Глава 22

Джек, Саймон, Джеймс и еще один рядовой ввалились в пункт приема раненых. На руках у них лежал совсем молоденький парнишка.

– Всего шестнадцать лет ему, – сказал Джек сестричке из отряда добровольцев. Она и сама выглядела такой юной, такой уставшей, а халат у нее был забрызган кровью. Он проводил взглядом своих солдат в их замызганных портянках, замызганных сапогах, с грязными волосами и знал, что сам выглядит не лучше. Но грязь хотя бы скрывает кровь мальчишки.

Томми был мертв. Джек сразу же понял это, как только снаряд взорвался на дороге, но они не могли бросить его там, на обочине, одного, тем более что скоро уже Рождество. Эх, бедняга мальчишка. Он быстро оглядел сестричек, но Грейс среди них не было. Где она? Цела? Господи, только бы с ней все было в порядке. Так много медсестер расставались с жизнью на войне.

Четверо мужчин повернулись, чтобы уйти. Они осторожно переступали через ходячих раненых, которые сидели там или лежали на боку, некоторые из них курили. Отовсюду раздавались кряхтенье, стоны, крики. Слышались возгласы медсестер из приемного отделения и санитарок, рявкали доктора, отдавая приказы. Они работали, по локоть в крови. И некуда было деваться от невыносимой вони. Но во всем этом не было ничего нового. Так уж все устроено. Мартин сказал бы: «Какого черта, второй дом, чего там, приятель».

Они вернулись в взвод Брамптона, и Джек повел своих людей четверками обратно на передовую, то есть туда, где они должны были быть, когда начали падать гранаты, и они продолжали падать. Джек поскользнулся на мерзлом булыжнике. Родителям Томми скажут, что он не страдал, а что еще Брамптон мог сказать им? Правду? Что он орал как резаный, а по нему вши ползали? Нет, наверно.

Их взвод укреплял рубежи в районе Живанши, и раненые текли рекой по дорогам в сторону перевязочного пункта. Ньютон, их новый капитан, находился впереди вместе с Брамптоном.

– Уильямс был неплохой тип, – сказал Джек Саймону, который день ото дня говорил все меньше и сейчас только кивнул. Да, этому парню все происходящее дается с трудом: он не привык с зрелищу смерти, как шахтеры, не привык, как привыкли все они, к темноте траншей, которые теперь копались все глубже. И похоже, это надолго. Вот тоже придумали способ вести войну. В ней должна была рубиться регулярная армия, а потом драпать. На самом деле они рубятся, потом зарываются в траншеи, атакуют, контратакуют, считают мертвых, и им присылают еще ребят, которые привыкли к плугу, а не к винтовке…

Это было: перетаскай за ночь побольше мешков с песком, стой на коленях в грязи, спотыкайся о мертвых товарищей, отмораживай, к чертям, свои дурацкие яйца, чешись от вшей, ходи в ведро, вколоченное в стену траншеи, ешь когда придется, если принесут с тыла. Это называется «позиционная война», и хорошо, если удастся продвинуться вперед или назад на несколько ярдов. Хорошо, если останешься жив. Хорошо, если эти несколько ярдов не стоили сотен жизней и тысяч конечностей.

Джек взглянул на Саймона. Эх, парень был садовником, создавал жизнь, сеял семена, срезал овощи и цветы, привык жить при дневном свете, любил Эви. Теперь Джек идет рядом с ним. Ему нравилось быть рядом со слабыми, но ведь все иногда ослабевают, а он должен вернуть Саймона домой. Должен. Из-за Эви. Прелестная Эви и ее подруга Вероника. Она снова станет леди Вероника, когда Уильямс вернется?

Ходьба ободряла. Теперь они были ближе, шум усиливался, мороз в грязи не чувствовался, и, если бы не подвернутые лодыжки, он и не знал бы, что на дороге есть булыжники. Рядом смеялся Саймон. Смеялся и смеялся. Его небритое лицо было таким же осунувшимся и измученным, как и у всех остальных.

– Что такое, Сай?

