Конец истории и введение в новое издание по Мохаммеду ульд Слахи

1

Каждый раз, когда в заливе Гуантанамо объявлялось штормовое предупреждение, я думал об одном и том же. Я воображал, как тюремный лагерь стирало ураганом, и все мы – заключенные и надзиратели – сражались бок о бок, чтобы выжить. Иногда я спасал много людей, иногда меня спасали, но всегда нам удавалось выжить, остаться невредимыми и свободными.

Именно об этом я мечтал 7 октября 2016 года, когда ураган «Мэтью» надвигался со стороны Карибского моря. По прогнозу, он должен был достичь Гуантанамо, поэтому командование лагеря решило перевести всех 70 заключенных в шестой лагерь. Он был самым безопасным на всей территории Гуантанамо. Мне сказали, что мои личные вещи могут не пережить ураган, поэтому я взял фотографии семьи, Коран и два диска с комедией «Два с половиной человека». Старший офицер, находившийся в тот момент во главе лагеря, весьма сочувствующий человек. Ему за 40 лет, он из Испании. Он смог передать мне свой проигрыватель, но тот сломался уже через несколько минут.

Снаружи моей камеры разгорелся спор между заключенным и охранниками. Они спорили о температуре в блоке, и мы прекрасно понимали, что этот спор бессмысленный. Но заключенного было уже не остановить.

– Вы, американцы, даже если бы я относился вам как к людям, вы бы все равно не уважали меня! – кричал он.

– Мы можем разобраться по-хорошему или по-плохому, – отвечали охранники.

Я старался не обращать внимания на их разговоры и всю ночь слушал сильный ветер, продувающий камеру насквозь. В это же время я мечтал об очередном драматичном побеге.

Здание было таким крепким, что я вообще не слышал звуков шторма. С самого утра по лагерю ходили слухи о заключенных, которых собираются увозить. По слухам, появился план, по которому меня должны были переселить к марокканцу Абдулу Латифу Назиру и алжирцу Суфьяну Бархуми. За последние несколько лет мы слышали уже столько слухов, которые так и остались слухами, что уже научились не верить им и не радоваться раньше времени. На этот раз все было иначе.

Днем меня ожидала интересная новость. Главным в лагере была назначена новый офицер. Она только заступила на пост, и я еще не успел повидаться с ней. Она прошла мимо моей камеры, посмотрела на меня и широко улыбнулась. Такую улыбку я не видел уже очень много лет.

– Вы же знаете, что скоро уезжаете отсюда? – сказала она. – Это было лучшее из возможных знакомств с новой Организацией исламского сотрудничества: я заступаю на пост, а вы уезжаете домой.

Меня перевели в другой блок. Я встретился с представителями Международного комитета Красного Креста, которые официально заявили, что меня должны доставить домой. Правительство Соединенных Штатов дрожит от одного только упоминания об освобождении заключенных, поэтому они используют слова «доставлять» и «переставлять», как будто мы посылки или беженцы. Язан, представитель Иордании, которого я знал по предыдущему составу делегации МККК, спросил, согласен ли я на перевозку в Мавританию. Я ответил, что согласен на любую предложенную перевозку, процитировав название известной песни «Куда угодно, лишь бы подальше отсюда». На следующий день мои адвокаты Нэнси Холлендер и Тереза Дункан позвонили мне из Соединенных Штатов, чтобы подтвердить новость. Только после этого я смог сказать себе: «Теперь это официально, я покидаю эту тюрьму после стольких лет боли и унижения».

– Завтра у вас «Золотая встреча», – сказала офицер, когда я вернулся в камеру после телефонного звонка. Она все еще улыбалась.

«Золотая встреча» проходит в «Золотом доме» – здании, построенном для допросов. Поначалу допросы были не такие уж и плохие по меркам Гуантанамо. Мы отвечали на всевозможные вопросы ФБР, ЦРУ и американской службы разведки. Но в 2003 году здание отремонтировали и стали использовать для пыток, как «Коричневый дом» и «Желтый дом». Именно в этом «Золотом доме» я, закованный в наручники, провел множество бессонных ночей, дрожа от холода. Я поедал бесчисленное количество сухих пайков и слушал гимн США раз за разом. Кусты вокруг здания разрослись так, что старый лагерь «Дельта-3» стал больше похож на кладбище. От блока «Ромео», в котором я провел последние дни перед инсценированным похищением, остались одни кирпичи. Все было старое, ржавое и грязное. Чем-то напоминало обстановку после урагана из моих фантазий.

