ГЛАВА 8 Бессмертие
За стеной кто–то тихо разговаривал.
— Поплавскиане.
— Да, я слышал. Мерзкая секта.
Дверь открылась, и санитар–подросток вкатил в палату высокий столик с едой. Поль открыл глаза и лениво приподнялся на локте. Мальчик приветливо улыбнулся.
— Доброе утро! Поздравляю, вы теперь дери.
Дери! Значит, все!
Он вспомнил острую боль. Как удар тока, как молния. Колени подкосились, и он упал лицом вниз. Потом на запястьях щелкнули браслеты наручников. Его повернули и рывком поставили на ноги. Он тогда впервые видел Иных. И в их глазах не было злобы.
…Они не могли тогда не пойти в этот проклятый подвал. Нужно было устроить Службу. Верные не могут сохранять Чистоту, не слушая Священный Диск. Хотя бы раз в жизни. А для этого нужна энергия. В пещерах нет электричества.
Старый–престарый плейер. Бережно хранимый, передаваемый из поколения в поколение, нашпигованный ворованными деталями. «Украсть у Иных — не грех, — говорил Учитель. — Они отобрали у нас все». Здесь таких давно уже нет (ни деталей, ни плейеров). Эти (он презрительно скосил взгляд в сторону мальчишки) слушают музыку через свои имплантаты, а значит, только то, что позволяют Иные. Магнитофоны и лазерные диски забыты. Они не нужны. Хорошо, что хоть электричество осталось.
— Чуть позже вас придет поздравить Симон Вернье, Иной, который делал операцию.
Поль резко вытянул руку. На предплечье, примерно на расстоянии ширины ладони от локтевого сгиба, сверкнула красная искра имплантата. Пасси, стало быть! Значит, передадут Высшему.
— Кушайте, деваби. Приятного аппетита.
Поль не удостоил его ответа, презрительно сморщился и отвернулся к стене. За спиной послышался вздох. Потом шаги и звук закрываемой двери. Поль повернулся обратно.
На столике соблазнительно дымился куриный бульон с зеленью и тушеная печенка с рисом. В общем–то, совершенно неразумно морить себя голодом. Какой в этом смысл? Он припомнил, нет ли сейчас поста. Поста не было. Пост в мае. Особенно строгий с девятнадцатого по двадцать первое. То бишь ревизия совести прошла успешно и показала относительную чистоту. Поль сел на кровати и принялся за еду.
Поплавскиане… Ученики и Последователи Святого Константина Поплавского, древнего Учителя Свободы и Любви. Он не был ни Иным, ни Высшим. Но он не был и Человеком. Он брал своих учеников за руки и уводил их на небеса. И там они пили круговую чашу солнечного нектара, а святой Константин пел им Песни Счастья. А потом его убили Иные и Высшие. То есть они думали, что убили. Его нельзя было убить, потому что у него была Звездная Сущность. Через три дня и три ночи Он надел свое Звездное Тело и явился к своим ученикам. «Я ухожу, — сказал он. — Я ухожу, чтобы жить среди звезд, перелетая от звезды к звезде и меняя миры, как аккорды мелодии, и галактики, как струны гитары. И я даю вам власть быть подобными мне, ученики мои, я даю вам бессмертие среди звезд».
Поль тупо смотрел в стену. Потом очнулся и зло бросил ложку в опустевшую тарелку из–под супа. Такая любимая и знакомая с детства история вдруг показалась ему ужасающе примитивной. Да–да, конечно. Имплантат убивает Звездную Сущность. Другого и нельзя было ожидать. Он уже не человек, только часть человека. То, что осталось. Взгляд Иного или Высшего оскверняет Ученика Свободы, прикосновение Иного или Высшего исторгает его из общины, установка имплантата убивает его. Мертвец!
Он сжал губы. Хотелось навзрыд, по–детски разреветься. Попасться! Так глупо!
Дверь распахнулась, и в палату вошел Иной в сопровождении мальчика, привезшего обед. Иной был уже немолод и лыс, но прям и подтянут. Зеленый медицинский халат сидел на нем почти элегантно, а черные глаза внимательно смотрели из–под выцветших бровей. Врачебный взгляд.
— Я рад, что вы поели, — очень ласково сказал Иной. — Меня зовут Симон Вернье. Поль, — он кивнул слуге, и мальчик увез опустошенный столик. — Мы нашли вам господина, хотя это было совсем не просто. Мало кто хочет взять homo passionaris из бывших поплавскиан.
— Я не БЫВШИЙ поплавскианин!
— Вас не примут в общину, даже если вы найдете таковую.
— Неважно. Что с Учителем?
— То же, что и с вами. Но у него будет другой господин.
— Почему вы не остановили нам сердце?
— Очень хороший вопрос. Видите ли, последнее время милосердие кажется нам все более разумным основанием поступков.
— С чего бы это?
— Я понимаю, что вам трудно поверить. Просто мы стараемся не совершать необратимых действий, дери.