– Да это ж чистая шутка, и больше ничего. Мы минируем полосу, потом закапываемся в траншеи. Стреляем в них, они стреляют в нас. И зачем все это?

Смех прекратился. Джонни из Бербишира бросил через плечо:

– Как ты не знаешь, Сай. Мы здесь, потому что мы здесь, потому что мы – здесь. Наше дело: умри, но сделай. – Он помолчал. Потом запел, и весь взвод подхватил:

«Наше дело: умри, но сделай».

Джек оскалился, глядя на Саймона, который смеялся уже нормальным смехом.

– Ну что, хватит с тебя, парень?

– Ага, но я бы лучше, как капитан, дома, с женушкой под боком. С другой стороны, было бы чуток лучше, если не просто дома, но и с яйцами на месте. Эви в последнем письме говорила, что леди Вероника поехала за ним и что Грейс видела его в Ле Турке.

Он похлопал по нагрудному карману. Джек тяжело вздохнул. Грейс. Прелестная Грейс. Но тут раздались звуки падающих снарядов, и взвод залег в придорожную канаву. Джек почувствовал во рту грязь, мерзкую, отвратительную, напичканную заразой грязь. Вода в канаве была ледяная.

– К черту все, – выдавил Дуг. Он был новичок, завербовался, чтобы быть вместе со своим марра, Крисом. Честный парень, он без всяких просьб помог им, когда надо было перетащить Томми.

– Пойдешь в начало колонны, найдешь Криса, когда эти уроды перестанут швыряться снарядами, – приказал Джек. – Человек должен быть рядом со своим марра.

Артобстрел затихал. Люди карабкались по скользким стенкам и выбирались из канавы. Воспоминание о горячем душе накануне вечером смылось солоноватой ледяной водой. Они построились и пошли туда, откуда доносился грохот орудий, всполохи света от разрывов снарядов и тошнотворный запах крови, дерьма и грязи.

Джек снова поскользнулся на булыжнике. Винтовка звякнула о флягу с водой. Впереди он увидел Брамптона. Тот, согнувшись, бежал к нему и кричал:

– Сержант, займитесь патронами. – Он указал на вываленные на дорогу боеприпасы. Двоих подвозчиков уносили на носилках, рядом лежали мертвые мулы.

– Да, сэр! – проорал Джек.

Дуг и Саймон потащили ленту с тысячью патронов для автоматов, а Джек, Джонни и все остальные взяли винтовки и распределили между собой остальные боеприпасы.

– Какая приятная вечерняя прогулка, ребята, – сказал, отдуваясь, капрал Стивен Мейс. На шее у него висела винтовка.

Они брели в жидкой грязи, скользя и спотыкаясь о булыжники, миновали окоп групповой поддержки и направились, не останавливаясь, к передовой. Всполохи оружейного огня озаряли небо, они становились все ярче по мере приближения, и все громче доносились крики и взрывы. Впереди уже показались контуры траншеи.

«Ну, пора, черт побери», – подумал Джек, махая своим людям. Все прыгнули в траншею, и за ними соскользнул вниз и он. Ледяная грязь доходила им до колена, настилов не было. Они с трудом пробирались вперед, грязь налипала им на сапоги. Скоро ледяная жижа польется внутрь. Бруствер укрепили мешками с глиной. Они прошли наблюдательный пост.

– Гансы мощнее контратакуют! – крикнули с наблюдательного поста, когда Джек проходил мимо. – Счастливые времена, а, сержант?

Они свернули в анфиладу, длинный коридор в земле, и попытались идти быстрее, чтобы добраться до тех, кого они должны подкреплять.

В анфиладах человек виден лучше. Если враг бросится в атаку и хлынет в траншеи, в анфиладах некуда спрятаться, потому что в них не предусмотрены зигзаги.

