Глава 13. Начдив

– Садись, – сказал Николай Леонтьевич Твердовский. – Разговор есть.

Кабинет начальства мало чем отличался от кабинетов рядовых сотрудников, разве что стол здесь был посолиднее да портрет Сталина глядел со стены в упор, как недреманное око. Крупный, плечистый Твердовский сидел к портрету спиной, уверенно заполняя собой пространство. Среди подчиненных Николай Леонтьевич считался неплохим начальником. О нем знали, что он обожает собак, не дает своих в обиду и не карабкается наверх по чужим головам. Сейчас, впрочем, от Опалина не укрылось, что Твердовский чем-то встревожен.

– Ваня, с меня требуют немедленных результатов по убийству в парке Горького, – сказал Николай Леонтьевич. Он сидел, сцепив толстые пальцы, и внимательно следил за выражением лица собеседника. – Что тебе удалось узнать на сегодняшний день?

Опалин рассказал все, что ему было известно, добавив, что дело осложняется тем, что могла быть убита не та женщина и что студентка Левашова стала случайной жертвой.

– Кое-кто наверху, – заговорил Твердовский, тщательно подбирая слова, – думает, что убийство – провокация, спланированная для того, чтобы опорочить Советский Союз. Пока информация никуда не просочилась, и зарубежная пресса вроде бы молчит, но если им попадется такой повод извалять нас в грязи, они уж точно используют его по полной. Вот, мол, каков порядок в СССР – в центральном парке режут людей, да еще в день визита французского писателя. – Твердовский прищурился. – Скажи честно, у тебя нет ощущения, что нас пытаются таким образом… подставить?

В другой раз Опалин ответил бы, что не привык полагаться на свои ощущения, а верит фактам, но сейчас он не стал заострять на этом внимание и честно ответил, что пока у него мало данных, чтобы делать какие бы то ни было выводы.

– А что с Соколовым? – спросил Николай Леонтьевич, неожиданно меняя тему.

– В смысле? – насторожился Иван.

– Ну, вы же с ним дружите, тебе должно быть лучше известно, чем мне, – довольно сухо ответил Твердовский. – В прокуратуре уже были готовы заменить его на следователя по особо важным – я имею в виду, на расследовании убийства в парке. Говорят, что Соколов спивается, что он человек конченый, что он не может заниматься следствием. К счастью, у них с особо важными сейчас напряженка – один завален работой, а второй… кхм…

Опалин знал, что «второй», на которого только что намекнул Твердовский, был послан в Ленинград расследовать убийство Кирова – и, вероятно, не справился с работой, потому что неожиданно для многих загремел в лагерь. Вслух об этом предпочитали не упоминать, и даже работники прокуратуры конфузливо бормотали, что их коллега отправлен «в отпуск». Так или иначе, Иван предпочел бы, чтобы их с Соколовым оставили в покое. Александр предоставлял ему полную свободу действий, что Опалин очень ценил; они понимали друг друга с полуслова, и каждый из них знал, что может вполне на другого положиться.

– Я поговорю с Соколовым, – решился Опалин.

Твердовский промолчал, но его мысли были написаны на его лице, и Иван был готов поклясться чем угодно, что Николай Леонтьевич собирался сказать: «Думаешь, этого будет достаточно? Думаешь, ты скажешь алкоголику, чтобы он не пил, и он просто послушается? Ха!»

– Гха-кхм! – Твердовский громко прочистил горло. – Хорошо. Попробуй на него повлиять… если получится. У тебя же еще убийство семьи на Пречистенке, верно? Если будет сильно мешать, дай знать, я передам дело Манухину. Парк Горького для нас сейчас важнее всего…

– Не надо никому ничего передавать, Николай Леонтьевич, – упрямо проговорил Опалин, и шрам на его виске дернулся. Иван терпеть не мог Манухина – тот был костоломом и пользовался среди коллег не самой лучшей славой.

– Людей тебе хватает? – спросил Твердовский. Замечание подчиненного он предпочел пропустить мимо ушей.

– Более или менее, – ответил Опалин.

– Значит, нет.

