Глава 23

Мужчина, сидевший в кресле у окна, держал в руках детскую книгу с картинками, совсем не походил на больного.

– Здравствуй, Рома, – приветствовал его врач. – Как дела?

– Прекрасно! – воскликнул Шныркин. – Домой собираюсь. Хотел сумку сложить, но Наина Алексеевна попросила подождать, она решила мои вещи постирать. Уеду завтра, когда все высушат и погладят.

– Мудрое решение, – одобрил доктор, – мы без тебя скучать будем.

– Кто это с вами? – проявил любопытство больной.

– Адвокат, – соврала я, – господин Шныркин…

– Зовите меня просто Ромой, – перебил мужчина.

– Рома, – сказала я, – речь идет о наследстве. Вы можете получить очень большие деньги.

– Зачем они мне? – удивился Шныркин. – У меня и так все есть. Я не мама, вот она всегда говорила: «Ну почему все вокруг богатые, а я нищая».

Я принялась самозабвенно врать:

– Человек, который желает завещать вам свое имущество, решил удостовериться, что вы тот самый Роман, с которым он в детстве не разлучался.

– И как я это ему докажу? – изумился Шныркин.

– Ответами на его вопросы, – сказала я. – У вас есть друг детства?

– Да, – улыбнулся собеседник, – я летом ездил в лагерь, родители были вечно заняты, куда меня деть? Лагерь я любил. «Ежик с фонариком». Там было очень хорошо. Там мой лучший друг нашелся.

Шныркин отложил книгу.

– Я очень мороженое люблю. С детства. Но мне его не давали. Мать моя странная очень, думаю, она меня ненавидела. Если понимала, что мне что-то нравится, мигом говорила:

– Это вредно для твоего здоровья!

Я был маленький, глупый. Сначала мультиков лишился. Пила услышала, как я радуюсь, когда их смотрю, и запретила телевизор включать.

– Пила? – примкнул к беседе врач. – Ты так маму называл?

– Нет, – засмеялся Роман, – это папины слова. Родители вечно ругались. Пила визжала:

– У нас денег нет!

Дятел отвечал:

– Меньше дерьма себе покупай.

– Дятел – это ваш отец, – сообразила я.

– Ага, – подтвердил Шныркин, – они только так общались. Отец жене орал: «Пила», жена ему: «Дятел». Я их имена забыл! Они для меня всегда пила и дятел. Скандалили постоянно. Пила начинала:

– Езжай к старику, выдави из него правду, где он чемоданы спрятал.

Дятел отказывался:

– Нет у него ничего. Он все выдумал.

Пила настаивала, дятел злился. Ор такой стоял, что люстра качалась. Иногда они дрались. Я в своей комнате всегда сидел, прекрасно знал: если на глаза им попадусь, родители мигом помирятся, на меня гурьбой налетят. Очень радовался, когда лето наставало и меня в «Ежик с фонариком» отправляли. Я там любил нянечку, тетю Таню. Имена родителей забыл. А ее помню. Она меня тоже любила, говорила:

– Рома, ты очень хороший мальчик.

Тетя Таня мне мороженое покупала. Я в лагере всегда три смены жил. Но потом мне не повезло. Все из-за дяди одного. Мишей его звали.

Шныркин постучал ладонью по подлокотнику кресла.

– Он добрый, эскимо мне носил. Он спросил: любишь страшные приключения?

Я ответил:

– Очень.

Дядя предложил:

– Покажу тебе в доме тайный ход, если сможешь по нему пройти и где-то выйти, каждый день будешь получать по четыре порции.

О как! Я сразу согласился, но спросил:

– Куда ход ведет?

Миша засмеялся.

– Так это мне и надо узнать. Не испугаешься? Там темно, окон нет.

– Разве я глупая девчонка? – Так вот я ему ответил. – И фонари же есть.

Дядя меня похвалил:

– Рома, ты самый храбрый на свете! И умный! И ловкий. И не болтливый. Знаю, ты никому не расскажешь о моей просьбе. Дождемся пересменки и будем действовать.