Капитан Ньютон, согнувшись пополам, приближался к ним. Брамптон шел сзади, а за ним виднелся Роджер с физиономией белой, как луна. До сих пор ни единая пуля не коснулась денщика, но, чтобы до него добраться, ей пришлось бы виться вьюном, чтобы залететь в очередную нору, где он прятался. Джек с ненавистью уставился на бывшего камердинера. Ненависть, похоже, стала его, сержанта Форбса, постоянной спутницей. Если он переставал ненавидеть одного человека, ненависть переходила на другого, и он уже просто не мог жить, никого не ненавидя.

Ньютон крикнул:

– Сержант Форбс, ручные гранаты бесполезны, потому что запалить шнуры нечем. Лейтенант Брамптон говорит, что вы шахтер. Вы знаете, как готовят заряды?

Джек кивнул и, перекрикивая шквальный огонь, доложил:

– Я был забойщиком, сэр, а мой отец крепильщиком. Я научился у него.

– Отлично. Будете отражать их удары. Действуйте.

И двинулся дальше вдоль траншеи.

Удар. Они пригнули головы, сверху на них посыпалась земля и глина из взорванных мешков. Джек крикнул Брамптону:

– Где они?

Брамптон провел его к Дугу. Саймон было двинулся за ним, но Джек заорал:

– Не ты, Сай, ты не поймешь!

Они шли, оступаясь в мерзкой вонючей жиже, вслед за Брамптоном и вошли в пустую траншею бомбометчиков. Никого не было. Мертвы или ранены? Черт его знает.

Брамптон сказал:

– Эта траншея выступает вперед, она своего рода клин. Ну, как дома Фроггетта, а, Джек? – Наверно, он улыбался, но его лицо было таким осунувшимся и изможденным, полностью покрытым грязью, что трудно было сказать.

– Немцы в пределах броска гранаты. Когда-то я неплохо играл в шары, но нужен чертов шар. Можете запалить фитиль?

В прежние времена Джек бы ответил:

– Это, черт побери, не игра.

Теперь он знал, что так нужно, чтобы не сойти с ума.

Они с Дугом порылись в карманах в поисках спичек. У него должны были остаться, это точно. Ну-ка, еще раз пороемся в кармане. Ага, вот они.

Удар. Бац! Они пригнулись. У Дуга тоже нашлись спички. Брамптон присел на стрелковой ступеньке, держа в руках гранату. Он сказал:

– Их смастерил капрал, они надежные, только нам нужно направить их точно в цель, Джек. Ньютон сейчас сказал мне, что нам дадут пять дней отпуска на Рождество. Мы выберемся отсюда на целых пять дней. Мы…

Удар. Пробило заграждения. Земля посыпалась вниз. Дуг охнул – шрапнель располосовала ему руку. Он уронил спички и нагнулся, чтобы схватить их, пока они не промокли в жидкой грязи.

– Стой! – одновременно рявкнули Брамптон и Джек. Дуг замер. Джек прислонил винтовку к стене траншеи и достал спичку из коробка.

– Не суй раненую руку в грязь, парень. Делай что угодно, только бы грязь не попала в рану. Ты ведь не хочешь получить газовую гангрену? Где твой перевязочный пакет?

Черт, какие грязные у него самого пальцы. Он обтер их о куртку.

Дуг качнул головой, вытаскивая белый носовой платок.

– Я отдал их тому бедолаге, которого мы отнесли на перевязочный пункт, сержант.

– Брось свой платок тоже, если, конечно, не хочешь сдаться. С белым платком ты отличная мишень. Заведи себе платок хаки, когда будешь в этом проклятом Париже, черт тебя побери. У меня тоже нет бинтов, а у вас, сэр?

Лейтенант Брамптон уже отрицательно качал головой.

– Уже использовал их.

Джек, перекрикивая грохот орудий, сказал:

– Возьми чистые у Сая. У него есть с собой второй комплект. У меня ничего не осталось. Иди прямо сейчас.

Джек не смотрел, как Дуг, согнувшись, ушел назад по траншее. Он сгорбился над фитилем. Брамптон сказал:

– Запали их, а я брошу.

– Придержите одну для меня, сэр.