– Ну я бы не отказался от подкрепления. А то – сами знаете: старые кадры почти все вычистили, а кто пришел на их место?

– Ваня, это политика, – отрезал Николай Леонтьевич, насупившись. – Ты знаешь, что тут я ничего не могу поделать. Кого смогли, того отстояли. Кстати, как твой новичок? Не тот, который по комсомольской линии, а – другой?

Перед словом «другой» Твердовский почему-то выдержал многозначительную паузу.

– Ничего, – сказал Опалин. – Работает.

– Ты, Ваня, будь с ним поосторожнее, – неожиданно посоветовал Николай Леонтьевич. – Я тебя предупредил, кто его сюда направил. Черт его знает, что за этим стоит. Может, он осмотрится да и того… Кхм! Может, он по наши души пришел. – Говоря, Твердовский понизил голос. – С виду-то он простачок, да только сильно я сомневаюсь, что он на самом деле такой. Я серьезно, Ваня: следи за собой. Не говори и не делай ничего такого, что могли бы использовать против тебя. Ты меня понял?

– Так точно, Николай Леонтьевич.

– Осторожность в наше время не повредит, – неизвестно к чему заключил Твердовский. – Осторожность вообще никогда не повредит… Ну а комсомолец этот, Кауфман? О нем что скажешь? Он мне уже надоел своими жалобами, честное слово. И всерьез его не воспринимают, и Леопольд Сигизмундович с ним нелюбезен… на тебя, правда, не жаловался пока.

– Яша хороший человек, – сказал Опалин твердо. – Но пока у него мало задатков для нашей работы. Иногда он полезен, это да. Жаль, что его нельзя отправить в архив, чтобы он сидел там и перекладывал бумажки. Он слишком много читал, и книги… – Иван поморщился, – они стоят стеной между ним и жизнью. И знает он вроде бы много, но все эти знания не годятся для агента угрозыска.

– А что насчет второго? – спросил Николай Леонтьевич. – Ты не сказал, что о нем думаешь.

– Схватывает все на лету, учится быстро. Ну, и везет ему, конечно, – добавил Опалин с улыбкой. – Я не думал, что он придет на работу после того, как в первый день его чуть не убили. А он даже не вспоминает об этом. Ну… в обморок не падает, тоже хорошо. Опыта не хватает ему, это да. Но опыт дело наживное.

– Ну, это-то да, но я думаю, этот ферт у нас надолго не задержится, и комсомолец тоже. Ладно, Ваня, иди. И не забывай мне дважды в день докладывать, как продвигается расследование убийства в парке. А то я знаю тебя – молчишь, молчишь, а потом парой фраз отделаешься – взяли такого-то, жертву убил из ревности, переходим к следующему делу. Ты мне подробно рапортуй, что да как. Не исключено, что мне на самом верху, – Николай Леонтьевич выразительно указал глазами куда-то на потолок, – придется объяснения давать. И раз уж мы об этом заговорили, ты побольше бумаг составляй. Проведен обыск – приложение на трех листах, допрос – разъяснение на пяти листах. Это не для того, чтобы бюрократию разводить, а… сам понимаешь, лишняя бумажка в нашем деле не повредит. Логинова привлеки, у него почерк – загляденье. Одно удовольствие его отчеты читать…

Опалин покинул кабинет начальника со смутным ощущением, что мир не то чтобы сошел с ума, но как-то незаметно сдвинулся с оси здравого смысла и мало-помалу сползает в океан абсурда. Как можно больше бумажек – на случай, как бы чего не вышло, – загрузить Петровича – и тут Ивану неодолимо захотелось закурить. Остановившись возле окна, он полез за папиросами и машинально бросил взгляд наружу. То, что он там увидел, заставило его забыть о куреве и направиться к лестнице. Легким летящим шагом он преодолел ступени, ведущие вниз, и вышел из здания. К счастью, человек, который заинтересовал Ивана, никуда не делся. Он стоял, засунув руки в карманы, и изо всех сил изображал, что он тут просто так и вообще проходил мимо; но в силу возраста это у него плохо получалось.

– Здорово, большой человек, – выпалил Опалин первое, что пришло в голову.