Внутри «Золотого дома» ничего не изменилось. Комнаты теперь были предназначены для ФБР и военных криминалистов, для звонков адвокатам и для встреч с МККК. Но обставлены они были все так же: те же зеркала и комнаты наблюдения по бокам, где ленивые сотрудники Единой оперативной группы жевали свои холодные гамбургеры, смотрели на меня и не понимали, как я тут вообще оказался. Даже запах не изменился: как только я его почувствовал, сразу же вспомнил звук цепей в тот день, когда меня тащили по коридору в комнату, где я встретил сержанта Мэри – одного из дознавателей так называемой группы специального назначения.

Однажды ночью в августе 2003 года я сидел прикованный в такой комнате и слушал телефонный разговор одного из переводчиков. Она звонила своей семье в США и забыла закрыть за собой дверь. Кажется, английский был ее родным языком, но с семьей она разговаривала на арабском с небольшим сирийским акцентом. Она спокойно рассказывала о своей ежедневной рутине в Гуантанамо, совершенно не обращая внимания на страдающего мужчину, лежащего рядом с ней. Это было именно то, в чем я нуждался в тот холодный враждебный вечер. Я надеялся, что ее разговор, больше похожий на пение, никогда не закончится. Я видел в ней проводника между мной и моей семьей, мне казалось, что если ее семья в порядке, то и моя семья тоже. То, что я пытался подавить одиночество, подслушивая чьи-то личные разговоры, поставило меня перед дилеммой: мне нужно было выжить, но я хотел также сохранить свою честь и уважать честь других людей. Сейчас мне жаль, что я подслушивал ее разговор, и могу только надеяться, что она простит мой непреднамеренный проступок.

Моим переводчиком во время «Золотой встречи» был 30-летний маленький смуглый американец арабского происхождения с короткими темными волосами.

– Вы из Западной Африки? – спросил он на арабском, когда меня ввели в комнату и приковали к полу. Цепи на моих лодыжках добавили музыкальный фон нашему разговору, расходясь эхом по всему «Золотому дому». В таких ситуациях мне всегда было интересно, что другие думают о нас, когда мы прикованы. Нормально ли для них общаться со связанными людьми? Им жалко нас? Чувствуют ли они себя в безопасности?

– Да, я из Мавритании, – ответил я на арабском, улыбаясь.

– Вы понимаете, что я говорю?

Комната была заполнена незнакомыми мне людьми, в основном военными офицерами высокого звания, и, казалось, он очень хотел показать, что участвует в процессе.

Сопровождающие подвинули стол так, что я мог облокотиться, спрятать под него закованные ноги и создать впечатление, что я расслабленный свободный человек.

Мы ждали. Как и везде на планете, большому боссу не обязательно появляться вовремя. Наконец послышался голос служащего, который кричал так, будто готовится штурм, и этим поднял всех в комнате на ноги.

– Полковник Габавикс, командир Единой оперативной группы прибыл.

Дверь открылась, и за ней стоял он, во плоти. Это был первый и последний раз, когда я разговаривал с этим человеком.

– Вы будете доставлены на родину через неделю. Есть какие-либо вопросы?

Мне было очень сложно представить жизнь вне Гуантанамо после стольких лет заключения. Я понятия не имел, какие вопросы я могу задать. Вместо этого я попросил его кое о чем. Я сказал полковнику, что хочу взять свои рукописи с собой – их было четыре, помимо «Дневника Гуантанамо», а также некоторые записи и рисунки, которые я сделал во время занятий в тюрьме. Я сказал, что также хочу взять несколько досок для шахмат, книг и других подарков, которые получил от его предшественников, охранников и следователей. Для меня эти подарки имели сентиментальную ценность. Я назвал тех, кто делал мне эти подарки в надежде, что полковник одобрит мою просьбу ради своих друзей.

– Я поговорю с начальством, – сказал он. – Если это не проблема, то мы разрешим вам забрать их.

