Глава 10. Разбойники и нация. Комар и создание Британской империи

Малярийный эпицентр Англии – Фенс, или Фенленд. Эти болота протянулись на триста миль вдоль восточного побережья от Гулля на севере до Гастингса на юге. В их центре находятся графства Эссекс и Кент, а охватывают они семь юго-восточных графств страны. В конце XVI–XVII веков Англия начала оправляться от последствий черной смерти. В XVII веке население ее увеличилось больше чем вдвое и достигло 5,7 миллиона человек.

Бродяги, контрабандисты и жаждущая земли беднота наводнили Фенленд – людей здесь было мало, зато комаров предостаточно.

«Малярия и лихорадка»: в центре комнаты в виде бешеного зверя изображен демон лихорадки. Синий монстр, символизирующий малярию, терзает свою жертву возле камина. Справа доктор выписывает рецепт на хинин. Цветная гравюра Томаса Роулендсона, Лондон, 1788. (Wellcome Images/Science Source)

Жителей Фенса часто называли болотниками или зеваками за малярийную желтуху и анемичную вялость. Смертность от малярии в этом регионе достигала 20 процентов. Выжившие еле-еле сводили концы с концами и влачили жалкое малярийное существование. Писатель Даниэль Дефо, прославившийся романом «Робинзон Крузо» о потерпевшем кораблекрушение моряке, в 1722 году написал поразительную книгу «Путешествие по восточным графствам Англии». Дефо беседовал со многими жителями болот и заметил, что «здесь можно часто встретить мужчин, у которых было от пяти-шести до четырнадцати-пятнадцати жен… один фермер жил уже с двадцать пятой женой, а его сын лет тридцати пяти от роду уже женился в четырнадцатый раз». Беременные женщины притягивали к себе комаров и малярийный плазмодий как магнитом.

Один «веселый парень» спокойно объяснил Дефо, что когда молодые женщины «из родных краев попадают на болота, в туманы и сырость, их комплекция меняется, у них случается лихорадка или две, и они редко выживают здесь полгода или год, самое большее. А потом, – сказал он, – мы снова отправляемся на нагорья и берем новых жен». Детская смертность тоже была очень высока.

Герой «Больших надежд» Диккенса семилетний Пип – сирота. Его родители «и пять… маленьких братцев, рано отказавшихся от попыток уцелеть во всеобщей борьбе», умерли, став жертвой малярии на Фенских болотах. В начале романа Пип оплакивает умерших близких на местном кладбище, рассказывая о родных местах: «Мы жили в болотистом крае… плоская темная даль за оградой, вся изрезанная дамбами, плотинами и шлюзами, среди которых кое-где пасется скот, – это болота; что замыкающая их свинцовая полоска – река; далекое логово, где родится свирепый ветер, – море; а маленькое дрожащее существо, что затерялось среди всего этого и плачет от страха, – Пип». Позже Пип говорит человеку, сбежавшему из плавучей тюрьмы на Темзе: «Тут очень нездоровое место, очень сырое… Вы лежали на земле, а этак ничего не стоит схватить лихорадку. Или ревматизм».

Когда во второй половине XVII века люди поняли всю опасность жизни среди миазмов болотных графств, многие решили перебраться подальше, в американские колонии. Судя по спискам отъезжавших и корабельным документам, 60 процентов поселенцев и наемных слуг первой волны прибыли из малярийного пояса Англии. Они покинули Англию, чтобы укрыться от малярии, но сами послужили переносчиками болезни в рамках Колумбова обмена. В Новом Свете они страдали не только от прежней малярии, но и от других разновидностей этой болезни, в том числе и смертельной falciparum. Трагическая реальность, как мы увидим, заключалась в том, что новые места оказались гораздо хуже тех, которые они решили покинуть.

Болотные жители искали убежища от малярии не только в американских колониях, но и в Ирландии. Так родилась популярная поговорка: «С фермы в Фенс, из Фенса в Ирландию».

Сегодняшнее разделение Ирландии на Ирландию и Северную Ирландию самым прямым образом связано с расселением преследуемых малярией английских фермеров с Фенских болот в XVII веке.

Яростная вражда Ирландской республиканской армии и Ольстерских добровольческих сил в союзе с британской армией, сотрясавшая все Британские острова, стихла лишь недавно.

Комары заставили 180 тысяч английских фермеров-протестантов бежать в католическую Ирландию, где они поселились среди английского мелкопоместного дворянства и шотландских протестантов, которые бежали от гражданской войны 1642–1651 годов. Пестрое протестантское население Ирландии создало то, что в XVI–XVII веках стали называть «Эрли, Манстер, Ольстер и другие плантации». Иммиграция и территориальные притязания разожгли националистическую и религиозную войну, породив вражду между английскими протестантами и ирландскими католиками. Эти плантации оказали явное и глубоко негативное влияние на историю Ирландии. Комары занялись формированием карты Изумрудного острова, но не забыли о его шотландском соседе.

Во время религиозной гражданской войны в Англии фанатик-протестант Оливер Кромвель вместе со своими сторонниками сумел свергнуть короля Карла I и английскую монархию. Он правил Англией почти десять лет, провозгласив себя лордом – протектором Англии, Шотландии и Ирландии. И он же устроил шотландцам и ирландцам-католикам почти что настоящий геноцид.

