомнить, какая масса унаследованных знаний вместе с некоторой способностью приспособления к известной цели заключена в крайне малом головном мозге рабочего муравья.

Способы выкапывания червями норок

Это производится двумя способами: раздвиганием земли во все стороны и заглатыванием ее. В первом случае червь забирается вытянутым утонченным концом своего тела в какое-либо небольшое углубление или полость и затем, как говорит Перрье, вдвигает сюда глотку, вследствие чего передний конец вздувается и раздвигает землю во все стороны. Следовательно, передний конец употребляется как клин. Он служит вместе с тем, как мы раньше видели, для захватывания, сосания и ощупывания. Червь, положенный на рыхлую почву, зарылся в ней в течение 2–3 минут. В другом случае четыре червя в течение 15 минут исчезли между стенками горшка и несколько убитой землей. В третьем случае три крупных червя и один маленький, положенные на рыхлый перегной, хорошо смешанный с мелким песком и плотно убитый, исчезли все, за исключением хвоста одного животного, в течение 35 минут. В четвертом случае шесть крупных червей положены были на перемешанную с песком и плотно убитую глинистую грязь и, за исключением самых концов двух из них, исчезли в 40 минут. Сколько можно было видеть, ни в одном из этих случаев черви решительно не заглатывали земли. По большей части они забирались в землю у самых стенок горшка.

Затем один горшок был наполнен очень мелким железистым песком, который был придавлен и хорошо полит, вследствие чего сделался очень плотным. Положенному на поверхность песка червю не удавалось зарыться в него в течение многих часов и полностью он зарылся только через 25 часов 40 минут. Последнее было достигнуто заглатыванием песка, о чем безошибочно можно было судить по тому, что во все то время, пока тело червя постепенно исчезало, большое количество песка выбрасывалось через заднепроходное отверстие. Экскременты подобного же состава выбрасывались из норки в продолжение всего следующего дня.

Так как некоторыми было выражено сомнение относительно того, что черви иногда заглатывают землю только для прорытия норки, то в подтверждение этого можно привести еще несколько фактов.

Куча мелкого красноватого песка в 23 дюйма вышиной лежала на земле в продолжение почти двух лет и во многих местах была прорыта червями, экскременты которых отчасти состояли из красноватого песка, отчасти из чернозема, добытого из-под кучи. Этот песок был вырыт на значительной глубине и так беден от природы, что на нем не могла расти трава. На этом основании в высшей степени невероятно, чтобы он заглатывался червями в качестве пищевого материала. Далее, экскременты, находимые на поле вблизи моего дома, часто состояли почти из чистого мела, который в этом месте лежит недалеко от поверхности; и в этом случае опять совершенно невероятно, чтобы мел заглатывался ради того небольшого количества органических веществ, которое проникает в него из почвы тощего лежащего над ним луга. Наконец, кучка экскрементов, выброшенных через цемент и разрушившуюся известку между кафлями, которыми прежде выстлано было теперь разрушившееся крыло аббатства Больё, была промыта так, что осталась только грубая масса. Она состояла из кусочков кварца, слюдяного сланца, других камней и из кусочков кирпичей или кафлей, из которых многие достигали в диаметре от 1/20 до 1/10 дюйма. Никто не предположит, чтобы эти частицы заглатывались как пищевой материал, и однако они составляли более половины кучки экскрементов, так как они весили 19 гран, а вся кучка экскрементов – 33. Всякий раз, как только червь зароется на глубину нескольких футов в неразрыхленную, плотную почву, он может там двигаться, только заглатывая землю, так как невероятно, чтобы почва могла со всех сторон уступать давлению глотки, когда последняя выпячивается внутри тела червя.

