— Постригите его, — бросил через плечо генерал Домогайко. — Это ж надо — всего несколько дней провел во врекаре и уже успел сделать чумную прическу! Небось и наркотиков там попробовал!

Пожилой человек с седой бородкой-эспаньолкой надел на Краева синюю накидку из платной ткани, обернул вокруг шеи широкую ленту — чтобы волосы не сыпались на одежду — и принялся за дело. Состриг зелено-фиолетовый гребень ножницами, а потом подровнял волосы машинкой. Обмакнул ватку в какой-то химический состав и смыл с кожи рисунок — зеленых драконов.

Все это заняло пять минут. Последнее воспоминание о чумной зоне, которое Краев смог унести с собой, исчезло.

Краев сидел молча — пальцем не пошевельнул. Да и что он мог сделать сейчас? Отсопротивлялся свое. Хорошо, хоть жив остался. Надолго ли?

Боль в голове мучительно стреляла разрывными пулями. Канонада до сих пор еще не заглохла в его ушах. Краев болезненно сморщился, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь из последнего боя. Окно, еще окно… Очередь из автомата — и бегом дальше. Не стоять на месте! Звон стекол, пули, впивающиеся за спиной в стены. Спина Крюгера, прыгающая впереди. Взрыв, летящие в лицо черные и красные ошметки. Ошметки чего? Кого? Крюгера? И полная тишина — когда Краев лежал, распластанный на полу, дико кричал, извиваясь от боли и не слыша собственного крика.

Спасительная темнота.

— Крюгер жив? — спросил Краев еле слышно.

— Крюгер? — Домогайко сделал последнюю затяжку, выкинул папиросу в окно и повернулся к Краеву. — Какой Крюгер?

— Со мной был Крюгер. Вы взяли его тоже?

— Мы взяли только вас. Остальное нас не интересовало. Там были сплошные руины. Живых там не было.

— А трупы? Может быть, там было еще одно тело?…

— Знаете что? — Домогайко резко повернулся к Краеву. — Я бы вас расстрелял. Расстрелял бы с удовольствием — и прямо сейчас. Может быть, какой-нибудь садист-гестаповец долго мучил бы вас за то, что вы натворили, загонял бы вам иголки под ногти, бил железным прутом или медленно зажимал вашу мошонку в тисках. А можно было бы сделать проще — вытащить вас за шиворот на улицу и отдать банде озверевших недоумков, одной из тех, что беснуются сейчас в нашем городе по вашей милости. Но я — российский офицер, и понятия чести для меня — не пустой звук. Я не стал бы мучить вас и не позволил бы никому делать это. Я просто вывел бы вас во двор, прочитал бы приговор и пустил пулю вам в голову. Мне было бы вполне достаточно этого, чтобы спать с чистой совестью и не мучиться, что отпустил безнаказанным такого подонка, как вы.

— Почему же вы не расстреляете меня? Ну, давайте, господин честный офицер!

Домогайко сделал несколько шагов вперед, попытался схватить Краева за грудки, но его крепкие прокуренные пальцы зацепили только парикмахерскую накидку. Он яростно дернул накидку вбок, пытаясь сорвать ее. Ткань затрещала, но выдержала, зато Краев рухнул на пол вместе со стулом, закричал от боли — в руке его что-то хрустнуло. Домогайко закрыл глаза, со свистом выпустил воздух из ноздрей, гася бурлящую в нем ярость.

— Вы свободны, — сказал он парикмахеру. — Извините. Сорвался. Сами понимаете…

— Понимаю, Глеб Алексеевич, — произнес старичок. — Я бы и сам его пришиб, контру такую… Раньше с подобными не церемонились. — Парикмахер глядел на Краева, корчившегося на полу, так, словно хотел пнуть его ногой или хотя бы плюнуть ему в лицо.

— Ладно. Идите.

Парикмахер повернулся, четко щелкнув каблуками, и покинул комнату.

— Не понимаю я этого… — Домогайко прикуривал беломорину, и руки его едва заметно дрожали. — Не понимаю, как можно так поступать. Как можно столько делать для страны, поднимать страну из пепла, выращивать ее бережно и нежно и в то же время защищать какую-то гадину, какую-то интеллигентную соплю, которая готова продать свою родину, да что там продать — убить родину во имя каких-то мифических демократических идеалов! Почему он так делает? Почему он не разрешает мне расстрелять вас? Неужели он не понимает, что такие, как вы, краевы и бессоновы, способны развалить все, что угодно!

— Это вы про Давилу? — прохрипел Краев. — Про Жукова?

