Глава 14
Ищите друга!
Вечером первого января дежурный по городскому УВД вышел на крыльцо покурить. Бросая окурок в урну, он заметил в ней странный предмет – небольшую плоскую коробочку с кнопкой. Вспомнив обстоятельства взрыва в кафе «Встреча», дежурный вызвал на работу Малышева. Николай Алексеевич сообщил о находке в областное управление КГБ. Взрывотехник-чекист, вскрыв коробочку, дал однозначное заключение: найденный в урне предмет является пультом управления от взрывного устройства. Возможно, именно с этого пульта была подорвана бомба в коробке из-под торта.
Ни меня, ни Клементьева Малышев поднимать по тревоге не стал, дал отдохнуть в праздники. О находке он сообщил нам только утром второго января.
– Что вы думаете по этому поводу? – спросил нас Николай Алексеевич.
– Скинем карты на стол, – предложил я. – Мы трое – вне подозрений. За Далайханова я ручаюсь, как за себя. На мне еще есть две девицы, которых мы привезли из кафе. Ночью я проверил содержимое их карманов и сумочек. Пульта управления у них не было. Теоретически можно предположить, что одна из девушек выбросила пульт на входе в УВД, но это маловероятно. Не тот контингент. К взрыву они отношения не имеют.
– Из кафе я вернулся вместе с Матвеевым, – припоминая прошлую субботу, сказал Клементьев. – С собой мы привезли швейцара кафе и Голубцову. Лично я не видел, чтобы кто-то из них что-то выбрасывал в урну.
Выслушав нас, Малышев саркастически ухмыльнулся:
– Так я и думал, что обсуждение этого вопроса вы начнете с взаимной пикировки: кто кого привез, кто мог выбросить пульт, а кто нет. Теперь слушайте суть: 31 декабря был рабочий день. Наш дворник утром выбросил из урны все содержимое. Вечером первого января пульт лежал поверх всего остального мусора, то есть подкинули его за несколько часов до того, как дежурный вышел покурить. Все, кого вы привезли из кафе в управление, никакого отношения к пульту не имеют.
– Первого января посетителей в УВД не было, так что пульт могли подбросить утром, – высказал свое мнение я.
– Или в самый канун Нового года, – дополнил Клементьев. – Разброс по времени у нас получается достаточно приличный – сутки или около того.
– Вы идете не в том направлении, – заявил нам Малышев. – Не имея человека, нечего ломать голову над временем. Мотив – вот что главное в этом пульте! Зачем нам его подбросили? Навести на ложный след? На какой? Сам по себе пульт к организатору взрыва не приведет. Взрывотехник из КГБ, как только вскрыл пульт, сразу же сказал, что он собран из деталей радиотехнического конструктора «Юный связист». Такой пульт любой школьник мог спаять.
– Не любой, – возразил я. – Чтобы собрать действующий прибор, надо уметь читать радиосхему. Припаять транзистор к плате и я бы смог, а вот куда его втыкать, это для меня – темный лес.
– У меня с радиоделом еще хуже, – признался Клементьев. – Я не представляю, как транзистор выглядит и для чего он вообще нужен.
– Давайте подведем итог технической стороны дела, – предложил Малышев. – Как пояснил мне кагэбэшник, из конструктора «Юный связист» можно собрать пульт для дистанционного включения телевизора или коротковолновый маломощный передатчик. Найденный в урне пульт – это прибор, посылающий радиосигнал на определенной частоте. Грубо говоря, пульт – это передатчик, а устройство в бомбе – приемник. У нас есть пульт, который может быть передатчиком для радиовзрывателя, а может и не быть. Давайте оставим один процент на то, что этим пультом радиолу включали.
– На пульте нет чужих отпечатков пальцев? – спросил Клементьев.
– Никаких нет. Дежурный его за плоские поверхности руками не брал.
– Тогда это не пульт от радиолы, – уверенно заявил Геннадий Александрович. – Простой радиолюбитель не станет отпечатки пальцев со своего изделия стирать. Это пульт от бомбы или полный аналог такого пульта.
– Не удивлюсь, если следователь прокуратуры затребует фотографии всех сотрудников УВД, – сказал я. – Пульт в урне прочерчивает явный след от кафе к нам.
– Я так же думаю, – подвел итог Малышев. – Пульт – это намек, что милиционеры, которых впустил во «Встречу» швейцар, – наши работники. Давайте готовиться к грандиозной провокации. Под подозрение может попасть любой сотрудник УВД, который не имеет алиби на момент взрыва.
– Если Самошкин замешан в этом деле, то ему ничего не стоит ткнуть пальцем в любую фотографию, и доказывай потом, что ты не верблюд! – развил мысль начальника Клементьев. – У меня железное алиби – я был в управлении, а вот у моих оперов, кроме Матвеева, такого алиби нет. Взрыв был в субботу вечером, все уже разошлись по домам.
– Геннадий Александрович, держи Самошкина на контроле, – велел Малышев. – Постарайся сделать так, чтобы прокурорский следователь не оставался с ним один на один.
– Буду держать руку на пульсе, – заверил Клементьев.
– Вот и договорились! – Малышев достал сигареты, попросил меня открыть форточку.
Постучавшись, в кабинет вошла секретарша, положила перед начальником пачку документов на подпись. Николай Алексеевич по скрепкам посчитал, сколько бумаг придется подписывать, и отодвинул всю пачку в сторону.
– Как праздники встретили? – спросил он.
– Да так себе, – неохотно ответил Геннадий Александрович. – На сухую праздник за праздник не считается.
– А как ты, Андрей Николаевич? Каблуки не отбил, когда с богатеями отплясывал?
