Женская кровь на брусчатке Кремля
Как и обещал Свердлов, Фейгу Каплан с Лубянки перевели в Кремль. Почему? Да потому, что несознательные чекисты, не понимающие, что такое политическая целесообразность, и требующие открытого и гласного суда, могли отчебучить что-нибудь такое, что никак не входило в планы Свердлова. Не дай бог, суда захочет и Ленин, ведь хоть и недолго, но присяжным поверенным он служил и вкус к судебным разбирательствам имеет. А там может всплыть такое!
Нет, о суде не может быть и речи. И чекистам доверять Каплан нельзя! Благо, кремлевская охрана подчиняется главе государства, и никому больше. Что касается коменданта Кремля Павла Малькова, то этот бывший матрос знает, что своей карьерой обязан Якову Михайловичу, и без лишних вопросов выполнит любой приказ председателя ВЦИК.
Так оно и случилось. Несколько позже, публикуя воспоминания, Мальков не без гордости рассказывал о самом ярком дне своей жизни.
«Утром меня вызвал секретарь ВЦИК Варлам Александрович Аванесов и приказал:
– Немедленно поезжай в ЧК и забери Каплан. Поместишь ее здесь, в Кремле, под надежной охраной.
Я вызвал машину и поехал на Лубянку. Забрав Каплан, привез ее в Кремль и посадил в полуподвальную комнату под Детской половиной Большого дворца. Комната была просторная, высокая. Забранное решеткой окно находилось метрах в трех-четырех от пола.
Возле двери и напротив окна я установил посты, строго наказав часовым не спускать глаз с заключенной. Часовых я отобрал лично, только коммунистов, и каждого сам лично проинструктировал. Мне и в голову не приходило, что латышские стрелки могут не усмотреть за Каплан, надо было опасаться другого: как бы кто из часовых не всадил в нее пулю из своего карабина.
Вскоре меня вновь вызвал Аванесов и предъявил постановление ВЧК: Каплан – расстрелять, приговор привести в исполнение коменданту Кремля Малькову.
– Когда? – коротко спросил я Аванесова.
У Варлама Александровича, всегда такого доброго и отзывчивого, на лице не дрогнул ни один мускул.
– Сегодня. Немедленно.
– Есть!
– Где, ты думаешь, лучше?
Мгновенно поразмыслив, я ответил:
– Пожалуй, во дворе Автобоевого отряда. В тупике.
– Согласен.
После этого возник вопрос, где хоронить. Его разрешил Свердлов.
– Хоронить Каплан не будем. Останки уничтожить без следа! – велел он.
Круто повернувшись, я вышел от Аванесова и отправился к себе в комендатуру. Вызвав несколько человек латышей-коммунистов, которых лично хорошо знал, я обстоятельно проинструктировал их, и мы отправились за Каплан.
Было 4 часа дня 3 сентября 1918 года. Возмездие свершилось. Приговор был исполнен. Исполнил его я, член партии большевиков, матрос Балтийского флота Павел Дмитриевич Мальков – собственноручно».
Подробностей расстрела Мальков не сообщает, но ведь были свидетели и, исследуя их воспоминания, я восстановил те давние события. А дело было так. Получив соответствующую санкцию от самого Свердлова, изобретательный Мальков разработал до сих пор не применяемый сценарий расстрела. Чтобы не привлекать внимание случайных посетителей и работников Совнаркома внезапной стрельбой, он приказал выкатить несколько грузовиков и запустить двигатели, а в тупик загнать легковушку, повернув ее радиатором к воротам. В воротах он поставил вооруженных латышей.
Потом Мальков отправился за Каплан, которая по-прежнему находилась в полуподвальной комнате. Ничего не объясняя, Мальков вывел ее наружу. Было 4 часа дня, светило яркое сентябрьское солнце – и Фейга невольно зажмурилась. Потом ее серые, лучистые глаза распахнулись навстречу солнцу! Она видела силуэты людей в кожанках и длинных шинелях, различала очертания автомобилей и нисколько не удивилась, когда услышала команду: «К машине!» – ее так часто перевозили, что она к этому привыкла. В этот миг раздалась еще какая-то команда, взревели моторы грузовиков, тонко завыла легковушка, Фейга шагнула к машине, и… загремели выстрелы. Их она уже не слышала, а ведь доблестный комендант Кремля всадил в нее всю обойму.
По правилам, во время приведения смертного приговора в исполнение должен присутствовать врач – именно он составляет акт о наступлении смерти. Большевики обошлись без врача, его заменил – никогда не догадаетесь кто – великий пролетарский писатель и популярный баснописец Демьян Бедный (он же Ефим Придворов). То ли потому, что по образованию он был фельдшером, то ли потому, что дружил с Мальковым, но, узнав о предстоящем расстреле, он напросился в свидетели. Отказать приятелю в такой безделице Мальков не мог, но сказал, что стрелять будет сам.
