Глава 15

Укрой изгнанных

Наутро Ханкс, страдающий похмельем, объявил, что не намерен вместе с Балти идти слушать проповедь Дэвенпорта по случаю дня Господня; более того, что он охотней послушал бы проповедь Калигулы о добродетелях.

– Но сегодня ведь и правда день Господень, – сказал Балти. – Судя по вашему виду, вам это не повредило бы.

– В жопу день Господень.

– Как пожелаете. Но таверны сегодня закрыты. Что вы намерены делать?

– Охотиться.

– Это уж точно запрещено по воскресеньям. Все запрещено. Пока вы храпели, я пошел вниз попросить у служанки горячей воды для бритья. И знаете, что эта замараха мне сказала? В день Господень не дозволено бриться. И гулять. И помоги вам Господь, если вас увидят бегущим; разве что бежите вы в церковь. Эта стерва тут же добавила, что готовить сегодня тоже нельзя. Так что горячего ужина нам сегодня не видать. Ах да, мести пол и застилать постели тоже запрещено. Я спросил ее: «А умирать со скуки? Это-то в день Господень можно?» Она на меня оскалилась. Какие веселые воскресенья в Нью-Хейвене. На кого же вы собрались охотиться?

– На судей.

– О. Я уверен, что и это запрещено, причем не только сегодня. Кстати, а что вы имели в виду вчера ночью, когда я сказал, что мы сюда для этого и приехали, а вы ответили: «Теперь – да»?

– Не помню. Я был пьян.

– Я тоже был пьян. Но я-то помню. Должно быть, еще одна из ваших тайн, черт бы их побрал.

– Не смейте сквернословить в день Господень.

Балти отправился в дом собраний, стоящий на общинном лугу Нью-Хейвена. Встречные пронзали его холодными взглядами. На него показывали пальцами, как на зачумленного. Неужели Дэвенпорт и Лит за ночь вывесили плакаты с портретами Балти и Ханкса, чтобы оповестить жителей города? Был прекрасный весенний день, но в атмосфере ощущался явственный холодок.

Дом собраний был битком набит. Балти стоял в дальнем от кафедры конце, у двери, как нищий, у которого нет денег на сидячее место.

Вошел преосвященный Дэвенпорт и поднялся на кафедру. В руках у него была та же Библия, которую он вчера читал дома.

Балти впервые оказался в молитвенном доме новоанглийских пуритан. Он был воспитан в гугенотской вере и привык к простому убранству церквей. Но эта была как-то агрессивно не приукрашена. Не было даже вазы с цветами, чтобы добавить нотку тепла или напомнить людям, что за этими мрачными стенами земля бурлит жизнью, пробуждаясь и расцветая по весне. Неужели цветы тоже запрещены в воскресенье? Где это в Библии сказано, что день Господень должен быть уныл и безрадостен? Разве там не говорится, что Господь любит цветы? Лилии долин. А в этой церкви согреет разве что упоминание об адском огне.

Дэвенпорт заметил Балти и приветственно кивнул ему. И заговорил, обращаясь к собравшимся, но не о пламени преисподней. Он держался как радушный хозяин, каким был вчера, пока Ханкс не начал его дразнить.

Дэвенпорт объявил, что сегодняшняя проповедь будет посвящена двум темам. Первая взята из Послания к евреям, глава тринадцатая, стих второй: «Страннолюбия не забывайте, ибо через него некоторые, не зная, оказали гостеприимство ангелам».

Какой приятный сюрприз, подумал Балти. Дэвенпорт распространялся о том, сколь похвально привечать странников, особенно незнакомых. Он призвал конгрегацию – в которую, похоже, входило все население Нью-Хейвена – распахнуть двери и делиться имением своим. Очень мило, особенно то, что чужестранцы могут оказаться ангелами в ином обличье. Вот истинно христианский дух. Пожалуй, Ханкс был несправедлив к старичку.