Тот факт, что черви заглатывают землю в большем количестве ради извлечения из нее всяческого пищевого материала, а не для прорытия норок, мне кажется несомненным. Но так как в этом давно установленном положении усомнился столь высокий авторитет, как Клапаред, то доказательства его справедливости должны быть даны со всей подробностью. A priori в этом нет ничего невероятного, так как, кроме других кольчатых червей, из которых особенно замечательна Arenicola marina, выбрасывающая свои экскременты в громадном количестве на песке наших берегов на границе прилива, и относительно которой установлено, что она питается таким образом, известны животные совершенно различных классов, не зарывающиеся, но заглатывающие большое количество песка, именно Onchidium из моллюсков и многие иглокожие.

Если бы земля заглатывалась червями только тогда, когда они углубляют свои норки или роют новые, экскременты выбрасывались бы только изредка; но во многих местах свежие кучки экскрементов можно видеть каждое утро, и количество земли, выброшенной из одной и той же норки в течение многих дней, бывает значительно. И однако черви не зарываются на большую глубину, исключая тех случаев, когда очень сухо или чрезмерно холодно. У меня на поляне толщина растительного, или гумусового, слоя почвы достигает приблизительно только 5 дюймов; он залегает на светлой красноватой глинистой почве; если экскременты выбрасываются в этом месте даже в самом большом количестве, то и тогда светло окрашенных между ними бывает только сравнительно небольшое число, и невероятно предположить, чтобы черви стали ежедневно прорывать себе по всем направлениям в тонком поверхностном слое черной растительной земли новые норки, если бы они не извлекали для себя из этой земли какого-либо пищевого материала. Поразительно аналогичный случай я наблюдал на поле вблизи моего дома, где светло-красная глина лежит прямо под поверхностью. В одной части меловых холмов вблизи Винчестера на меле лежит растительный слой, толщина которого достигает только 3–4 дюймов; выброшенные здесь в большом количестве экскременты были черны, как чернила, и не разрушались кислотами, из чего следует, что черви ограничивались тонким поверхностным слоем растительной земли, которую и заглатывали ежедневно в очень большом количестве. В другом месте, недалеко отсюда, экскременты были белого цвета; почему черви в одних местах зарывались в мел, а в других нет, я не могу сказать.

Две большие кучи листьев были оставлены на участке вблизи моего дома на гниение, и спустя месяцы после того, как они были свезены, оставшееся после них обнаженное пространство в несколько ярдов в поперечнике в продолжение нескольких месяцев так густо покрывалось экскрементами, что они образовали на нем почти сплошной слой; большое число живших здесь червей могло питаться в течение этих месяцев находящимися в черноземе пищевыми веществами.

Самый нижний слой другой кучи гниющих листьев, перемешанный с небольшим количеством земли, был исследован при большом увеличении, и найденное в нем количество спор разной формы и величины было громадно; разрушаясь в жевательном желудке червя, последние в весьма сильной степени способствуют его питанию. Всюду, где экскременты червей выбрасываются в очень большом количестве, в норки или совсем не втаскивается листьев, или втаскивается немного; так, например, дерн вдоль изгороди приблизительно в 200 ярдов длины наблюдался осенью ежедневно в течение нескольких недель, и новые экскременты находили там каждое утро, а в норки не было втащено ни одного листа. Основываясь на черном цвете экскрементов и на особенностях подпочвы, можно сказать, что они были выброшены с глубины не более 6–8 дюймов. Чем же могли существовать черви в течение всего этого времени, если не веществом, содержащимся в черноземе? Напротив, там, где в норки втаскивается большое количество листьев, черви, кажется, преимущественно питаются ими, так как в этом случае на поверхность выбрасывается только небольшое число землистых экскрементов. Этим различием в поведении червей в разное время, быть может, и объясняется указание Клапареда на то, что в различных частях кишечного канала червей всегда встречаются именно растертые листья и земля.

Иногда черви бывают необыкновенно многочисленны даже в таких местах, где никогда или только изредка могут добыть отмершие или свежие листья, например под мостовой на хорошо выметенных дворах, куда листья могут попадать только случайно. Мой сын Горас исследовал один дом, угол которого осел, и нашел здесь, в очень сыром подвале, небольшие кучки экскрементов, выброшенные между камнями, которыми подвал был вымощен; в этом случае совершенно невероятно, чтобы черви вообще откуда-нибудь могли добывать листья. А. К. Хорнер подтвердил это сообщение тем, что видел экскременты червей в подвале своего старого дома в Тонбридже.

