Глава 31
«Клубок» со многими концами
– Мой дядя, – немного успокоившись, начал Лаберт, – работает взрывником на разрезе в Кемеровской области. Он заядлый рыбак, но не из тех, кто сидит с удочкой, а любит ловить рыбу в больших объемах: сетью, например. Как-то дядя с друзьями собрались на Обь и для эксперимента взяли с собой взрывчатку, которой подрывают породу при добыче угля в карьере. Я тоже поехал с ними. Рыбу решили глушить самым безопасным способом – путем дистанционного подрыва тротила. «Если в момент взрыва на реке появится рыбнадзор, – сказал дядя, – то нам они ничего доказать не сумеют. Установить источник радиоволн без специальной аппаратуры невозможно».
На берегу реки мы сколотили небольшой плот, загрузили на него тротил, вставили взрыватель и отбуксировали плот на середину реки. С лодки дядя нажал кнопку взрывателя, грянул взрыв, и половина реки оказалась запруженной оглушенной рыбой. После рыбалки пульт радиоуправления взрывателем остался у меня.
Прошел год, и дядя снова засобирался на рыбалку. Он завез ко мне в гараж тротил, взрыватели, сети, и тут его свалил сердечный приступ. Больше года взрывчатка и взрыватели валялись у меня в гараже. Я думал, что все отсыреет, а нет, влага на тротил не действует, а взрыватели были упакованы в герметичную коробочку.
«Ну, вот и все, – устало подумал я. – Теперь осталось найти дядю, надавить на него, и «клубок» будет раскрыт. Дядя, если он еще живой, на первом же допросе запоет, как соловей».
– Потом был видик, – тяжело вздохнув, продолжил Лаберт. – В горком комсомола все кассеты поступили уже с записанными на них фильмами. Никто никакие митинги снимать на видео не собирался. Нет сейчас митингов в защиту курса партии и комсомола, а снимать, как пьяная молодежь на дискотеках дерется – кому это надо?
Когда я узнал о видеомагнитофоне и ста кассетах к нему, то подумал, что горком собирается открыть свой видеосалон. А что, здравая идея: сто кассет – это прокат на несколько месяцев.
В ноябре я уломал Яковлева дать мне видик на пару недель. Самому Яковлеву он был ни к чему, у него свой видак есть, а по фильмам он вообще не прикалывается. Весь ноябрь я кайфовал, и как-то так само собой получилось, что я перетаскал все кассеты от Яковлева к себе. В декабре он попросил вернуть видеомагнитофон. Я стал отлынивать под различными предлогами. Он стал настойчивее. Дошло до того, что Яковлев стал угрожать, что заявит в милицию. Ага, заявит! Придет к вам и скажет: «Я тут занимался разбазариванием народного имущества, а сейчас хочу все вернуть назад». Словом, Яковлев ноет: «Отдай видик, у нас ревизия на носу!» Я психую, я уже привык к видеомагнитофону, составил график просмотра фильмов, договорился с людьми об обмене кассетами, а тут такой облом! Были бы у меня деньги, я бы купил себе видик и не заморачивался с горкомовской аппаратурой, но откуда у нормального человека деньги на видеомагнитофон, да еще японский, с горизонтальным кассетоприемником?
Как-то, со злости, я подумал: «Убил бы сволочь, чтобы он меня трясти перестал!» Подумал и призадумался: а может, и вправду грохнуть его? Яковлев – так себе человечишка, настоящих друзей у него нет, о том, что он отдал видик мне, никто не знал.
День за днем во мне крепла уверенность, что Яковлева надо убрать, а видик оставить себе. С самого начала я решил, что ликвидировать его надо в группе лиц, чтобы непонятно было, на кого нацелен основной удар. Если убить одного Яковлева, то история с видеомагнитофоном может всплыть, а если покойников будет несколько, то про видик никто не вспомнит. Пройдет ревизия в горкоме, обнаружат недостачу и все на мертвого Яковлева спишут. Видеомагнитофон для горкома – потеря небольшая. В прошлом году тот же Яковлев новенькую «Волгу» на трассе расколошматил – и ничего, списали! Даже выговор ему не вынесли.
Если бы видеомагнитофон стал моей собственностью, то через год или полтора, когда все бы уже забыли про недостачу в горкоме, я бы смог спокойненько открыть свой видеосалон и жить, как человек. Пятьдесят кассет и собственный японский «Панасоник» – это неплохой стартовый капитал, есть, с чего начать.
