Глава 10. Рекогносцировка

На перроне железнодорожного вокзала нас, человек тридцать офицеров со всего города, построили в две шеренги. Выход из вокзала на перрон перекрыли, всех праздношатающихся граждан с платформы согнали на привокзальную площадь.

Инструктировал личный состав подполковник Орехов, грузный и неповоротливый, как медведь, мужичина.

– Состав с люли прибудет на первую платформу завтра в шесть ноль пять утра. Как вы можете видеть, перрон на первой платформе находится на одном уровне с выходом из пассажирского вагона. При движении в вагонах лестничная площадка приподнята и закреплена к стене. Я считаю, что первоочередной нашей задачей будет не дать цыганам опустить эту площадку на лестницу и обеспечить себе удобный выход из вагона. Все запомнили? Если площадка прикреплена к стене, по ней не пройдешь, и на перрон придется прыгать.

– Сергей Петрович! – из строя вышел начальник Ленинского РОВД. – А зачем мудрить с площадкой? Не проще ли подать состав на второй путь? Тогда цыганам придется спускаться по лесенке вниз и потом прыгать на землю. Удобнее же будет их из вагонов не выпускать.

– Руководство железной дороги категорически против. По расписанию для поезда Алма-Ата – Томск выделяется первая платформа. Все остальные подъездные пути в это время будут заняты.

Со стороны вокзала появился Комаров. Прищурившись, он оглядел офицерское воинство, встретился взглядом со мной и кивком отозвал меня в сторону.

– Про платформу все поняли? – продолжил инструктаж Орехов. – Теперь подойдем к краю перрона. Из пассажирского вагона можно выйти с двух сторон. Со стороны вокзала мы разобрались, осталось определиться, как будем действовать со стороны второго пути.

Все офицеры прошли на край перрона, я остался с Комаровым.

– Я прочитал твою аналитическую записку, – сказал он. – Угадай, какая мысль появилась у меня после ознакомления с ней?

– Мысль такая: отчего бы не расстрелять всех поголовно обитателей свалки, все равно они для нашего общества потерянные люди, а вреда от них хватает.

– Угадал! В точку. Я понимаю, что эти мысли нельзя вслух произнести, но ведь они сами в голову лезут!

В милиции не принято обращаться к собеседнику по званию. Если звучит «лейтенант» или «подполковник», то это разговаривают либо незнакомые люди, либо старший дает выволочку младшему по званию.

– Николай Павлович, – сказал я, – когда я в первый раз побывал на свалке, я сам лично был готов взять в руки автомат. Я с юных лет крови ни своей, ни чужой не боюсь, так что рука расстреливать бродяг у меня бы не дрогнула. Но прошел день, другой, я вник в обстановку и понял, что если мы ликвидируем на свалке всех, абсолютно всех: калек, женщин, стариков, детей, – это ничего не изменит. Свалка дает прокорм примерно тремстам человекам. Ликвидируем всех поголовно в Нахаловке, завтра на их место придут другие. Мало того что на свалке появятся новые люди, они еще и сами отрегулируют численность населения. Скажем, если на полигон придет триста первый человек, то исчезнет кто-то из старых обитателей либо новичок будет сброшен в отвал. У меня был хороший консультант по жизни и обычаям полигонного мира.

– Интересно – кто? – Комаров достал сигареты, предложил мне. Я отказался: субординацию пока никто не отменял.

– О жизни на свалке мне рассказывала девушка по имени Инга. Она до тринадцати лет жила в такой же Нахаловке, как у нас в городе.

– А в тринадцать лет опомнилась и перебралась в город? – скептически усмехнулся многоопытный «граф Монте-Кристо».

– В канун своего четырнадцатилетия она зарезала свою мать и была помещена в спецучилище.

– Как зарезала? – опешил Комаров.

– Насмерть. Мамаша уснула пьяная, тут ее Инга ножом в сердце и прикончила.

– Какая отличная биография! – восхитился Николай Павлович. – Ее никак нельзя к нам на свалку внедрить? Она среди наших маргиналов будет авторитетной личностью.

