9
В субботу утром я бился над решением сложнейшей бытовой задачи: помыть пол или оставить возню с тряпкой до следующей недели.
«Откуда только грязь берется? – размышлял я. – Живу в комнате один, в обуви не хожу, а пол хоть каждую неделю мой. В городском общежитии такого не было, там мне удавалось поддерживать порядок долго-долго, точно не скажу сколько, но каждый выходной мысли о мытье полов меня не посещали. А может быть, все гораздо проще? В Заводском РОВД каждая суббота до обеда была рабочей, а здесь по выходным на службу не ходят, план по раскрываемости преступлений не гонят. Я привык по субботам что-то делать, куда-то бежать, вот меня и тянет ерундой заниматься – чистый пол в порядок приводить».
Краем глаза я уловил, как под окнами мелькнула стремительная тень, и тут же раздался нервный стук в дверь. Опачки! Сам себе накаркал! На работу вызывают, что ли? Что опять стряслось в нашем сонном царстве?
На крыльце стояла заплаканная Наталья.
– Папу арестовали! – глотая слезы, прошептала она.
Я впустил ее в комнату, высунулся на крыльцо, посмотрел направо, налево – на улице никого. В бараке напротив окна задернуты шторками. Утро! Но это ничего не значит. Завтра весь поселок будет знать, что дочка Михаила Антонова после его ареста первым делом примчалась ко мне. Плевать, пускай знают. Если надо, я открыто выступлю на его стороне.
– Успокойся. – Я усадил Наталью за стол, протянул ей стакан холодного чая. – Рассказывай: кто и когда арестовал твоего отца.
– Полчаса назад к нам приехали из милиции и увезли его с собой, – всхлипывая и шмыгая носом, ответила она.
– Из какой милиции приехали, из нашей, что ли, из верх-иланской?
С первого же дня работы на новом месте я отбросил все городские понты и обо всем происходящем в поселке стал говорить как местный житель: «на моей улице», «в нашем отделе». Коллеги оценили отсутствие у меня городской спеси, и уже через неделю я был каждому менту в Верх-Иланске своим парнем, а не заезжим чувачком, от которого неизвестно чего можно ожидать.
Из сбивчивого рассказа Натальи я уяснил, что утром за ее отцом приехал наряд милиции из нашего отдела. Ошибки быть не могло: некоторых милиционеров она знала лично.
«Это уже лучше, – отметил я. – Если бы его арестовали областники или чекисты, вот тогда были бы настоящие проблемы – ищи-свищи, куда они его повезли! Если же Антонова задержали наши, то дальше «клетки» в РОВД его никуда не денут».
– Наташа, а с чего ты решила, что отца арестовали? Они что, показывали вам постановление о заключении его под стражу?
– Они наручники на него надели, как на преступника, посадили в «уазик» и увезли.
– Ладно, разберемся. – Я подошел к шкафу, который остался мне от прежних хозяев, стал переодеваться. Наталья некоторое время безотрывно наблюдала за мной, потом спохватилась и стыдливо отвернулась к окну.
– Наташа, я оделся, можешь поворачиваться, – сказал я, накидывая ветровку.
Она посмотрела на меня. Глаза ее уже высохли от слез, но губы еще мелко подрагивали.
– Андрей Николаевич, чему вы так улыбаетесь? – осуждающе спросила она.
– Наташа, я все утро мучился проблемой: мыть сегодня пол или нет? Теперь вопрос сам собой разрешился.
– Я приду к вам вечером и все помою.
– Спасибо, у меня пока еще руки не отсохли. Пошли, что ли?
У входа в райотдел Наталья осталась дожидаться меня на крыльце, а я сразу же прошел к «клеткам». Дежурный по РОВД недовольно посмотрел на меня, но говорить ничего не стал.
Михаил Антонов сидел в камере один. Я подошел к решетке, протянул через прутья руку. Он поднялся с обшарпанной скамейки, молча за руку поздоровался. За спиной раздались шаги. Рядом со мной встал помощник дежурного.
– Ничего не хочешь мне сказать? – спросил я.
– Картошку помоги моим выкопать. Жена болеет в последние дни, в поле выйти не сможет.
– Хорошо. – Я развернулся и пошел на выход.
– Это все? – удивился помдеж. – Лаконично, однако! Андрей, там дочка его на крыльце стоит? Скажи ей, чтобы отцу поесть принесла, а то он голодный останется.
В городском ИВС задержанных раз в сутки, в обед, кормили горячей пищей за счет государства. В Верх-Иланском РОВД своей столовой не было, так что вопросы кормежки задержанных ложились на плечи их родственников. У кого родни и друзей не было, те по трое суток сидели на хлебе и жиденьком чае.
