От Бреста до Стамбула
Последним, кто имел косвенное отношение к списку Платтена и из-за этого пострадал, был Лев Михайлович Карахан. Напомню, что это он подписал дипломатический паспорт Инессы Арманд за № 1003, это он, вместе с врагами народа Каменевым, Сокольниковым и Радеком участвовал в подготовке и подписании позорного Брест-Литовского мира и, как выяснила впоследствии Военная коллегия Верховного суда СССР, «с 1934-го был участником антисоветского заговора правых, в который был завербован Ягодой (он же Иегуда Енох Гершенович), а с 1927-го агентом германской разведки».
Суд над Караханом состоялся 20 сентября 1937 года. Время тогда было лихое. Сталин затеял такую грандиозную чистку, что пулю в затылок получали маршалы и генералы, дворники и полотеры, учителя и инженеры, врачи и дипломаты, народные комиссары и вчерашние чекисты. Среди чекистов оказался проливший моря крови нарком внутренних дел Ягода, а среди дипломатов – Лев Карахан.
Так кто же он такой на самом деле, «заговорщик» и «шпион» Лев Михайлович Карахан (он же Леон Михайлович Караханян)? Родился он в Тифлисе, в довольно обеспеченной и благополучной семье армянского адвоката. Идти бы ему по стопам отца, и прожил бы не сорок восемь, а, быть может, сто лет, так нет же, начитался книжек про свободу, равенство и братство и решил бороться за счастье угнетенного народа.
Пятнадцатилетним гимназистом вступил в РСДРП – и пошло-поехало. Из гимназии его вышибли, а когда, экстерном сдав экзамены за гимназический курс, с великим трудом получил аттестат зрелости и поступил на юридический факультет Петербургского университета, со второго курса вышибли и оттуда.
Потом были аресты, ссылки, жизнь под надзором полиции – словом, все, что положено борцу за счастье простого народа.
Как бы то ни было, надо признать, что карьеру при большевиках Карахан сделал отменную: в 1917-м он один из руководителей штурма Зимнего, а в 1918-м выезжает в Брест и участвует в подписании грабительского мира с Германией. Брестский мир подписали в марте, а в мае Лев Карахан становится заместителем наркома иностранных дел.
Тифлисскому армянину всего-то 29 лет, а он уже замнаркома – это ли блестящая карьера?!
Его непосредственный начальник нарком Чичерин в таком восторге от своего заместителя, что пишет Ленину сверхблестящую аттестацию на Карахана.
«Я могу смело сказать, что наша борьба с затопляющей нас страшно ответственной политической работой за последние месяцы при развитии сношений с массой государств была героической. Мы в состоянии с этим справиться только потому, что я с тов. Караханом абсолютно спелись, так что на полуслове друг друга понимаем без траты времени на рассуждения.
В общем и целом у меня более общая политическая работа, у него же море деталей, с которыми он может справиться только благодаря своей замечательной способности быстро и легко ориентироваться в делах и схватывать их, своему ясному здравому смыслу и своему замечательному политическому чутью, делающего его исключительно незаменимым в этой области».
Ленин тоже проникся особым доверием к Карахану: многие документы Ильич подписывал лишь тогда, когда на них свою визу ставил Карахан. Так было до 1923 года, когда Карахана направили в Южный Китай, где было создано демократическое правительство во главе с Сунь Ятсеном, убежденным сторонником сотрудничества с Советской Россией.
Правда, до этого Лев Михайлович успел побывать полпредом в Польше, а в период Генуэзской конференции, когда Чичерина не было в Москве, Карахан исполнял обязанности наркома.
Учитывая то, что в Северном Китае, то есть в Пекине, заседало совсем другое правительство, которое не разделяло взглядов Сунь Ятсена, задачей Карахана было не только установить дипломатические отношения с Южным Китаем, но и способствовать победе Сунь Ятсена во всем Китае. Неслучайно почти одновременно с Караханом в Южный Китай отправилась группа военных советников во главе с Блюхером и Путной (через пятнадцать лет они будут расстреляны как шпионы и враги народа). Да и два миллиона долларов, направленных из голодающей России просоветски настроенным китайцам, тоже чего-то стоили.
Все это возымело действие, и в одном из первых сообщений в Москву Карахан пишет:
«Нет ни одной китайской газеты, которая не приветствовала бы моего приезда и не требовала немедленного урегулирования отношений с нами».
Газеты – газетами, но переговоры шли ни шатко ни валко: Пекин упорно не признавал Советского Союза. Карахан неделями не выходил из дома, его никто не навещал, телефон молчал, почту не приносили. От нечего делать Лев Михайлович занялся английским, да так успешно, что в одном из писем с гордостью сообщил: «Месяца через два смогу читать газеты, а это главное».