– Угу! – согласился я. – В юном возрасте свою мамашу зарезать – для людей свалки такой же отличительный знак, как орден Ленина на груди у почетного комбайнера.

Комаров повеселел, посмотрел по сторонам.

– Вот тебе мой совет, дружище! Засунь свою фронду себе в задницу и помалкивай!

– Не понял, Николай Павлович.

– А чего тут понимать? – засмеялся бледнолицый «граф». – Ты что, действительно не знаешь, кто у нас орден Ленина за работу на комбайне имеет? Какой, однако, у тебя пробел в общественно-политической подготовке. Хорошо, поработаю за вашего замполита. Найди стенд с членами политбюро ЦК КПСС. Фотография бывшего комбайнера там обычно в левом верхнем углу висит. Иногда, бывает, ее в центре размещают, но это уже лизоблюдство. Он, бывший комбайнер, сказал, что в политбюро все равны.

– Понял, понял! Раньше на этом месте борец за мир во всем мире висел.

– Вот что, Андрей Николаевич! – оказывается, Комаров помнил мое имя-отчество. – Переходи на работу ко мне в штаб. У тебя острый аналитический ум, похвальная работоспособность. Я ведь специально тебе велел справку написать в неудобное для тебя время, и ты справился. Отличный документ, не стыдно будет генералу показать. Хватит, наверное, тебе за ворами да грабителями гоняться, пора за серьезную работу браться.

– Николай Павлович, честно скажу, ваше предложение лестно для меня, но я пока не готов к штабной работе. У меня еще юношеская романтика не выветрилась. Я в уголовный розыск пошел как романтик и пока им остаюсь. Как почувствую тягу к кабинетной работе, сам к вам приду.

– Как знаешь! – пожал плечами Комаров. – У меня сейчас вакансия есть, завтра может и не быть.

– Если бы я был женат и мне предложили перейти работать в штаб… Спокойная кабинетная работа. В девять утра в управление пришел, в шесть часов вечера бумаги в сейф спрятал – и ты свободен! Ни ночных дежурств, ни ежедневной нервотрепки, ни авралов, когда сутками не появляешься дома. В столовой управления всегда вкусные обеды. По коридорам ходят интересные девушки в коротких форменных юбках. Но было одно «но» – ласковая супруга меня в скромной комнатушке не ждала, дети в колыбельке не пищали…

У Натальи скоро запищит. Интересно, кто у них родится, мальчик или девочка? Если родится мальчик, то могу поклясться на самодельной ложке старика Кусакина, Андреем они его ни за что не назовут. Хотя Андрей и Сергей – самые распространенные мужские имена. Как бы это звучало: Андрей Леонидович? Мерзко звучит. Пусть лучше сына Феоктистом назовут, чтобы все смеялись при знакомстве.

Как вихрь в пыльной подворотне, на перроне появился заместитель генерала Волобуев.

– Ну что, осмотрели поле боя? – весело выкрикнул он.

Орехов вновь построил офицеров в две шеренги. Я занял свое место в середине строя. Волобуев прошелся перед нами взад-вперед, остановился напротив меня.

– Лейтенант, иди ко мне! – ткнув пальцем в шеренгу, приказал он.

Волобуев показывал, похоже, на меня, но я локтем подтолкнул вперед стоявшего рядом Горбунова. Иван, не разобравшись, кого вызывают, молодцеватым строевым шагом подошел к Волобуеву и завопил на весь вокзал:

– Товарищ полковник, лейтенант Горбунов по вашему приказанию прибыл!

– Не ори ты так, – отмахнулся от Ивана заместитель генерала. – Повернись к строю. Все посмотрели на этого молодца? Когда-то, много лет назад, я был таким же юным и безусым. В те давние времена в одном крупном южном городе случился националистический мятеж. Я участвовал в его подавлении и могу вам кое-что рассказать. Первыми в атаку пойдут женщины с детьми. Независимо от того, дотронетесь вы до женщины или нет, она станет благим матом визжать: «Убивают! Ребенка по голове ударили! У меня кровь по лицу течет!» После этих воплей на вас ринется разъяренная толпа, и тогда держитесь, мужики, толпа пощады не знает!

