70

Барселонцы перед храмом нетерпеливо дожидались окончания молитвы третьего часа после восхода солнца в день святой Афры, десятого октября. Когда прихожане повалили из нового собора на площадь, возбуждение только возросло. Епископ вышел из портика в митре, сопровождаемый свитой. Глаза его запали, черты исхудавшего лица заострились. Он долго постился и молился ночами за здравие Элизии из Каркассона.

Виконт Асториус дал команду городскому судье, и горожане затаили дыхание, глядя на Элизию, выходящую из графского дворца. Женщина закрыла глаза, ослепнув от яркого света, и нетвердым шагом двинулась вперед. Кожа ее стала грязной и серой от долгого заключения в темнице. Позади Элизии шла еврейка-целительница. Тревога на ее лице не сулила ничего хорошего. Толпа тянула головы, стараясь получше разглядеть Элизию. Года молча подошла к подруге, не зная, что сказать. Судья взял обвиняемую за руку и закатал рукав – под ним была льняная повязка. Толпа на площади онемела.

Элизия закрыла глаза и едва заметно кивнула. Чиновник начал разматывать полоски ткани – они падали на землю одна за другой; напряжение на площади нарастало. Стоявший в двух шагах Фродоин безуспешно искал взглядом Году.

Среди знатных дам стояла и бледная Берта Орлеанская. Несмотря на ревность, которая пришла к ней после признания Гали, она тоже сочувствовала Элизии. У себя на родине девушка наблюдала ужасные ордалии: там подозреваемые ходили по углям, сжимали раскаленные железные бруски, а новорожденных детей бросали в воду, чтобы выяснить, кому из тяжущихся благоволит Господь, чей ребенок спасется. Судебный спор – это всегда жестоко. Священники и монахи тихо молились. Бог явит себя посредством ожога на руке этой женщины.

Когда наружная повязка была снята, судья потянул за пропитанную мазью ткань, прикрывавшую кисть и предплечье. Элизия скривилась от боли, когда рука полностью оголилась. Повисла абсолютная тишина: барселонцы смотрели на рану. Кожа была красная и вспухшая, выглядела рука малоприятно; зато рана не гноилась и не источала зловония. Все видели, что на пальцах нарастает новый слой кожи.

– Она выздоравливает! – объявил судья, не скрывая своего волнения.

Площадь взорвалась ликующими криками, каких здесь никогда не бывало, а Элизия разрыдалась. Горожане простирались ниц и благодарили Господа, люди семейные смыкали объятия: всем было явлено, что Бог принял сторону ясноглазой хозяйки «Миракля», покупавшей у них овощи и скот для общего стола. Года прижимала подругу к груди, и даже у Фродоина по коже пробежали мурашки. Берта помахала Элизии издали, но и на ее лице читалось облегчение.

Элизия обернулась к еврейке-целительнице, тихо плакавшей в стороне. Только эти две женщины знали, как тяжко им приходилось в те дни, когда боль становилась невыносимой, а рука выглядела ужасно.

На площадь вышли члены трибунала, судьи почтительно склонились перед Элизией. Они внимательно осмотрели обожженную руку, и городской судья властно призвал к молчанию.

– Бог сказал свое слово, и Барселона торжествует, – объявил судья из Жироны. – Эта женщина говорила правду, когда поклялась, что не знала, что ее супруг являлся servus fiscalis. Посему она не может считаться ancilla, ведь ее согласие на брак являлось следствием заблуждения. Кто-то готов оспорить результаты ордалии?

И снова наступила тишина. Божественная воля была неоспорима. Судья продолжил:

– Асториус, законный представитель графа Барселонского в отсутствие Берната из Готии, должен подписать официальное recognitio. Он должен отказаться от своих претензий и уважать отныне и навсегда свободное состояние Элизии из Каркассона, ее потомства и всей ее собственности, которая есть и которая появится.

– Так и будет записано от имени графа Берната из Готии во славу Господа, – громко объявил Асториус.

Виконт был искренне рад за Элизию, но страшился гнева Берната. Несомненно, такой исход дела будет стоить ему должности, если только он не докажет свою полезность каким-нибудь иным способом. Теперь Асториусу предстояло войти во дворец вместе с судьями и boni homines и оформить документ по всем правилам.