Но лучшее из всех известных мне доказательств в пользу того, что черви, по крайней мере в течение значительного периода, живут исключительно на счет органических веществ, содержащихся в земле, заключается в нескольких фактах, сообщенных мне д-ром Кингом.

Вблизи Ниццы большие кучки экскрементов встречаются в чрезвычайно большом количестве, так что зачастую можно найти 5–6 кучек на площади в один квадратный фут. Они состоят из мелкой светлой, содержащей известковое вещество земли, которая, пройдя через тело червя и высохши, сплачивается очень крепко. Я имею основание думать, что эти кучки экскрементов выбрасываются видами рода Perichaeta, попавшего сюда с востока и здесь акклиматизировавшегося. Своими вершинами, часто более широкими, чем основание, эти кучки экскрементов поднимаются, подобно башенкам, на высоту иногда до 3 и часто до 2,5 дюйма.

Самая высокая из таких измеренных кучек была в 3,3 дюйма высоты и в 1 дюйм в поперечнике. В середине каждой такой башенки кверху идет узкий цилиндрический ход, через который червь выставляется, чтобы извергнуть заглотанную им землю и тем самым несколько увеличить высоту башенки. Строение такого рода непригодно к втаскиванию в норки листьев с окружающей почвы, и д-р Кинг, тщательно искавший их, ни разу не нашел в норке даже кусочка листа. Равным образом нельзя было найти никакого указания и на то, что черви, отыскивая листья, ползали кругом башенок, так как, если бы они это делали, то, очевидно, на верхней части башенки, пока она еще была мягкой, остались бы следы. Однако из этого еще не следует, чтобы черви не втаскивали в свои норки листья в другое время, когда они не возводят таких башенок.

На основании вышеуказанных разнообразных фактов едва ли можно сомневаться, что черви заглатывают землю не только с тем, чтобы вырывать свои норки, но и с тем, чтобы добывать из нее пищу. Однако Гензен на основании сделанного им анализа гумуса приходит к заключению, что черви, вероятно, не могут жить одним обыкновенным перегноем, хотя допускает, что они могут до известной степени кормиться перегноем листьев. Но мы видели, что черви охотно едят сырое мясо, жир и мертвых червей, а едва ли обыкновенный перегной может быть без большого количества яиц, личинок и маленьких живых и мертвых существ, спор тайнобрачных растений и микрококков, подобных тем, которые позволяют возникать селитре. Эти различные организмы вместе с некоторым количеством клетчатки из не вполне сгнивших листьев и корней должны давать совершенно удовлетворительное объяснение тому, что черви заглатывают столь большое количество перегноя. Быть может, здесь не лишне вспомнить тот факт, что известные виды Utricularia, живущие в сырых местах под тропиками, имеют удивительно приспособленные для ловли мелких подземных животных пузыри; и эти ловушки не развились бы, если бы в такой почве не было большого количества маленьких животных.

Глубина, до которой черви зарываются, и устройство их норок

Хотя черви обычно живут вблизи поверхности, однако во время продолжительной засухи или сильных холодов они закапываются на значительную глубину. В Скандинавии (по свидетельству Эйзена) и в Шотландии (по свидетельству Линдсея Карнеджи) они проводят свои норки до глубины 7 и 8 футов; но в северной Германии, по Гофмейстеру, они зарываются на 6 и 8 футов, а по Гензену – до глубины только от 3 до 6 футов. Последний наблюдатель видел замерзших червей на расстоянии 1,5 фута от поверхности. Самому мне не представлялось возможным произвести большое число наблюдений, но я часто видел червей на глубине от 3 до 4 футов. В лежащем на меле пласте мелкого песка, который никогда еще не был тронут, один червь был перерезан пополам на глубине 55 дюймов, а другой найден здесь в Дауне в декабре на дне своей норки, на глубине 61 дюйма. Наконец, в земле по соседству со старой римской виллой, которую не трогали много столетий, был найден червь на глубине 66 дюймов; это было в середине августа.