«Если бы не перестройка, хрен бы он такие откровенные речи перед нами толкал, – подумал я. – А если у Натальи родится девочка, как они ее назовут?»

– У вас наверняка возник резонный вопрос: почему в пекло предстоящего сражения мы кидаем не патрульных милиционеров, а офицеров уголовного розыска и руководителей структурных подразделений? Отвечу. Вся надежда на вашу выдержку и стойкость. Вы должны вынести грязные оскорбления, вонючие плевки в лицо, удары чем придется по голове и рукам. Вы должны своими телами защитить наш город, но в то же время не нанести никому из кочевников увечий. Ни одна женщина и ни один ребенок-люли не должны пострадать. Столь ответственную работу мы можем доверить только отборным представителям офицерского корпуса. Патрульные милиционеры, силы ГАИ и вневедомственной охраны будут стоять во втором эшелоне обороны, за вашими спинами.

Волобуев поправил фуражку, приосанился.

– Товарищи офицеры!

Мы вытянулись по струнке.

– Задача ясна? Желаю вам завтра всем удачи!

Козырнув строю, Волобуев, подгоняемый ветром, одному ему дующим в спину, пронесся по перрону и скрылся в вокзальных дверях. Орехов распустил строй, но оставил всех на платформе.

– Мать его, – подошел ко мне Сергиец, – Андрюха, с тобой уже областные боссы советуются, того и гляди в большие начальники выбьешься. Как займешь высокое кресло, меня к себе замом возьми.

Я посмотрел на бывшего коллегу. Он не шутил.

– Андрей Николаевич, иди сюда! – позвал меня Комаров.

– Вот так и растут люди, – сказал кто-то мне в спину.

Комаров и Орехов стояли на краю платформы. Я подошел, по-уставному представляться не стал.

– Ты что заканчивал? – ткнул в алый ромбик у меня на груди Орехов.

– Омскую высшую школу милиции, – с гордостью ответил я.

– Как человек грамотный, с высшим специальным образованием, расскажи мне, что ты с такой уксусной физиономией стоял, когда я расстановку личного состава делал? Тебя что-то не устраивает?

Смелость города берет! Терять мне нечего, могу и областным тузам дерзить. В меру, конечно.

– Меня не устраивает вот что, – уверенно начал я. – Мы, исходя из каких-то своих побуждений, собираемся грубейшим образом нарушить права советских граждан. Люли нам соотечественники, у них, у кого есть, советские паспорта. Мы планируем ограничить люли свободу перемещения. Они законным образом приобрели билеты до нашего города, и у нас нет никаких оснований препятствовать им высадиться в пункте назначения. Но!

Я показал рукой на выход из вокзала на перрон.

– Предположим, в тот момент, когда состав уже подъезжает к перрону, с одним из пассажиров, ожидающих поезд, стало плохо. У него открылась кровавая рвота, он упал на землю и бьется в конвульсиях. В этом случае начальник вокзала обязан объявить карантин и блокировать поезд, чтобы не допустить заражения пассажиров и не распространить инфекцию по всему пути следования состава.

– Отлично! – хлопнул меня по плечу Комаров.

– Задумку понял, – усмехнулся Орехов. – У входа на вокзал валяется в кровавой рвоте гражданин, рядом врачи в белых халатах суетятся, милиция место происшествия оцепила. Какие, к черту, пассажиры! Опасной инфекции должен быть поставлен заслон! Но этот наш болезненный пассажир должен блевать очень натурально, иначе прибалтийский корреспондент нас разоблачит.

– У меня один знакомый с перепоя делает так, – разъяснил Комаров. – Утром, когда его ломает и корежит, он залезает в ванну и пьет холодную воду из-под крана до тех пор, пока она из него назад фонтаном хлестать не начинает. Это он так желудок от вчерашнего водочного яда чистит. Говорит, здорово помогает.