За время своего короткого правления Кромвель расширил владения Англии на Карибах, присоединив Ямайку. Он начал войну с голландцами за колониальную торговлю и господство на морях. Он не мог пережить, что огромная английская армия и флот сидят без дела. Англия, Ирландия и Шотландия переживали религиозные волнения, поэтому свободная армия буквально напрашивалась на потенциальный (и вполне вероятный) бунт против сурового протестантского правления. Используя эти силы для далеко идущих имперских планов, можно было объединить раздробленные фракции, обеспечить армию высокой целью, разграбить испанцев и максимально отдалить возможную революцию. Хотя Кромвель отказывался принимать хинин от малярии, старая добрая война могла стать для него тем, что доктор прописал.

Западная кампания Кромвеля началась в 1655 году. В Америку отправился крупнейший флот в истории – тридцать восемь кораблей. Почти половина из девятитысячной армии прибыла из Англии. Большую их часть составляли «рыцари ножа, обычные мошенники, воры, карманники и прочий сброд, который долгое время жил ловкостью рук и смекалкой и которому прямое место было в Ньюгейте [печально известная лондонская тюрьма]». Остальные три-четыре тысячи – это были разбойники, пираты и слуги. Их набрали на свободном от малярии острове Барбадосе. Старший офицер экспедиции называл свою армию «самыми невежественными и беспутными людьми, каких мне доводилось видеть».

Вот такая пестрая армия в апреле 1655 года совершила пробное нападение на испанский форт Санто-Доминго на острове Эспаньола. Англичане быстро прекратили осаду, потеряв тысячу человек, причем 700 из них умерли от болезней, переносимых комарами.

Неудача англичан не устрашила, и они обратили свой взгляд на основную цель, Ямайку, где проживало 2500 испанцев и рабов. За неделю англичане захватили остров с минимальными потерями, а испанцы отступили на Кубу. Но комары своего поста не оставили. Они процветали на острове, поскольку Эль-Ниньо обеспечил их теплом и влагой – идеальные условия, чтобы наброситься на девять тысяч свежих, не обладающих иммунитетом и очень вкусных англичан. Современник писал: «В такие моменты эти насекомые собирались в стаи и начинали войну с каждым, кто осмеливался вторгаться на их территорию». Три недели малярия и желтая лихорадка убивали 140 человек в неделю. Через шесть месяцев после высадки на Ямайке из 9000 англичан на ногах осталось менее трети. Опытный ветеран Роберт Седжвик так описывал эту «комариную резню»: «Странно видеть молодых, полных сил мужчин – а через три-четыре дня провожать их в могилу. Они быстро умирали от лихорадки, малярии, дизентерии». Сам Седжвик умер от желтой лихорадки через семь месяцев после прибытия на Ямайку.

К 1750 году на алтарь болезней, переносимых комарами, было положено достаточно жизней солдат и поселенцев, чтобы обезопасить остров и сформировать успешное производство сахара. К тому времени на острове проживало 135 тысяч африканских рабов и 15 тысяч английских плантаторов. Британская меркантилистская экономика рабского труда окончательно сложилась и стала процветать. Захват Ямайки у Испании стал последним серьезным вооруженным конфликтом на Карибах. После этого европейские империалисты более не делили острова силой оружия.

Ямайка пополнила растущий список английских территорий на Карибах, где уже числились Бермуды, Барбадос, Багамы и полдюжины мелких островов из Малых Антильских. Чтобы получать прибыли от растущей Британской империи и развивать родной остров, Кромвель издал ряд Навигационных актов, призванных укрепить английскую меркантилистскую экономику. Первым своим указом Кромвель потребовал, чтобы все английские товары – сырье из колоний и товары из Англии – проходили через английские порты. Для стимулирования английских торговцев и обеспечения инвестиций заморских предприятий Шотландию из этого указа исключили. Ей было запрещено торговать с английскими колониями. Впрочем, Кромвель прожил недостаточно долго, чтобы ощутить экономические последствия своих указов.

Его тирании – или свободе, в зависимости от того, какую сторону вы примете – и его жизни положил конец малярийный комар. Врачи умоляли полководца принимать хинный порошок. Он категорически отказывался. Узнав, что лекарство открыли иезуиты-католики, Кромвель заявил, что ему не нужно папское средство, он не хочет быть «заиезуитенным до смерти» или отравленным «иезуитским порошком». В 1657 году, через двадцать лет после появления хинина в Европе на завершающем этапе Колумбова обмена, Кромвель умер от малярии. Спустя два года после его смерти была восстановлена монархия, и на трон взошел Карл II. В отличие от Кромвеля, Карл разумно избежал смерти от малярии с помощью все той же коры хинного дерева.

Эксклюзивистская экономическая политика и садистские кампании Кромвеля во время Гражданской войны повергли Шотландию в руины. Еще более усугубили ситуацию десять засушливых лет, которые окончательно разорили этот регион. Урожаи гибли, начался катастрофический голод. Все это окончательно подорвало и без того шаткую шотландскую экономику. В период с 1693 по 1700 год Шотландию и Скандинавию почти опустошил Великий голод. Урожаи ячменя в Шотландии падали год за годом. В результате засухи умерло, по некоторым оценкам, 1,25 миллиона шотландцев, то есть примерно четверть населения. Пищи не хватало, повсеместно царил голод, и тысячи шотландцев-протестантов обосновались в Северной Ирландии. Так были заложены основы жестокого религиозного и культурного конфликта, который длится и по сей день. Другие стали наемниками и отправились воевать в Европу. В Англию хлынули толпы шотландских беженцев, моливших о работе, чтобы хоть как-то прокормиться. Во времена голода и трудностей англичане презрительно говорили о своих северных соседях, что им достаточно всего восьми заповедей, потому что ни красть нечего, ни завидовать нечему.