На следующую смену осталось мало ребят. Два мальчика: я и Павлушка. Мы с ним подружились. Павлуша был хороший, но косой на один глаз, его за это дразнили, а я ему никогда ничего обидного не говорил. Дядя Миша велел мне сказать, что я чихаю, ребята пойдут на речку купаться, а меня в лагере оставят. Так и получилось. Мы с дядей Мишей вдвоем остались, он мне фонарик дал, отвел в кладовку, отодвинул шкаф, а за ним шла лестница вниз. Дядя велел:

– Запоминай, сюда надо нажать, чтобы тайный ход открылся. Завтра с утра опять начинай носом шмыгать, поэтому, когда все на речку уйдут, как и сегодня, тебя в лагере оставят. А ты – в кладовку, потом иди под землей. Думаю, вылезешь в деревне Муркино. Но где? Не знаю. Беги сразу в лагерь. Если встретишь нянечку Таню или еще кого, скажи: «В село носился, хотел посмотреть, что в магазине есть». Я вернусь поздно вечером, привезу тебе эскимо, расскажешь, где ты из-под земли вышел.

Шныркин оглянулся по сторонам и зашептал:

– Обманул я дядю-то!

– Не полез в подземный ход? – предположила я.

– Кто ж от четырех эскимо в день откажется, – усмехнулся Роман, – мне страшно стало. Когда Миша шкаф отодвинул, за ним оказалась дыра в полу, темно в ней, пахло неприятно. Фонарь дядя мне дал, но все равно было жутко. Вдруг он потухнет? И я все Павлушке рассказал, предложил ему со мной пойти.

– Ты взял с собой приятеля? – уточнил главврач.

Роман закивал.

– Я решил так: четыре эскимо очень хорошо. Но в одиночку идти в подземелье страшно. Лучше я два Павлушке отдам, и он со мной пойдет. Все равно мне его угощать мороженым придется. Не могу же я как жадина один его лопать? Павлушка точно откусить попросит.

Шныркин замолчал.

– И вы отправились в поход? – осведомилась я.

Рома кивнул.

– Вдвоем?

Снова утвердительный кивок.

Меня переполняло любопытство.

– И что вы там увидели?

Шныркин молчал. Доктор встал.

– Мы тебя утомили. Извини нас.

Роман закрыл лицо руками и заплакал.

– Нет, нет… их много… чемоданы… там… много… много… Павлушка… я… кости… много… много…

Роман отчаянно зарыдал, Вениамин Григорьевич сделал жест рукой. Я правильно поняла врача, выбежала в коридор и прижалась к стене. Спустя минут десять в коридор вышел сам доктор.

– Понятия не имел об этом случае, – признался он. – Вы знаете, сколько мальчику тогда было лет?

– Нет, – ответила я, – но раз он находился в лагере, то… может, восемь-девять? Где-то так.

– А в одиннадцать мы с ним впервые встретились, – протянул психиатр, – возможно, экскурсия по подземному ходу стала сильно травмировавшим ребенка событием. Что он там видел?

– Понятия не имею, – вздохнула я, – впервые сейчас про подземелье услышала.

Вениамин Григорьевич пошел по коридору, я двинулась вместе с ним, доктор продолжал:

– Роман сегодня находился на редкость в положительном расположении духа. Охотно разговаривал, вел себя позитивно. Но как только речь зашла о подземном ходе, его настроение изменилось, и все! Он закрылся. Очень хочется узнать, что там случилось. Но расспрашивать Романа нельзя, это вызовет у него сильный стресс. Много лет прошло, а триггерная душевная точка болит. Вы нажали на нее, и вот результат.

– Не хотела причинить Роману боль, – расстроилась я.

– Ни вы, ни я не знали о том, как поведет себя Шныркин, вспоминая прошлое, – произнес врач. – Я должен был уловить первые признаки стресса, которые транслировал Роман, и прекратить разговор. Это я накосячил. Надо выяснить правду про подземный ход. Но навряд ли это получится.