— Не называйте меня «дери».
— Когда господин настроит ваш имплантат на себя, вы будете иначе относиться к этому обращению. А пока это просто констатация факта.
— Не могли бы вы пореже констатировать факт, который мне так неприятен?
Кажется, Иной улыбнулся.
— Вы понравитесь Христиану. Он таких любит.
— Кто это?
— Ваш господин. Христиан Поплавский. Родственник вашего кумира.
Поль хмыкнул. «Родственник кумира»! Высший остается Высшим.
— Вам очень повезло с господином, — невозмутимо заметил Иной. — Завтра вас доставят к нему и передадут с рук на руки.
— Где это?
— Южный Урал. Открытый поселок. Там достаточно свободная обстановка. Можно гулять по окрестностям, ходить в лес, на реку. В закрытом квартале в городе вам было бы гораздо хуже. Замкнутое пространство. Выход только по пропуску с разрешения товаби. Так что благодарите вашего святого Константина.
Гравиплан медленно снижался в долину между лесистыми, пологими горами. Был тихий летний вечер. Только что кончился дождь, и солнце показалось в разрывах обессиленных туч, серыми полупрозрачными лоскутами плывших за горизонт. Внизу сверкнула река. Мелкая и быстрая, такая узкая на широком ложе из серой гальки.
Этого не могло быть, но это было. Поль узнавал эти места. Эту реку, эти леса и это вечернее солнце. Сладко защемило сердце. Он возвращался домой. Он прожил здесь столько лет! Счастливых лет. Он знал, кто его должен встретить.
Нет! Бред! Сумасшествие! Он провел всю жизнь в пещерном городе за тысячи километров отсюда. Он там родился и никогда его не покидал. Кроме того единственного раза. Ученику Свободы нечего делать в мире Иных. Он не должен разделять трапезу с презренными дери и прикасаться к их вещам, дабы не оскверниться. Все, что приходит из города, должно быть очищено. Это было. Он помнил. Очень четко помнил.
Гравиплан мягко приземлился у окраины поселка. Самый обыкновенный поселок с золотистыми деревянными домами. Очень зеленый и ухоженный. А там, направо, на склоне горы, должен быть яблоневый сад. И туда поворачивает дорога. А в центре поселка — несколько кирпичных зданий — дом и лаборатории господина. И это Поль тоже помнил. И тоже очень четко.
От поселка шел человек. Высокий, светловолосый. Точнее, не человек. Высший. Поль сразу узнал его и бросился к нему навстречу. Высший раскрыл объятия.
«Ну, здравствуй! С возвращением! Узнал».
Поль даже не сразу понял, что Высший разговаривает мыслями, настолько это было привычно и естественно. И объятия тоже были привычны и естественны. Христиан всегда был добр к нему. Все долгие годы, пока был его господином. Или столетия? Казалось, это продолжалось невероятно долго.
«Как я рад, товаби!» — подумала та часть его натуры, что радовалась встрече с любимым господином.
«Я тоже рад. Пойдем. Скоро в нашем саду созреют яблоки».
«Сколько времени мы не виделись?»
«Помнишь, какое сегодня число?»
«Конечно, третье июля 1230 года от Начала Изменений».
«Вот и считай. Помнишь, когда мы расстались?»
«Да… В 1228 году. Значит, два года назад. Но я не помню, как…»
«И не надо. Не пытайся добраться до информации, которая пока заблокирована. Всему свое время. Вспомнишь обязательно. А пока дай мне руку. Вот так. Заверни рукав. Должен же я тебя перенастроить».
Поль покорно остановился и привычным жестом завернул рукав на левой руке, обнажив имплантат. Слишком привычным!
Высший взял его руку и некоторое время изучал красный кусочек пластика. Потом была волна наслаждения, очень острого и… привычного. Это случалось уже тысячу раз. Так же привычно он застегнул манжет.
«Ну, все прекрасно, — подытожил господин. — Пойдем».
«Но этого не может быть, товаби!»
Обращение тоже было привычным и отскакивало от зубов (точнее от мозгов).
«Чего не может быть?»
«Мы не могли расстаться два года назад. Я был в горах, у поплавскиан. Я никогда не покидал этих гор!»
«Не волнуйся. В некотором смысле ты совершенно прав. Но мы действительно расстались два года назад. В другом смысле. Я пока не могу объяснить тебе всего. Это может сбить блокировку, и твой мозг не выдержит потока информации. Давай не ставить таких самоубийственных экспериментов. Потерпи! Все узнаешь. Пока постарайся просто считать все свои воспоминания истинными (так оно и есть). И не ломай голову. У тебя будет трудный период. Несколько месяцев. И ты пока поживешь в моем доме, в комнате для сервентов».
«На втором этаже? Окна на юг, в лес?»
«Совершенно верно. Ты прекрасно все помнишь. Пока мне необходимо быть рядом».
