Глава 39

20 августа

Ближе к вечеру зашел милорд Даунинг. Он огляделся и обследовал мою камеру, кривясь от запаха, прижимая помандер к носу, выглядывая в окно на Тауэрский луг и испуская разнообразные междометия: «Хм! Гм! Э-гмм!» и тому подобное.

«Какой прекрасный вид, мистер Любопытная Кошка! Годится для удовлетворения любопытства, а?»

Я не ответил, ибо не был расположен к словесному фехтованию.

Милорд уселся на табурет – единственный в камере – и серьезно произнес, что весьма много размышлял о моем «деле» и пришел к выводу, что публичный суд надо мной принесет лишь бесчестье и позор; притом не только мне, но и всему военно-морскому флоту, а также милорду Сэндвичу, коий, несмотря на «разврат», по-прежнему стоит весьма высоко в глазах Его Величества. И так далее.

Засим он сказал, что, поскольку час Великого Королевского Предприятия стремительно приближается, скандал со мной лишь уменьшит вероятность успеха Англии в Новых Нидерландах. Затем он сообщил, что, кажется, нашел возможное решение.

Поскольку меня живо интересовало любое «решение», в результате которого мне не придется до конца жизни выцарапывать жалобы на стенах и голова моя не отделится от тела на корм воронам, я выказал величайший интерес к словам милорда.

«Пользуясь военно-морским термином, если вы исполните маневр, называемый „поворот все вдруг“ относительно войны с Голландией, Его Величество, может быть, простит вам… назовем это милосердно… проступок».

«И как же я должен выполнить этот „поворот все вдруг“?» – спросил я.

«Доведя до сведения Его Величества и герцога Йоркского, лорда-адмирала, что вы изменили свое мнение и ныне полностью уверены, что военно-морской флот абсолютно готов сразиться с Голландией на морях. Что вы на это скажете, мистер Любопытная Кошка?»

В ответ мистер Любопытная Кошка дал свое немедленное и полное согласие на сие решение и даже поздравил лорда Даунинга с тем, что тот измыслил столь элегантную, скажем так, подпорку для поддержки своего горячего стремления к войне с Ненавистной Голландией.

И глядь, не прошло и часа, как мистер Пипс уже шагал через подъемный мост, из-под опускной решетки Средней башни; и никогда еще ходьба не доставляла ему такого счастья.

Глава 40

Вы чрезвычайно добры

Балти разбудила открывшаяся дверь камеры. Он только-только задремал. Судя по слабому свету из-за железных прутьев оконца, было еще совсем рано. Зарево боли, полыхающее в ноге, улеглось до небольшого костерка. К счастью, из-под кожи не торчали сломанные кости.

Вошел вице-генерал Кунц. Судя по его виду, он совсем не спал.

– Как фаша лотышка?

– Немного пульсирует. Спасибо за беспокойство.

– Хенерал пыл информирофан.

– Да уж надеюсь, что так, черт побери.

– Фы мошете итти?

– Нет.

– Я распоряшусь насчет стула, штопы фас понести.

– Паланкин? Всю жизнь мечтал прокатиться в такой штуке. Моя матушка… впрочем, не важно. Должен сказать, что это весьма любезно с вашей стороны, учитывая события прошлой ночи.

Кунц сел на табурет рядом с тюфяком Балти. Вид у вице-генерала был сильно осунувшийся.

– Хенерал толшен ехать ф ферхофья реки. Ф форт Оранж.

– А? И что там такое, в этом форте Оранж?

– Очеретное песпокойство от могауков. Они фечно тфорят упийства.

– Звучит весьма неприятно. Не завидую генералу, ведь ему приходится с этим иметь дело.

– Поховорим о сопытиях прошлой ночи. Фаш соопшник, мистер Анкс…

– Помощник, с вашего позволения.

– Он ошень хорошо кофорит по-голландски. И ефо анхлийская речь фесьма расноопрасна.

– Да. Он очень разносторонний человек. Но это не удивительно в его профессии. Охотника за людьми то есть, – быстро уточнил Балти.

Кунц хитро ухмыльнулся:

– А снаете, в чем пыла ефо ошипка? Што нафело моих лютей на потосрения? Он фелел мне скасать солтатам, што я куплю им фыпить. Ни са что мои солтаты не поферят, что я куплю им фыпить.

– Увы мне, что вы так плохо относитесь к своим людям. И еще не очень любезно с вашей стороны было стрелять в Ханкса. Вам повезло, он еще по-доброму с вами обошелся. Он обычно не любит людей, которые пытаются его убить.

Кунц вытащил из кармана лист бумаги и развернул его.

Балти застонал:

– Что, опять чертеж? На этот раз кто автор? Рембрандт?

– Нет-нет. Это… декларация.

– Что?

– Констатация… schuldgevoelens… признавания.

– Может, вы хотите сказать «чистосердечное признание»?

– Та. Плахотарю фас. Касательно настоящей причины фашего приеста ф Нофый Амстердам.

– Кунц, вы начинаете меня утомлять. Мы все это обсудим с генералом.

– Мистер Балтазар. Фы устали. Я устал. У фас пофрештена ноха. А хенералу нато ехать ф ферховья реки. Прошу фас.

– Я буду это обсуждать с вашим генералом.

Кунц вздохнул. Встал и положил признание на стол:

– Фы толшны потписать. Кохта хенерал фернется, фы путете с ним фстречаться.

Он повернулся, чтобы уйти.

– Послушайте, Кунц!

– Та?

– Раз уж вы заговорили о признании, скажите мне: у вас с Джонсом и впрямь какие-то общие делишки? О которых генерал не знает?