Я поблагодарил его, улыбаясь. Мне хотелось, чтобы встреча закончилась на этой позитивной ноте, так что не стал портить положения дел, говоря то, что говорить не стоило.

Полковник ушел так же внезапно, как и пришел. Группа сопровождения отвела меня в комнату через зал, где я встретил двух женщин в форме. Сержант была худой брюнеткой, она сидела перед монитором, на котором я увидел старый системный блок Dell, работающую на Windows 7. Она продолжала улыбаться, несмотря на то что компьютер методично выводил ее из себя: ей приходилось печатать все как минимум дважды, и компьютер постоянно выключался. Справа от нее сидела женщина, которая, как мне кажется, была ее боссом, или, по крайней мере, выше ее по званию. Это была невысокая блондинка с аккуратным хвостиком, лейтенант Военно-морских сил США. Она тоже была дружелюбной и даже попросила моих сопровождающих снять с меня наручники.

Затем прошла фотосъемка, где мне пришлось принять пять различных поз: смотря прямо в камеру, повернув голову на 90° вправо и влево и повернув голову на 45° вправо и влево. Я должен был оставить отпечатки пальцев примерно дюжиной способов на электронном планшете. Они записали мой голос, пока я читал страницу, написанную на английском: «Меня зовут вставьте пропуск. Я родился в вставьте пропуск. Я люблю свою страну». И все в таком роде. Должно быть, я очень нервничал, потому что смог пройти распознавание голоса только со второго раза. После всего этого сержант загрузила мои данные на свой старый компьютер.

Мои сопровождающие снова надели на меня наручники и отвели в другую комнату, где меня ждало ФБР.

– Если будешь вести себя хорошо, я разрешу им снять с тебя наручники, – сказал американец турецкого происхождения с честной улыбкой на лице. ФБР взяло мои отпечатки пальцев, используя старый метод прикладывания пальца к чернилам и затем к бумаге. Это был очень долгий и утомительный процесс, что дало мне время попрактиковать свои знания турецкого языка с агентом ФБР. Пока мы говорили, он случайно приложил палец к бумаге и оставил свой отпечаток. Он немного запаниковал, достал чистый лист, и мы начали заново.

– Надеюсь, это последний раз, когда тебе приходится делать это, – сказал он, улыбаясь и протягивая мне мыло, чтобы я мог вымыть руки.

В комнате были еще четыре агента ФБР – две женщины и двое мужчин. Им всем нравилось проводить время со мной.

– Вам не нужно надеяться, – заверил я его. – Можете поставить свой последний доллар на это.

Меня отвели в новый дом – лагерь для перевозки. Я видел его миллион раз: он был прямо напротив лагеря для изоляции «Эхо», где я жил в течение 12 лет. Если бы я верил в теории заговора, я бы сказал, что правительство специально расположило лагерь для перевозки рядом с моей камерой, чтобы я страдал еще больше. За все эти годы многих заключенных увезли отсюда, я всегда прощался с ними. Мы разговаривали через забор, разделяющий два лагеря. Было приятно видеть, как невиновные люди наконец обретали свободу. Я был счастлив за каждого заключенного, попадавшего в лагерь для перевозки, но в то же время мне было больно смотреть, как они покидают Гуантанамо. Теперь тот самый заключенный – это я, и я чувствовал себя виноватым. Было больно думать, что я оставляю всех этих невиновных людей. Оставляю их судьбы в руках системы, которая не имеет ни малейшего представления о справедливости.

– Мы скучали по тебе, заключенный 760, – поприветствовал меня один из охранников лагеря «Эхо», когда меня вывели из фургона для перевозок. Пока мы шли по лагерю, невысокая девушка-сержант со светлыми волосами и восточным акцентом рассказала о новых правилах.

– Вы можете свободно передвигаться на территории лагеря, но вы не должны заступать за красную черту. Если честно, мне все равно, если вы нарушите это правило, но в таком случае не задерживайтесь там надолго, потому что, если камеры засекут вас, у нас будут неприятности, – сказала она, пока вела меня к моему новому дому. – Машина с едой прибывает к белой линии.

Затем она уточнила детали всех процедур, о которых я, к счастью, слушал в последний раз. В Гуантанамо есть много странностей. Например, мы с сержантом разговаривали как старые друзья, несмотря на то что на мне были наручники.