Джек поднес головку спички к концу фитиля и чиркнул по коробку, прикрывая телом огонек. Фитиль загорелся. Брамптон встал на стрелковую ступеньку и бросил гранату в сторону немецкой траншеи. В ответ раздалась пулеметная очередь. Он пригнулся и протянул руку за следующей гранатой.

– Слишком медленно. Ему не удастся выбить меня.

Застывшее лицо Брамптона побелело, как снег.

Джек отозвался:

– Вы в точку попали, сэр. Они нас не выбьют, и мы поедем домой. Я знаю точно, мы все поедем, все мы.

Он запалил еще один фитиль. Брамптон бросил гранату, пригнулся, пулеметы застрочили, попадая в грязь. Комья земли разлетались во все стороны.

Артиллерийские залпы усилились, снаряды перелетали через голову, падали впереди и с обеих сторон. Будь прокляты эти клинья траншей, они здесь слишком уязвимы для фланговых атак.

Они передвинулись на несколько ярдов к другой стрелковой ступеньке. Пулеметчики будут целиться по прежней точке.

– Джек, как можно быстрее! – заорал Брамптон, перекрикивая артиллерию. Они с трудом дышали, как будто пробежали тысячу миль. Удар. Еще один. Раскаленная шрапнель разрезала флягу с водой, висевшую у Джека на боку. Дождем полилась грязь.

Джек запалил еще один фитиль. Брамптон бросил гранату. Пулеметы разразились очередями. Вокруг рвались снаряды. Интересно, есть ли у него еще одна жизнь, подумал Джек, когда вокруг затряслась земля. Суждено им выбраться отсюда?

– Сержант, следующий фитиль, пожалуйста.

Они переместились на пятнадцать ярдов назад к еще одной стрелковой ступеньке, чтобы поменять позицию. И вдруг снаряды перестали взрываться. Вот так, раз и все. Джек, склонившись над фитилем, услышал, как чистым высоким голосом Саймон поет:

 

Несут меня крылья. Я вдаль улечу.

В пустынной глуши свить гнездо я хочу.

Навеки, навеки здесь жить суждено.

Вернуться домой мне уже не дано.

 

Ни Джек, ни Брамптон не пошевелились. Снаряды снова начали рваться. Джек поднял взгляд. У Брамптона на глазах стояли слезы.

– Мы так далеко от дома. Я рад, что вокруг меня люди, которые это знают. Я когда-то мечтал приехать во Францию. Я, наверно, много раз говорил, но я все-таки хочу поехать и узнать, что это такое – безмятежность Соммы.

Джек сглотнул комок в горле, не в состоянии говорить. Потом сказал:

– Мы еще можем попасть туда, сэр. Когда война закончится, мы можем съездить туда, перед тем как вернуться. Порыбачим немного. А улов привезем Эви.

Брамптон улыбнулся.

– А что, отличная идея, Джек. А теперь еще один фитиль, пожалуйста. Мы еще не закончили. Нам нужно победить.

После обеда Эви и Вероника сидели в зале перед рождественской елкой. Еда, поданная на обед, заметно выходила за рамки требований, определенных на утреннем совещании.

– А еще Ричард попросил заварной крем, – сказала Вероника.

Эви улыбнулась, вывязывая еще один ряд зеленого шарфа. Одна лицевая, одна изнаночная.

– Он и получит крем, а приготовите его вы сами. Вы достигли огромных успехов.

Гигантскую ель наряжали слуги, сиделки и ходячие раненые. Внизу лежали груды подарков, присланных родными или купленных на доходы от чайной комнаты. Одна лицевая, одна изнаночная.

Вероника, вздохнув, принялась записывать что-то в блокноте.

– Я должна еще решить что-то по поводу подарков для слуг.

– Только не ткань, пожалуйста, – вырвалось у Эви.

Вероника внимательно посмотрела на нее.

– Прошу прощения? – В голосе ее прозвучали резкие нотки.

– Мы не хотим получить материал для формы, мы хотим что-то симпатичное, как любой нормальный человек. Потому что мы тоже люди.