Я стал продумывать способ, как мне избавиться от Яковлева, и решил, что убью его с помощью оставшейся от дяди взрывчатки. Я пришел в гараж, достал детонатор, настроил его на сигнал от дистанционного взрывателя, закопал детонатор в снег и с расстояния метров пять нажал кнопку. Все сработало идеально – ничего не заржавело и не прогнило.
Теперь, теперь, пожалуй… о, пацан! Да, о нем. Боря этот ваш был нужен мне для других целей, я даже кассету с хоккеем для него записал. Но, коли решился на глобальное дело, то в мелочах жадничать не стоит. Боря меня все спрашивал, все ныл: «Когда с директором спортшколы познакомишь?» Вот я и решил его познакомить, совместить полезное с приятным.
За неделю до Нового года Яковлев говорит, что в субботу у него важная встреча в кафе у Ковалика. Я приехал с другом во «Встречу», посидел там вечерок, посмотрел, как гостей принимают, куда рассаживают. Швейцаром в кафе работал Самошкин, так что все складывалось как нельзя лучше.
В субботу вечером мой хороший знакомый подвез меня и Борю к «Встрече». Самошкин впустил нас внутрь. Я ему объяснил, что пацан передаст подарок, и мы уедем. Боре я говорю: «Подойдешь к левой кабинке, поставь тортик на стол и скажи, что это от Дмитрия Николаевича». Боря пошел в зал, Самошкин что-то заподозрил, но было поздно. Как только Боря протянул Яковлеву тортик с бомбой внутри, я нажал кнопку. Рвануло, надо сказать, негромко. Визга и грохота больше было, а так – хлопок, пыль, и все! Самошкин как заорет: «Ты что, с ума сошел? В той кабинке вор в законе сидел!» Это он, сволочь, за себя перепугался. Ему на всех остальных убитых наплевать было, он мести за вора побоялся. Я ему говорю: «Рот откроешь, что меня видел, я тоже молчать не стану». Как только я вышел на улицу, тут же вспомнил, что на днях читал в журнале статейку о «Белой стреле». Убитый вор в законе и «Белая стрела» – это же неплохая тема для маскировки!
Дома у меня стояла старая печатная машинка, я ее когда-то давно из горкома принес. Я отпечатал на ней письма от имени «Белой стрелы», отправил их в газеты, а саму машинку выбросил на свалку. Пульт дистанционного управления взрывателем я подбросил в урну в городском УВД. Вот, в общем-то, и весь рассказ о взрыве во «Встрече».
Теперь об Афганистане. Жилось мне там так плохо, что я подумывал покончить жизнь самоубийством. Я, как вы знаете, не такой, как все. Старослужащие об этом как-то догадались и стали заставлять меня выполнять их сексуальные прихоти. Прапорщик Самошкин у нас в батальоне был начальником склада парашютного снаряжения. Он, когда промедолом обколется, тоже меня к себе затаскивал.
Летом 1980 года, как раз когда в Москве была Олимпиада, пошли, значит, мы на задание, караван ждать. Старший нашей группы – прапорщик Самошкин, заместителем у него сержант-старослужащий, несколько месяцев до дембеля оставалось. Пришли на гору, окопались, блиндаж вырыли. Мы стояли во второй линии и с самого начала точно знали, что караван до нас просто не дойдет. А коли так, Самошкин с «дедами» решил расслабиться. Они выпили спирта, покурили анаши, и тут Самошкин решил догнаться и вколол себе омнопон. Или промедол. В общем, от смеси препаратов у него крышу снесло, и он как врежет сержанту, что тот через всю смотровую площадку к блиндажу улетел. Сержант за штык-нож. Самошкин ему еще раз врезал и вырубил. Двое остальных «дедов» решили заступиться за сержанта и полезли в драку. Был бы прапорщик трезвым, он бы их всех играючи уложил, а тут шатается, глаза бешеные, изо рта слюна брызжет. Я опомниться не успел, как он их всех из автомата уложил, подпрыгнул к блиндажу и внутрь гранату бросил.