Норки идут или вертикально, или немного вкось. Иногда указывали, что они ветвятся, но, насколько я знаю, этого не бывает, за исключением тех случаев, когда они проводятся в свежевскопанной земле и вблизи от поверхности. По большей части или, как я думаю, всегда без исключения они выстилаются тонким слоем мелкой, темного цвета земли, изверженной червями, так что первоначально они должны быть в поперечнике больше, чем в окончательном виде. Выстланные таким образом норки я видел в большом числе и в нетронутом песке на глубине 4 футов 6 дюймов и ближе к поверхности, в свежевскопанной земле. Стенки новых норок часто бывают усажены маленькими округлыми комочками мягкой и вязкой земли, выброшенной из кишечного канала; как кажется, эти комочки распределяются червем по всем стенкам норки движением в норке вниз и вверх. Образованная таким образом выстилка, высохши, становится очень твердой и гладкой и тесно прилегает к телу червя. Очень маленькие загнутые назад щетинки, которые сидят рядами по всем сторонам тела, имеют вследствие этого превосходные точки опоры, и вся норка является хорошо приспособленной к быстрому движению червя. По-видимому, выстилка укрепляет стенки норки и, быть может, предохраняет тело червя от царапин. Я прихожу к этому заключению, основываясь на том, что многие норки, проведенные через слой просеянных каменноугольных шлаков, насыпанных на дерн слоем в 1,5 дюйма толщиной, были выстланы по стенкам очень толстым слоем такой замазки. Судя по экскрементам, черви в этом случае раздвигали шлаки во все стороны, но не заглатывали их. В другом месте выстланные таким образом трубки были проведены через слой крупных каменноугольных шлаков в 3,5 дюйма толщиной. Отсюда мы видим, что норки червей – не простые углубления, а скорее могут быть сравнены с тоннелем, стенки которого выстланы цементом.

Отверстия норок, кроме того, часто выстилаются листьями, что является проявлением инстинкта, отличного от другого – закупоривания норки, и что до сих пор, кажется, еще не было отмечено. Несколько хвоинок сосны (Pinus sylvestris) были даны червям, содержавшимся в неволе в горшках; когда, спустя несколько недель, земля была осторожно разрыта, то оказалось, что верхние части идущих вкось норок были выстланы на протяжении 7, 4 и 3,5 дюйма сосновой хвоей вместе с кусочками листьев, данных червям в пищу. Стеклянные бусы и кусочки черепицы, разбросанные на поверхности, были втиснуты в промежутки между сосновыми хвоями и равным образом покрыты клейкими экскрементами, изверженными червями. Устроенные описанным способом образования бывают так крепки, что мне удавалось вынимать их вместе с небольшим количеством приставшей к ним земли. Каждое из них представляет собой слабо изогнутую цилиндрическую трубочку, внутренность которой можно видеть через отверстия в боках и на обоих концах. Все хвои были втащены основанием, а их острые концы были вдавлены в выстилку из изверженной земли. Если бы хвои не лежали описанным образом, их острые концы мешали бы червям скрываться в норках, и такое устройство походило бы на мышеловку, вооруженную сходящимися концами проволок, что позволяет животному легко входить и затрудняет или даже делает для него невозможным выход. Проявляемая здесь червями ловкость не может не обратить на себя внимание, и она тем замечательнее, что в этой части Англии сосны не туземные растения.