– Томатный сок, вода до упора, в нужный момент два пальца в рот, – задумчиво пробормотал Орехов. – Великолепно! Хрен эта прибалтийская сволочь чего поймет! Остальные пассажиры поезда пострадают, но это ерунда. У нас карантин, по городу может поползти опасная инфекция. Потом диагноз у больного не подтвердится, но в нужный момент мы поступим очень даже правильно и осмотрительно. Молодец, лейтенант! Надо тебя на карандаш взять. Ты откуда такой орел?

– Заместитель начальника уголовного розыска Кировского РОВД! – я ответил таким гордым тоном, словно представлялся сотрудником обкома партии.

– Иди, иди, заместитель, мы тут остальное сами порешаем.

Орехов и Комаров посовещались минут пять и вызвали к себе Клементьева. Он подошел к боссам, мрачно их выслушал и вернулся к офицерам. Я бочком, бочком подкрался к Клементьеву поближе, чтобы послушать, что ему наговорили областники.

– Вот, падла, задача привалила! – возмущался Геннадий Александрович. – Завтра нам надо организовать человека, который будет валяться в блевоте у входных дверей на вокзал. У нас сегодня в районе никаких мероприятий нет? Выловите мне мелкого хулигана приличной наружности, не старого и не больного. Он у меня завтра поутру томатный сок литрами пить будет.

Распределив роли и задачи, Орехов скомандовал возвращаться по местам. На перроне я несколько раз перехватывал взгляд Клементьева, но он всем своим видом демонстрировал, что со мной не знаком.

– Куда нас определили? – спросил я у Горбунова по дороге в отдел.

– Второй вагон с конца поезда, вторые двери, вход со стороны подъездных путей. Цыгане над нами будут стоять. У наших дверей держим оборону я, ты, Айдар и Меркушин. Лиходеевскому достались первые двери.

– Со стороны перрона ловчее было бы стенкой встать. Ваня, скажи честно, чего ты так заорал, когда тебя Орехов вызвал?

– Да ну их нафиг, полковников этих! Я их с армейских времен боюсь. А с тобой чего Комаров тер, по плечу тебя похлопывал?

– Работать к себе в штаб звал.

– Андрей, ты нас не бросай. Придет вместо тебя какой-нибудь комсомолец-активист, мы с ним рехнемся. Мне из Ленинского райотдела ребята рассказывали, как у них был начальником такой живчик. Что ни день, так новый почин во благо перестройки, а про личное время можешь позабыть.

По случаю завтрашней операции Малышев разрешил нам разойтись по домам пораньше, всего-навсего в шесть вечера. Не успели мы собраться, как в кабинете зазвонил телефон. Наталья!

– Андрей, Меркушина рядом нет? Уже домой пошел? Послушай, что за новости, что за ночные звонки? Тебе что, делать нечего?

– Я же не просто так звонил. Мне про Светку Клементьеву узнать надо было.

Далайханов и Иван догадались, с кем я говорю, но сделали вид, что к разговору не прислушиваются и заняты своими делами.

– А с чего это тебя Клементьева так заинтересовала?

– Она собиралась из дома уйти, а куда ей податься, как не к землякам? У Марины ее не было, могла к тебе пойти.

– Андрюша, – из трубки вместо голоса стал сочиться приторный яд, – что это ты так о Свете забеспокоился, на молоденьких потянуло?

Я бросил трубку на аппарат.

– Айдар, еще раз эта женщина позвонит, скажи, что меня нет на месте и неизвестно, когда буду. Если завтра или хоть когда позвонит, – повысил я голос, – то меня для нее никогда нет!

Далайханов согласно кивнул. Он уже не раз выслушивал такие указания, потом я их отменял. Меркушин об этих звонках ничего не знал. Если в кабинете никого не было и трубку брал он, то Наталья делала вид, что звонит ему.

Злой на Наташку, на Клементьева-отца и главным образом на Меркушина, я спустился в дежурную часть. За телетайпом сидела Оксана, моя ровесница.