— Про Жукова? — Брови Домогайко удивленно поднялись. — Да нет, господин Краев. Жуков тут ни при чем. Я говорю о президенте. О Петре Ивановиче Волкове.

— Волков? — Краев барахтался в накидке, пытался сесть на полу. Он не верил своим ушам. — Так это он? А как же Давила?

— Послушайте, Краев! — Домогайко наклонился, дохнул на Николая крепким табачным дымом. — У вас здесь, в этой стране, — могущественные покровители! Вы не находите, что это нечестно, в конце концов? Это моя сфера — безопасность в стране. Господин Жуков, которого вы называете Давилой, давно поднялся в заоблачные выси и не занимается такой мелочевкой — обеспечением безопасности в стране, где уже несколько лет нет преступности. О господине президенте я уж и не говорю — до статуса архангела ему осталось всего несколько шагов. Но зачем они лезут в мои дела, а, Краев? Это моя грязная работа — прикрывать их тылы, чтобы они могли позволить себе не задумываться о существовании такого отребья, как повстанцы, нелегальные эмигранты и отдельные чумники, бесящиеся с жиру. Я не хотел пускать вас снова в эту страну, но Жуков сказал: «Пусти его. Он хороший, он просто играет в конспирацию». Я хотел вакцинировать вас в общем порядке, но Илья Георгиевич сказал: «Не трогай Колю, он чувствительный. Я сделаю ему прививку сам». Вы украли документы у киборга, убитого эмигрантами, и проникли во временный карантин. Глупейший поступок, Краев! Вам повезло, что вас не убили там. Чумники — абсолютные ксенофобы, они не переносят чужих…

— Неправда! Чумники — лучшее из того, что есть в России!

— Помолчите! — Домогайко махнул рукой. — Если я захочу услышать ваше мнение, я извещу вас. Вас нашли в зоне и вытащили оттуда. К этому моменту — все было ясно — вы странный непредсказуемый тип, закоренелый эгоист, параноик и даже, возможно, иностранный агент. Что сказал милейший Илья Георгиевич? «Ну-да, запутался Коля Краев, — сказал ваш старый друг. — Может быть, я был не прав, что выгораживал его. Но учтите его заслуги перед Отечеством! Отпустим его спокойно. Не надо его наказывать. Пусть едет в свою Германию».

— Это вы засадили мне маячок в спину, Домогайко? — спросил Краев.

— Я. Когда вы валялись после прививки, я уже чувствовал, что кончится этим. Что вы окажетесь чумником и начнете куролесить. Я ничего не мог поделать с господином Жуковым, с его необъяснимой симпатией к вам. Но я решил извлечь из этого хоть какую-то пользу. В седьмом врекаре мы контролировали все ваши передвижения, но, честно говоря, что там может быть для нас интересного — в чумной зоне? Мы и так все знаем про них. Настоящую информацию мы стали получать с вашей помощью только тогда, когда вы побежали к повстанцам. Вы удрали от нас довольно ловко, должен отдать вам должное. Но вы сделали свое дело. Благодаря вам мы все же вычислили бессоновское гнездо — хоть и через несколько дней. Вам приятно это слышать, Краев? Хотя бы одно хорошее дело для страны вы сделали.

— Идите к черту! Я сделал хорошее дело тем, что уничтожил ваш вирус, превращающий людей в покорных баранов!

— Мы ошиблись, Краев. Мы заигрались с вами. И вот результат. — Домогайко выглянул в окно. — Головорезы и бандиты, исправленные нами с таким трудом, снова стали человеческим хламом. Вы испортили нашу многолетнюю работу, Краев. Вы довольны? Теперь эти ублюдки снова получили возможность убивать всех, кто не хочет жить как зверь. Возможность насиловать приглянувшихся им девчонок и покупать их за деньги, по-скотски гадить себе под ноги и выть по ночам на луну о своей сиротской блатной доле. Демократия восстановлена, да, Краев? Теперь вы можете с чувством выполненного долга уехать в свою Германию и пить там свой шнапс и даже хвастаться вечером в пивной своим приятелям — жирным бюргерам — о том, как героически вы спасли Россию. Снова окунули ее мордой в говно! Спасибо вам, благодетель вы наш! Вы — настоящий патриот!

— Кто вам сказал, что я уеду в Германию?