Прошло два месяца. Поль помогал Христиану в лаборатории и уже не удивлялся тому, что помнит не только тома по генетике, биологии и медицине, но и расположение реактивов на полках, трещинки на стенах и подробности вида в сад. Хозяин совершенно не раздражал его. Пару недель поплавскианская часть его души еще протестовала против наличия такового, но Христиан был на удивление тактичен и при каждой вспышке немотивированного возмущения своего сервента только твердил о «трудном периоде».
«Товаби, я понимаю, знания полезно записывать на имплантат, чтобы не тратить время на обучение. Но эмоции! Но память о планировке поселка и расположении комнат в лаборатории! Я же не план помню, не схему, а звуки, запахи, ощущения. Зачем весь этот ворох бесполезной и труднопрограммируемой информации? Это же очень трудно записать».
«Смотря как записывать. И вовсе не бесполезной».
«Товаби! Пожалейте меня!»
«Я тебя жалею. Поэтому пока не говорю всего. Отстань! В свое время все узнаешь. На завтра у меня для тебя послушание. Помоги ребятам в саду собирать яблоки. Я понимаю, что эта работа не для homo passionaris, но физический труд успокаивает. Тебе полезно».
Было жарко. Градусов двадцать пять. В саду еще не ощущалось начало осени. Ни одного желтого листа. Только ветви изогнулись под тяжестью крупных красных яблок.
Поль разделся по пояс и поднялся на середину лестницы. Хрупкая девушка с прямыми соломенными волосами и загорелым лицом подала ему сверху полную корзину яблок. Он взял яблоки и замер в нерешительности.
Он помнил эту девушку.
— Мария!
— Да. Значит, это ты! Товаби обещал, что ты скоро вернешься. Помнишь, ты обещал мне рассказать «Легенду об Истаре»? Расскажешь?
Он помнил. Они сидели на траве под яблоней вместе с этой девчушкой. Только был май, и яблони цвели. А он рассказывал ей какие–то истории и историю Истара обещал рассказать. «Только она очень печальная. Года через два, когда вырастешь». Ей было тогда лет тринадцать.
— Да. А что случилось тогда, два года назад?
Девушка помрачнела.
— Ты не помнишь?
— Нет. Я помню, что мы расстались с господином. А потом… Этих двух лет словно не было. То есть они были, но не здесь.
Мария молчала.
— Ну, скажи же! Ты не представляешь, как это меня мучает!
— Ты умер.
Шепот. Одними губами. Девушка повернулась и села на ступеньку лестницы.
— Как умер?!
— Нет, конечно. Я не то сказала. Дери бессмертны. Просто господин прекратил твой жизненный цикл. Перед этим ты пришел ко мне проститься и обещал скоро вернуться.
— Вернуться?
— Чему ты так удивляешься? Все возвращаются. И господин сказал, что вернет тебя, как только будет возможность.
Поль вытер пот со лба. Это надо было переварить. Он спустился и поставил корзину на землю.
— Извини, я пойду. Мне надо побыть одному.
— Ты что? Разве господин не приказал тебе работать весь день? Разве тебе не нравилось со мной работать? Тебе будет плохо!
— Ничего!
Он уже шел по направлению к реке. Холодные горные воды. Он присел на корточки у границы потока, умылся, долго любовался радугами над водой. Потом встал. Плохо было. Правда, неизвестно от чего: от нарушения приказа господина или от полученной информации. Кажется, он впервые так прямо нарушил приказ. До этого он подчинялся беспрекословно и каждый раз получал положенную дозу гормонального кайфа от послушания. Для памяти это было привычно, теперь привыкало тело. Он неуклонно садился на гормональную иглу.
На другом берегу паслись коровы ровного песочного цвета. Рядом, под деревом, по–турецки сложив ноги, сидел человек и играл на флейте. Поль снял ботинки и перешел реку вброд.
Человек оказался маленьким сморщенным стариком. И конечно, Поль отлично помнил этого старика.
— Привет, Леша.
— Привет, привет. Я давно понял, что это ты. Садись. Располагайся как дома. Как тебя теперь зовут? Поль?
— Да.
— Странно, что Христиан не сменил тебе имя.
— Решил лишний раз не травмировать.
— Наверное.
— А как меня звали раньше?
— Виктор.
— Да, помню. Мы с тобой любили здесь половить рыбу и посидеть, поболтать. Помню. И ты был пастухом. Ты всегда был пастухом.
— Мне нравится эта работа. Спокойная. А сколько лет ты был Полем?
— Двадцать четыре года.
Старик покачал головой.
— Маловато. Поль не выдержит. Против двухсот сорока Виктора двадцать четыре Поля — просто ничто!
— Двухсот сорока?
— Конечно. Это твое четвертое тело. Скоро ты сам попросишь господина называть тебя Виктором. Да и нам как–то привычнее. Или он разрешит тебе двойное имя: Поль–Виктор или Виктор–Поль. Красиво.
— Погоди–погоди. Четвертое тело?
— Разве ты не помнишь своих смертей?
— Нет!