Исследовавши норки, сделанные червями, содержавшимися в неводе, я перешел к норкам, вырытым в цветнике вблизи нескольких шотландских сосен. По обыкновению все они были заткнуты хвоями названного дерева, которые были втащены в норки на глубину от 1 до 1,5 дюйма, но, кроме того, у многих из них теми же хвоями, только перемешанными с кусочками других листьев, втащенными до глубины от 4 до 5 дюймов, были выстланы входы. Как уже было сказано, черви зачастую подолгу остаются вблизи входных отверстий своих норок, что делается, очевидно, ради тепла, и сделанное из листьев подобие корзины предохраняет при этом их тело от соприкосновения с холодной влажной землей. Что они обыкновенно покоятся на сосновых хвоях, весьма вероятно, на том основании, что поверхность последних чистая и почти отполированная.

Спускающиеся глубоко в землю норки оканчиваются в большинстве случаев, или, по крайней мере, часто, небольшим расширением или камерой. Здесь, по Гофмейстеру, черви проводят зиму или в одиночестве, или свившись в клубок по нескольку вместе. Линдсей Карнеджи сообщил мне (1838), что он наблюдал большое число норок червей на одной каменоломне в Шотландии, где поверхностные слои валунной глины и перегноя незадолго перед тем были сняты и остался только небольшой вертикальный откос. Во многих случаях одна и та же норка несколько расширялась в лежащих друг над другом двух или трех местах, и все норки на глубине 7 или 8 футов оканчивались довольно большой камерой. В этих камерах заключалось большое число маленьких острых обломков камней и шелуха льняного семени. Однако в них попадались и целые семена, так как на следующую весну Карнеджи увидел, что из некоторых перерезанных камер появились всходы растений. В Эбингере и Суррее я нашел две норки, оканчивающиеся на глубине 36 и 41 дюйма подобными же камерами, которые были выстланы небольшими камешками, величиной приблизительно с горчичное зерно; в одной из этих камер были сгнившее овсяное зерно и его оболочки. Гензен также говорит, что дно норок выстилается маленькими камешками, а где этого нельзя сделать, там на выстилку употребляются семена и, как кажется, преимущественно семечки груши; в одну норку таких семян было втащено не менее пятнадцати, и одно из них даже проросло. Отсюда мы видим, как легко может ошибиться ботаник, желающий узнать, как долго сохраняет в себе способность прорастания зарытое в землю семя, если он берет землю на значительной глубине, предполагая, что в ней могут быть семена, попавшие сюда только давно. Как камешки, так и семечки уносятся в норки с поверхности, вероятно, путем заглатывания, так как содержавшиеся в горшках черви уносили в норки громадное количество стеклянных бисеринок, кусочков стекла и черепицы, очевидно, таким образом; однако некоторые из этих предметов могут быть унесены и прямо во рту. Единственное возможное объяснение, которое я могу дать на вопрос, зачем черви выстилают свои зимние жилища камешками и семенами, состоит в том, что они хотят этим воспрепятствовать соприкосновению своих сильно завитых тел с окружающей холодной землей; быть может, подобное соприкосновение помешало бы их дыханию, которое производится всей кожей.

После того, как земля заглотана, будет ли это сделано ради прорытия норки или ради питания, червь в скором времени приближается к поверхности, чтобы выбросить из себя землю. Выброшенная земля насквозь пропитана выделениями стенок кишечного канала и вследствие этого становится липкой; высохши, она делается очень твердой. Я наблюдал червей во время извержения ими экскрементов; если земля была очень разжижена, она выбрасывалась тонкими струйками; если она была не так жидка, то выбрасывалась медленным перистальтическим движением. Выбрасывается земля не безразлично на ту или другую сторону, но с достаточной тщательностью сначала на одну и потом на другую сторону; хвост употребляется при этом червем почти как лопата. Когда червь приближается к поверхности, чтобы извергнуть землю, он высовывает вперед свой хвост, тогда как для собирания листьев он должен выставить свою голову. Следовательно, черви обладают способностью перевертываться в своих тесно пригнанных норках, что, кажется, представляет собой дело нелегкое. Когда маленькая кучка отложена, червь, ради безопасности, очевидно, избегает выпячивать свой хвост, и землистое вещество выбрасывается через ранее отложенную мягкую массу. Отверстие одной и той же норки употребляется для этого в течение значительного промежутка времени. Что касается башенкообразных скоплений экскрементов из-под Ниццы и подобных, только еще больших, из Бенгалии (они будут описаны и изображены позднее), то в их сооружении черви проявляют большую ловкость. Д-р Кинг наблюдал, что вертикальный ход в башенкообразной массе едва ли когда находится на одной и той же линии с нижележащей полостью норки, и потому тонкий цилиндрический предмет, например стебель травы, не может быть введен в норку через башенку; это изменение в направлении хода норки и кучки экскрементов, вероятно, служит как-либо для защиты.