Костя (потому что это был брат Софьи Левашовой) внимательно поглядел на него снизу вверх, сморщив свой маленький нос.

– Чего дразнисси? – спросил мальчик, насупившись. – Маленьких дразнить нехорошо, – назидательно добавил он.

– Ну извини, – примирительно сказал Опалин. – А ты разве не станешь большим человеком, когда вырастешь?

– Я начдивом стану, – важно ответил Костя. – Как Чапаев.

Он подал Опалину руку, как взрослый, и объявил:

– Я Костя.

– Я помню, – ответил Опалин, осторожно пожав маленькие пальцы. – В честь дедушки, да?

– Ага, – обрадованно подтвердил мальчик. – Вообще, когда я родился, знакомые советовали маме назвать меня Красномиром или Гигантом. Но она почему-то выбрала имя дедушки.

– Ну, Костя – тоже хорошо. Скажи, начдив, как ты насчет мороженого? Только чур, я угощаю.

– Ладно, – объявил Костя, поразмыслив. – Куда пойдем?

– В «Эрмитаж», тут рядом.

Они купили у мороженщицы два эскимо и устроились на нагретой солнцем скамье. Афиши театров, дававших представления в саду, завлекали на оперетту «Фиалка Монмартра», всевозможные пьесы и выступление некой Клео Доротти, которая анонсировалась как «единственная в СССР женщина-иллюзионист». Впрочем, если присмотреться, можно было заметить, что афиши Клео старые и что выступление уже состоялось.

– Ты почему не в форме? – спросил Костя, облизывая эскимо. На носу у него белело пятнышко мороженого.

– А мне так удобно, – честно ответил Опалин. – Ты почему не в школе?

– А мы летом не учимся. Ты что, не знаешь?

– Да я забыл, – признался Опалин. Костя вздохнул.

– Скажи, почему люди умирают? – требовательно спросил он.

– Э-э… – протянул Иван, чувствуя, что ступает на шаткую почву. – Видишь ли… У жизни есть начало и есть конец. Конец – это смерть.

Костя поглядел на него исподлобья.

– Но ведь это же плохо. Как так – был человек и вдруг исчез? Куда? А если я не хочу? Вот Соня – если ее больше нет, получается, я никогда ее не увижу? Совсем никогда?

– Боюсь, что так.

Надо было соврать, подумал Опалин; подобрать такие слова, которые затуманили бы истину и смягчили удар. Но он никогда не был мастером подобных комбинаций; более того, во всех жизненных ситуациях он предпочитал правду, как бы горька она ни была.

– Ты его найдешь? – спросил Костя.

– Найду, – пообещал Опалин. Он понял, что мальчик имеет в виду человека, который убил его сестру.

– А ты уже многих нашел? – осведомился мальчик, пытливо глядя на него.

– Да порядочно, – усмехнулся Опалин.

– И как же ты их ловишь?

– Люди помогают.

– Люди?

– Ну да. Свидетели рассказывают то, что им известно, эксперты проводят разные исследования. Конечно, есть и такие, которые пытаются запутать – друзья преступника, например. Поэтому все всегда надо проверять, чтобы никому не навредить…

Костя поглядел на палочку, которая одна только и осталась от его эскимо. «Он что-то знает, – подумал Иван, – иначе не пришел бы сюда. Тут не просто детское любопытство… Но если его спросить напрямую, он почти наверняка закроется. Сложно, ох, сложно иметь дело с детьми…»

– Я со вчерашнего дня все думал, и думал, и думал, – пробормотал Костя, вертя палочку от мороженого. – Мне бы очень хотелось помочь. Правда. Но я так мало знаю… Папа и мама вечером все зудели про Женьку, мог он или не мог убить Соню. Мама плакала, папа расстроился… Про какого-то ребенка говорили, что, может быть, из-за него… Я, правда, не понял, о чем это они…

Тэк-с. Стало быть, Елена Константиновна знала, что ее дочь беременна. Знала – но Опалину не сказала. Почему? Стыдилась, что Соня собиралась завести ребенка вне брака? Или хотела избежать объяснения, что будущий ребенок должен был служить для давления на его отца?