Наступила тишина. Стоим на вершине горы мы двое: я и Самошкин. Вижу: он протрезвел, но еще не до конца. Глаза стеклянные, холодные, как у куклы. Берет новый магазин, вставляет в автомат, передергивает затвор. Я думаю: «Все, конец, свидетелей он в живых не оставит. Сейчас вдарит очередью по мне, а сам к душманам свалит. Они его, живодера, с распростертыми объятьями примут».
И тут у блиндажа застонал сержант. Он, оказывается, еще живой был.
Самошкин скривился, посмотрел на сержанта, сплюнул, навел автомат мне в лоб и говорит: «Ну, что, гомик, жить хочешь?» Я бросился на колени перед ним, говорю: «Не убивай, я все, что хочешь, для тебя сделаю, никогда тебя не предам!» Он подумал и отвечает: «Вон тот солдат еще живой, добей его из своего автомата». Я подошел и вижу, что солдат мертвый. Оборачиваюсь, а на меня Самошкин так пристально смотрит… Я дал очередь в солдата, подошел к Самошкину и говорю: «Готов!» Он как засмеется: «Молодец, герой, не побоялся в мертвяка стрелять!» Тут опять сержант заворочался. Самошкин подошел к нему, перевернул на живот, связал руки за спиной. Я говорю: «Товарищ прапорщик, давайте убьем его! Этот сержант надо мной каждый день издевался, я ненавижу его больше, чем всех душманов вместе взятых». Самошкин отвечает: «Успеешь. Для начала он у тебя вьючной лошадью послужит, а пока…» Тут он вскидывает автомат и стреляет мне в плечо с близкого расстояния. Я как заору, а он: «Заткнись, падла! Ты был ранен в бою. Без твоего ранения у нас ничего не получится». Я перестал орать на всю округу, Самошкин перевязал меня. Рана была сквозная, крови я почти не потерял. Больно было, конечно, но ничего, пришлось потерпеть.
Самошкин достал карту местности и показал мне обходной маршрут от нашего поста до «серпантина», рассказал, что и как надо будет по дороге сделать. Мы поделили оружие: пулемет, четыре автомата и боеприпасы к ним забрал я, остальное оружие осталось у Самошкина. К вечеру мы расстались. Я и сержант пошли на другую гору. Впереди шел мой пленник со связанными за спиной руками. На нем, как на вьючном животном, было все оружие, кроме одного автомата, который я оставил себе. Пока шли, сержант ныл всю дорогу: «Брат, вспомни, мы же с тобой из одного взвода, один хлеб за одним столом ели! Перережь мне веревки, и я выведу тебя к своим. Прапорщика за убийство наших ребят расстреляют. Не будь его сообщником, не марай руки в крови».
На соседней горе мы остановились. Я снял с сержанта все оружие и открыл огонь в небо. Со старого места такой же стрельбой мне ответил Самошкин. Расстреляв весь лишний боезапас, я и сержант спустились в лощину, и я пристрелил его. Труп спрятал в камнях. Веревку с рук снимать не стал. Веревка – это был мой страховой билет. Самошкин, это все знали, вязал какие-то специальные узлы. Никто, кроме него, в нашей воинской части такие узлы вязать не мог.
Ночь я проспал на вершине горы, утром доел консервы, спустился на «серпантин» и спрятался на обочине. Почти целый день я прождал, пока не услышал гул БМП. Я выполз, лег у дороги и прикинулся, что умираю. Меня подобрали и доставили в полковой госпиталь. Как только я очухался, так ко мне пришел особист-контрразведчик. Ему я все рассказал так, как мы договорились с Самошкиным: «На горе был бой, прапорщик Самошкин дал команду отступить перед превосходящими силами противника. В перестрелке меня ранило. Как вышел на дорогу – не помню». После особиста ко мне пришли «деды» из нашего батальона и говорят: «Если не расскажешь нам правду, то мы тебя до смерти забьем, как в казарму вернешься». Они не поверили в нападение душманов. Я пошел к начальнику госпиталя и говорю: «Я не такой, как все, и за это солдаты хотят меня убить». Он выписал мне направление в тыловой госпиталь в Узбекистане, пожалел меня.