Эви почувствовала резкие ноты и в собственном голосе. Вероника выглядела безмерно уставшей, но ведь и она сама тоже устала. С тех пор как капитан Уильямс вернулся домой, Вероника работала круглые сутки, днем она занималась делами госпиталя, а ночью была с мужем. И он быстро выздоравливал. Одна лицевая, одна изнаночная, новый ряд.

Вероника было приподнялась и снова упала в просторное кресло.

– Ну, конечно, и вы, и мы – все. Предоставьте это мне. Интересно, когда они уже будут здесь? В канун Рождества? Как ведет себя Маргарет?

Критический момент преодолен, перья улеглись, все хорошо. Эви подумалось, что присутствие капитана Уильямса могло бы изменить их отношения, но он только улыбался и принимал их дружбу как должное. Бедняга был едва жив, когда его привезли, зачем ему еще думать о чем-то малосущественном?

– Маргарет поправляется, но сиделки следят за ней.

Вероника сказала:

– Мне очень жаль, Эви, что спальни прислуги не отапливались, как всегда и было. Это недопустимо и больше этого не будет.

Эви отозвалась:

– Все уже позади. Сейчас надо серьезно решать, что делать с леди Маргарет, потому что у вас достаточно забот с капитаном Уильямсом. Мне кажется, ей будет лучше, если у нее появится цель. Тогда она сама смогла бы найти выход из тупика, в который сама себя загнала. Она по какой-то причине не хочет возвращаться обратно в семью, хотя я подозреваю, что это из-за того, что семейство не одобряет ее действий.

Обе засмеялись.

– А мы одобряем? – сказали они одновременно.

Эви, улыбаясь, ткнула вязаньем в Веронику, призывая ее к серьезности.

– Как бы там ни было, я собираюсь приобщить ее к работе. Мне нужно получить ваше согласие.

Вероника широко раскрыла глаза и засмеялась так заразительно, что санитар, сидевший за столом, обернулся и заулыбался.

– Я даю вам безоговорочное разрешение и желаю удачи.

Эви, по-прежнему улыбаясь, отложила спицы и сделала пометку в блокноте.

– Что-нибудь еще? – спросила леди Вероника.

Эви почувствовала на себе взгляд санитара и кивнула ему. Наряжая вместе елку, они немного поболтали и сошлись во мнении, что у больных улучшается настроение, и они лучше сосредоточиваются, когда помогают в какой-нибудь работе. Она снова взяла вязанье. Одна лицевая, одна изнаночная.

Вероника тряхнула головой.

– Давайте, подружка, выкладывайте, что у вас на уме. Я всегда знаю, когда вы хотите за что-то побороться.

– Речь идет о мужчинах. Теперь, когда они поправляются, они чувствуют себя бесполезными. Нужно что-то изобрести, какую-то полезную работу, как для леди Маргарет. Летом это могла бы быть работа в саду, а сейчас можно поставить их на работу с теплицами. Нам ведь не хватает рук. Ходячие раненые могли бы помогать. Кроме того, нам нужны протезы. Их можно вытачивать в мастерской. И конечно, костыли. Папа вместе с кузнецом из шахты обещали прийти и помочь с этим. Так будет намного быстрее, чем ждать, пока их пришлют из армейского управления.

Вероника задумчиво грызла карандаш. На лице ее было написано сомнение.

– Отличная идея, но получается, что мы извлекаем выгоду из их помощи. Мне это не нравится. Платить им? То есть у офицеров-то, я уверена, есть деньги, а вот у солдат?..

Эви посмотрела на подругу, и ей захотелось обнять ее. Вот молодец! Как она сама не подумала об этом?

– Может быть, обсудить это с доктором Николсом? Мы могли бы платить неофициально. Просто будем давать им деньги, и никто внимания не обратит. Ладно, пора изготовительнице заварного крема спускаться вниз и приступать к работе.

Она воткнула спицы в клубок шерсти.

Обе пошли к обитой зеленым сукном двери и спустились по лестнице. Миссис Мур была на кухне, завершая свое очередное произведение искусства – куриный бульон – для только что приехавших из Саутгэмптона раненых. Новоприбывшие еще даже не отмылись от грязи.