– Оксана, – я по-товарищески положил телетайпистке руку на плечо, – помоги мне, сделай доброе дело. Мне надо переговорить с одной девушкой, но так, чтобы ее родители об этом не узнали.

– Андрей Николаевич, – она аккуратно скинула мою руку, – что за тайны мадридского двора?

– Оксана, ее отец должен быть на работе. Трубку возьмет или мать, или она. Матери представишься ее одногруппницей по институту. Имя можешь любое выдумать, я потом девчонке все объясню.

– В какие вы меня авантюры втягиваете, Андрей Николаевич! – кокетливо повела плечиками Оксана. – Какой номер набирать?

Трубку у Клементьевых взяла жена Геннадия Александровича. Минут пять, а то и больше, телетайпистка выслушивала ее с кислым выражением лица.

– Хорошо, я все поняла, – закончила разговор Оксана.

Я вопросительно посмотрел на нее.

– Вы все слышали? – сухо спросила телетайпистка. – Она меня сейчас за комсомольское собрание пропесочила. Ее дочке там за какой-то проступок втык давали, и никто из однокурсников за нее слова не сказал. Андрей Николаевич, пожалуйста, больше меня в свои авантюры не втягивайте. Я еще от гневных мамаш нотации не слушала.

Извинившись за Клементьеву, я вернулся в кабинет.

– Андрей, – сказал Иван, – звонила какая-то женщина, просила тебе передать, что дочка, о которой ты интересовался, ночевала у родителей.

Я посмотрел на Айдара. Он легким кивком головы дал понять: звонила Наталья.

– Все, по домам! – скомандовал я.

На выходе из райотдела я краем глаза уловил движение у гаражей. Небольшая мальчишеская фигурка. Подросток. Я быстро осмотрелся по сторонам и свернул в его сторону.

– Здравствуйте, дядя Андрей! – поприветствовал меня мальчишка.

– Елки-палки! – выругался я. – Ты совсем с ума сошел? Как ты по чужому району до отдела дошел? К тебе местные хулиганы не подкатывали?

– Нет, – засмеялся Саша Клементьев. – Возле трамвайной остановки двое хотели остановить, но я от них убежал, а здесь, у райотдела, ко мне местные подходить побоялись.

– Давно меня ждешь?

– С часок, наверное. У меня к вам письмо, – он протянул сложенный квадратиком листок.

– Прочитал, пока вез? – строго спросил я, разворачивая послание.

– Прочитал, – с улыбкой ответил он.

Письмо было написано женской рукой: «А.Н.! Я завтра позвоню в 15.00, пожалуйста, будь на месте. С.К.».

– Пошли на остановку, я тебя провожу, – предложил я. – Что у вас вчера дома было?

– То же, что и на прошлой неделе. Отец кричал: «Лучше бы я тебя, проститутку, в колыбельке удавил!» Мать на него кричала: «Не смей пьяный детей воспитывать!» Светке досталось по первое число. Мама не смогла отца удержать, и он Светке прямо в ухо кулаком зарядил. Говорит, что не хотел, но у нее ухо распухло, как пельмень, синее стало.

– Как же она в институт с таким ухом пошла? У нее же сегодня комсомольское собрание.

– Кремом тональным синяк замазала, волосами прикрыла и пошла. Дядя Андрей, да ты за нас не беспокойся, мы уже привыкли к скандалам. Светку жалко, ей иногда здорово достается. Сама виновата, нечего выделываться. Специально иногда папу доводит до белого каления, а потом из дома убегает.

– Тебе тоже перепадает? – спросил я участливо.

– Бывает. За оценки ремнем достается. Как родительское собрание в школе, так хоть за Светкой следом убегай. Дядя Андрей, я решил, что когда вырасту, своих детей ни за что за оценки бить не буду!

– Не забудь свои слова, когда вырастешь. Твой отец, когда в школе учился, наверняка так же думал.

Я дождался трамвая, посадил Сашу в вагон и пошел домой. Завтра мне предстоял трудный день.