После армии я вернулся в Прибалтику, но там вляпался в гнусную историю, и мне пришлось бежать куда глаза глядят. Добрался аж до Сибири, будь она неладна! Язык у меня всегда был хорошо подвешен, биография геройская, на комсомольско-молодежные темы могу часами говорить. В Заводской райком ВЛКСМ меня приняли без рекомендательных писем и предыдущего опыта работы. Из райкома со временем я перевелся в горком, работал там в одном кабинете с Яковлевым. Как-то осенью ветеранов Афганистана вывез на турбазу Демушкин. Там я увидел Самошкина. Не знаю, кто из нас больше испугался этой встречи, наверное, я.
Потом… Самошкин работал тренером в детской спортшколе, а я там к одному пареньку присматривался… Потом я осмелел, пришел к Самошкину на работу и говорю: «Если я расскажу правду об Афганистане, то тебе, товарищ прапорщик, быстро лоб зеленкой намажут. Восемь сослуживцев угробить – тут, кроме расстрела, другого наказания быть не может». Самошкин побелел, напрягся и отвечает: «У тебя доказательств нет». Я рассмеялся ему в лицо и говорю: «Помнишь, ты сержанту руки своими фирменными узлами связал? Труп я спрятал в сухом надежном месте. Всегда можно приехать и откопать его. С нейлоновыми веревками за сто лет ничего не произойдет, все узлы целыми останутся». Самошкин взмолился, стал ныть: «Не губи, я все, что хочешь, для тебя сделаю!» Словом, сцена на горе повторилась, только актеры местами поменялись.
Так Самошкин попался мне на крючок и больше с него сорваться не мог.
Дело случая, дело нескольких недель! Последние советские войска из Афганистана вывели в прошлом месяце. Если бы их вывели в начале декабря, то Самошкин бы меня покрывать не стал. Кто теперь пойдет по чужой стране могилу сержанта искать? Да и я бы, честно говоря, потеряв власть над Самошкиным, не рискнул в кафе с бомбой соваться.
Лаберт закурил очередную сигарету, закашлялся.
– Мне надо принять лекарство, – буднично сказал он.
Я никак не отреагировал на его слова, а Воловский, по-моему, просто не расслышал, о чем он говорит. Лаберт открыл настенный шкафчик, вытряхнул из пузырька несколько таблеток, метнул их в рот и, не запивая, проглотил.
– Почему ты не рассказал правду о Самошкине, когда вернулся в свою войсковую часть? – задумчиво поинтересовался прокурор.
Лаберт сел на пол под окном, вытянул ноги вперед, глубоко затянулся сигаретой и затушил ее о линолеум. Глядя мне в глаза, он спросил:
– Ты все узнал, что хотел? Исповедь на заданную тему окончена? Как тебя зовут? Андрей? Когда мы встретимся в аду, Андрюша, я тебе еще кое-что расскажу, а на сегодня все, антракт!
– О чем это он? – очнулся от своих мыслей Воловский. – Про какой ад он толкует?
– Прокурор, ничего у тебя не получится! – насмешливо ответил ему Лаберт. – Я останусь здесь, у себя дома. В тюрьме мне делать нечего. Считать дни до расстрела – нет уж, увольте! Я умру свободным человеком, довольным прожитой жизнью. Жаль, что последний фильм досмотреть не успел…
Воловский всмотрелся в его лицо. Глаза у Лаберта стали стекленеть, в уголках рта появилась густая слюна.
– Вызови «Скорую»! – дернул меня за рукав Воловский. – Быстрее, он теряет сознание!
К приезду врачей Лаберт был уже мертв.
– Ты видел, как он проглотил яд? – метался по квартире Воловский. – Почему ты не остановил его? Я напишу на тебя докладную записку прокурору области. По твоей халатности особо опасный преступник ушел от возмездия.
– Виктор Константинович, – жестко парировал я, – Лаберт у вас спросил разрешение принять лекарство, а не у меня.
– Я отвлекся, – зло ответил прокурор.
– Я – тоже. Я весь февраль на ногах провел, у меня глаза от недосыпания слипаются.
Писать докладную записку на меня Воловский не стал, но с этого дня наши отношения стали официально-холодными.
Летом следователь областной прокуратуры уведомил нас, что уголовное дело по факту взрыва в кафе «Встреча» прекращено в связи со смертью лица, подлежащего привлечению в качестве обвиняемого. Материалы в отношении дяди Лаберта выделили в отдельное производство и направили по месту его жительства. Водителя, подвозившего Лаберта и Борю Прохоренко к кафе, не нашли, вернее, не искали. Кому он нужен, если «клубок» распутан?