Вся площадь превратилась в кипящий котел: каждый стремился подойти, чтобы своими глазами увидеть руку Элизии, и каждый поражался так, будто узрел священную реликвию. Еще более изумив горожан, Фродоин опустился на землю перед хозяйкой «Миракля», которая продолжала лить слезы. Элизия подняла священника с колен и печально улыбнулась:

– Мой епископ… у меня получилось.

– Прости меня, Элизия, – произнес он с дрожью в голосе. Он никогда больше не сможет смотреть на нее так открыто, как смотрел прежде, пускай даже все и закончилось хорошо.

– Я знаю, почему вы так поступили, Фродоин. Это было ужасно, но я не держу на вас зла.

– Он поступил как трус! – выкрикнула Года в лицо Фродоину, отбросив все правила приличия.

– Нет, Года. Это был единственный способ спасти меня, Элизию из Каркассона. Какой у меня был выбор, помимо рабства, – скрыться навечно? Поменять имя, как Гали? Если бы закон не исполнился, я и мои дети оказались бы приговорены к страху, что однажды люди графа нас схватят.

Фродоин низко склонился, не в силах вымолвить ни слова. Он никогда столько не молился, никогда так не умерщвлял свою плоть постами и бдениями, добиваясь от Господа милосердия, но вот он получил чаемое, и это было как благословение. Элизия прошептала ему на ухо:

– Мой господин, вы, как и я, родом не из этих краев, вы смотрите на все происходящее другими глазами. Я знаю, вы использовали это испытание, чтобы узнать, на чьей стороне Господь – с Барселоной или с маркграфом. – Элизия подняла обожженную руку. – Ныне вы получили ответ.

После тюрьмы Элизия переменилась: она рассталась с веселым блеском в глазах, дух ее обрел крепость дуба. И теперь она отчасти понимала рискованную игру Фродоина. Люди нуждаются в знамениях, и вот они с епископом такое знамение сотворили сами.

– Ты как будто читаешь в моей душе, Элизия.

– Мой господин, мы знакомы уже много лет. Я просто надеюсь, что мое испытание окажется вам полезно, и в самый подходящий момент.

Взволнованный Жорди раздвигал толпу локтями, он подвел к Фродоину одряхлевшего Сервусдеи. Монах был мрачен и выглядел еще бледнее, чем обычно.

– Deo gratias, Элизия, – произнес он, с благоговением разглядывая ее руку. А потом обернулся к епископу и возвестил в полный голос: – Пришло еще одно известие! Шестого октября умер король Карл и в королевстве поднялся мятеж; заговорщики принадлежат к самой высшей знати, это герцог Бозон Прованский, Бернат Плантапилоса – граф Отёна и Оверни, Гуго де Вельф – маркграф Нейстрии, и наш Бернат из Готии. К тому же королева Ришильда, которую за несколько дней перед смертью короля сделали императрицей, получила в свою власть iura regalia и приняла сторону своего брата.

– Да защитит нас Господь, – вздохнул епископ, и многие на площади забормотали вслед за ним.

Виконт Асториус тоже получил аналогичное послание. Он вышел из дворца в сопровождении стражников и чиновников Берната. С равнодушным видом вручил Элизии копию приговора, на котором еще не высохли чернила, и обратился к народу, громовым голосом повторяя слова маломощного Сервусдеи. Когда ответный гул стих, Асториус торжественно объявил:

– Барселона подтверждает свою верность графу Бернату и приветствует его намерение объявить себя законным королем Готии и других принадлежащих ему владений.

Фродоин побагровел от ярости. Вот она – конечная цель создателей альянса: короноваться и быть помазанными в своих независимых королевствах. Настал тот самый момент, который Гинкмар из Реймса и графиня Эрмезенда предсказывали на холме близ Аттиньи. В тот день Фродоин, чтобы избежать отлучения от Церкви, принес клятву и теперь был намерен ее сдержать, хотя бы эта верность стоила ему не только митры. Он шагнул вперед и заступил дорогу виконту. Ориоль и его люди молча выстроились по бокам от священника.

– Да разве вы не видели, что здесь было? Сам Господь защитил жительницу Барселоны, Его воля выше, чем правосудие маркграфа! – Епископ вскинул руки так, как делал на своих огненных проповедях. – Бернат годами забывал и думать о Марке, используя ее только лишь для сбора налогов! И помог нам преуспеть не Бернат, а missus dominicus из готов!

– Фродоин, ваши слова попахивают изменой!

Ориоль вытащил меч, так же поступили и стражники Асториуса. Ситуация накалялась с каждой секундой.