— Значит, господин не позволяет. Детям тоже не сразу открывается это знание. Предыдущие смерти вспоминают лет в двенадцать–шестнадцать.
— А ты помнишь?
— Конечно. Обе. Я немного помладше тебя. Это мое третье тело, и оно уже ни к черту. Господин прав.
— В чем?
— Что его надо менять. Через неделю у меня прекращение жизненного цикла.
И он поднес к губам флейту и заиграл прерванную мелодию.
— И ты так спокойно об этом говоришь!
Мелодия прервалась вновь.
— Я же не мальчишка, который умирает в первый раз. Я знаю, что это такое. Совсем не страшно. Как выключить риалвизор.
— И ты даже не попытаешься бежать?
Пастух посмотрел на Поля с безграничным удивлением.
— Что я, сумасшедший? Чтобы умереть от старости где–нибудь в лесу? Умереть навсегда?
— Но господин собирается убить тебя!
— Он убьет только тело. Память будет сохранена. Он еще вчера переключил мне имплантат в режим копирования личности. Через неделю копирование будет полностью завершено.
— А потом?
— Потом, после остановки сердца, имплантат извлекут и будут чистить. Господин сотрет всю нежелательную информацию.
— И ты с этим согласен?
— А зачем мне память о моих грехах, винах и обидах? Зачем мне мои дурные наклонности? Я вовсе не собираюсь тащить это в следующую жизнь.
— Следующую жизнь?
— Конечно. Потом имплантат пересадят новорожденному, и я вернусь.
— А как же ребенок? Значит, его личность будет уничтожена?
— Не мели чепухи! Конечно, нет. Личности накладываются и улучшают друг друга. Это не зверинец, это букет цветов. — Пастух встал и спрятал в кожаный футляр любимую флейту. — Пойдем, надо гнать коров домой.
Поль шел по дому. Вдоль коридора тянулись лаборатории, жилые помещения, комнаты сервентов. Двери, двери, двери. Он искал одну.
Года четыре назад, когда он был еще поплавскианином и жил в пещерах, ребята поймали одного дери. «Нам нужны новые люди, — говорил Учитель. — Иначе община погибнет. Нас слишком мало. Нас ждет вырождение». Тогда был изобретен прибор, выводящий из строя имплантаты. Они собрали его по частям из ворованных деталей и теперь могли освободить любого раба Иных.
Пленника притащили в пещеру подальше от дома общины, чтобы Иные не выследили. Положили на землю лицом вниз. Учитель взял прибор и поднес к его затылку. «Что вы делаете? — кричал дери. — Только не трогайте имплантат! Ради бога! Только не имплантат!» Его держали с двух сторон двое Учеников Свободы. Но он каким–то чудом освободил руки и сложил их замком на затылке. «Только не имплантат! Помилуйте! Вы ничего не понимаете!» «Свяжите ему руки, — спокойно сказал Учитель. — Не бойся, ты просто станешь свободным». Его послушались. Раб Иных был связан, прибор поднесен к его затылку и включен. Дело было сделано. Пленник как–то сразу прекратил сопротивление и обмяк. Нет, он был жив, но с тех пор стал равнодушен ко всему. Его таскали на Службы, заставляли слушать Священный Диск, даже попытались женить. Он подчинялся, как автомат, даже не упрекал. Учитель все спрашивал: «Что с тобою?». — «Что со мною? Вы меня убили. Что вы хотите от мертвеца?» Потом его нашли на дне ущелья, и птицы уже выклевывали ему глаза.
Да, они тогда ничего не понимали. Они лишали его всех прошлых жизней и всех будущих и при этом считали, что творят благо. И Поль подумал, что если бы сейчас кто–нибудь попытался уничтожить его имплантат, у него была бы такая же реакция. Кто это подумал, Виктор или Поль? Поль счел себя мертвецом, став дери. «Что вы хотите от мертвеца?» Как симметрично! И что было бы с Полем, если бы в имплантате не жил двухсотлетний Виктор, который твердо знал, что быть дери очень хорошо?
Поль остановился перед дверью, в общем, ничем не отличающейся от других. Только маленькая металлическая спираль вместо номера или надписи. Это была та самая дверь. Спираль — символ смерти и возрождения. Он помнил. Он попробовал открыть. Заперто.
«Поль, я слышал, что ты прекратил работу, — услышал он мысль хозяина. — Зайди в лабораторию».
Христиан сидел у стола с лабораторным оборудованием. Сервент не знал назначения половины этих приборов. Для него здесь только компьютер, управляющий химическими процессами, ионными микроскопами и сверхточными манипуляторами. Компьютер для дери, с монитором. Высшему не нужны все эти «костыли». Но Высших мало.
«Садись, Поль, поговорим».
Сервент взял стул. Сел напротив. Он был благодарен господину за то, что тот не заставляет сидеть на подушках у ног.
«Это деловой разговор, — заметил Высший, поймав его мысль. — Да и против воли не заставлю».
И Поль почувствовал легкое прикосновение сканирования.