А в американских колониях требовались слуги, и шотландцы были самыми очевидными кандидатами – к тому же их было предостаточно. «Английские фермеры нанимали нищих шотландцев, – пишет Чарльз Манн. – Но в то же время колонисты отвернулись от отчаявшихся шотландцев, отдав предпочтение африканским рабам…» Почему? Ответ скрывался на другом конце света, и дать его могли комары в джунглях Панамы.

Чтобы как-то облегчить экономический спад в Шотландии и улучшить финансовые перспективы, шотландские инвесторы в 1698 году обратили взгляд на колонии. Экономическое положение Шотландии усугублялось отсутствием доступа к английской меркантилистской системе. Самым очевидным решением (по крайней мере, с точки зрения шотландского националиста, предпринимателя и создателя Банка Англии Уильяма Патерсона) было создание собственной аналогичной системы. Он полагал, что Панама станет коммерческим сердцем, питающим деньгами Шотландскую империю, «ключом к вселенной… арбитром коммерческого мира». Патерсон побывал в Панаме еще в молодости и был пленен острыми, пропитанными ромом историями о пиратах – Фрэнсисе Дрейке, Уолтере Рэли и Генри Капитане Моргане.

Прокладка торгового пути через джунгли Панамского перешейка в Дарьене была не новой идеей. Как вы помните, испанцы создали поселение в Дарьене еще в 1510 году. Тогда здесь побывал священник Бартоломе де Лас Касас, который описывал незакопанные могилы, поджидавшие жертв малярийных комаров. Испанцы пробовали продолжить путь через перешеек в 1534 году, но комары их победили. Все последующие попытки потерпели аналогичное фиаско: 40 000 испанцев умерло, преимущественно от малярии и желтой лихорадки. Патерсон был уверен, что сильные духом шотландцы преуспеют там, где отступили испанцы.

Он планировал построить дорогу, а впоследствии и канал, который «соединил бы два огромных океана вселенной… Время и расходы на плавания в Китай, Японию и Острова специй и Ост-Индию сократились бы более чем вдвое… Торговля породит торговлю, а деньги породят деньги». С таким призывом Патерсон обратился к потенциальным богатым английским инвесторам, но те не приняли его предложения, опасаясь за собственную торговую монополию. Отвергнутый Патерсон покинул Лондон и отправился со своим деловым предложением на независимую родину, в Шотландию. Он сумел привлечь на свою сторону 1400 шотландских инвесторов, включая и шотландский парламент, собрал 400 тысяч фунтов (от 35 до 50 процентов ликвидного капитала бедной страны). Отчаянные времена требовали отчаянных шагов. Пестрая компания капиталистов-авантюристов представляла все слои шотландского общества – от эдинбургской элиты до самых бедных и безземельных.

Идея Патерсона воплотилась в реальность в июле 1698 года, когда пять кораблей доставили его и 1200 шотландских поселенцев в колонию Новая Каледония. Дарьен стал коммерческой столицей новой колонии – Новым Эдинбургом. Поскольку поселение располагалось в самом сердце мировой коммерции, корабли везли с собой товары для торговли – лучшие парики, металлические пуговицы, кружевные салфетки, гребни, инкрустированные перламутром, теплые шерстяные одеяла и носки, 14 000 швейных игл, 25 000 пар красивых кожаных туфель и тысячи Библий. В Панаму доставили даже печатный пресс Гутенберга для фиксации договоров с индейцами и составления финансовых документов. Для того чтобы взять с собой этот непрактичный коммерческий груз, количество продуктов и сельскохозяйственных орудий сократили вдвое.

Шотландская армада удачи Патерсона остановилась на Мадейре, затем неделю стояла на датском карибском острове Сент-Томас, а потом двинулась вдоль Побережья комаров к Дарьену. К этому времени желтая лихорадка, прибывшая в Америку в 1647 году на борту корабля рабовладельцев, остановившегося на Барбадосе, уже прочно обосновалась в Карибском бассейне. Эпидемия распространилась на север и охватила крупные портовые города, в том числе Чарльстон, Нью-Йорк, Филадельфию, Бостон и даже Квебек, но за три месяца путешествия от малярии и желтой лихорадки на кораблях Патерсона, заходивших в опасные порты, умерло всего сорок четыре пассажира. Я говорю «только», потому что мы уже видели, насколько хуже было положение других путешественников, в том числе Дрейка. Для трансатлантического путешествия XVII века это был на удивление низкий показатель – обычно погибало от 12 до 20 процентов пассажиров и экипажа. И это гораздо меньше, чем умерло бы от голода в страдающей Шотландии. Но удача недолго сопутствовала поселенцам.

Когда они прибыли в Дарьен, их ожидала судьба, достойная апокалиптического фильма ужасов. В дневниках, письмах и других записях шотландских поселенцев постоянно повторяются слова «комары», «лихорадка», «смерть». За шесть месяцев с момента прибытия около половины из 1200 поселенцев умерло от малярии и желтой лихорадки (и, возможно, от первой лихорадки денге, появившейся в Америке). Каждый день умирало больше десятка человек. Когда слухи о печальном положении Дарьена достигли Англии, король Вильгельм III категорически запретил как-то помогать поселенцам из страха перед Испанией и Францией, а также перед собственными состоятельными подданными. Шотландцы в Дарьене продолжали умирать от болезней, переносимых комарами, в окружении своих шерстяных одеял, париков, теплых носков, Библий, рядом с никому не нужным печатным прессом.