– Если город выступит против короны, впоследствии он об этом пожалеет, – ответил прелат.

– А если город не пойдет за графом, он испытает на себе гнев Берната. А ему неведомо, что такое жалость, – в гневе возразил виконт, при этом понимая, насколько теперь возросло влияние Фродоина на сердца прихожан. – Это дело следует обсуждать в совете, а не на площади.

– Отлично.

Первые люди города направились в графский дворец, а Фродоин подошел к Сервусдеи и тихо спросил:

– Есть известия от архиепископа Гинкмара из Реймса?

– Гинкмар ничего не ответил на ваше предложение об inventio.

– Я уверен, что-то случилось. Но ты продолжай свою работу в архиве. Отыщи все рассказы о святых, живших в Марке. Мы должны выяснить, где могли быть захоронены останки святой Эулалии.

Мимо проходили Года с Элизией, дама окинула епископа холодным взглядом. Фродоин с тоской смотрел ей вслед. Без нее его борьба становилась гораздо тяжелее. Быть может, ему никогда не вернуть эту женщину, зато он, по крайней мере, сможет созерцать ее лицо, не подверженное бегу времени, на фреске в соборе, изображающей мученичество святой.

Сервусдеи недовольно покашлял, привлекая внимание епископа.

– В том невероятном случае, если Бог нас вознаградит и мы получим наше inventio, мятежники постараются отобрать у нас мощи, и тогда мы пропали, епископ. – Сервусдеи сам испугался своих мыслей. – Такая реликвия не должна покровительствовать изменникам.

– И это возможно… Однако вспомни о руке Элизии, – не сдавался упрямый епископ. – Господь на нашей стороне, я в этом убежден!

Старик никогда не мог уразуметь, откуда Фродоин черпает такую уверенность в самые рискованные моменты; впрочем, он давно научился доверять своему бывшему ученику.

– Я добросовестно изучу все свитки, восходящие ко временам вестготов. Приходите в архив, когда закончите все дела в совете.

– Епископ, мы вас заждались, – нетерпеливо позвал виконт из-под арки. Он смотрел на священников подозрительно, как будто догадываясь, о чем они говорят.

В эту минуту ко входу во дворец подошла Элизия:

– Мне не позволено присутствовать на совете, и я доверяюсь суждению главных людей города. – Она снова показала раненую руку тем, кто готовился решить судьбу Барселоны, и посмотрела на Фродоина. – И все-таки знайте, я согласна с епископом: Бог защитил обычную женщину из Барселоны, а не графа.

Асториусу такая дерзость показалась недозволительной, но Элизия пожала плечами, ничуть не испугавшись. Она мечтала только долечить руку и вернуться в свой «Миракль». А Года смотрела на подругу с изумлением, привыкая к перемене, происшедшей с нею в тюрьме.

Архив епархии помещался в подвале епископского дворца. Меж толстых кирпичных колонн и почерневших от сырости сундуков тянулись старые деревянные полки, на которых не было ни пылинки, ни соринки. То было святилище монаха Сервусдеи. В первый раз, когда старый франк попал сюда вместе с Фродоином, он с горестным сердцем оглядывал кучи затертых пергаментов, изъеденные червями полки и два десятка книг, разбросанных на полу. Шестнадцать лет спустя подвал так и оставался темным и сырым, но зато в документах царил полный порядок, а самые поврежденные листы были переписаны на новые свитки.

Старик проковылял к простому столу и от лучинки запалил четыре свечи в бронзовом канделябре. И почувствовал, как сердце его наполняется покоем. Внешняя жизнь с каждым днем приносила ему все больше печалей. В нише перед стариком стояла облупленная статуя Богородицы – или какой-то святой, черты ее были едва различимы, да и краска почти вся сошла. Ее выкопали в поле крестьяне из Солсоны и отнесли епископу. Перед этой скульптурой Сервусдеи часами молился на циновке из дрока. Пока Фродоин возводил величественный собор, старик чувствовал, что только здесь для него возможно единение с Богом и с нищетой духа, которую проповедовал Сын Божий, Иисус Христос.