– Где это ты был? – удивился Клементьев.
– Во «Встрече» с Коваликом Новый год встречал, – начиная злиться, ответил я. – Николай Алексеевич, я в кафе не видел ни одного знакомого. Кто вам уже успел меня застучать?
– Не ломай голову! – засмеялся начальник. – Ты этого человека не знаешь. Он тебя тоже не знал, да Ковалик перед гостями похвалился, что у него есть друг в городской милиции, Андреем Николаевичем зовут. Мне приятель звонит, спрашивает: «Это не твой ли зам у директора «Встречи» в друзьях числится?»
– Я занимался в кафе оперативной работой, – нагло заявил я. – Все остальное – наговор.
– Нисколько не сомневаюсь, что ты водку пил только в силу служебной необходимости, – сыронизировал Малышев. – Мне, Андрей Николаевич, как-то без разницы, с кем ты досуг проводишь, а для областного управления справочку подготовь. Дойдут до них слухи, что для тебя Ковалик песни под гитару пел – тут ты одними словами не отделаешься.
– Я в новогодний вечер завербовал перспективного агента. В понедельник личное дело представлю.
– Кого завербовал? – хором спросили Малышев и Клементьев.
Не успел я ответить, как они застрочили наперебой:
– Ковалика вербанул? Кого-то из обслуги? Жену Ковалика? Она, говорят, с базы тащит все, что плохо лежит? Неужели дочку директора на чем-то подловил?
– До понедельника ничего не скажу, – твердо заявил я.
– Вот интригана вырастили, – засмеялся Малышев. – Темни до понедельника, а там посмотрим, кого ты в свои сети заманил.
От начальника мы с Клементьевым вышли вместе. В коридоре Геннадий Александрович засыпал меня вопросами:
– Андрей, тебя рябчиками угощали? Ты не увиливай от ответа, колись, что буржуи едят? Лягушачьи лапки тебе предлагали? А омаров? Скромно что-то ты Новый год отметил: ни лягушек, ни омаров, словно в обычной советской забегаловке посидел. Выпивка-то хоть нормальная была, сивухой не отдавала?
Не ответив и на половину вопросов, я свернул по коридору и спустился к начальнику городской инспекции по делам несовершеннолетних Маслаковой.
– Лилия Петровна, пацана из «Встречи» уже установили?
– Конечно. Мальчик из шестого интерната. Зовут Прохоренко Борис, четырнадцать лет, учился в седьмом классе. Отец и мать у него – алкоголики, лишены родительских прав. Опекой над ребенком до недавнего времени занималась бабушка, но она уже старая и больная, так что на выходные забирать его в семью было некому.
– Лилия Петровна, я пошлю к вам Далайханова, выделите ему двух самых толковых инспекторов. Я хочу без лишнего шума прошерстить интернат, посмотреть, что там да как.
– Сегодня у тебя вряд ли что-то получится. Первый рабочий день в году, на разбор полетов в интернат все начальство съедется.
– Ничего, Айдар найдет с кем поговорить.
Еще до прихода на работу я продумал план действий по «клубку». Начинать надо было с двух направлений: пацан и Шафиков. Покойным кооператором я решил заняться сам, мальчишку оставил Далайханову.
– Возьми у Маслаковой двух инспекторов и поезжай в интернат, – инструктировал я Айдара. – Меня интересует все, что связано с пацаном, но, самое главное, установите, кто был его другом, с кем он мог делиться своими радостями и горестями.
– А если у него не было друзей? – с сомнением спросил Далайханов. – Вспомни, свидетели говорили, что паренек был немного того, с явными признаками умственной отсталости.
– Друг должен быть у каждого человека, – уверенно заявил я. – Даже самый нелюдимый субъект время от времени будет испытывать потребность в общении.
– Общаться – не значит раскрывать душу.
– Тут ты не прав! У нас не совсем обычный подросток, а умственно отсталый. Представь его жизнь: ровесники и старшие ученики издеваются над ним, взрослые относятся к нему со скрытым презрением. Социум отвергает его. Чтобы не сойти с ума и элементарно выжить, наш паренек, как любой другой изгой, должен погрузиться в свой выдуманный мир, там, где он будет востребованным героем и умницей. Мысль улавливаешь?
– Пока нет.
– Прохоренко витает в своих несбыточных мечтах. В силу слабоумия он не может объективно оценить свои возможности и жизненные перспективы. Он надеется неизвестно на что, на чудо. Ему кажется, что завтра грянут великие перемены, и он в одночасье превратится в легендарного летчика, или в удачливого бандита, или в великого спортсмена. Он ждет чуда, он каждый день ждет перемен, и тут появляется некто – человек, который говорит: «Боря, отнеси дяденькам в кафе тортик, и я исполню все твои мечты! Ты станешь умным, сильным и красивым, и все девчонки в интернате полюбят тебя». Прохоренко безоговорочно верит своему новому знакомому. Он уже убедился, что этот человек – не трепло, что он действительно многое может. Представь состояние всеми презираемого подростка, у которого появился шанс вырваться в другую жизнь и навсегда забыть об унижениях в интернате. Представил? Его будет распирать от сознания скорых перемен, и он обязательно поделится своей удачей с близким другом.
– Кто может быть этим другом?
– Хоть кто: сердобольная ночная нянечка, девочка, к которой Прохоренко испытывал влечение, мальчик из младших классов. Друг нашего паренька, по интернатской иерархии, должен стоять ниже его. Я бы сделал ставку на некрасивую, всеми отвергаемую девочку.
Отправив Айдара работать, я созвонился с Журбиной и договорился о встрече.