В первый раз это было жутко. Когда сканировали Иные еще до установки имплантата. Боль, тошнота и кровь из носа. Чего и следовало ожидать. В общине о сканировании рассказывали еще не такие ужасы.
Когда впервые сканировал Христиан, Поль весь внутренне сжался, ожидая той же реакции. Но ничего. Скорее похоже на удовольствие от послушания. «Имплантат полностью снимает этот синдром, — заметил Высший. — Не бойся».
И теперь все было очень спокойно и без неприятных ощущений.
«Что теперь будет?» — спросил Поль, когда господин закончил.
«А что, что–то должно быть?»
Поль пожал плечами.
«Я ослушался».
«При современной технике имплантирования наказания бессмысленны. Программу я тоже не буду корректировать. Там нечего корректировать. У тебя все в порядке. Естественная реакция на информацию, переворачивающую базовые представления. Ничего страшного. Завтра день отработаешь».
Поль кивнул.
«О своих смертях ты вспомнишь. Теперь уже можно. Вспоминай. Ты ведь уже нашел дверь…»
Воспоминание… Яркое, как осенний закат. «Воспоминания о смерти всегда очень яркие», — где–то на периферии сознания.
Он толкнул дверь со спиралью, и она открылась перед ним. Ярко освещенная комната, убранная цветами. Белыми, алыми, голубыми. Сладковатый приятный аромат. У стены высокая кушетка, покрытая клеенкой. Это неприятно поражает. Помесь оранжереи и медицинского кабинета. Хозяин стоит у окна, из которого льется этот свет. Такой яркий свет бывает только во сне. Наверное, утро.
«Очень хорошо, Виктор. Ты вовремя. Раздевайся».
Он снимает рубашку. Руки слегка дрожат.
«Что за мандраж, Виктор? Не в первый же раз!»
Он вспоминает предыдущий. Воспоминание в воспоминании. Движения становятся спокойнее.
«Ложись».
Кушетка слишком высокая, а он стар. Вдруг он четко осознает, что после его смерти ложе превратится в операционный стол. Имплантат извлекают здесь же. Поэтому клеенка, чтобы не пачкать кровью постель. Поэтому заставляют раздеваться — чтобы не портить имущество.
«Ну и что? — мысль господина. — Ты бы предпочел, чтобы имплантат не извлекали?»
«Нет!»
«То–то же».
Господин помогает забраться на кушетку и лечь.
«На живот?»
«Пока на спину. И расслабься».
Потолок прозрачен. Видно небо. Легкие утренние облака.
«Я очень доволен твоей службой, Виктор. И ты получишь награду. Дай руку».
Господин меняет что–то в программе имплантата. И сервента заливают волны удовольствия. Весь гормональный кайф за всю жизнь. Частички дозированного наслаждения, усиленные и соединенные вместе. Так продолжается долго, очень долго. Кажется, несколько часов. Наконец, наслаждение начинает спадать, ощущения притупляются.
«Теперь на живот, — приказывает Высший. — Аккуратненько. Я помогу. Вот так. Голову на руки».
Он чувствует на спине прохладную ладонь Христиана. И тут воспоминание прерывается. Все! Выключили риалвизор.
Он очнулся в лаборатории, открыл глаза. Христиан внимательно смотрел на него.
«Ну как? Сможешь завтра работать?»
«Смогу. Это было жутко и соблазнительно одновременно».
Высший улыбнулся.
«Теперь ты все знаешь».
Шло время. В общем–то, очень счастливое время. Работа в саду и в лаборатории, общение с Христианом, походы в лес. Поль вдруг осознал, что в этом рабстве он работает значительно меньше, чем в вольной общине, и живет свободнее. В общине поднимались в шесть утра и шли на молитву, потом работа на маленьком общинном поле или в лесу, тяжелая ручная работа. Вечером опять молитва. Ни часа свободного времени.
А здесь почти все механизировано, кроме разве что процесса выпаса скота и сбора фруктов и ягод. По поводу последнего у Христиана своя теория. Можно, конечно, и это механизировать. Но автомат, который сделает работу так же качественно, как человек, и не попортит деревья, будет слишком совершенным и дорогим. Не выгодно. Не разумно. И вы, дорогие мои, чем тогда заниматься будете? Баклуши бить? И где тогда разумные основания вашего существования? Это не к ним, не к пасси. Скорее к homo naturalis, хотя и пасси в самый жаркий период хозяин гоняет работать в сад, сопровождая приказ рассуждениями на тему «Перемена занятия — лучший отдых». Пасси не в обиде. В общем, если не каждый день, можно и в саду поработать.
Отношения с другими пасси у Поля (впрочем, господин называл его теперь Поль–Виктор) сначала не складывались. У Христиана было еще шесть сервентов, и они откровенно ревновали. Новичку уделялось слишком много времени. Но последнее неумолимо текло меж пальцев, и когда Поль в мыслях господина плавно переместился в графу «на общих основаниях», отношения сразу наладились.