– А ты Женьку видел? – спросил Опалин. Ему было интересно, что мальчик думал об ухажере своей сестры.

– Зануда он, – с отвращением ответил Костя. – Как такого зануду вообще можно любить? Он Китона с Чаплином путает! И Гарри Пиль ему не нравится…

Судя по всему, собеседник Опалина к людям подходил со своей меркой, но Иван поспешно погасил улыбку.

– Я тебе лучше все расскажу, – добавил Костя, решившись. – Может быть, это глупо, но ты же взрослый, разберешься. Живет у нас в квартире такой Малыгин, Николай Иваныч. Он в тюрьме сидел, потом вышел. С мамой не здоровался, а папа его всегда избегал и мне сказал с ним дел не иметь. А недавно я заметил, что Николай Иваныч вдруг стал Соней интересоваться. Спрашивал, как она учится, как у нее с Женькой. Стал таким, знаешь, противно-любезным. А вчера, когда ты ушел, он позвонил по телефону, наговорил каких-то непонятных слов и убежал. И мне все это не нравится. Он постоянно говорит с папой и мамой о Соне, и… это странно, потому что Николай Иваныч твердит, как он нам сочувствует, а глаза у него недобрые при этом. Я ему не верю, – закончил мальчик.

Опалин задумался. Он отлично знал, что маленькие дети любят приврать и прихвастнуть – но иной раз бывают и неоценимыми свидетелями, которые замечают такое, на что взрослые нипочем не обратят внимания. Так или иначе информация, которую сообщил брат жертвы, требовала осмысления.

– Послушай, – осторожно начал Иван, – я вижу, ты многое замечаешь, поэтому буду говорить с тобой, как со взрослым. Этот Николай Иваныч, он… ну… когда-нибудь подкатывал к твоей сестре?

Костя молча мотнул головой.

– Нет. Знаешь, он на нее даже внимания не обращал. Только после того, как она переехала к Женьке, стал зачем-то о ней вопросы задавать.

– Какие именно?

– Ну я же тебе сказал. Как она учится, как ее отношения с Женькой, собираются они пожениться и все такое.

Стало быть, гражданин в наколках, отсидевший за грабеж, вел с родителями будущей жертвы светские беседы. Вопрос: зачем? Какую цель он при этом преследовал? Чем его могла заинтересовать Соня? И кому, наконец, Малыгин мог звонить после того, как Опалин покинул коммуналку на Трифоновской улице?

«Уж не собирался ли он с подельниками втянуть девушку в свои грязные дела? – хмуро подумал Опалин. – Каким образом? И не является ли ее страшная смерть следствием того, что ее соседом оказался этот мерзавец?».

– Ты случайно не знаешь, чем он сейчас занимается? – спросил Иван. – Он вообще где-нибудь работает?

– Он говорил, что на ипподроме, – ответил Костя, подумав. – Я слышал, что он там в ресторане кто-то вроде грузчика.

Однако неплохо устроился бывший уголовник. Наверняка отлично кормится, при случае ворует продукты, а еще – через ресторан – имеет доступ к массе народу. Но тут Опалин опомнился.

– Послушай, начдив, – начал он серьезно, – я не буду спрашивать, веришь ли ты мне, потому что раз пришел, то веришь. Все, что ты сказал, может быть очень важно, но теперь тебе придется еще кое-что сделать. Ты никому не должен говорить, что беседовал со мной, ясно? И еще: держись подальше от Малыгина. Я не прошу, а приказываю, Костя. Такие люди, как он, бывают очень опасны, а ты теперь у мамы один, ты должен ее поддерживать. Ты меня понял? Ты любишь кино, наверняка смотрел фильмы про сыщиков, но жизнь, знаешь ли, это совсем другое. В жизни одна ошибка… – Он спохватился, что говорит с ребенком уже как со взрослым, и замолчал.

– Ладно, – сказал Костя. – Я все понял, командир. Не надо за меня беспокоиться – может, я маленький, но не глупый… – Он вздохнул, разглядывая палочку от эскимо, и наконец решился. – Слушай, а можно мне еще одно мороженое?