В отличие от большинства знакомых ему клириков, Сервусдеи был сиротой из Реймса, с детства мечтавшим стать монахом. Как предписывал святой Бенедикт Нурсийский, он вел жизнь целомудренную и суровую, посвященную молитве, учебе и послушанию, – даже когда Гинкмар из Реймса определил его служить Фродоину. Вера его была крепка, хотя дух и слабел от наблюдений за Римской церковью, увязшей в болоте алчности, и за прелатами, своим властолюбием не уступающими мирянам. Многие из них не знали ни Священного Писания, ни Псалтыри, ни антифонов. Да и толковники с канониками не сильно рвались отражать в своих ученых суждениях свет Евангелия. На своих капитулах епископы вели дискуссии о деньгах, понуждали королей и вельмож ради спасения души жертвовать больше серебра и земель и кичились своими владениями, в то время как пастве проповедовали бесталанные, зачастую неграмотные священники. Такое отношение подогревало любовь к древним культам и языческим обрядам.

В подвале старого епископского дворца бенедиктинец чувствовал, что этот хаос над ним не властен. Он по-отечески заботился о каждом свитке, впитывал в себя их содержимое и предавался размышлениям.

– Magister, я слышал новость. Это ужасно.

– Точно так, Астральд.

Сервусдеи улыбнулся мальчику. Это был тот самый сирота, которого Дрого отправил в Барселону, чтобы завлечь Изембарда в западню, тот самый, что спустя два года подобрался с факелом к крепости Тенес, чтобы отомстить за смерть старшей сестры, Агнесы. Монах впервые увидел его в больнице, когда Астральд был всего-навсего голодным перепуганным мальчуганом, которому хотелось только защитить братьев и сестер, однако уже тогда Сервусдеи отметил, насколько тот необычен, сметлив и любопытен. Бенедиктинец взял мальчика под свою опеку и распахнул перед ним свое пересохшее сердце. Воображение мальчика больше всего поражали звезды, ему казалось, что он способен что-то прочесть по движению светил, поэтому монах позабыл его прежнее имя, взял его в ученики и окрестил в купели под именем Астральд.

Теперь мальчишке было четырнадцать лет, и он бегло читал по-латыни. Казалось, ему судьбой назначено носить тонзуру. Для старого монаха он был как сын, которого у Сервусдеи никогда не было и не будет. Он хотел сделать из воспитанника человека ученого, знатока законов и уложений, и таким образом обеспечить его будущее.

– Что теперь будет, учитель?

– Сердце людское есть царство теней, но я верю, что на сей раз нас озарит божественный свет. – Старику нравилось поучать Астральда в такой манере. Пускай даже он ничего не поймет, Сервусдеи не сомневался, что ученик запоминает все его слова и сумеет оценить их в будущем.

Астральд растерянно кивнул. И тотчас возвел глаза к статуе, а монаха охватило странное чувство – так бывало с ними и прежде. Его юный ученик обладал особенным даром – интуицией, которая могла быть благословением Господним или же происходила из темных недр Преисподней. Кто знает, чего этот мальчишка мог насмотреться в темных лесах, где началась его жизнь!

– Все будет хорошо, magister, – печально предрек Астральд, – хотя, боюсь, снова прольется кровь.

Потрясенный Сервусдеи замотал головой:

– Будь осторожней в речах, Астральд. Ты еще слишком юн, чтобы различать, что открывают тебе звезды и иные явления природы, – явлены ли тебе письмена Бога или же это Нечистый тебя завлекает.

– Простите, учитель.

Сервусдеи протянул ему старую книгу в деревянном переплете. Юноша вытаращил глаза.

– Это сборник проповедей святого епископа Эладия, здесь говорится об опасностях, которые таит в себе астрология. Ступай наверх и читай при свете солнца.

– Это обязательно?

– Леность есть смертный грех!

Юноша вздохнул и побрел от стола, понурив голову. Сервусдеи улыбнулся. Книга была скучнейшая, зато Астральд целый день будет занят. Монах получил время, чтобы сосредоточиться на inventio, которого так добивался Фродоин. Он снял с одной из полок сразу несколько десятков требников, житий и соборных постановлений. Найти почитаемую реликвию – это ведь как получить прямую весть от Господа. Никто не отважится выступить против ее обладателя.

Сервусдеи вернулся за стол, погрузился в чтение и совершенно утратил ощущение времени. Среди отсыревших пергаментов, которым он прежде не уделял внимания, бенедиктинец обнаружил свиток с трохеическими стихами. Это был гимн, авторство которого приписывалось епископу Кирику. На Десятом Толедском соборе седьмого века присутствовал некий Кирик – его именовали епископ Барселонский. Сервусдеи с увлечением разбирал буквы, за два столетия ставшие почти невидимыми:

– «Fulget hic honor sepulcri martyris Eulaliae…»

По спине клирика пробежали мурашки. Сервусдеи не имел возможности определить подлинность этих строк, но они связывали с Барселоной достославную мученицу четвертого века, времен императора Диоклетиана. И указывали место захоронения!