Пока гремели выстрелы, Демьян держался бодро. Не скис он и тогда, когда его попросили помочь засунуть в бочку еще теплый труп и облить его бензином. Молодцом он был и в тот момент, когда Мальков никак не мог зажечь отсыревшие спички – поэт великодушно предложил свои. А вот когда вспыхнул костер и запахло горелой человечиной, певец революции шлепнулся в обморок.
– Интеллигенция, – скептически усмехнулся Мальков.
Стоящие поблизости латыши дружно засмеялись, но Мальков вдруг на них прикрикнул.
– Тихо! Всем стоять смирно! Слышите? – поднял он перепачканный кровью и бензином палец. – Это же «Интернационал». Ай да Беренс! Ай да молодец!
– Действительно, «Интернационал». Но откуда эта музыка? – приложил ладонь к уху пришедший в себя Демьян.
– Мы починили часы Спасской башни, – радостно объявил Мальков. – И заставили их играть «Интернационал». Ильич просил об этом еще весной. И знаете, кто это сделал? Кремлевский водопроводчик Беренс. На все руки мастер! Между прочим, красное знамя, которое развевается над куполом, установил тоже он.
– Выходит, – кивнул поэт на догорающий труп Фейги Каплан, – мы все это сделали под красным знаменем и под «Интернационал»?
– Вот именно! – гордо вскинул голову вчерашний матрос, а ныне штатный палач Павел Мальков и отправился к Свердлову, чтобы доложить об образцовом выполнении задания.
Яков Михайлович поблагодарил старательного исполнителя и приказал напечатать в «Известиях ВЦИК» соответствующую информацию. 4 сентября газета шла нарасхват! И все из-за двух скупых строчек: «Вчера по постановлению ВЧК расстреляна стрелявшая в тов. Ленина правая эсерка Фанни Ройд (она же Каплан)».
Нельзя не отметить, что 3 сентября была расстреляна не одна Каплан, к стенке было поставлено 90 человек. Компания, в которой Каплан единственная женщина, и идет под № 33, весьма своеобразна. Здесь есть бывшие студенты, прапорщики, присяжные поверенные, а вот под № 12 идет протоиерей Восторгов, под № 79 – бывший министр внутренних дел Хвостов, под № 83 – министр юстиции Щегловитов. Это был первый кровавый список, знаменующий начало красного террора.
А что же наш добровольный свидетель, как сложилась его судьба?
Поначалу все шло более чем прекрасно. Демьян жил в Кремле, много печатался, его поддерживал Ленин, хотя не раз говорил: «Грубоват. Идет за читателем, а надо быть немножко впереди». В годы Гражданской войны его слово порой стоило не меньше, чем удар кавалерийского полка. Листовки с его воззваниями были так доходчивы и, что особенно важно, результативны, что солдаты хранили их как своеобразный пропуск и гарантию безопасности. Вот как, например, подействовала листовка Демьяна на солдат одного из полков Добровольческой армии.
«Прочитав послание Демьяна Бедного, – писали они позже в газете, – мы, солдаты Добровольческой белой армии, присоединяемся к слову Демьяна и не желаем больше воевать против своих же братьев – рабочих и крестьян, и постановляем: сдаться красным войскам в плен и просить прощения, как у рабочих, так и у крестьян. Свою вину мы желаем загладить и будем биться с офицерами и кадетами до последней капли крови под руководством вождя – товарища Троцкого».
То, что имя Демьяна еще не раз будет так или иначе ассоциироваться с Троцким, со временем ему припомнят. Ну как, в самом деле, можно пройти мимо такого документа?
«ПРИКАЗ
Председателя Реввоенсовета Республики № 279
Демьян Бедный, меткий стрелок по врагам трудящихся, доблестный кавалерист слова, награждается ВЦИК – по постановлению РВС – орденом Красного Знамени.
За все время Гражданской войны Демьян Бедный не покидал рядов Красной армии. Он участник ее борьбы и ее побед. Ныне Демьян в бессрочном отпуску. Пробьет час – и армия позовет его снова.
Узнав о награждении своего поэта, каждый Красный Воин скажет:
„Спасибо Всероссийскому Центральному Исполнительному Комитету. Награда – по заслугам!“
Председатель Реввоенсовета Республики
Л. Троцкий».
Надо сказать, что белогвардейцы прекрасно понимали цену слова Демьяна Бедного и активно за ним охотились. Они не раз сообщали в своих газетах, что Демьян схвачен и повешен, а от его имени пишет кто-то другой. На самом деле Демьян был жив-здоров, а несколько человек, которые были на него похожи, ни за что ни про что действительно были повешены.
