Часть седьмая. 1947—1957

Кикоин, друг Берии

Берия сказал Судоплатову, отвечавшему за безопасность атомного проекта:

– Слушай, Павел, скажи Исааку, чтобы он немного урезонил своего братца.

– Ну-ну, – мрачно отозвался Судоплатов.

Абрам Кикоин, брат Исаака и тоже физик, позволял себе лишнее. Он открыто критиковал советский режим и бранил самого Сталина, прилюдно говоря о нищете населения, об очередях за хлебом, о презрении властей к людям и о тоннах лжи по радио и в газетах. Делал это он смело и страстно. В подобные моменты окружающие испуганно его сторонились, и частенько он выстреливал свои речи в вакуум, но все же…

– Но также заверь его, – добавил Берия, – что брата его мы не станем трогать ни в каком случае. Волосок не упадет…

– А почему вы не скажете это ему сами?

– Мне как-то неудобно.

– У вас с Кикоиным, насколько я заметил, почти дружеские отношения. Вы его явно выделяете из остальных.

– Исаак весел, ценит юмор. И дико работоспособен. Я его почти люблю.

– Ну, так и скажите ему.

– Вот, наверно, поэтому и не хочу сам поднимать эту деликатную тему. А ты ему можешь об этом промолвить словно бы мимоходом. Он умный, поймет.

Исаак Кикоин, сорокалетний экспериментатор, открывший немало серьезных эффектов в области ферромагнетизма и пьезоэлектричества, в скором будущем академик, возглавлял в атомном проекте один из важнейших участков – разделение изотопов. Заменить его было некем. Во всем мире в этом тонком процессе разбирались всего два-три человека. Впрочем, Берия и не хотел его менять. Да и Фукса из Америки не выпишешь. Проект придется притормозить, а Сталин поставил жесткие сроки. Нарушить их было нельзя. В пылу злого откровения вождь сказал Берии, которому доверил весь атомный проект: «Не сделают эти твои ученые бомбу, перестреляю всех к чертовой матери». Берия не без основания полагал, что в этот «чертов» список, скорее всего, попадет и он сам. Вождь был крут и людей щадить не привык. Более того, он любил время от времени их менять. А Берия чутьем понимал, что уже намозолил хозяину глаза. Хозяину, который заметно сбрендил и нередко впадает то в абсурдную подозрительность, то в тихое бешенство. Как бы не сыграть до срока судьбу Ягоды и Ежова. Вот почему бомба, помимо всего прочего, стала не просто делом, но и условием его, Лаврентия Берии, выживания. При этом обстановка в Арзамасе-16 ему нравилась. Надежда на успех была реальной. Все работали увлеченно и слаженно. Юлий Харитон, главный конструктор, с поразительной глубиной и точностью разбирался во всех аспектах этого весьма масштабного дела – от общих принципов цепной реакции до формы последней заклепки в хвосте «изделия». Яков Зельдович, математик от Бога, придумывал взрывные схемы одна лучше другой. Исаак Кикоин умело извлекал из радиоактивной руды драгоценные крохи урана-235. Эта троица была главным движителем проекта. Но и остальные не шибко отставали. Коллектив подобрался славный. Отличный климат в нем создал формальный научный глава проекта Игорь Курчатов, готовый наравне с Берией держать ответ перед правительством, читай, перед Сталиным. При этом, несмотря на мучительные размышления о жизни страны, о реальных бедах полуголодных людей, живущих за пределами их закрытого и хорошо снабжаемого городка, все сотрудники были уверенны, что трудятся для защиты великого дела социализма.

Важнейшим подспорьем оказались тайно доставленные из Америки материалы, досконально описывающие процесс создания первой в мире атомной бомбы. Отечественные ученые были толковыми, они бы сделали бомбу и сами – лет за шесть или семь. Но такого времени – как думалось вождям – у страны нет. Поэтому было принято решение полностью повторить американское изделие. И работа закипела.

По воскресеньям Берия устраивал для ведущих физиков обед. Проходили обеды весело, пили вино, много шутили, много смеялись. Однажды Кикоин встал, поднял бокал:

– У Бора как-то спросили, как он относится к теории сотворения Вселенной из Ничего. «Что ж, – отвечал Бор, – евреи в это верят. А вот мудрецы Индии полагают, что Ничто как было ничем, так ничем и осталось». Но нам с вами, друзья, – широко улыбнулся Кикоин, – по сему поводу переживать не приходится. Мы с вами ведь существуем? И, кажется, неплохо.