Узнав о возможном нападении испанцев, 700 выживших поселенцев, проведя полгода в аду, погрузились на три корабля. Тех, кто был слишком слаб, чтобы подняться на борт по сходням, оставили умирать на берегу. Один корабль добрался до Ямайки – за время короткого путешествия умерло 140 пассажиров. Остальные отправились в Массачусетс. Лихорадка бушевала на борту. «Болезнь была настолько тяжелой, – писал капитан корабля, – а смертность настолько высокой, что мы кинули за борт 105 трупов». Подчиняясь приказу короля и страшась распространения шотландской лихорадки, английские власти на Карибах и в Северной Америке не принимали больных шотландцев. В конце концов один корабль доставил менее 300 выживших, включая Патерсона, обратно, в измученную голодом Шотландию. Очередная попытка обосноваться в Дарьене провалилась.

По иронии (трагической, как оказалось) судьбы, за несколько дней до возвращения жалких остатков экспедиции Патерсона, в Дарьен отправился второй флот из четырех кораблей, на борту которых находилось 1300 шотландских поселенцев, в том числе 100 женщин. За время путешествия они потеряли 160 человек. Оставшиеся были брошены на растерзание комарам Дарьена. Они высадились на берег ровно через год после своих несчастных предшественников. Как и в Роаноке, вновь прибывшие не нашли ничего. Испанцы и местные индейцы гуна сожгли жилища шотландцев до основания и все разграбили. На пляже остался лишь печатный пресс в окружении засыпанных песком могильных камней. Сценарий первого фильма ужасов осуществился. Теперь настала очередь продолжения.

К марту 1700 года, через четыре месяца после высадки на берег, малярия и желтая лихорадка принялись косить шотландцев со скоростью сотни человек в неделю. Набеги испанцев заполняли все имеющиеся могилы. В середине апреля выжившие шотландцы сдались испанцам. Но болезни, переносимые комарами, не отступили – за время атлантического путешествия умерли еще 450 шотландцев. Из 1200 поселенцев второй колониальной экспедиции в Дарьен в Шотландию вернулось меньше сотни. Дарьен вновь был заброшен, на сей раз надолго. Комары Дарьена одержали полную и безоговорочную победу над слабыми европейцами. Всего в Дарьен отплыли 2500 шотландских поселенцев – жертвами комаров стали 80 процентов.

Как пишет Манн, «мертвыми было потеряно каждое пенни, инвестированное в это предприятие».

Шотландия и без того находилась в катастрофическом экономическом положении, экспедиции же в Дарьен сделали ее банкротом. В диких джунглях Панамы комары в буквальном смысле слова сожрали шотландскую казну. Тысячи людей потеряли сбережения, начались бунты, показатели безработицы взлетели до небес, страна погрузилась в финансовый хаос. Хотя у Англии и Шотландии был один монарх, страны были независимыми и имели собственные парламенты. Англия была богаче, населеннее и находилась в лучшем положении. Она веками травила более бедного северного соседа за вынужденное присоединение. И до сегодняшнего дня шотландцы, включая и неустрашимого Уильяма Уоллеса в конце XIII века, отчаянно сопротивляются всем английским инициативам. «Когда Англия предложила оплатить все долги шотландского парламента и возместить потери акционеров, – пишет Дж. Р. Макнил, – многие шотландцы не смогли устоять перед таким предложением. Даже самые ярые шотландские патриоты, такие как Патерсон, одобрили Акт о союзе 1707 года. Так лихорадка Дарьена способствовала созданию Великобритании». Оплакивая утрату шотландской независимости, национальный поэт Шотландии Роберт Бернс проклинал коррумпированных политиков и богатых торговцев, которые продали свой народ, согласившись на Акт о союзе. «Мы куплены и проданы за английское золото, – стенал Бернс. – Экая шайка разбойников в стране!» Хотя Акт о союзе и утрата независимости были унизительны для шотландцев, экономика страны начала возрождаться, вливаясь в меркантилистскую экономику Англии, опирающуюся на доходы от американских колоний.

Катастрофа в Дарьене дала понять английским плантаторам, что использовать шотландцев в качестве слуг опасно. В найме шотландцев не было смысла и дохода – четверо из пятерых умирали в течение полугода. Дарьен окончательно показал, что шотландцы и другие европейцы слишком быстро умирают от болезней, переносимых комарами. «Отдельные британцы с семьями продолжали перебираться в Америку, – пишет Манн, – но деловые люди были против отправки больших групп европейцев. Они стали искать альтернативные источники рабочей силы. И нашли их». Гражданская война в Англии сократила население Шотландии и Англии на 10 процентов, уменьшилось количество работников – расширился рынок труда, а заработки выросли. В результате количество потенциальных наемных работников для колоний значительно сократилось. Перспективы массового труда европейцев были на корню уничтожены комарами. Замену европейцам нашли в Африке: многие африканские рабы обладали иммунитетом к тем же болезням, переносимым комарами, которые убивали европейцев. Потребность в рабочей силе в Америке была так велика, что африканская работорговля получила колоссальный толчок к развитию.

