Глава 20

– Хороший вопрос, – похвалил меня ученый. – Я решил найти Шныркина, вернее, его потомков, рассказать им, что их предок спас мою бабушку и ее сына. Ну согласитесь, приятно узнать что-то достойное о своем родственнике.

Емельян Федосеевич замялся, потом продолжил:

– Вроде красиво звучит: профессор, доктор наук. Люди думают, что я зарабатываю больше олигарха. На самом деле преподавателям вузов платят немного. Достойно содержать семью на зарплату не получается, поэтому я зарабатываю составлением родословных. Модное нынче дело. Опыт поисков чужих предков у меня огромный, поэтому с обнаружением Шныркиных я справился довольно быстро.

Емельян Федосеевич сложил руки на груди.

– Крестьянина, который спас Елизавету с малышом от смерти, звали Никитой Ивановичем. Бабуля записала это в дневнике.

Радов прервал рассказ, взял томик, перелистнул страницы и воскликнул:

– Вот здесь. Читаю заметки бабули: «Черный день моей жизни случился, пишу не в своем доме. Я нахожусь в чужой квартире. Сюда меня с сыном привез Никита Иванович, верный наш слуга, храни его Господь. Что с нами будет завтра? Не знаю. Ни денег, ни еды нет. На ужин пила воду из крана. Она в Москве совсем не вкусная, не то что в имении. Никита Иванович просил не беспокоиться, утром он доставит нас в надежное место. Я верю, что Господь устроит все наилучшим образом. Бог сирых и убогих любит, в обиду не даст. Стану молиться за тех, кто по неразумению своему отравился большевистской пропагандой и убил много людей. Господи, помилуй невинно погибших, не накажи их палачей, ибо они не ведают, что творят. У меня с собой шкатулка с драгоценностями. Слава богу, Матрена Киселева ходила вчера вечером в Павлихино и увидела, как туда прибыли чекисты. Они громко говорили, что рано утром поедут в Муркино, им велено доставить Радовых в Москву. Матрена посреди ночи влетела к нам в дом, я позвала Никиту, сложила все, что было в доме, в чемоданы, Шныркин их надежно спрятал. С собой я взяла немного, чтобы прожить лет пять. За это время коммунистов прогонят, в России снова взойдет на престол царь-батюшка. Боже, храни Матрену. Господи, спаси Никиту. Святой Николай Угодник, помоги нам с сыном. Все будет хорошо. Я вернусь в Муркино, в родовое поместье мужа, Никита принесет спрятанные чемоданы. Жизнь станет прежней».

Емельян закрыл дневник.

– Надежды ее не сбылись. В Муркино мы так и не вернулись. Куда Никита дел семейные ценности Радовых, покрыто мраком. Это темная история. Я подозреваю, что он все же обманул барыню. Потомки Шныркина погибли в начале девяностых, у них была дача в Муркине. Сейчас в живых остался только Роман.

– Дача в Муркине! – подпрыгнула я. – Кто сейчас там живет?

Гость склонил голову к плечу.

– Дом возвели во время перестройки на том месте, где ранее стояла изба Никиты, спасителя моей бабушки. Весьма комфортабельное здание из бруса, с туалетом, ванной, отоплением. Семья Шныркиных там лето проводила. Меня сей факт немного удивил. М-да.

– Что же вас удивило? – тут же полюбопытствовал Володя и спросил: – Хотите эспрессо?

– Не откажусь, – ответил Емельян.

Я встала и направилась к кофемашине.

– Я уже говорил, – продолжал наш гость, – что составляю родословные, привык изучать чужие истории, волей-неволей научился отличить правду от лжи. Наверное, Шныркины производили на окружающих благоприятное впечатление. Георгий Петрович, отец семейства, был адвокатом. Мать, Юлия Андреевна, художником-портретистом, сын Роман – школьник. Думаю, все считали, что в семье полный достаток. Но я копнул поглубже, и вылезла неприглядная истина. Георгий числился при юридической консультации, но его в основном назначали защитником на те процессы, где у обвиняемых не было денег на оплату адвоката. Юлия не участвовала ни в выставках, ни в каких-либо мероприятиях, правда, являлась членом Союза художников, работала в издательстве, которое выпускало почтовые открытки. Квартира им досталась от родителей Юли, стандартные три комнаты. Но в те годы это было роскошью для небольшой семьи. Имелся и участок в Муркине, он к Георгию от Петра, отца, перешел, тот всю жизнь в деревне жил, был внуком Никиты. И в отличие от своего деда, был опустившимся человеком, пьяницей. Таким родственником не похвастаешься. После смерти Петра Шныркина изба долго стояла пустой. В перестройку ее снесли, построили новый дом, чем вызвали дикую зависть у соседей. Про Шныркиных даже написала местная газета. В статье говорилось, что Георгий нарушил все правила, обустраивая участок. Возвел сарай вплотную к соседскому забору, вместо того чтобы отступить пять метров. Газовые баллоны хранил в доме, и вообще стыдно такой дорогой дом строить, когда вокруг нищета. Люди рубероидом крышу кроют и счастливы. А у Шныркина черепица! Дача деревянная, но не из бревен, как у простых жителей. Брус ему из Прибалтики привезли. Ишь, адвокат! Наживается на горе рядовых граждан.