Голос Дэвенпорта, словно музыка, рос и наполнял помещение. Дом собраний больше не казался холодным, чуждым и суровым. Кафедра стала очагом – манящим убежищем от внешнего мира, наполненного отнюдь не цветами, но злом мира, где обитает дьявол во плоти. Дэвенпорт едва заглядывал в Библию. Он знал Писание наизусть. Слова взлетали со страниц, как струйки дыма из кадильницы, освящая и напояя сладостью. Балти был весьма впечатлен.

Дэвенпорт разделался с первой темой и умолк. Слушатели замерли. Он перевернул страницы и открыл шестнадцатую главу Исаии, стих третий, который гласил: «Составь совет, постанови решение; осени нас среди полудня, как ночью, тенью твоею…»

Балти снова сдался мелодичному голосу проповедника. Он закрыл глаза, представляя себе слова как музыкальные ноты флейты, виолы да гамба, лютни. Лютни… Он вспомнил братца Сэма и его любимую лютню и как он достает ее после ужина и…

– «…укрой изгнанных, не выдай скитающихся».

Балти открыл глаза. «Укрой изгнанных»?! Собравшиеся завопили: «Аминь!»

Это не проповедь! Дэвенпорт с амвона передает инструкции: «Спрячьте цареубийц». Ах ты старый коварный стервятник! Еще и пригласил Балти послушать.

Сердце Балти забилось чаще. Это определенно подтверждает, что Уолли и Гофф еще в Нью-Хейвене. Надо бежать – плевать, что воскресенье, – надо бежать и сказать Ханксу.

Балти приготовился уйти, но тут конгрегация дружно ахнула. Балти тоже ахнул. И замер.

Это на деле или только видение?

Видение или нет, оно стояло лишь в нескольких шагах от Балти. Все собравшиеся смотрели, раскрыв рты. Аханье перешло в стоны, стоны – в крики. Матери прикрывали детям глаза.

Видение поплыло по проходу в сторону Дэвенпорта.

Это была молодая женщина, обнаженная. Совершенно обнаженная. При виде ее спины Балти передернуло. Спину покрывала сетка кровавых полос, незаживших рубцов. Следы жестокого бичевания.

Она все приближалась к Дэвенпорту. Паства застыла на месте. Поднялся крик:

– Блудница! Ведьма! Сатанинское семя! Преосвященный, спасите нас!

Женщина дошла до конца прохода и остановилась, глядя на Дэвенпорта. Конгрегация орала и ревела. Дэвенпорт воздел руки. Воцарилась тишина.

– Женщина, ты опять оскверняешь дом Господень?

«Опять?» – подумал Балти.

Двое мужчин в форме стражников побежали по проходу. Они схватили девушку с двух сторон. Она обмякла. Они потащили ее вон. Балти увидел ее лицо. Ей было никак не больше двадцати лет. Она оказалась неожиданно красивой. Лицо было странно спокойным – словно она прогуливалась по саду в летний день. Словно ее не волокли два грубых стражника и спина у нее не была изодрана бичом.

Пока ее тащили мимо Балти, их взгляды скрестились. Она улыбнулась ему и исчезла.

Балти помчался обратно на постоялый двор. Вслед ему летели крики нью-хейвенских «святых», обличающие в нарушении дня Господня.

Ханкс все еще валялся в постели. Балти притормозил, переводя дыхание.

– Похоже, проповедь была незаурядная, – заметил Ханкс.

Балти рассказал об увиденном.

– Ханкс, у нее лицо ангела! Я стоял совсем рядом. Когда ее тащили, она посмотрела на меня и улыбнулась. Улыбнулась!

Ханкс ничего не ответил.

Балти продолжал фонтанировать словами:

– Она, должно быть, сумасшедшая. Тронутая. Но как можно бить подобное создание плетью. Это чудовищно. Невиданное зрелище.

– Она не сумасшедшая, – сказал Ханкс. – Она квакерша.

– Квакерша? Откуда вы знаете?

– Это их типичная манера.

– Что?

– У их женщин. Они так протестуют.

– Ходят по церквям в чем мать родила?

– Или по городу.

Балти задумался:

– Ну что ж, я считаю, это и есть сумасшествие. Во всяком случае, помешательство.

– Любая религия – помешательство.

– Иисус же не гулял по городу голый.