— Волков. Лично господин президент. Он позвонил мне и приказал депортировать вас в ФРГ — быстро и без лишних церемоний. Он сильно испортил мне настроение, господин Краев, не буду скрывать. Потому что я рассчитывал, что после того, что вы натворили, мне не придется доказывать даже господину Жукову, что ваше место — в камере смертников. Жуков не звонил, и я радовался. Я решил, что он наконец-то понял, что вы, мразь этакая, собой представляете. Но получилось еще хуже. Потому что, в конце концов, я осмелился бы сопротивляться Жукову! Например, вы снова решили бы бежать и нечаянно сорвались бы с тридцатого этажа при побеге. А президент… С ним я спорить не могу. — Домогайко удрученно покачал головой. — Я откровенен с вами, как видите. Скажите и вы мне откровенно — почему они так нянчатся с вами? Почему они так любят вас? Я не вижу, за что вас можно любить.

— Я рад, что вы меня не любите, Домогайко. — Краев умудрился все-таки встать, охнул и оперся о стул. — Я все-таки переиграл вас, Домогайко. Потому что весь этот разгул агрессивности — ненадолго. Это острая реакция на освобождение из-под гнета. Это как круги на воде — помутят воду и исчезнут. А вирус ваш любимый — тю-тю! Нет больше вируса!

— Это кто вам такое сказал? — заинтересованно спросил Домогайко.

— Не важно. Умный человек.

— Бессонов?

— Не важно, я говорю!

— А я тоже знаю одного умного человека, — сообщил Домогайко. — Это Ступин. Он соображает в генной инженерии в миллион раз больше вашего психопата Бессонова, можете мне поверить. Я говорил со Ступиным только сегодня. И знаете, что он мне сказал? Что разработка анти-СЭМа не была доведена до конца. Бессонов просто поспешил — скорее всего, он мечтал успеть отомстить нам до того, как умрет от рака. Через год, возможно, применение анти-СЭМа и привело бы к тому результату, о котором он мечтал. А теперь… Я не берусь сказать, к чему могут привести побочные эффекты действия нового вируса.

— Все будет хорошо… — пробормотал Краев, покрываясь бисеринками пота. Боль грызла его изнутри — просто выедала, как зубастая тварь, поселившаяся в его теле. Со второй попытки он все-таки опустился на стул и вытянул онемевшую ногу. — Домогайко, вы все знаете, скажите, что со мной?

— Болит? — спросил Домогайко с издевательским сочувствием.

— Я просто разваливаюсь на части. Что со мной? Почему я так быстро старею?

— А вы чего хотели бы? Молодеть? Здоровье так просто не дается, господин Краев. В вашем возрасте нужно соблюдать диету, бегать трусцой по утрам, пить витамины. А вы что делаете? Пьете как извозчик, курите, да еще и наркотики употребляете…

— Я был как огурчик еще несколько дней назад! — возмущенно заявил Краев. — Я был молодым и свежим! У меня ничего не болело! У меня даже морщины разгладились!

— А, это… — Домогайко махнул рукой, как бы неожиданно припоминая. — Действительно, было такое. Пока вы валялись в лихорадке, мы вкатили вам лошадиную дозу гормонов, психостимуляторов и других специальных средств, названий которых, честно говоря, я уж и не помню. Неплохой коктейль получился — да, господин Краев? Не чета какому-то там дохлому мескалину! Что ж поделать, нашему маячку полагалось хорошее тело, способное протащить его через любые передряги. Вы довольны, Краев? Ручаюсь, чумные девочки были от вас в восторге! Правда, теперь действие стимуляторов кончилось. Увы… Ничто хорошее не вечно…

— Скоты… — Краев едва дышал. — Боже мой, какие скоты… Вы украли у меня все — страну, людей, друзей. Здоровье. Любовь… Я проклинаю вас, вы слышите? Будьте прокляты!

— Ладно. — Домогайко кинул последний окурок в пепельницу. — Мне пора. Сидите тут, рефлексируйте, господин мечтатель. Дышите российским воздухом. У вас осталось две минуты. Сейчас вас отвезут в аэропорт. И повезут вас мои надежные, проверенные люди. Советую вам не пытаться сбежать — потому что в этом случае вас все-таки пристрелят. Это я вам обещаю.

Хлопнула дверь. Краев немедленно рванулся — проверить, можно ли хоть как-то выбраться отсюда… Попытался рвануться. Потому что недремлющая стражница-боль тут же схватила его, впилась железными клещами, повалила обратно на стул и скрутила надежнее всякой веревки…

— Господин Шрайнер! — Перед ним стояли два человека, одетые в одинаковые костюмы, в одинаковые шляпы, в одинаковые ботинки, в одинаковые лица. — Вот ваша тросточка, герр Шрайнер. Вот ваш чемодан. Пройдемте.