С Христианом было интересно. Часто сервенты собирались после работы в лаборатории, обсуждали сделанное, шутили. Иногда присутствовал кто–нибудь из Иных. Но этого пасси не любили. При Иных не такая раскрепощенная атмосфера. Скованно себя чувствуешь.
Месяц сменял месяц. Прошла зима. Наступила весна с ароматом цветущей ивы и первыми набухшими почками. А Поль уже считал, что попал в рай. Зачем он потратил двадцать четыре года своей жизни на этих дурацких поплавскиан! Жаль!
Поль рассказывал про поплавскиан господину (тот интересовался). Про службы, про Священный Диск, про Звездную Сущность. Христиан усмехался.
«Костя Поплавский был хорошим музыкантом, но он никогда не проповедовал никаких «Звездных Сущностей». Мне о нем много рассказывал отец, Игорь Поплавский. Они были братьями».
«Но у него в песнях про «звездные сущности»!»
«Не более чем красивая метафора. Кстати, если хочешь, можешь послушать его через имплантат. У нас есть записи».
«Священный Диск?»
«Священный Диск — это «Homo liberalis». Его… не желательно. Что, очень хочется?» — В голосе господина послышались жесткие нотки.
«Да нет. Оскомину набило. Мы же на каждой Службе его пели. Не авторское исполнение, конечно, но от текстов уже тошнит».
Христиан улыбнулся.
«Ну, вот и хорошо».
Только одна мерзкая мысль иногда омрачала этот рай, врываясь в мозг отравленной иглой, обжигая, как молния. Прекраснейший и добрейший Христиан рано или поздно убьет его. Поль как–то спросил у другого сервента, Михаила, как он к этому относится.
— Ты до сих пор не изживешь в себе отщепенца, — презрительно. — Его долг, как моего господина, прекратить мой жизненный цикл. Мой долг — подчиниться. Или ты хочешь умереть навсегда?
— Нет, конечно.
— Тогда что же тебя шокирует? Убийство? Ты просто лицемер! Относись к этому, как к медицинской операции.
Старался. Не получалось. Верно, он был окончательно испорчен поплавскианами.
А в мае в семье дери Иного Артема Корнеенко родился сын. После операции имплантирования Иной передал ребенка родителям и сказал, что его зовут Алексей.
«Пастух? Он возродился?»
«Да».
«Как хорошо! Мы его так любили!»
Слух об этом дошел до Поля, но он как–то не воспринял это всерьез. Но еще через неделю его вызвал господин.
«Что же ты, хам эдакий, друга не поздравил с возвращением?»
«Какого друга?»
— «Алексея. Ты разве не слышал, что он вернулся?»
«Слышал. Но это же ребенок. Он еще ничего не понимает!»
«Неважно. Пойди навести. У нас так принято. Подари что–нибудь. Поклонись родителям. Валентина и Олег Артемовы. Не забудешь?»
«Нет. Я помню, что Алексей Артемов».
«Угу. Корнеенко поблагодари за возвращение друга. Это его дери. Он оперировал. И нечего морщиться. Это обряд».
«Ладно».
«И не откладывай! А то по всей деревне уже судачат, что ты загордился, деваби! Зачем ему какой–то пастух! Говорят, какие у меня пасси недемократичные».
Поль улыбнулся.
Родители встретили его радостно. Угостили пирогом. Ребенок заулыбался. Мать бережно взяла его на руки.
— Возьмите, деваби. Только осторожно. Он не заплачет. Он вас помнит.
Он взял аккуратно, как хрустальный сосуд. Страшно! Никогда не держал Детей на руках. Ребенок не заплакал.
— Неужели это ты — старый пастух, рассказавший мне о бессмертии? — шепот, одними губами.
Ребенок улыбался.
Прошло еще два года. Снова зацвели яблони, Поль постелил куртку под ветлой, где три года назад разговаривал с Алексеем. Последнее время сервент плоховато себя чувствовал. Слабость. Хотелось сидеть в тенечке и ничего не делать. Устал, наверное. Хотя с чего бы?
Он тяжело опустился на куртку.
Уверенные четкие шаги. За спиною. Господин. Христиан садится рядом и обнимает его за плечи.
«Поль–Виктор, ты хотел бы со мной остаться в следующей жизни или тебя передать другому господину? Я в плохие руки не отдам».
«С вами, товаби. Мне здесь нравится. А почему вы спрашиваете?»
«Я знаю, как для вашего брата пасси тяжко сидеть на одном месте. Впрочем, я собираюсь попутешествовать. Как раз лет через двадцать. Если хочешь, я возьму тебя с собой. Ты только напомни мне тогда о моем обещании, не стесняйся».
«Почему через двадцать?» — у Поля защемило сердце.
«Постарайся выслушать меня спокойно, Поль–Виктор. Когда тебя арестовали, ты уже был болен. Рак мозга. Мы не смогли остановить процесс. Слишком поздно. Мы только замедлили течение болезни. Но больше тянуть уже нельзя. Необходимо прерывание жизненного цикла. Иначе будет хуже».