Прачечная работала на всю катушку. Работали там женщины из поселка. На кухню забрела Милли. Волосы ее намокли от пара.

– Завтра нам пошлют еще больше простыней. Придется работать всю ночь. Ты знаешь, что Джеб, представитель профсоюза, уехал на фронт?

Каким-то образом Милли ухитрилась придумать себе какую-то незначительную надзорную функцию в прачечной, но Эви больше ничто не удивляло. Она старалась думать только о том, что есть здесь и сейчас. Саймон и Джек приезжают домой на Рождество, всего лишь на несколько дней, но они действительно приезжают, если ничего не произошло. Нет, оборвала она себя, об этом она не будет думать.

Она заставила себя прислушаться к словам Милли.

– Нет, я не знала, но этого никак было не избежать, так ведь? Эта чертова война еще продлится какое-то время.

Вероника готовила заварной крем. Энни в зале для прислуги писала родителям. Эви опустилась в кресло и накрылась одеялом. У нее есть пара часов, чтобы поспать, перед тем как начать готовить поздний ужин. Раненым вечерняя еда совершенно необходима. Какао или чая с кексами будет достаточно. Цены все растут, но ажиотаж с продуктами улегся, и поставки происходили регулярно. Может быть, в новом году война все-таки закончится и жизнь вернется в норму. Интересно, что думает об этом Ублюдок Брамптон? Ему придется закрыть свои оружейные заводы, и он не сможет и дальше класть деньги в карман.

Она заснула, но ее разбудила миссис Мур. Старая повариха, зевая, снимала фартук.

– Пойду немного посплю, Эви. Позови, если вдруг будет что-то срочное.

Ревматизм миссис Мур, похоже, вел себя прилично, но все равно Эви не собиралась звать ее. Сегодня вечером придут две новые женщины из поселка, после того как уложат малышей, и они с Энни с помощью этих женщин приготовят какао и чай. Кексы уже испечены. Они отнесут подносы в зал, а там уже ими займутся сестрички-добровольцы.

Пока еще было время до ужина, Эви поднялась на чердак проверить леди Маргарет. Она почувствовала, что там намного теплее, чем было всегда. В спальнях было приятно, по-настоящему приятно. Леди Маргарет сидела в кресле, принесенном из спальни мистера Оберона, отданной теперь подполковнику со страшными ранами головы и лица. Оловянная маска выглядела запредельно ужасно. Может быть, ее отец вместе с кузнецом придумают что-нибудь получше?

Леди Маргарет сражалась с зеленой шерстью. Из ее рук выходило нечто такое, что даже при самом живом воображении нельзя было назвать шарфом. И как всегда, она не причесывалась.

Когда Эви вошла, леди Маргарет бросила вязанье, и из ее глаз снова полились слезы.

– Я думала, что смогу помочь вам, но вот что у меня получилось – какой-то ужас. Я ни на что не гожусь, только спать всем не даю. Я так устала, но мне страшно засыпать – из-за снов.

Голос ее был безжизненным, как и все в ней. Эви ощутила тепло от печки. Ну что ж, раз понадобилась война, чтобы поднять сюда, наверх, уголь, эта женщина может послушать, что она, Эви, ей скажет. Эви прошла через комнату, подобрала брошенное вязание, бросила его на кровать и сама села рядом. Она начала распутывать его, глядя на шерстяную нить, а не на леди Маргарет.

Она сумела найти мягкие слова, хотя чувствовала слишком большую усталость, чтобы быть способной на чувства:

– Леди Маргарет, вы слишком хороши, чтобы возиться с клочками шерсти. Вспомните, как упорно вы работали во имя нашего дела. Вы добились больших успехов, правда? А теперь вы не знаете, к чему приложить свои усилия. Вы нужны нам. Нам нужна помощь каждой женщины, причем не только для того, чтобы читать раненым, но и для работы.

Эви подняла голову и посмотрела леди Маргарет прямо в глаза.

– Работа? Но как это можно? Что скажет моя мать, не говоря уже об отце?