И вдруг как гром среди ясного неба! Пришли газеты с вестью о кончине Ленина. Карахан не находил себе места. Он метался по дому, чтобы попасть на похороны, хотел немедленно уехать в Москву, потом распаковывал чемоданы, садился к столу, отправлял телеграммы соболезнования и снова бегал из угла в угол.
– У меня такое чувство, что умер родной отец, что не стало самого близкого человека, – говорил он своим сотрудникам.
Потом Лев Михайлович перебрался в Пекин и после сложнейших переговоров добился установления дипломатических отношений с Китайской Республикой.
«Дьявольски трудно было добиться результатов, – записал он в тот день в дневнике. – Весь дипломатический корпус делал все, чтобы сорвать дело. Но удалось провести всех! Для дипломатического квартала – это разорвавшаяся бомба. Я рад этому больше всего».
Справившись с одним делом, Лев Михайлович тут же берется за другое: между СССР и Японией не было дипломатических отношений, и их надо было установить. Переговоры с японским посланником Иосидзавой шли туго, главным препятствием было нежелание японцев выводить свои войска с северного, а проще говоря, советского Сахалина. Но Карахан, почувствовав слабину Иосидзавы, давил изо всех сил.
«Последние два дня у меня большое оживление с японцами, – писал он. – Заседания два раза в день. Сидим по четыре часа подряд. Утомительно, но я гоню вовсю. Японцы с непривычки к концу заседания начинают заметно пухнуть. Но это только весело и полезно для дела».
Для дела это действительно было полезно: в январе 1925 года между СССР и Японией был заключена Конвенция об установлении дипломатических и консульских отношений. Больше того, японцы обязались в течение четырех месяцев вывести войска с северного Сахалина, а Советский Союз не возражал против предоставления японцам концессий на разработку минеральных и лесных богатств на севере Сахалина.
«Исторические заслуги Л. М. Карахана перед СССР пополняются блестящими страницами его дипломатических работ и переговоров с Японией, – писала выходящая в Харбине газета „Новости жизни“. – За этот мир с нашими великими соседями история отметит на своих страницах блестящую роль дипломатического ума и такта Л. М. Карахана».
В Китае той поры было неспокойно: перевороты, заговоры, свержения одних правительств, приход к власти других. Был случай, когда Карахану объявили, что правительство не отвечает за его личную безопасность. Но Лев Михайлович не дрогнул и продолжал исполнять свои обязанности полпреда.
Так продолжалось до сентября 1926 года, когда Карахана отозвали в Москву: формальным поводом был долгожданный отпуск. Но в Китай Лев Михайлович больше не вернулся. В Москве он занял свой прежний кабинет заместителя наркома, отвечающего за отношения СССР со странами Востока. За эти годы он наносил официальные визиты в Турцию, Иран, Монголию, а в 1934-м назначен полпредом СССР в Турции.
Когда его успел завербовать тогдашний нарком внутренних дел Ягода, как он стал участником антисоветского заговора правых, а заодно и агентом германской разведки, история умалчивает, да и в уголовном деле каких-либо доказательств этих преступлений нет.
А за исторические заслуги перед СССР Льва Михайловича Карахана сразу после суда расстреляли. Но вот что любопытно. То ли у вождя народов было хорошее настроение, то ему обольстительно улыбнулась какая-нибудь актриса, то ли он вспомнил своего учителя и его единственную любовь Инессу Арманд, но ни одну из жен Карахана он приказал не трогать.
Это было беспрецедентным нарушением правил! В те годы жен врагов народа рассматривали либо как особ, отравленных тлетворным влиянием своих супругов, либо, что еще хуже, как женщин, знавших, чем занимаются их мужья, и не сообщивших об этом в компетентные органы – это называлось недоносительством. Наказание за это следовало незамедлительно: самое мягкое – семь-восемь лет Колымы, самое жесткое – расстрел.
Так вот бывших жен Карахана почему-то не тронули. Ни Клавдию Манаеву, на которой он женился еще до революции, ни довольно популярную киноактрису Веру Дженееву, к которой он ушел в 1919-м, ни известнейшую балерину Марину Семенову, которая стала его женой в 1930-м.
А вот теперь – всё! Теперь список Платтена был закрыт. Оставались какие-то малозаметные фигуры, но они никаким влиянием не пользовались, ни на что не претендовали, жили тихо, о дружбе с Лениным не трезвонили и, тем более, помалкивали о событиях той январской ночи, когда мишенью был затылок Ильича и когда, не будь Платтена, история России могла пойти совсем другим путем.