Поль откинулся на ствол дерева, посмотрел на небо сквозь первую листву.
«Но мне только двадцать семь, товаби!»
«Болезнь не выбирает. Дай мне руку».
Поль подчинился. Господин изменил параметры имплантата.
«Режим копирования личности, да?»
«Да».
«И когда завершится копирование?»
«Дней через семь, как обычно. Я скажу. На работу ходить не надо. Расслабься, отдохни. И, главное, не бойся. На этом ничего не кончается. Не смерти надо бояться, а внезапной смерти и смерти вдали от господина. В первом случае есть риск утери информации. Конечно, мысли, чувства и ощущения записываются на имплантат в течение жизни, но лучше, когда пройден режим копирования. А во втором случае возможно разрушение имплантата. Это самое страшное для дери. Самое страшное, что может быть».
«Я понимаю».
«Хорошо. Вспомни свои предыдущие смерти. По–медитируй над ними. Это тебя успокоит. Вспомни, как ты готовился к прекращению жизненного цикла. Все то же самое. Правила не изменились. Если я понадоблюсь — зови в любое время. Сейчас это твое право».
Христиан встал, опираясь на плечо своего сервента. Потом слегка сжал это плечо, повернулся и зашагал прочь.
Поль гулял по поселку, прощался. Симпатичные деревянные дома, сады, поля, лес. Довольно большой поселок. Население около тысячи человек, не считая Иных, пасси и Высшего. Даже не поселок — совокупность нескольких поселков, разделенных лугами и перелесками. У каждого Иного — свои улицы. Вон там, за поворотом дороги, где кончается поле, — живут дери Артема Корнеенко. А за маленьким лесом, который называют «островом», — дери Вадима Яхина. Там очень красивые сады. Когда он все это снова увидит?
Почему–то только теперь Поль обратил внимание, что в поселке нет кладбища. Странно. Где же хоронят мертвых? В общине было кладбище. В одной из пещер. Множество могил. А ведь община так мала по сравнению с поселком.
У поворота дороги его окликнули. Михаил Поплавский.
— Подожди! Разговор есть.
Поль обернулся.
— Да?
— Когда у тебя слияние?
— Что?
— Прекращение жизненного цикла еще называют слиянием, неуч!
— Откуда ты знаешь?
— Тоже мне тайна! У господина спросил. Он просто так не освобождает от работы.
— А–аа.
— Ты бы хоть простился с ребятами, а то ходишь как в воду опущенный. Что–нибудь подарил на память. У нас так принято. Когда человек возрождается, ему возвращают его подарки.
— Да. Я знаю. Я как–то…
— Трусишь ты. Ничего, я в первый раз тоже трусил.
— У меня не первый.
— Для Поля первый. В тебе слишком много от Поля. Знаешь, когда мой дед готовился к слиянию, он взял толстенный том «Генное проектирование» и прочитал от корки до корки. «Что я буду бездельничать? — говорил. — В режиме копирования личности лучшие способности к запоминанию информации. Жалко терять такую возможность. В следующей жизни мне это пригодится». Теперь он вернулся. Ему уже четырнадцать. «Генное проектирование» от зубов отскакивает. «А ты хоть что–нибудь в этом понимаешь?» — спрашиваю. «Конечно. Я же не просто заучивал. Я с карандашиком читал».
Поль печально улыбнулся.
— Не способен я на такие подвиги. Ничего на ум не идет.
— Потому что в тебе побеждает животное. Плоть, которая боится разложения.
— Мишель, слушай, а почему здесь нет кладбища?
— Чего? Кладбища? А что это такое?
— Место, где хоронят мертвых…
— А–аа. Я читал об этом. Еще лет триста назад кое–где сохранялся этот обычай. Глупость ужасная. Зарывать в землю столько энергии! Теперь ее используют Высшие. После твоей смерти энергия твоего тела перейдет к господину. Поэтому слияние.
— К–как?.. — Поль остановился на дороге как вкопанный и с ужасом посмотрел на Михаила.
— Ну, брат, твоя реакция непредсказуема! Ты бы предпочел могильных червей?
— Не знаю. Это как–то… не так.
— Предрассудки!
— Значит, ничего не остается?
— Только имплантат. Но имплантат — это не останки, это ты.
— О чем ты хотел со мною поговорить? Об этом?
— Нет, конечно. Успокойся! У меня к тебе предложение. У нас со Светой уже есть один ребенок, но товаби скоро разрешит нам второго. Как ты смотришь на то, чтобы в нем возродиться? Ты вообще–то неплохой парень, хоть и лентяй, и трус. Но, думаю, всю эту гадость Христиан потрет, и при хорошем воспитании из тебя вполне можно будет человека сделать.
— Спасибо за комплимент. Мне все равно.
— Да не обижайся ты! Я просто хочу тебя расшевелить. А если серьезно? Ты согласен? А то потом будешь говорить, что ты родителей не выбирал и нас тебе навязали.