Черви не всегда выбрасывают свои экскременты на поверхность почвы. Если они могут найти какую-либо полость, так, например, если они проводят свои норки в недавно взрытой земле или между стволами окопанных деревьев, то они откладывают свои экскременты сюда. Так, их экскрементами наполняется в скором времени каждая полость под лежащим на поверхности большим камнем. По свидетельству Гензена, для той же цели служат обыкновенно старые норки, но, сколько я знаю, это бывает только в тех случаях, когда норки лежат вблизи от поверхности в незадолго перед тем взрытой почве. Я думаю, что Гензен был введен в ошибку сдавливанием или спадением выстланных черной землей стенок норок, так как вследствие этого образуются черные полосы, которые, проходя через светлоокрашенный слой почвы, бросаются в глаза и могут быть приняты за норки, совершенно заполненные экскрементами.

Несомненно, что с течением времени стенки старых норок червей спадаются, потому что, как мы увидим в ближайшей главе, выброшенная червями мелкая земля, отлагаясь равномерно, образует в течение года во многих местах слой в 1,2 дюйма толщины; так или иначе это значительное количество ее откладывается не в старые незанятые норки. Если бы норки не спадались, вся почва сначала была бы густо продырявлена норками, приблизительно на десять дюймов толщины, и в течение пятидесяти лет под поверхностью образовалась бы ничем не поддерживаемая полость в десять дюймов вышины. С течением времени спадаются даже стенки тех полостей, которые остаются после разрушения последовательно образующихся корней деревьев и других растений.

Норки червей идут вниз или вертикально, или несколько вкось, и там, где почва вообще несколько глиниста, нетрудно допустить, что при очень сырой погоде стенки норок медленно обтекают вниз или сползают. Но если почва песчаная или содержит в себе большое количество мелких камешков, едва ли она может быть достаточно вязкой для сползания стенок даже в самую сырую погоду, и в этом случае надо принять в расчет другие условия. После сильного дождя почва взбухает и, не имея возможности раздаваться в бока, поднимается кверху; присухой погоде она опять оседает. Так, например, лежавший на поверхности одного поля большой плоский камень осел при сухой погоде за время от 9 мая по 13 июля на 3,33 мм, а в промежуток времени от 7-го по 19 сентября, при сильных дождях в конце этого периода, поднялся на 1,91 мм. При морозах и оттепели это движение становится вдвое энергичнее. Эти наблюдения были сделаны моим сыном Горасом, который предполагал опубликовать в будущем добытые им сведения о движении этого камня в течение следовавших друг за другом сухого и сырого периодов вместе с результатами о подрывании его червями. Если почва пронизана цилиндрическими полостями, т. е. норками червей, стенки их при взбухании земли слегка сдавливаются и подаются внутрь; вследствие значительной тяжести вышележащих слоев сдавливание на большой глубине (предполагая равномерную влажность почвы) больше, чем в частях, лежащих ближе к поверхности. Если земля ссыхается, стенки полостей немного сседаются и полости несколько расширяются. Однако их расширению вследствие бокового сжатия почвы тяжесть вышележащей земли не только не благоприятствует, но даже мешает.