– Что са фопрос, мистер Балтазар.

– По слухам, вы, голландцы, весьма охочи делать деньги, когда есть удобная возможность.

– Я попрошу фрача прийти. Посмотреть фашу лотышку.

– Вы чрезвычайно добры.

Завернутый в одеяло, Ханкс сидел у печки в брёкеленском фермерском доме, служащем штаб-квартирой доктору Пеллу и его «Вестчестерскому обученному отряду» силой в четыреста солдат. Ханкса трясло от усталости – он только что переплыл Восточную реку.

Капитан Андерхилл тоже был здесь. Цинциннат с Лонг-Айленда в конце концов пришел на неотразимый зов барабанов Марса. Миссис Андерхилл сделала все, что было в ее силах: читала мужу нотации о его долге квакера, прятала его сапоги, даже своим телом преграждала ему дверь. В результате диалога, который обессилил бы и Сократа, Андерхилл взял жену измором. Он поклялся, что сам даже не думает брать в руки оружие или играть «непосредственную роль», как он выразился, в будущей стычке. По его словам, он собирался лишь присутствовать в Брёкелене и наблюдать. Помогать советами в меру своих возможностей, чтобы уменьшить кровопролитие. И всеми силами приближать наступление мира. Ведь это и значит действовать в соответствии с квакерской верой, разве нет?

Миссис Андерхилл наконец капитулировала перед атакой мужа и поплелась в постель, мрачно бормоча, что Господь все видит. Лонг-Айлендский Цинциннат пулей вылетел в дверь и ринулся к амбару – но кружным путем, чтобы его не увидели из окна спальни. Он вытащил из тайника свой старый военный сундук и достал оттуда пистоли, шлем, саблю и кирасу. Экипировавшись таким образом, он сел на коня и снова кинулся в пробой.

За отбытием старого вояки наблюдал еще один человек, живущий в доме. Эта особа закуталась в шаль, бесшумно выскользнула из дома и последовала за Андерхиллом.

В Брёкелене Андерхилл впервые за много лет встретился лицом к лицу со своим старым врагом, доктором Пеллом. Они заключили шаткое перемирие. Но ощущение близкой войны было с каждым часом все сильней, и старая распря отходила на задний план.

Уинтроп двигался сюда из Хартфорда. Андерхилл получил от него весть. Он сказал, что губернатор «не в духе».

После высадки в Бостоне полковник Николс отправил депеши всем губернаторам Новой Англии, сообщая о намерениях Его Величества отнять Новые Нидерланды у голландцев. Дальнейшие намерения Его Величества были для Уинтропа как нож в спину.

В 1661 году Уинтроп вернулся из Лондона с королевской хартией, распространяющей его власть на колонию Нью-Хейвен. Его Величество поделился с Уинтропом своими планами по захвату Новых Нидерландов. Более того, он пообещал, что Уинтроп будет править бывшими голландскими владениями, в том числе землей к югу от границы Массачусетса, простирающейся на запад до самого Тихого океана!

Три года Уинтроп облизывался, предвкушая, как будет править такой огромной землей. До самого Тихого океана (бог знает, где это).

А теперь Николс сообщил, что Его Величество отдаст эти необъятные земли не Уинтропу, а своему брату, герцогу Йоркскому.

О коварный Альбион! Уинтропу осталось лишь сыпать проклятиями. Сколь несчастны те, кто вверяется обещаниям королей! Впрочем, если посмотреть на дело с более практической точки зрения, старого лиса перехитрил другой лис. Как бы там ни было, ничего не поделаешь.

Ярость Уинтропа была оправданна. Но держать зло на своего короля обычно бесполезно и часто рискованно. Хорошо, что хитрость в Уинтропе была сильней гордости. Он проглотил последнюю и налег на первую, послав приветственное письмо Николсу и предлагая свои услуги ему и Его Величеству в грядущих событиях вокруг Нового Амстердама. Ловкий ход.

Обо всем этом Уинтроп рассказал Андерхиллу в письме, а Андерхилл передал участникам событий, собравшимся в Брёкелене. Андерхилл прозрачно намекнул, что при сложившихся обстоятельствах будет «неуместно» в присутствии Уинтропа шутить о вероломстве сильных мира сего.

Ханкс сделал свое дело. Теперь у него осталась одна забота – Балти. С момента, когда он ввалился в дом фермера в Брёкелене, мокрый, дрожащий, полумертвый, он спорил с Пеллом и Андерхиллом, требуя, чтобы они позаботились об освобождении Балти.

Пелл и Андерхилл были непоколебимы: сейчас нельзя ничего делать, чтобы не выдать себя. Любая попытка освободить Балти, даже дипломатическое письмо, вызовет подозрения у Стёйвесанта, и Новый Амстердам вновь приготовится к войне. Это лишь приведет к большему числу жертв, когда начнутся военные действия. Ханкс должен понять. И вообще, говорили они, с чего бы Стёйвесанту вешать англичанина, порученца Короны, когда к городу приближается эскадра английских военных кораблей? Если он и правда считает Балти шпионом, то придержит его в качестве гарантии.

– Гарантии? – возмутился Ханкс. – Называйте уж вещи своими именами. Заложника.

– Ханкс, чего вы от нас хотите? Чтобы мы начали войну сейчас? Имейте терпение.

– Значит, вы считаете, что сейчас Стёйвесант его не повесит. Он подождет прибытия Николса и повесит его тогда.

Пелл и Андерхилл переглянулись. «Ханкс служил под началом Уинтропа. К его словам он прислушается».

– Хайрем, Уинтроп будет тут с минуты на минуту. Потерпи. Послушаем, что он скажет. Вот и молодец.