Английские колонии в Америке сумели избежать катастрофы, которая постигла шотландский Дарьен. Они тоже прошли через испытания комарами, голодом и войной. И им тоже пришлось нелегко. Не хочу, чтобы у вас создалось впечатление, что благодаря табаку и африканским рабам (а они были неотделимы друг от друга) Тринадцать колоний мгновенно стали процветать и развиваться. Поселенцы медленно шагали по опасной, неведомой дороге. В дневнике Мэри Купер так описана жизнь первых колонистов: «Я грязная, несчастная и измученная чуть ли не до смерти. Сегодня исполняется сорок лет с того дня, когда я покинула отцовский дом и оказалась здесь, а здесь я не видела ничего, кроме тяжкого труда и скорби». Тяжелым трудом английские поселенцы расчищали земли под табак – и формировали новую среду обитания для комаров, распространявших малярию, желтую лихорадку и скорбь.

Колонии развивались, потому что поселенцы, включая женщин, прибывали в таких больших количествах, что из тех, кому удалось пережить малярию, а затем желтую лихорадку и другие заболевания, смогло сложиться местное население, более устойчивое к болезням. Это нарушило катастрофический цикл, позволило Джеймстауну, Плимуту и другим колониям не пойти по стопам Роанока, а фольклор избавило от фантастических историй о потерянных колониях. Местные уроженцы выживали, привыкали и становились частью общей экосистемы. Поколения, родившиеся в Америке, и их местные микробы после безостановочного парада смерти наконец-то достигли биологического баланса. Но на это потребовалось время. Первые волны английских поселенцев, преимущественно бежавших из комариного ада Фенских болот, расчищали земли и создавали условия для размножения комаров. Они были худшими врагами самим себе.

Проблема колонистов заключалась в том, что они столкнулись с совершенно новыми комарами и малярийной средой. Английские комары были для них привычными, и какой-то иммунитет у них уже выработался. В Америку англичане привезли с собой собственных паразитов vivax и в меньшей степени malariae.

Африканские рабы добавили к этому и без того разнообразному американскому малярийному ландшафту собственный falciparum. В повторяющемся цикле заражений прибывшие с Фенских болот и из Западной Центральной Африки продолжали привозить с собой собственные разновидности малярии, а колонисты культивировали свои домашние «породы». Комарам и их уникальному малярийному потомству голодать не приходилось.

В книге «Краткая история малярии» директор Института истории медицины при Университете Джона Хопкинса, Рэндалл Паккард, подтверждает, что малярия «в Англии достигла пика к середине XVII века… Одним из последствий ее распространения стало появление малярийных инфекций в молодых английских колониях в Америке, куда многие мужчины и женщины из юго-восточных графств [Фенленд] отправлялись в поисках лучшей жизни». К мнению Паккарда присоединяется Джеймс Уэбб. В своей книге о глобальной истории малярии он пишет, что «увеличение плотности населения в колониях способствовало распространению инфекций в конце XVII – начале XVIII веков, когда малярия стала главной смертельной опасностью для североамериканских колоний».

В одной лишь Вирджинии цифры смертности поражают. За первые два десятилетия существования колонии с 1607 по 1627 год более 80 процентов поселенцев, прибывших в Джеймстаун и Вирджинию, умерло в течение года! Большинство из них погибало через считаные недели и месяцы. За это время в Вирджинию прибыло около 7000 иммигрантов, а первый год пережило лишь 1200. В 1620 году плантатор и губернатор Вирджинии Джордж Ярдли сообщал лондонским акционерам, что они «должны быть довольны даже малой службой, выполненной новыми людьми в первый год, пока они не привыкли». Табак был настолько прибыльным, что Вирджинская компания была готова тратить огромные средства на отправку в колонию поселенцев, преступников, проституток, наемных работников, а затем и африканских рабов, чтобы та выживала и приносила доходы. Табачные фермеры и плантаторы получали головокружительную прибыль в 1000 процентов и мгновенно возвращали первоначальные вложения. В Вирджинии стремительно росли и прибыли, и население. Через сто лет после смерти Покахонтас 80 000 европейцев называли Вирджинию домом, и на них работало 30 000 африканцев. Колония продолжала процветать настолько, что британцы были готовы сражаться за нее. Накануне американской революции население Вирджинии составляло 700 000 человек, включая почти 200 000 рабов.

Вторая колония, пуританское поселение в Плимуте, Массачусетс, поначалу жила не лучше своей старшей сестры Вирджинии. Но со временем здесь, как и в двенадцати остальных колониях, появилось местное, привычное к локальным болезням население, которое сумело преодолеть опасности малярии и других болезней. Английских пуритан преследовали и в Англии, и в Нидерландах – слишком уж экстремальной была их вера. И тогда они решили основать религиозную коммуну в Новом Свете. Уже после того как Мартин Лютер своими «Девяноста пятью тезисами» в 1517 году начал протестантскую Реформацию, пуритане продолжали считать, что в Англиканской церкви слишком много элементов и догматических устоев католицизма. Группа пилигримов из 102 человек прибыла в Америку на корабле «Мэйфлауэр» в 1620 году. Они относились к крайне малому меньшинству поселенцев, которые отправились в Америку за религиозной свободой. Подавляющее большинство ехало за землей – или собирались стать наемными работниками. Значительную часть местного населения составляли осужденные преступники или рабы.