– Да, но он специально искал себе неприятностей. Скажете, нет? Вот и квакеры то же самое. Они радуются гонениям. Они так выполняют свое предназначение в жизни.

Балти взвесил услышанное:

– Чертовски странное дело, с какой стороны ни посмотреть. От этого зрелища сердце разрывалось. Стражник, накричавший на меня за беготню в день Господень, сказал, что ее будут судить завтра. Вероятно, в день Господень судить не положено. Что с ней сделают?

– Указ короля запрещает местным преследовать квакеров. Никаких больше повешений, бичеваний, отрезания ушей и клеймления. Чем теперь местные будут развлекаться?

– Ее уже бичевали. Похоже, указ Его Величества не дошел до нью-хейвенских святош.

– Ее будут судить не за квакерство. Обвинят в нарушении общественных приличий. Осквернении дня Господня. Кощунстве. – Ханкс задумался. – Интересно, против чего она протестует.

– Надо что-то делать. Послать весть Уинтропу. Он порядочный человек. Он их остановит.

– Они имеют право обвинить ее в нарушении приличий и кощунстве. До Хартфорда и обратно – два-три дня езды. А все, что собираются с ней сделать, сделают завтра. Пуритане любят отправлять правосудие незамедлительно.

– Если бы вы ее видели, то не шутили бы так бессердечно.

– Мы здесь, чтобы искать цареубийц. А не впутываться в местные гражданские склоки.

– А вы, оказывается, рыцарь.

Балти вдруг впечатало спиной в стену, и рука Ханкса сдавила ему горло.

– Кой дьявол в вас вселился? – прохрипел Балти.

Ханкс отпустил его. Отошел и встал у окна, глядя наружу, на верфь. Балти потер шею.

– Раз уж вы ничего не знаете, я даже не буду спрашивать, слыхали ли вы фамилию Дайер. Мэри Дайер. Благородная женщина. Квакерша. Подруга Энн Хатчинсон. Эндикотт судил ее вместе с двумя другими квакерами. Мужчинами. Мужчин повесили. Люди начали роптать, поэтому для Дайер приговор заменили на ссылку.

Она покинула Массачусетс, но потом вернулась. Он приказал ее выпороть плетью. Она не сдавалась. Эндикотт снова судил ее и на этот раз приговорил к повешению.

Было прекрасное летнее утро. Явился весь город. У нее были поклонники, у миссис Дайер. Даже среди пуритан-святош Бостона. Как я уже говорил, она была благородная женщина.

Эндикотт и его городские советники боялись людского гнева. Они вызвали ополчение. Сотню вооруженных солдат.

Было тихо. Только пели птицы на деревьях. Даже в кроне вяза, на котором ее должны были повесить. Потом забили барабаны, и птиц уже не стало слышно.

При этом присутствовал преосвященный Уилсон. Он был ее пастором до того, как она перешла в квакерство. Старик, изъеденный ненавистью. Накануне он произнес проповедь, в которой сказал, что готов нести огонь в одной руке и хворост в другой, пока не сожжет всех квакеров в мире.

Она взошла по лестнице, а Вилсон проклинал ее и требовал, чтобы она раскаялась. Она не выказала страха. Сказала, что ей не в чем каяться.

Зачитали приговор, и она повисла и закачалась. Барабаны замолчали. И тогда стало снова слышно птиц.

Ханкс отвернулся от окна и стал лицом к Балти.

– Я командовал отрядом ополченцев. Это были мои солдаты. Моя казнь. Понимаете? Все свое право называться рыцарем я утратил в тот день на бостонском общинном лугу. На следующий день я подал в отставку.

Они помолчали. Балти сказал:

– Мой отец командовал стражей короля Генриха Четвертого в день, когда тот ехал по Тюильри. Фанатик из католиков прыгнул в карету и заколол короля насмерть. Папу не судили, но… мне кажется, он так и не оправился.

– Это вы так пытаетесь меня утешить?

– Чем могу. В смысле утешения.

Ханкс вздохнул:

– Что ж, мистер Сен-Мишель. Давайте посмотрим, что можно сделать для этой вашей квакерской девицы.