Географическое распространение червей

Дождевые черви найдены во всех странах земного шара, и некоторые роды их имеют громадное распространение. Они живут даже на самых уединенных островах: в Исландии они очень многочисленны, и мы знаем, что они существуют также в Вест-Индии, на острове Св. Елены, Мадагаскаре, Новой Каледонии и Таити. Из антарктической области Рей Ланкестер описал червей Земли Кергелен, я нашел их на Фолклендских островах. Как они попадают на такие уединенные острова, до сих пор остается совершенно неизвестным, так как в соленой воде они легко гибнут, и, по-видимому, не представляется вероятным, что молодые черви или капсулы яиц переносятся вместе с землей, приставшей к ногам или клюву наземных птиц. Впрочем, на Земле Кергелен в настоящее время нет даже ни одной наземной птицы.

В этой книге мы преимущественно заняты выброшенной червями землей, и в этом направлении я собрал некоторые сведения, касающиеся отдаленных стран. В Соединенных Штатах черви выбрасывают массы экскрементов. В Венесуэле, как я узнал от д-ра Эрнста из Каракасы, экскременты червей, выбрасываемые, вероятно, видами Urochaeta, обыкновенны в садах и на полях, но редки в лесах. На дворе при своем доме, занимающем площадь в 200 квадратных ярдов, он собрал 156 кучек экскрементов. Величина этих кучек колеблется от половины до пяти кубических сантиметров, следовательно, в среднем равняется трем кубическим сантиметрам. Таким образом, сравнительно с теми, которые часто встречаются в Англии, эти кучки малы, так как шесть больших кучек экскрементов, собранных с поля вблизи моего дома, достигали в среднем величины 16 кубических сантиметров. В Санта-Катарине в Южной Бразилии обыкновенны многие виды дождевых червей, и Фриц Мюллер сообщает мне, что «в лесах и лугах почва до глубины четверти метра во многих местах имеет такой вид, как будто она несколько раз прошла через кишечный канал червей, хотя на поверхности нельзя видеть ни одной кучки экскрементов». Изредка здесь встречаются гигантские виды, норки которых иногда достигают не менее двух сантиметров или почти 4/5 дюйма в поперечнике и которые, судя по всему, прорывают землю до значительной глубины.

Я никак не ожидал, что черви могут быть обыкновенны в сухом климате Нового Южного Уэльса, но д-р Г. Крефт из Сиднея сообщил мне, что, по справкам у садовников и других лиц и по его собственным наблюдениям, экскременты червей в этой стране очень обыкновенны. Он даже прислал мне некоторые из них, собранные после сильного дождя; они представляли собой небольшие кучки приблизительно в 0,15 дюйма в поперечнике; частицы черной песчаной земли, из которой экскременты состояли, были слеплены друг с другом все еще очень крепко.

Покойный Джон Скотт из Ботанического сада близ Калькутты сделал для меня большое число наблюдений над червями, живущими в жарком и сыром климате Бенгалии. Кучки экскрементов здесь всюду обыкновенны, и в джунглях, и на открытой почве, и, как он думает, даже гораздо обыкновеннее здесь, чем в Англии. Спустя некоторое время после того, как вода сойдет с затопленных ею рисовых полей, вся поверхность их густо покрывается экскрементами – факт, очень удививший Скотта, так как последний не знал, как долго могут черви жить под водой. В Ботаническом саду они причиняли множество неприятностей, «так как лучшие из наших лужаек, – пишет Скотт, – содержались хотя в некотором порядке только тем, что ежедневно укатывались: если их оставляли в покое хоть на несколько дней, они густо покрывались большими кучками экскрементов». Последние в высшей степени похожи на упомянутые кучки экскрементов из-под Ниццы и, вероятно, представляют собой экскременты видов Perichaeta. Они поднимаются, как маленькие башенки с открытым проходом внутри.