Сервусдеи знал о существовании второй версии, связывавшей святую с Меридой, городом во власти мусульман, однако городская легенда Барселоны гласила, что Эулалия жила и была захоронена здесь. Мученица пользовалась великой славой до сарацинского нашествия, но от этого времени осталось лишь так называемое Поле святой Эулалии да часовня при рыбачьей церкви, посреди пустоты. Однако теперь его дрожащая рука сжимала забытый документ, подтверждавший верования простецов, а Барселонский епископ былых времен открывал место ее захоронения!

– Святая Эулалия! Боже мой!.. Да неужели она и впрямь здесь, в Барселоне?

Сердце монаха бешено колотилось. Наряду со святым мучеником Викентием Эулалия занимала почетное место в Martyrologium Hieronymianum и на алтарях всех храмов мира.

Сервусдеи продолжал исследовать полустертый текст и свитки из той же связки, а потом принялся что-то чертить на лоскуте кожи, пока не услышал шаги за спиной. Раздраженный монах хотел уже выбранить Астральда, однако молчание вошедшего его удивило. Краем глаза Сервусдеи увидел, что это Асториус спустился в подвал. Виконт никогда не появлялся в епископском архиве. Сервусдеи тайком засунул в рукав пергамент со своим чертежом.

– Мой господин, вы пришли вместе с епископом?

– Фродоин до сих пор на совете. А я ненадолго их оставил.

– Уже известно, какое решение будет принято?

– Фродоин красноречив и пользуется уважением готов. Боюсь, Барселона не последует за маркграфом. И все мы попадем в немилость.

По озабоченному лицу виконта было видно, что он не шутит.

– Но что вы здесь делаете? – встревожился священник.

– Перед советом вы с епископом что-то обсуждали с очень озабоченными лицами. Я получил послание от графа и его союзников, в нем говорится об одном любопытном письме, перехваченном в Арле… Вы затеваете inventio мощей святой Эулалии?

– Мой господин, это дела духовные.

– У Фродоина не бывает чисто духовных дел.

Виконт наклонился над столом и посмотрел на записи, оставленные монахом на полях гимна Кирика. Он был человек грамотный, а потому побледнел как мел.

– Ее останки действительно в Барселоне?

– Если принять во внимание гимн Пруденция, то Мерида окажется городом…

– Нет! Здесь говорится, что она, возможно, похоронена в маленькой церкви у моря!

– Этот документ может оказаться подделкой или вымыслом епископа Кирика, желавшего придать своему городу больше веса, – забормотал встревоженный бенедиктинец.

– Лжешь! Находка мощей святой Эулалии всколыхнет всю империю! – В глазах Асториуса разгорался жадный огонь. – Кто пойдет против обладателей благословенного дара? Ах этот Фродоин, будь проклята его хитрость! Когда он собирается явить это inventio?

– Мой господин, он даже сам этого не знает! Все может оказаться только легендой и тогда…

Сервусдеи умолк, поняв, какую ошибку только что совершил. Старческое волнение его подвело. Никто, кроме него самого, а теперь еще и Асториуса, не знал, что могло скрываться в древней церкви Санта-Мариа близ моря, а это знание могло переменить ход истории.

Асториус трясся мелкой дрожью. Он сумеет сделать так, чтобы inventio оказалось во власти мятежного альянса, никто не отважится ему воспротивиться, а сам он, когда Берната провозгласят королем Готии, получит в награду какое-нибудь графство.

– Ты только что оказал великую услугу нашему делу, Сервусдеи. Пришло тебе время получить воздаяние там, где ты и желал оказаться: на небесах.

Монах в ужасе попятился от стола. Виконт выхватил из-за пояса кинжал и набросился на старика. Сервусдеи даже не защищался, он получил четыре удара в грудь и в живот и повалился на пол, а Асториус сгреб со стола пергаменты и бросился к лестнице. Умирая, бенедиктинец думал об Астральде. Он хотел сделать из юноши великого правоведа, но сейчас, если бы смог, Сервусдеи попросил бы Ориоля обучить Астральда воинской премудрости, чтобы его воспитанник умел защитить себя от людской жестокости. Сервусдеи умер, молясь за Астральда.