Пройдемте…

Аэробус транснациональной компании «Аэрофлот» разгружался, освобождал свое серебристое чрево от багажа и пассажиров. Хрупкие фигурки пассажиров спускались по лестнице, приставленной к его боку, и было видно, как сильно хромает один из них — маленький пожилой человек с седым ежиком коротко стриженых волос, в забавной черной безрукавке с двумя спаривающимися обезьянками на спине. Аэропорт Эссена принимал самолет из России — единственный самолет, чудом вырвавшийся из Сверхдержавы за несколько последних дней. Корреспонденты всех ведущих западных информационных агентств обступили спускающихся пассажиров со всех сторон, слепили их вспышками фотокамер, софитами видеоустановок, перекрикивались между собой как стая стервятников, спустившаяся на добычу. Пассажиры болезненно вздрагивали и закрывали глаза руками от яркого света.

Через толпу корреспондентов продирались родственники пассажиров, по случаю такого чрезвычайного события допущенные на летное поле. Они бросались к своим дорогим и любимым, заключали их в объятия и волокли к выходу сквозь строй ощеренных микрофонов и голодных объективов, с чавканьем всасывающих горячую, еще дымящуюся сенсацию. Впрочем, несколько человек из прибывших на самолете упивались вниманием и славой — они стояли в стороне и громко, не скрывая злорадства, рассказывали всему миру о хаосе, снова затопившем страну, которая нагло возомнила себя Сверхдержавой.

Хромой человек едва не валился с ног — ковылял, опираясь на тросточку, и не обращал ни на кого внимания. Боль и беспросветная тоска были написаны на его лице — он единственный выглядел так, словно не рад был тому, что вырвался из России. Высокая светловолосая женщина подскочила к нему, подхватила его, не давая ему упасть. Она засыпала его поцелуями, гладила по коротко остриженным седым волосам, что-то шептала на ухо. Человек слабо реагировал на ее чувства — стоял безучастно и смотрел на самолет.

«О чем думает сейчас этот несчастный, переживший ужасы российского мрака человек? — вопрошал в камеру корреспондент британского телевидения, пытаясь втиснуть в крупный план все детали своей ухоженной головы, включая золотую сережку в правом ухе. — О чем в этот драматический момент говорят люди, вновь обретшие друг друга после стольких мытарств, унижений и переживаний?…»

— П-привет, Герда, — сказал Краев. — Ты чего это ревешь тут? В первый раз вижу, что п-плачешь.

Краев слегка заикался и говорил с сильным русским акцентом. Разило от него как от пивной бочки.

— Рихард, Господи! Ты жив! Какое счастье! Я получила сообщение, что ты прибываешь этим рейсом! У меня была очень важная поездка в Сингапур, я добивалась ее два месяца! Но я отменила эту поездку. Я получила сообщение, что прибывает самолет из России, и сразу примчалась сюда. Я не знала — будешь ли ты на этом рейсе, но все равно…

— Спасибо. — Краев отстраненно чмокнул Герду в щеку.

— Тебе повезло, что ты попал на этот самолет! Единственный самолет, и к тому же прямо в Эссен! Русские не выпускают сейчас никого. Говорят, что там новая эпидемия якутской лихорадки…

— Это им повезло, — сказал Шрайнер, показывая рукой на других пассажиров. — Им повезло, что они попали на один самолет со мной. При чем тут Эссен? Если бы я жил в Сиднее, выпустили бы единственный рейс в Сидней.

— Что за глупости ты опять говоришь! Ты пьян, да?

— Я п-пил всю дорогу, — сообщил Краев. — А что мне осталось еще делать? П-перерезать себе вены, да?

— Что там творится в России? Ты знаешь? Ты видел это?

— Знаю, — заявил Шрайнер. — Все я знаю! Как мне не знать? Я все это и устроил. Все! Как и все, что было до этого. Всю эту трихомудию!

Герда тяжело вздохнула, поудобнее подхватила Рихарда под мышку и потащила его к выходу. Она знала Рихарда как облупленного. Когда он напивался, он становился невыносим. А напивался он каждый день. Наверное, в России пил водку без просыпа, пользуясь тем, что она не может его контролировать. Беда с этими русскими…

Корреспонденты дружно подскочили к человеку, который показался им наиболее пострадавшим. Он еле шел, приволакивая ногу, высокая худощавая женщина буквально несла его на себе.

— Скажите, пожалуйста, что вы можете сказать? — с взволнованным придыханием спросил корреспондент Си-эн-эн. — Говорят, в России снова разгул страшной преступности? Страна снова погрузилась в мракобесие? Эта эпидемия угрожает всему миру?

— Идите все на хрен, — сказал человек по-русски. Безмерная усталость была в его голосе. — Все равно вы ничего не поймете, бараны.