Морское путешествие было тяжелым. «Мэйфлауэр» отклонился от курса и пристал к берегу в 200 милях к северу от планируемой точки назначения. Корабль остановился в устье реки Гудзон 11 ноября 1620 года. В разгар морозной новоанглийской зимы поврежденный «Мэйфлауэр» бросил якорь в небольшой бухте примерно в двух милях севернее могучего четырехтонного гранитного валуна, называемого Плимут Рок (Плимутский камень, Плимутская скала). Сегодня увидеть эту туристическую достопримечательность ежегодно приезжают более миллиона человек. Известный писатель Билл Брайсон опровергает этот миф: «Единственное, что пилигримы сделали абсолютно точно, – они не высадились на Плимут Рок». Первую зиму пуритане провели, перемещаясь между своим кораблем и несколькими кое-как построенными хижинами. Когда в апреле 1621 года «Мэйфлауэр» отплыл в Англию, из 102 пилигримов в живых оставалось лишь 53. Из 18 взрослых женщин пятимесячную зимовку пережили лишь трое.

Вскоре в поселение пришла малярия, о чем пишет энтомолог Эндрю Спилмен: «Учитывая, что в этот регион прибыли сотни или даже тысячи поселенцев из малярийных регионов [Фенские болота], я легко этому верю. Как только малярия получала шанс, она его не упускала». Губернатор колонии Плимут, Уильям Брэдфорд, так писал после тяжелого сезона комаров 1623 года: «Более всего жителей колонии раздражают комары». Брэдфорд понимал все преимущества привыкания. Он осознавал, что вновь прибывшие поселенцы «слишком слабы и непригодны для создания новых плантаций и колоний, они не могут выдерживать укусы комаров. Таких приходится держать дома, пока они не привыкнут к комарам». Однако есть мнение, что в колониях Массачусетса малярия сразу же стала эндемичной: в период с 1634 по 1670 год каждые пять лет здесь случались эпидемии.

Господь повелел пуританам «плодиться и размножаться, и наполнять землю, и обладать ею». И пуритане не пытались уклониться от этого долга и от честного труда. Они упорно и неуклонно следовали заповеди – с поразительным старанием. По разным оценкам, сегодня 10–12 процентов американцев являются прямыми потомками этой малой группы пуритан. Как и в Джеймстауне, после периода привыкания население Плимута стабилизировалось и начало расти. К 1690 году их количество достигло 7000. Плимутская колония вошла в колонию Массачусетс, и общая численность населения составила около 60 000 человек. И вновь, как в Джеймстауне, распространение прибрежных поселений Массачусетса на запад вело к конфликтам с местным коренным населением, умиравшим от болезней, войн и голода. Выжившие уходили дальше на запад, а кто-то попадал в плен и становился рабом.

Такой цикл привыкания к малярии и желтой лихорадке, рост местного населения в сочетании с постоянным притоком иммигрантов, продвижение на запад, война с коренными народами и неизбежное поражение последних, насильственное выселение или порабощение разыгрывались во всех тринадцати колониях. Начиная с 1700 года каждое новое поколение удваивало население колоний. Так, общее население колоний без рабов и индейцев в 1700 году составляло около 260 000 человек. К 1720 году – уже 50 000, а к 1750-му – 1,2 миллиона. Через шесть лет, накануне Семилетней войны, население английских колоний увеличилось на 300 000, тогда как в Новой Франции проживало всего 65 000 человек, которые к тому времени давно перестали считать себя французами и стали новым народом. Когда «выстрел, услышанный всем миром» положил начало американской революции (это произошло в апреле 1775 года в Лексингтоне), население колоний приближалось к 2,5 миллиона человек, тогда как население Британии составляло 8 миллионов.

Но в Западном полушарии не все болезни, переносимые комарами, были созданы равными. Они отличались по регионам соответственно уникальным сочетаниям видов. Характерные ландшафты формировались под влиянием множества факторов. Роль играли климат, география, особенности ведения сельского хозяйства, выбор культур и плотность населения – в том числе и количество африканских рабов. Эти различия породили имперские конфликты и войны за независимость, которые сотрясали Америки в XVII–XVIII веках. Судьбы и течение этих конфликтов в значительной степени определялись комарами и их армией малярии и желтой лихорадки.

В целях нашего исследования и для изучения последующих конфликтов и событий, на которые оказали влияние комары, мы разделим Америки на три географические зоны болезней, переносимых комарами, то есть на зоны инфекции. Начнем с первой и худшей – с южных колоний. Затем перейдем к среднему поясу и завершим самыми благополучными (только в сравнении с несчастным Югом) северными колониями.

Первая географическая зона тянется от Центральной Южной Америки вдоль бассейна Амазонки до юга Соединенных Штатов. Дж. Р. Макнил называет эту зону так: «прибрежные атлантические регионы Южной, Центральной и Северной Америки, а также Карибские острова, которые в XVII–XVIII веках стали зонами плантаций: от Суринама до Чесапика… Формирование плантаторской экономики улучшило условия размножения и питания обоих [Aedes и Anopheles] видов комаров, сделав их основной действующей силой в геополитической борьбе, охватившей ранний современный Атлантический мир». Эта зона стала настоящим раем для комаров. Здесь свирепствовали эндемичная и эпидемическая формы малярии vivax и falciparum. Одновременно здесь же господствовали желтая лихорадка и лихорадка денге. Инфекция (и привыкание) и смертность в этой зоне были чудовищными, в чем мы уже убедились, когда ранее говорили о Южной Каролине и о центре работорговли, портовом городе Чарльстон. Страховые компании брали с клиентов значительно более высокие суммы за страхование жизни в этих регионах. В отличие от северных табачных колоний, в Южной Каролине, учитывая значительное количество рабов и культивирование риса, болезни, переносимые комарами, косили всех без разбора.