Самая большая из бывших у меня кучек имела 3,5 дюйма в вышину и 1,35 дюйма в поперечнике; другая имела только ¾ дюйма в поперечнике и 2¾ дюйма в вышину. На следующий год Скотт измерил несколько самых больших кучек; одна была в 6 дюймов вышины и приблизительно в 1½ дюйма в поперечнике; две другие были в 5 дюймов вышины и в 2½ и 2 дюйма в поперечнике. Средний вес 22 присланных мне кучек экскрементов был 35 граммов (1¼ унции), а одна из них весила 44,8 грамма (или 2 унции). Такие кучки экскрементов откладываются или в течение одной ночи, или в течение двух. Там, где в Бенгалии почва суха, как, например, под большими деревьями, экскременты различной формы находятся в огромном количестве и состоят из маленьких овальных или конических тел приблизительно от 1/20 до 1/10 дюйма длины. Очевидно, они откладываются различными видами червей.

Время, в течение которого черви вблизи Калькутты проявляют такую необычайную деятельность, редко продолжается долее двух месяцев, именно в период холодного времени, после дождей. В это время большая часть червей находится приблизительно на глубине 10 дюймов. В течение жаркого времени черви зарываются на большую глубину и тогда свиваются в комочки по нескольку штук и, очевидно, предаются летней спячке. Скотт никогда не находил их глубже 2½ футов, но слышал, что в это время их находили на глубине в 4 фута. В лесах свежие кучки экскрементов встречаются даже в жаркое время. В течение холодного и сухого времени года черви Ботанического сада, подобно нашим английским дождевым червям, втаскивали в свои норки большое количество листьев и маленькие кусочки веточек; в дождливое время они делали это только в редких случаях.

М-р Скотт видел массы экскрементов на высоких горах Сиккима в северной Индии. В южной Индии, на плоскогорье Нильгири, на высоте в 7000 футов, д-р Кинг нашел довольно много экскрементов, интересных по своей значительной величине. Откладывающие их черви видимы только в течение сырого времени года и, судя по сообщенным ему сведениям, достигают от 12 до 15 дюймов в длину и толщины в мизинец человека. Д-р Кинг собрал эти кучки экскрементов после периода бездождия, продолжавшегося 110 дней; они могли быть отложены или во время северо-восточного муссона, или, что вероятнее, во время предшествовавшего юго-западного муссона, так как их поверхность была несколько разрушена, и они были пронизаны большим числом тонких корешков.

Несмотря на некоторую потерю в весе вследствие разрушения, пять самых больших кучек весили каждая (после того как они хорошо были высушены на солнце) средним числом 89,5 грамма, или более 3 унций, а самая большая весила 123,14 грамма, или 413 унции, т. е. более четверти фунта. Самые большие извивы были несколько более одного дюйма в поперечнике: но этот диаметр надо считать до некоторой степени преувеличенным, так как пока экскременты были мягки, они, вероятно, несколько осели. Некоторые из кучек экскрементов растеклись так сильно, что представляли собой столбики из плоских соединенных друг с другом кусочков. Все они состояли из мелкой и довольно светлой земли и были удивительно тверды и плотны, что, без сомнения, обусловливалось животным веществом, сцементировавшим отдельные земляные частицы. Они не распадались даже в том случае, если их оставляли в течение нескольких часов в воде. Хотя они были выброшены на поверхность почвы, состоявшей из гравия, тем не менее они содержали в себе только очень небольшое количество камешков, из которых самый большой имел лишь 0,16 дюйма в поперечнике.

Д-р Кинг видел на Цейлоне червя почти в 2 фута длиной и в ½ дюйма в поперечнике; ему говорили, что в дождливое время года это очень обыкновенный вид. Эти черви должны бы выбрасывать кучки экскрементов по меньшей мере такой же величины, как добытые на горах Нильгири, но д-ру Кингу не удалось видеть ни одной из них во время своего кратковременного пребывания на Цейлоне. Я привел достаточное количество фактов, доказывающих, что черви, выбрасывая на поверхность мелкую землю в большей части земного шара или даже во всех странах и при самых разнообразных климатических условиях, производят тем самым большую работу.