Эви оглянулась по сторонам.

– Ваши мать и отец? Но я не вижу их здесь. А что они говорили, когда вы были в тюрьме? Что они говорили, когда вы приехали сюда? Я не заметила, чтобы они бросились вам на помощь. Где письма, которые они вам написали? Их нет.

Мягкость в ее душе полностью улетучилась.

Когда Эви распутала всю шерсть и смотала ее в клубок, она встала, чтобы уйти, потому что ее смена продолжается до двух часов ночи. Напоследок она сказала:

– Подумайте об этом, леди Маргарет. Выберите что-нибудь для себя, но только что-то одно. Если решите начать сегодня, подложите угля в огонь, перед тем как уйти из комнаты. Я буду на кухне, так что приходите и расскажите мне, что бы вы хотели делать.

Леди Маргарет появилась на кухне примерно через час. Волосы ее были убраны в узел, впервые с тех пор, как болезнь завладела ею.

– Я не знаю, что хочу делать, но, может быть, я могла бы начать здесь, пока мне самой не станет понятно? По крайней мере, я могу научиться заваривать чай, раз уж у меня ничего больше не получается.

Она стояла рядом с Эви, пока они отвечали на звонки с просьбами о бульоне. Прибыли новые раненые, на этот раз из Фолкстоуна. Именно в тот момент, когда она с другой девушкой поднималась по лестнице, чтобы подышать свежим ночным воздухом, Эви заметила, как Милли метнулась за угол и побежала по дорожке вдоль стены сада. Чем она опять занимается, когда ей следует быть в прачечной? Эви торопливо пошла вслед за ней, в памяти сразу же всплыли ее свидания с Роджером, но девица исчезла. Что ж, может быть, это свет так упал, и Милли сейчас в прачечной. Эви слишком устала, чтобы ясно мыслить. А уж тем более на чем-то сосредоточиваться.

Наверху на лестнице леди Маргарет курила сигарету и наблюдала за ней.

– Все в порядке, Эви? – спросила она.

Эви ответила:

– Да, я просто думала, что видела кого-то знакомого.

Леди Маргарет затушила сигарету.

– Мне слишком холодно, давайте зайдем внутрь, и разрешите мне помочь вам налить бульон в супницу.

Они вернулись на кухню, и прошло целых полчаса, прежде чем Эви нашла время зайти в прачечную. Милли была там. Она болтала с другими девушками, рукава ее были засучены, от волос шел пар.

Утром накануне Рождества выпал целый дюйм снега, и погода обещала дальнейший снегопад. Вероника и Эви постоянно работали, стараясь занять секунды, минуты, часы ожидания.

– Они едут, – говорили они, каждый раз проходя друг мимо друга. Мама и отец Эви теперь все время улыбались. Мама в гараже присматривала за другими детьми из поселка, а отец помогал Стэнхопу, кузнецу в мастерской, вместе с другими мужчинами.

Они приедут к ланчу.

Эви казалось, что она умрет от ожидания. Они едут. Телеграммы с какими-нибудь ужасными новостями о мистере Обероне не приходило, и он сообщил бы им, если кто-то из их мужчин был ранен, не заставляя их ждать письма. Так что они вот-вот приедут, и она наконец разрешила себе думать о чем-то другом, чем настоящий момент. Они едут, и скоро Сай обнимет ее, а его губы прижмутся к ее губам. Она будет гладить его волосы, слушать его голос. И Джек тоже будет здесь, ее чудесный, прекрасный брат Джек.

В прачечной Милли напевала песенку и бегала в гараж проведать Тима.

– Твой папа приезжает, – проворковала она, зайдя вместе с ребенком на кухню, чтобы дать ему бисквит. – Иди скорее к тете Эви, она споет тебе.

Эви не могла отвлекаться, потому что она была по горло занята приготовлением ланча, но обещала, что споет попозже, когда они соберутся вокруг елки, и будет папа Тима и все остальные, как только наступит вечер.