Раздался взрыв хохота. Бокалы зазвенели.

Глава НКВД-МГБ раньше не подозревал, насколько физики остроумный народ. Кикоин был мастером коротких, парадоксальных анекдотов. Зельдович сорил веселыми эпиграммами. Щелкин потешно пересказывал деревенские байки. А когда бородатый Курчатов доставал откуда-то котелок и начинал петь и танцевать, как Чарли Чаплин, все хватались за животы. Берия по части шуток старался не отставать, но изредка, незаметно для других, на долю секунды мрачнел («Не сделают, перестреляю всех к чертовой матери» – этих слов он не забывал). Так что веселье весельем, а дело сделать надо.

Чем бы посчитал покойный поэт Андрей Белый нынешние события вокруг Саровского монастыря – насмешкой истории, темным и горьким намеком или необъяснимой, почти мистической случайностью? Именно на его развалинах в апреле 1946 года был основан тайный город, несколько позже названный Арзамасом-16. Прямо рядом с усыпальницей преподобного Серафима, сказавшего некогда, что «вся земля сгорит», был построен сверхсекретный объект, в стенах которого веселые, молодые физики под общим руководством и при неусыпном внимании главы тайной полиции успешно мастерили бомбу – «атòмную, лопнувшую».

Однажды Яков Зельдович, заядлый грибник, бродил по лесу с корзиной. Грибов почти не было, но настроения это грибнику не подпортило. В благословенной лесной тиши он весело выкрикивал стихи. Те, что особенно ценил и хорошо помнил – из Брюсова, Белого, Хлебникова и даже Блока. Особенно те, что каким-то краем цепляли науку, ее парадоксальные повороты и заскоки. Несравненный любитель розыгрышей, он и сам позволял себе сочинять заумные стихи, а коллегам-физикам выдавал их за строки гениального Хлебникова, с творчеством которого те были знакомы слабо и оспорить авторство не решались.

На этот раз в стиле громыхающих ступенек Маяковского, громко, нараспев, физик протрубил:

 

Могуч

И

Громогласен,

Далек

Астральный

Лад.

Желаешь

Объясненья?

Познай

Атомосклад…

 

Вот пусть они докажут мне, что это не Хлебников, не Маяковский. Впрочем, Аркашка Мигдал, полное сарказма дарование, привыкшее над ним, Зельдовичем, подтрунивать, вмиг сообразит. Если прочтет только первые буквы слов. Представляю себе его физиономию!

– Атомосклад! – закричал он молодецки, довольный этой словесной находкой. Сам Хлебников тихо улыбнулся бы.

И в этот момент из-за поворота лесной тропы, огибая замшелые стволы, медленно, опираясь на палку, вышел седой, древний старик в когда-то, видимо, черной, но давно выцветшей долгополой одежде и с белой бородой до пояса.

– Ты чего расшумелся, сын мой? – дружелюбно спросил старик.

– Прости, отец, – оторопел Зельдович, – мне казалось, я здесь один. Неужто потревожил?

– Уж нет. Никак. И ты прав, полагая, что ты здесь один.

– Это в каком смысле? – смутился Зельдович.

– В прямом. Меня тут нет. И уже давно.

– Загадками говорите.

– А сам откуда? – Старик смотрел пытливо.

– Да так, – неопределенно махнул физик рукою. – Работаю я тут. Неподалеку.

– А, так ты из этих, – грозно сказал старик, – из тех, что продолжают опыты Кюри?

– Что? – шепотом выдавил Зельдович, чувствуя, что теряет дар речи. – Что… вы… сказали?..

– Ужо так. Не тушуйся. Что сказано, чего написано, тому и быть.

Старик повернулся и медленно двинулся назад, под сень могучих еловых ветвей. Но вдруг повернулся и добавил, блеснув глазами из-под нависших бровей:

– Только уж особо не безобразничайте. Само Небо не простит! – и прежде, чем исчезнуть, погрозил пальцем.

Физик застыл как вкопанный, глядя в согбенную спину старца, растворившуюся в лесной хмари.