Наибольшую опасность представляла малярия falciparum. Джорджия превратилась в миниатюрную копию южнокаролинского «рисового царства». Но во всем мире – от Японии и Камбоджи до Южной Каролины – разведение риса сопровождалось увеличением количества малярийных комаров.

«Надежная страховка»: на гравюре 1797 года изображена типичная сцена – японские женщины с помощью служанок одеваются под москитной сеткой. (Library of Congress)

В Северной Америке есть хорошо известный культурный символ, знаменующий северную границу первой смертельно опасной зоны инфекции. Граница между Пенсильванией и Мэрилендом, установленная в 1768 году Чарльзом Мейсоном и Джеремайей Диксоном в разрешение пограничного спора между этими двумя колониями и Делавэром и Вирджинией (ныне Западная Вирджиния), является северной границей смертельного комариного царства. Малярия vivax свирепствовала по обе стороны линии Мейсона – Диксона, но для желтой лихорадки и малярии falciparum эта граница стала северным эндемичным порогом. Редкие и спорадические эпидемии этих болезней севернее этой линии случались, но они приходили, собирали свою жатву и исчезали. В Мэриленде во время эпидемии малярии 1690 года заехавший гость увидел «бледные подобия людей в дверях своих домов… словно множество призраков… каждый дом превратился в лазарет».

Линия Мейсона – Диксона считается границей между рабовладельческими и свободными штатами, хотя это не совсем так. Мэриленд, расположенный северо-восточнее линии и не присоединившийся к Конфедерации во время гражданской войны, не запрещал рабство до принятия Тринадцатой поправки к конституции. Ратификация поправки в 1865 году после победы Союза провозгласила: «В Соединенных Штатах или в каком-либо месте, подчиненном их юрисдикции, не должно существовать ни рабство, ни подневольное услужение, кроме тех случаев, когда это является наказанием за преступление, за которое лицо было надлежащим образом осуждено». Линия Мейсона – Диксона, словно шрам, пролегла по культурному ландшафту Соединенных Штатов. Она змеится по американской истории, как электрический кабель, подчеркивая различия и разногласия между югом Дикси и севером Янки.

Связь линии Мейсона – Диксона с рабством, плантациями и болезнями, переносимыми комарами, не простое совпадение. В северных штатах не выращивали табак и хлопок и системы рабского труда на плантациях не существовало. Эти культуры росли на теплом юге, где благоденствовали комары. А плантациям требовались рабы. Африканские рабы еще более разнообразили комариный ландшафт паразитами falciparum и желтой лихорадки, а возможно, и vivax. Эндемичная и эпидемическая среда болезней, переносимых комарами, южнее линии Мейсона – Диксона процветала. Плантаторские колонии, африканское рабство и смертельные болезни, переносимые комарами, взаимно переплелись, то есть, казалось бы, случайная линия Мейсона – Диксона оказалась совершенно неслучайной.

Двигаясь вдоль Атлантического побережья на север и пересекая линию Мейсона – Диксона, мы попадаем во вторую зону смешанной инфекции – в средние колонии. Этот регион тянется от Делавэра и Пенсильвании до Нью-Джерси и Нью-Йорка. Здесь в основном господствовала малярия vivax, а периодически возникали тяжелые эпидемии falciparum и желтой лихорадки. Эти эпидемии буквально косили население, не обладавшее иммунитетом. В 1793 году в тогдашней столице США Филадельфии желтая лихорадка за три месяца убила более 5000 человек.

Правительство перестало действовать. Пошли разговоры о переносе столицы в более безопасное место – причем не только в бытовой, но и в политической сфере.

Третья и последняя зона инфекции – это северные колонии, включая канадскую часть Новой Франции, которая в результате Семилетней войны в 1763 году стала британской колонией – Канадой. Это слишком холодный регион для желтой лихорадки и эндемичной малярии. Но поскольку лето здесь теплое, торговцев, моряков и солдат достаточно, то периодические всплески болезней, переносимых комарами, все же случались. Американские колонии, протянувшиеся от Коннектикута до Мэна, также периодически переживали эпидемии малярии vivax и желтой лихорадки. Болезни, переносимые комарами, случались в Торонто и на юге Онтарио в районе Великих озер, а также в Квебеке. Сильная эпидемия желтой лихорадки разыгралась в 1711 году и часто буйствовала в оживленном атлантическом порту Галифакс, Новая Шотландия.

Работая над этой книгой, я с удивлением узнал, что вспышки малярии происходили в северной столице Канады, Оттаве, во время строительства 125-мильного канала Ридо в 1826–1832 годах. Каждый год с июля по сентябрь приходил «больной сезон» – и в это время около 60 процентов рабочих заболевало малярией. После малярийного сезона 1831 года главный подрядчик и инженер Джон Редпат писал, что «крайне нездоровая местность, где многие страдают от озерной лихорадки и малярии, каждый год замедляет работу примерно на три месяца». Сам Редпат «подцепил болезнь в первый и второй год, в третьем уцелел, но в том же году пережил сильнейший приступ озерной лихорадки, которая удерживала меня в постели в течение двух месяцев, и прошло еще почти два месяца, прежде чем я смог приступить к активной работе». Не волнуйтесь. Редпат пережил малярию и в 1854 году основал крупнейшую сахарную компанию Канады, которая существует и по сей день. Головной офис Redpath Sugar является украшением набережной и оживленного порта Торонто.