Емельян поморщился.

– При советской власти после публикации подобного пасквиля в периодической печати семье Шныркиных пришлось бы худо. Георгия точно могли бы уволить со службы, да и Юлии, вероятно, предложили бы уйти из издательства. Но к власти уже пришел Горбачев. СМИ истолковали свободу слова как свободу лгать и писать что угодно. Зависть страшна. Думаю, что автор статьи или сам обитал в Муркине, или там жили его родные.

Через некоторое время новый дом сгорел, хозяева, приехавшие на лето, погибли, задохнувшись в дыму.

– А мальчик? – воскликнул Володя.

Емельян взял чашку с кофе и сделал глоток.

– Он остался жив, но пожар здорово напугал его, беднягу отправили в психиатрическую клинику. Роман провел там какое-то время и переместился в приют, из которого вскоре вернулся в ту же больницу. После второго курса лечения мальчик оказался в психоневрологическом интернате. Сейчас проживает в частном центре. У меня после изучения всех материалов возник тот же вопрос, что и у автора злобного пасквиля: откуда у Шныркиных деньги?

– Догадываюсь, какой ответ вы нашли, – вздохнула я, – сокровища вашей бабушки попали в чужие руки.

– Верно, – согласился Емельян, – я решил, что добрый крестьянин Никита спрятал драгоценности Радовых, а потом не вернул их Елизавете Федоровне. Но вскоре прочитал запись, которую бабуля сделала в день моего появления на свет. Секундочку.

Профессор перелистнул страницы.

– Вот. «Слава Богу! Родился Емельян. Радости нет предела. Вчера я поехала к Никите, надумала вернуть чемоданы с драгоценностями, которые ему на хранение отдала. Я решила, что прошло много времени, никто уже не помнит про моего покойного мужа и его родителей. Добралась до Муркина, нашла избу, а она заколочена! Стою у ворот, мимо женщина идет, я спросила у нее: „Не подскажете, где Никиту Ивановича найти?“ Та в ответ: „Так он в понедельник умер. Внезапно. С утра по хозяйству возился, а в ужин скончался“. Не помню, как я до станции добралась. Если бы Никита долго болел, он бы точно нашел способ мне о плохом состоянии здоровья сообщить, рассказал бы, куда баулы спрятал. А я не ведаю, где они. Села в электричку, заплакала. Хотела семейное состояние забрать, решить вопрос с квартирой. Да вон что вышло. Ничего, уныние надо гнать, страшный грех оно. Господи, помилуй. Господи, управи. Господи, помоги мальчика на ноги поставить, выучить, в вере воспитать. Дай мне сил, Боже. Прости грешную рабу твою. Плачу. Но что поделаешь? Надо смириться и жить дальше. И если правду мне про драгоценности рассказали, то лучше бы большому кушу нищей герцогини сгинуть. Нехорошо пришел, так же ушел. Не судья я предкам. Прости, Господи, меня, рабу твою маловерующую».

Емельян Федосеевич закрыл дневник.

– Вот такие дела. Никита умер. Где чемоданы с сокровищами, никому не известно.

– Большой куш нищей герцогини? – повторила я. – Это что?

– Это большой куш нищей герцогини, – усмехнулся Радов, – история тоже из дневника бабули. Немного математики. Елизавета, как я уже говорил, прожила более ста лет. Для семьи Радовых это не редкость, почти все мои предки были долгожителями. Бабуля появилась на свет в тысяча восемьсот восемьдесят девятом. Это девятнадцатый век. А у нас сейчас двадцать первый. И, кажется, что столетие, когда жил Пушкин, очень далекое. Ан нет. Моя бабушка родилась всего через двадцать восемь лет после отмены крепостного права. Правда, забавно?

Радов обвел нас пристальным взглядом.