Из-за урагана с большинства окон в лагере «Эхо» сняли решетки. Подрядчики, которые в основном были из так называемых стран «третьего мира», зарабатывали очень мало, но все равно изо всех сил пытались сохранить необходимые условия в лагере. Они еще не успели поставить на место все решетки. Из своей камеры я видел мир, который все это время окружал меня. Он был так близок, но так недостижим. Я видел все комнаты для допроса и «Лагерь закона», где заключенные встречались со своими адвокатами. Домик, где переводчики и учителя смотрели телевизор, ожидая следующей встречи с заключенными. Еще я видел два здания, куда заключенные приходят, чтобы пообщаться с семьями по телефону или по Skype. На парковке неподалеку люди оставляли свои американские фургоны. Выходя из них, они выглядели уставшими от своей скучной и утомительной работы. Через забор, разделяющий лагерь перевозки и лагерь «Эхо», я увидел, что моего сада больше нет, не считая случайной травы и нескольких деревьев. Их стойкость сравнима со стойкостью тех из нас, кто смог выжить.

В течение следующих нескольких дней сотрудники Единой оперативной группы продолжали держать меня в курсе по поводу моей перевозки. Новости быстро приходили от охранников, от Организации исламского сотрудничества, от старших офицеров, от Службы за контролем психического здоровья и от главного врача. У всех были хорошие новости. Мне сказали, что все мои вещи упакованы и отправлены сотрудникам лагеря перевозки, чтобы их погрузили в самолет вместе со мной. Капитан Воздушных сил из Службы за контролем психического здоровья сказала, что планировала встретиться со мной в следующий понедельник, но сомневается, что я все еще буду здесь. Старший медицинский офицер, капитан ВМС, пришла лично дать мне лекарства от малярии – верный знак предстоящей перевозки. Между этими встречами большую часть времени я потратил на разговоры с охранниками о том, какие гаджеты мне следует приобрести, когда я буду дома. Еще меня интересовало, как посмотреть все фильмы, которые мне запрещали смотреть в Гуантанамо. Они рассказали мне о таких сервисах, как Netflix и Putlocker, и даже о пиратском скачивании фильмов.

Затем наступил тот самый день – воскресенье 16 октября 2016 года. Весь день люди в форме приходили и уходили, говоря либо совсем немного, либо вообще ничего. Все казалось нереальным, как будто я был единственным заключенным на всей территории. Мой любимый представитель Организации исламского сотрудничества снова пришла, и снова она широко улыбалась. Ночная смена так и не прибыла.

– Где другая смена? – спросил я одного из охранников, парня, который рассказал мне, как пользоваться всеми последними ошеломляющими гаджетами.

– Я бы хотел, чтобы они позволили мне быть единственным, кто выведет тебя отсюда, и последним, кто попрощается с тобой, – сказал он. Его молитвы были услышаны, он надел на меня наручники в последний раз.

Он стал менее общительным, когда настал день X. Все казались мрачными, и полную тишину нарушила только капитан, которая с улыбкой подошла ко мне и сказала: «У тебя осталось два часа. На это время мы закроем тебя».

«Это происходит на самом деле», – подумал я. Я вошел в камеру и услышал, как охранник закрывает дверь вручную, это был очень знакомый звук. Это происходило каждый раз, когда в лагерь приезжали гражданские, вроде подрядчиков или учителей. Я принял душ и побрился. После этого надел новую форму для заключенных, которую мне выдали. Старую одежду и вещи, принадлежавшие мне в камере, пришлось оставить. Я попытался посмотреть телевизор, затем почитать книгу, но ничего не вышло. Я просто ходил по камере, молился и тихо напевал. Это были самые долгие два часа в моей жизни.

– Вы готовы? – наконец спросила капитан через отверстие в двери.

– Да.

– Пожалуйста, протяните руки через отверстие, – сказал один из охранников.

Я протянул руки, и охранники надели на меня наручники. Они вежливо спросили, не слишком ли тугие наручники, в ответ я покачал головой. После этого охранники открыли дверь. Я был потрясен, увидев, сколько людей поместилось в таком тесном коридоре. Куда бы я ни посмотрел, я видел людей в форме, в том числе даже нетерпеливого переводчика с моей встречи с полковником. Но в этот раз он просто смотрел и ничего не сказал. До сих пор единственный раз я сталкивался с такой торжественностью только на похоронах. Я почти не говорил, только кивал, когда кто-то задавал вопрос.