Политиком Демьян был никаким, но был по-крестьянски хитер и сметлив. Когда из Кремля на Троцкого посыпались удары, Демьян быстро сообразил, на чьей стороне сила, и тут же напечатал в «Правде» стихи под названием «Всему бывает конец». Он начал с того, что назвал Троцкого «красноперым Мюратом, который гарцует на старом коньке, блистая измятым опереньем», и закончил недвусмысленным призывом:
Довольно партии нашей служить
Мишенью политиканству отпетому!
Пора, наконец, предел положить
Безобразию этому!
Сталину это стихи понравились, и он передал Демьяну личную благодарность за «верные, партийные стихи о Троцком». А на заседании Политбюро, отмечая значение выступления Демьяна Бедного, сказал:
– Наши речи против Троцкого прочитает меньшее количество людей, чем эти стихи.
Взбодренный такой похвалой, Демьян начал позволять себе больше, чем это было принято. Скажем, свои частушки, стихи и басни он отдавал сразу в несколько редакций, естественно, и там, и сям получая гонорары. Когда ему говорили, что так нельзя, он только отмахивался и говорил, что по этому поводу в Кремле ему замечаний не делают. А когда Демьяну пытались платить как всем – по два рубля за строчку, он дико возмущался и требовал, чтобы платили по пять.
Лучшие поэты той поры к Демьяну Бедному относились довольно скептически, а Маяковский и Есенин назвали его не иначе, как Бедным Демьяном, делая ударение на первом слове. Когда это дошло до самого Демьяна, он ухмыльнулся и победно проронил: «Но мне-то платят по пять, а им, за их гениальность, по два с полтиной!»
Так продолжалось до тех пор, пока Демьян не опубликовал в «Правде» стихотворный фельетон «Слезай с печки», в котором обличал «русскую лень, стремление русского человека, ничего не делая, сидеть на печке», а также утверждал, что «обломовщина – национальная болезнь русского народа».
Удивительное дело: за русских заступился грузин! Сталин не только добился специального решения ЦК, осуждающего этот и ряд других фельетонов Демьяна Бедного, но и, в ответ на жалобу Демьяна, написал ему письмо.
«Десятки раз хвалил Вас ЦК, когда надо было хвалить. Десятки раз ограждал Вас от нападок, а вот когда ЦК оказался вынужденным подвергнуть критике Ваши ошибки, Вы вдруг зафыркали и стали кричать о „петле“. На каком основании? Может быть, ЦК не имеет права критиковать Ваши ошибки? Может быть, Ваши стихотворения выше всякой критики? Не находите ли, что Вы заразились некоторой неприятной болезнью, называемой „зазнайством“? Побольше скромности, товарищ Демьян!»
Как это ни странно, но отеческое увещевание вождя на товарища Демьяна не подействовало, и он продолжал куражиться, пока не оказался на краю пропасти. В 1936-м Демьян написал либретто комической оперы «Богатыри», в которой вошедших в народные сказания богатырей Древней Руси превратил в разбойников с большой дороги, бандитов, грабителей и налетчиков.
Оперу ставили в Камерном театре, и на генеральную репетицию обещал приехать Сталин. Демьян надулся от важности и, в предвкушении похвал, обещал закатить грандиозный банкет. Но так случилось, что Сталин приехать не смог и вместо себя прислал Молотова. От увиденного и услышанного Вячеслав Михайлович был в полном шоке, назвал оперу «стыдным спектаклем» и о своих впечатлениях рассказал Сталину.
На этот раз терпение вождя лопнуло, он срочно собрал заседание ЦК, на котором было принято постановление «О пьесе „Богатыри“ Демьяна Бедного», в котором резко осуждалась идеологическая концепция автора и его клевета на русский народ и прошлое России. Этого было достаточно, чтобы на ближайшем партийном собрании Демьяна Бедного, вернее, Ефима Придворова, исключили из рядов ВКП(б), а заодно и из Союза писателей.
Обычно после этого следовал арест, затем – скорый суд и встреча с Шигалевым, Маго или другим исполнителем смертных приговоров. Но Демьяну несказанно повезло – его оставили в покое, правда, перестав печатать. Лишь в годы войны, когда Сталин немного поостыл и у него появились другие заботы, вождь народов, припомнив былые заслуги Демьяна, дал добро на публикацию новых стихов и поэм несколько подзабытого поэта.
Свое последнее стихотворение «Праздник Победы» Демьян Бедный напечатал в «Правде» 9 мая 1945 года. А 25 мая его не стало. Умер он за обеденным столом санатория «Барвиха»: ел, пил, шутил – и вдруг упал. Прибежавшие врачи помочь ему уже могли – остановилось сердце.
Если бы Демьян мог встать и прочитать посвященный ему панегирический некролог, напечатанный в той же «Правде», это было бы ему большим утешением. Там перечислялись практически все его заслуги, кроме той, о которой мало кто знал, а кто знал, тот молчал – его косвенное участие в расстреле Фейги Каплан и прямое участие в сожжении ее трупа.