Во время строительства канала Ридо от болезней умерло около тысячи рабочих, причем 500–600 из них от малярии. Малярия распространилась и на местных жителей. Предположительно, от нее умерло 250 человек. На Старом пресвитерианском кладбище в Оттаве стоит памятник, увековечивающий память об этих жертвах: «На этом кладбище похоронены саперы и минеры, принимавшие участие в строительстве канала Ридо на этом перешейке в 1826–1832 годах. Эти люди трудились в тяжелейших условиях и умерли от малярии. Их могилы до сего дня остаются неизвестными». До работ доктора Уолтера Рида на Кубе и доктора Уильяма Горгаса в Панаме в конце XIX века строительство каналов было делом опасным. Большие группы рабочих расчищали земли и копали рвы, которые заполнялись водой. Можно сказать, что люди сердечно приглашали комаров и их болезни в свой дом. Такое происходило даже в северной Канаде.

Считается, что сезонная малярия была завезена в Канаду на заре американской революции, когда более 60 000 лоялистов хлынули через границу в Британскую Канаду. В историческом разрезе, как мы уже видели и еще увидим, человеческие миграции, наступления иностранных армий, путешествия и торговля – это основные пути распространения инфекции. В 90-е годы XVIII века, когда американские атлантические штаты терзала сильнейшая пандемия желтой лихорадки и малярии, еще 30 000 поздних лоялистов и беженцев искали убежища от болезни в Канаде, ненамеренно способствуя распространению малярии в Онтарио, Квебеке и атлантических провинциях.

Так, например, в 1793 году супруга Джона Грейвза Симкоу, губернатора Верхней Канады, видного британского чиновника времен революции, заразилась малярией в столице провинции Кингстон. Расположенный на берегах Онтарио город являлся южным портом канала Ридо. Симкоу какое-то время возглавлял британскую армию в период революции на Гаити, начатой Туссен-Лувертюром в 1791 году, судьбу которой решили комары. В недавнем телевизионном сериале «Поворот: шпионы Вашингтона» Симкоу является главным героем – страшная историческая неточность. Несмотря на исторические доказательства обратного, Симкоу изображен садистом и психопатом, командиром настоящих убийц, этаких британских рейнджеров.

Настоящий Симкоу стоял на перекрестке колониализма. Его задели ветры продиктованных комарами исторических перемен. Он провел свою страну от европейской суеты и борьбы за американские колонии к поддержанной комарами независимости, закаленной в горниле пожара желтой лихорадки и малярии в тех же колониях. За такой приз стоило бороться – ведь на кону стояло богатство, полученное благодаря меркантилизму и плантациям сахара, табака и кофе, ставших плодами Колумбова обмена.

В первые два века колонизации Испания, Франция и Англия/Британия (и в меньшей степени Нидерланды, Дания и Португалия) грызлись и спорили между собой. Богатая природными ресурсами Америка манила империалистические государства Европы к своим берегам. Колонисты и рабы рассеялись по просторам Западного полушария, захватывая территории и строя экономические империи. В рамках этого глобального передела первые поселенцы были принесены в жертву болезням, переносимым комарами. Они погибали, пока их родившиеся на новом континенте потомки не свыклись с окружающей средой и болезнями.

Иммунитет поначалу защищал Испанскую империю от двух молодых хищников, Франции и Британии, которые тщетно пытались захватить охраняемые комарами испанские бастионы. Колониальные войны и экономическое соперничество длилось два века. В XVII–XVIII веках желтая лихорадка, лихорадка денге и малярия атаковали всех новичков в этих регионах, защищая стареющую Испанскую империю от алчных и крепнущих европейских соперников. Но во время колониальных войн конца XVIII – начала XIX веков те же самые болезни способствовали успеху революций против европейского владычества.

Новое местное население, привычное к местным болезням, решило отколоться от своих метрополий и выйти в самостоятельное плавание по водам независимости. Когда колонисты принесли достаточно жертв комарам и выплатили дань смерти, болезни стали защищать независимо мыслящее местное население от европейских армий их колониальных хозяев. Местная милиция, даже европейского происхождения, была привычна к локальным хворям. Армии, присланные непосредственно из Европы на подавление восстаний, иммунитетом к болезням, переносимым комарами, не обладали. С помощью воинственных комаров революционеры сбросили с себя ярмо покорности Европе.

Страны Южной и Центральной Америки, Карибского бассейна, Канада и Соединенные Штаты – все они обязаны своим превращением в самостоятельные, независимые государства комарам.

Те, кто бежал с малярийных Фенских болот, до этого не дожили. Но их потомки обрели свободу на американской земле.

Герои войн за освобождение – Симон Боливар и Антонио Лопес де Санта-Анна, легендарные враги, имена которых неразрывно связаны в истории – Джеймс Вулф и Луи-Жозеф маркиз де Монкальм, вождь Понтиак и Джеффри Амхерст, Джордж Вашингтон и Чарльз Корнуоллис, Наполеон и Туссен-Лувертюр – все они родились в неспокойном мире Симкоу. Их судьбы, сошедшиеся на шахматной доске полей сражений в Америке, были решены простыми наемниками природы – комарами.