Девушка-капитан вела за собой охранников и говорила, что им делать дальше.

– Отведите его к красной линии.

Красная линия была примерно в 60 шагах от моей камеры. Мне казалось, будто я могу слышать биение сердец, как в песне Black Eyed Peas «Boom Boom Pow». Казалось, что сопровождающие нервничали и из-за этого зашли слишком далеко. Капитану пришлось закричать на них: «Не пересекайте красную линию. Назад. Назад». Охранники послушались, отведя меня немного назад, и остановились прямо перед линией.

Большие ворота открылись, и появились новые сопровождающие. Они забрали меня у предыдущих охранников и не осмотрели мои наручники, как это принято. Они не сказали ни слова, пока выводили меня за ворота.

Там меня ждала другая группа, в том числе старший медицинский офицер и очень высокий белый мужчина в форме. Было темно, и я не смог рассмотреть его звание, но увидел рюкзак и распечатку моей последней фотографии. Он поднес фотографию к моему лицу, внимательно посмотрел и громко сказал: «Личность подтверждена». Вся члены группы выглядели так, будто только вернулись из долгого путешествия. Все они, кажется, были очень сонными, даже низкая чернокожая женщина, которая снимала меня всю дорогу с момента, как я вышел из своей камеры. Худой специалист со светлыми волосами присоединилась к ней в автобусе, который должен был доставить нас в аэропорт. Всю дорогу до Нуакшота они передавали друг другу камеру.

– На что-нибудь жалуетесь? – спросил старший медицинский офицер.

Я потряс головой.

– Нет.

Улыбка скользнула по его лицу, и он почти закричал: «Заключенный 760, я объявляю вас готовым к перелету».

Мы прошли через несколько ворот. Затем сели в автобус, который находился на пароме. Пока паром пересекал залив, наш автобус танцевал как дервиш. Мы вышли в аэропорту у задней двери грузового самолета, который был достаточно большим, чтобы в него поместился целый грузовик. Двигатели работали так громко, что всем приходилось кричать, чтобы передать самое простое сообщение. Меня повели к длинному трапу. Как только мы оказались в самолете, на меня надели наушники, а глаза закрыли повязкой, прямо как когда забирали меня с воздушной базы Баграма, чтобы доставить в бухту Гуантанамо. Хотя в этот раз меня не били и не унижали. Меня усадили в жесткое сиденье, которое находилось практически в углу самолета и не откидывалось. Я не осмелился пожаловаться, потому что боялся, что кто-то может передумать и отправить меня обратно в лагерь. Во время полета я потерял счет времени, борясь с невыносимой болью в спине, которая перешла на уши и голову, а вскоре и вовсе лишила меня возможности шевелиться.

Самолет с грохотом приземлился, и я почувствовал, как кто-то снимает с меня повязку и наушники. Первое, что я увидел, – это электронные часы, висящие передо мной. Было немного после двух часов дня. Еще я увидел полусонных новобранцев, которые выглядели так, будто у них была не самая хорошая ночь. Я почувствовал, как кто-то осторожно начал снимать с меня наручники.

– Мы прибыли? – спросил я едва ли не шепотом.

– Да, – ответил охранник, стоявший позади меня.

– Это местное время?

– Да.

Мавританскую погоду было несложно узнать. Это был хороший день, но не слишком жаркий. Как раз походящий теплый прием, в котором я очень нуждался. Меня вывели из самолета, освободили от наручников и отвели на взлетную полосу, где меня ждали представители мавританского и американского правительств. Мы поприветствовали друг друга, и один из моих американских сопровождающих встал рядом со своим соотечественником. После того как мы обменялись любезностями, американец направился к своей машине.

– Кто это? – спросил я одного из мавританцев.

– Посол США, – ответил он.

– Я могу с ним поздороваться? – спросил я.

Он обратился к человеку, стоящему рядом с ним. Посол подошел ко мне, и мы пожали друг другу руки.

– Добро пожаловать домой, – сказал он.