– Наташа, – сказал я, выйдя на улицу, – отец выглядит нормально, просьб у него пока никаких нет. В обед собери ему поесть. Сразу учти – ничего в стеклянной таре у тебя не примут.
– А что ему принести? – Она уже успокоилась, первоначальный шок прошел.
– Каши свари, в железной тарелке пропустят. Принеси хлеба, сала, чеснока, соли в пластмассовом пузырьке. Папиросы, спички. Папирос возьми сразу пару пачек, в клетке курево – первое дело, даже важнее, чем еда. Вместо сахара принеси кулек карамелек. Пока все, а там разберемся.
Я притянул ее к себе и в ухо прошептал:
– Мы в одной лодке, и я с нее выпрыгивать не собираюсь.
Из райотдела я пошел к прокурору района.
Прокурор Верх-Иланского района Туйменов Вадим Петрович жил в добротном кирпичном доме в пяти минутах ходьбы от центра поселка. В это субботнее утро он собрался подновить забор – поменять несколько треснувших за лето штакетин. Заметив меня, прокурор отложил в сторону инструмент, закурил.
– Привет, Андрей Николаевич! – Туйменов крепко пожал мне руку. – За родственничка пришел похлопотать?
– Отнюдь! Хочу вам с забором помочь.
– Но-но, ты мой забор не трогай! – Прокурору показалась кощунственной сама мысль, что какой-то городской хлыщ посмеет вторгнуться в гармонию штакетин и перекладин. Искусство набивать рейки на одинаковом расстоянии – это не каждому дано. Это убийство расследовать любой сможет, а с забором все гораздо сложнее. Забор-то все соседи по улице каждый день видят. Прибил одну планку не так, скажут: «Да у нашего прокурора руки не из того места растут! Как он будет с преступностью бороться, если собственный фасад в порядок привести не в состоянии?»
– У тебя есть ровно одна минута, чтобы изложить свои аргументы, – сказал Туйменов.
– Сыч и его убийца столкнулись в туалете случайно.
Сказав про одну минуту, прокурор не шутил. Я его знаю – через минуту он заявит, что разговор окончен, и мне придется уйти несолоно хлебавши.
– Разговор между Сычом и его противником был очень коротким, – продолжил я. – Что-то на уровне: «Ты козел!», «Сам козел!» Потом – бац! – кулаком в висок, и Сыч рухнул на пол. Кровь из него потекла медленно, как простокваша из опрокинутой бутылки. Убийца уходит. Приходит некто, видит труп, макает в кровь палец и рисует руну. Вывод: убийство Сыча – это чистая бытовуха на почве личных неприязненных отношений. Никакой политики в ней нет, никакого намека на месть фашиствующих элементов бывшим сотрудникам НКВД нет. Я уложился в минуту, Вадим Петрович?
– Уложился. Я полностью согласен с тобой, что руна и труп – это разного поля ягоды. Но неужели ты считаешь, что само по себе убийство, без всякой политической подоплеки, не является тяжким преступлением? Почему я должен оставлять убийцу на свободе?
– А кто сказал, что он убийца?
– Гражданка Суркова дала показания, что Михаил Антонов выходил наверх как раз в тот момент, когда было совершено убийство.
«Вот ведь сволочь! – В одно мгновение боевой настрой у меня рухнул. Предательство, неожиданный удар в спину. Паскудство. – Встречу – забью до смерти!»
– Я тебе, Андрей Николаевич, вот что хочу сказать, – продолжил прокурор. – Если Инга Суркова изменит показания и станет утверждать, что она ничего не слышала, то я ее арестую за дачу ложных показаний, а на тебя уголовное дело возбужу за фальсификацию доказательств по уголовному делу. Ты меня понял? Никакой самодеятельности! Что будет, то будет.
– Все равно с доказательствами в отношении Антонова слабовато.
– Без тебя знаю, что слабовато, но на меня Мирошниченко давит, требует к понедельнику раскрыть дело, а раскрытия без ареста не бывает.
Пока прокурор держал речь, я успел прийти в себя и мобилизоваться для дальнейшей борьбы. Теперь свобода Михаила Антонова стала для меня вопросом чести. Пусть он будет хоть трижды убийцей, но я за него постою.
– Понятно. Мирошниченко, – я непроизвольно посмотрел в сторону райкома партии, – с Сычом братался, пил мировую на брудершафт, в итоге Сыч – персональный гость Антона Антоновича – подло убит. Но кем убит? Ходил мой тесть наверх или нет, это еще неизвестно, а вот Паксеев точно в это время мимо туалета проходил. Заскочил туда на минуточку, шарахнул Сыча по башке и поскакал вниз со своей любовницей обниматься, алиби себе выстраивать. Разве так не могло быть, Вадим Петрович?