Ланч прошел, но они не приехали. Эви с отцом, у которого смена в Оулд Мод начиналась в два часа дня, прогуливались по аллее, несмотря на лютый холод. Поезд задержался, вот и все. Просто задержался поезд. За чаем мама сказала то же самое.

– Их задержали. Просто задержали.

Леди Вероника тоже пришла на кухню, чтобы помочь готовить овощи на обед. Леди Маргарет помогала. Вероника сказала Эви:

– Должно быть, задержался поезд. Ричард говорит, что, если бы что-нибудь произошло, мы бы уже узнали.

Когда она говорила о муже, голос ее звучал мягко, лицо озарялось светом. С тех пор как капитан Уильямс вернулся, свет в ее глазах вспыхивал все чаще. Миссис Мур как-то сказала, что иногда двоих людей надо столкнуть вместе, чтобы они по-настоящему узнали друг друга.

Алек, отец Саймона, пришел после смены в шахте, и они с отцом Эви вышли покурить и прохаживались взад-вперед по аллее, а вокруг искрился снег под полной луной. Сегодня в силки попадется немало кроликов. Эви и леди Вероника присоединились к ним после обеда. На крыльце с трубками прогуливались лейтенант Джеймсон и капитан Нив, и несколько человек ходили вокруг кедра, вращая руками, чтобы улучшить кровообращение. С ними был Гарри в шинели. На голове у него была связанная Энни шапочка. Гарри курил трубку, несмотря на громогласные предостережения и угрозы доктора Николса.

– Что толку лечить вас, если вы травите себя этой гадостью?

Но для людей, которым довелось столкнуться с неизмеримо худшим, подобные заявления были как с гуся вода.

– Вы бы уже услышали, случись что неладное, – сказал Эви капитан Нив, когда она остановилась рядом с ним, хлопая руками, чтобы согреться. Обернув плотно шаль вокруг головы, к ней присоединилась Вероника. Свет заливал пространство вокруг дома, а где-то на первом этаже несколько голосов пели песню, и Эви узнала «Тихую ночь».

Ухала сова. Не одна, а сразу несколько. Под лунным светом деревья отбрасывали длинные тени на лужайку, в изгородях шуршали какие-то твари. Стояла тишина, потом послышался крик, затем стон, все как всегда. Голоса затянули другую песню, и снова заухали совы. Хлопнула дверь – к ним вышла Милли. Вдалеке залаяла лисица, и вот он, хруст гравия, его принес легкий холодный ветерок.

Офицеры подняли головы. На лицах застыло напряженное выражение, в трубках тлел огонек. Люди у кедра замерли, прислушиваясь. Что это, шаги или велосипед мальчика-почтальона с телеграммой? Эви и Вероника стиснули руки.

Никто не шевелился, затаив дыхание, все только вглядывались в темноту, напрягая слух и зрение.

Показались крошечные огоньки сигарет. И вот они пришли, бок о бок, трое их мужчин – Саймон, Джек и Оберон, – ссутулив плечи, шаркая ногами. Шинели хлопают на ветру, фуражки сдвинуты набок. А дальше еще один силуэт – Роджер. Вероника и Эви бросились к ним, и, на секунду замешкавшись, Милли тоже. Они бежали и бежали, и вот наконец они в их объятиях, и не имеет значения запах грязи и смерти, въевшийся в одежду и плоть их мужчин, потому что они здесь. И пусть лица у них усталые, бледные и измученные. Они, женщины, уже не верили, что увидят их еще раз.

– Мы пришли сразу сюда, – пробормотал Саймон. – Мы ужасно воняем, но мы хотели прийти прямо сюда. Мы уедем через два дня, потому что пришлось долго добираться.

И вот его губы уже прижимаются к губам Эви, и все остальное не важно. Она не хочет думать ни о чем: ни о шевелящихся у нее под пальцами вшах, ни о запахе войны. Все это стало привычно. Главное – он здесь, дома, все они дома, и целых два дня они будут в безопасности.

– Я так люблю тебя, – прошептала она прямо ему в губы, и в этот момент невыразимая радость переполнила ее сердце.