— Делайте, что хотите!
Михаил обнял своего друга.
— Да, я бы умер вместе с тобой, чтобы только тебя поддержать. Но господин не позволит. Я здоров, хоть и старше тебя. Скажет: «Неразумно». Ты прости меня. Веду себя как слон в посудной лавке. Такой я человек.
Поль кивнул.
— Да, прощаю.
Ровно через два дня, утром, Поль открыл дверь со спиралью. Все было так же, как и три предыдущих раза. Цветы, свет, награда. Правда, немного. «Все было очень хорошо, — сказал Христиан. — Но три года — это мало. Не твоя вина, но я должен быть справедливым». И удовольствие скоро кончилось. Господин попросил перевернуться на живот и положить голову на руки. Это было последнее, что записал имплантат.
Христиан взял скальпель и сделал надрез на затылке у мертвого сервента. Осторожно, с помощью магнитного пинцета извлек имплантат — маленький кристаллик в кожухе, защищающем от воздействия магнитных и электрических полей, крепившийся к внутренней стороне черепа. Дезинфицировал. Очистил. Обрубил бахрому тянувшихся за ним полупрозрачных искусственных нервов. Положил в пластиковую коробочку с надписью «Виктор Поплавский» и четырьмя магнитными карточками красного цвета. На последней написано «Поль». Скоро должен был прийти Артем Корнеенко, чтобы помочь Высшему обработать информацию имплантата.
Высший коснулся рукой тела Поля, и оно начало исчезать, превращаясь в энергию. Через минуту все было кончено. На полиэтиленовой простыне осталось только несколько капелек крови. Надо будет приказать слуге убрать комнату.
Пришел Иной. Бросил взгляд на кушетку.
«Вы уже все сделали, ваби?»
Христиан кивнул.
«Садись, Артем. Помоги мне почистить имплантат. Смотри».
Имплантат аккуратно выложили на специальную стеклянную подставку.
«То, что до начала последней жизни, естественно, не трогаем, — заметил Высший. — Там вычищенная и полезная информация. Я несколько раз проверял. Только то, что относится к Полю».
«Да, конечно. Начало жизни. Поплавскиане. Трем?»
«Разумеется. От поплавскиан должен остаться только сам факт — его все равно невозможно скрыть, низшие расскажут в следующей жизни. Но никаких положительных эмоций. Только воспоминание о чем–то неприятном, без подробностей».
«Службы в пещерах. «Homo liberalis»…»
«Трем. Это полностью».
«Работа в общине. Учитель…»
«Трем. Пусть будет только смутное воспоминание о тяжелом труде».
«Арест. Боль. Первое сканирование».
«Трем. Не должно остаться даже тени ненависти к Иным и Высшим».
«Первый год здесь. Тоже не без проблем…»
«Все сомнения, страхи, метания — трем. Пусть остаются только приятные воспоминания по контрасту с предыдущей жизнью».
«Ваби! Но тогда от его воспоминаний останутся в лучшем случае два с половиной года!»
«Зато это его лучшие годы, — усмехнулся Высший. — Наша цель — не сохранение каждой конкретной личности, а создание совершенного дери, доброго, трудолюбивого и послушного».
«Но стоило ли тогда пересаживать старый имплантат взрослому?»
«Конечно, стоило, Артем. Я считаю, что эксперимент удался. Ни сумасшествия, ни раздвоения личности не наблюдалось. Только в первый период. Но потом все наладилось. И бывший отщепенец, мало того, сектант, превратился в хорошего дери, причем очень быстро и безболезненно. Я интересовался судьбой его Учителя по Общине. Там тоже все отлично. Никаких эксцессов. Правда, тот эксперимент еще не завершен.
Теперь нам хватит и сил, и ресурсов, и желания, чтобы наконец избавиться от этого отвратительного явления отщепенчества. Общины отщепенцев практически не пополняются уже несколько столетий и представляют собой замкнутые группы. Раньше считали, что следует позволить им вымирать самостоятельно. Не думаю, что это разумно. Память общин — тоже информация. А с новой технологией мы сможем вписать в общество любого. Память отщепенцев будет стерта с имлантатов, но останется на карточках и в закрытом банке данных. Все может пригодиться».
«Очищенный» имплантат Поля–Виктора вернули в коробочку и поместили в общий архив, более тысячи ячеек с карточками дери. Имплантатов почти нигде не было. Дери возвращали быстро. И кристаллик Поля был готов к пересадке и ждал своего часа.
Иной помог Высшему завершить работу и попросил отпустить его. Возвращаясь к своим дери, по дороге он думал о том, что придет и его час. Иные смертны, хоть и живут значительно дольше людей. Его имплантат тоже будет извлечен после смерти. Правда, его пересадят клону. Это привилегия двух высших рас. Но ваби будет смотреть, то есть чистить. Стирать вредную информацию. Иной думал о том, что сотрет Высший, а главное о том, что он сочтет возможным оставить.