– Могло. Это меня и удерживает от ареста подозреваемого. Давай, Андрей Николаевич, оставим этот разговор до понедельника, а там я решу, что делать: арестовывать Антонова или отпустить на подписку о невыезде.
– До понедельника так до понедельника!
– Ты насчет Сурковой меня понял? Не вздумай с ней разборки наводить – я вас тогда обоих в порошок сотру и по ветру развею.
– Да пускай она, падла, живет как хочет! Я к ней близко не подойду.
От прокурора я пошел к Казачкову, он жил на соседней улице. Вадим Алексеевич возился с вилами на огороде. Я попросил его сына вызвать шефа на улицу, сам во двор к Казачковым проходить не стал.
– Ты откуда такой взъерошенный? – спросил меня начальник угро.
– От прокурора. Имел с ним диспут о роли проституток в советском уголовном праве.
– Надеюсь, вы мирно расстались? – обеспокоился Казачков.
– Как заяц может расстаться с медведем? Я с просьбой пришел, Вадим Алексеевич. Дайте дежурному команду, пускай разрешит кормить Антонова в моем кабинете. Что он будет, как бич какой, в камере есть?
– Даже не проси. Ничего с твоим тестем за трое суток не случится.
– Я так понимаю, что задержание Антонова – это наша местная самодеятельность?
– Угадал. Всех оперативников из КГБ сегодня утром в город отозвали.
– А что случилось, революция намечается?
Казачков ненавязчиво осмотрелся по сторонам. Хотя рядом с нами никого не было, он понизил тон до полушепота:
– Говорят, наши на днях над Курильскими островами южнокорейский «Боинг» сбили. За границей шум поднялся, мол, самолет был пассажирским, летел по разрешенному маршруту, а его взяли и чпокнули ни за что ни про что.
– В КГБ боятся провокаций иностранных спецслужб? Понятно. Я бы на их месте тоже в город все силы стянул, мало ли что.
– Я сегодня разговаривал по телефону с руководителем их бригады. Он говорит, что руна – это рисунок психически больного человека, а убийство Сыча – чистая бытовуха на почве пьянки. Ты мне вот что скажи, Андрей, у прокурора что, появились новые доказательства в отношении твоего тестя? В честь чего он санкционировал его задержание?
– Инга Суркова дала показания следователю, что слышала, как Антонов поднимался наверх.
Казачков с удивлением посмотрел на меня, словно я по пути к нему вляпался в коровью лепешку и забыл оттереть дерьмо с обуви.
– Андрей, ты же говорил, что эта Инга у тебя ручная, как домашний хомячок?
– Как видно, ошибся. Не в ту породу грызунов ее записал: думал, что она свинка морская, а оказалось – крыса.
Мы еще постояли, покурили, вспомнили общих знакомых из областного УВД.
– Вадим Алексеевич, – спросил я напоследок, – а как вы думаете, есть в нашем ДК подземный ход или потайные галереи?
– Подземного хода нет. Его ведь незаметно не выкопаешь. А насчет тайных переходов ничего тебе сказать не могу. Вполне возможно, что есть, только о них никто не знает. Документация-то на здание утрачена.
Весь оставшийся день я слонялся по дому, не зная, чем заняться. Ни читать, ни слушать музыку, ни прибираться в комнате настроения не было. Я подумывал, не выпить ли мне рюмку-другую, но решил к спиртному не прикасаться. Вдруг завтра придется действовать, а я с перегаром?
Поздно вечером ко мне пришла Инга с ребенком на руках. Я разговаривал с ней на крыльце, внутрь дома не пустил.
– Андрей, у меня не было другого выбора. – Черные глаза Инги недобро поблескивали на смуглом лице. – Следователь сказал, что если я не дам показания на Антонова, то они отнимут у меня ребенка, сдадут его в детский дом, а меня саму арестуют за дачу ложных показаний.
«Врет, врет, и так нескладно! – с досадой подумал я. – Кто бы знал, слышала она шаги Антонова или нет? Это Паксеев, сволочь, ее науськал против моего тестя выступить. Интриган хренов. Ничего, будет и на моей улице праздник! Я тогда вам обоим звонкой монетой отплачу за то, что вынужден бегать по всему поселку и заступаться за человека, который мне ни брат, ни сват, ни воинский начальник. Не тесть и даже не товарищ».
– Инга, ты все сказала? Тогда – до свидания!
Я закрыл дверь. Она постояла с минуту, сплюнула в сторону, перехватила ребенка на другую руку и ушла в наступающую темноту.
