Мохенджо Даро – Холм мертвых

Оппенгеймер стоял, Эйнштейн сидел. Молодой физик смотрел куда-то выше головы физика старого и говорил нараспев, почти пел: «… вздрогнула земля под ногами, вместе с деревьями зашаталась. Всколыхнулись реки, взволновались большие моря, растрескались горы, поднялись колючие ветры. Померк огонь, затмилось прежде сверкавшее солнце. Белый горячий дым, в тысячу раз ярче солнца, поднялся в бесконечном блеске и сжег город дотла. Вода кипела, лошади и военные колесницы горели неостановимым пламенем, тела упавших были опалены смертным жаром так, что больше не напоминали людей…»

– Да, – тихо сказал Эйнштейн. После паузы он спросил: – Это Бхагавадгита?

– Откуда-то из Махабхараты. Точно не помню.

– Вы, и не помните? Не поверю.

– Не имеет значения. Этому тексту не менее трех тысяч лет.

– Удивительно.

– Вы, наверно, слышали, лет двадцать назад в долине Инда раскопали город, которому пять тысяч лет?

– Краем уха, не более того.

– Поразительный город, этажные дома, расчерченные улицы, остатки водопровода…

– Интересно.

– А сгорел мгновенно.

– Да вы что?

– Но самое любопытное, куски камня и угля спеклись до степени зеленого стекла. Это означает температуру в полторы тысячи по Цельсию, в то время как земные печи более тысячи двухсот не дают.

– Ага. И это означает?..

– Ретивые умники уже определили – ядерный взрыв. Там, кстати, немало и других примет на сей счет. И строки эти сему выводу соответствуют, согласитесь.

– Невероятно, – прошептал Эйнштейн.

– Откопанный город назвали Мохенджо Даро, Холм мертвых.

– Звучит.

– А сейчас мы новый подобный холм хотим наворотить. Такая вот штука.

– Роберт, вы уникум, – сказал Эйнштейн.

Оппенгеймер улыбнулся уголком рта, присел к столу, достал сигарету.

– Это вот ваш Лео – уникум, – сказал он, закуривая и пуская дым. – Истинный.

– Ну, мне ли этого не знать, – усмехнулся Эйнштейн.

– Кабы не он, никакой бомбы мы бы сейчас не делали.

– Даже так? – Эйнштейн посмотрел лукаво.

– Но сначала не было бы реактора.

– Погодите, все говорят о Ферми.

– Энрико – гений теории, спору нет. Но по складу ума он не инженер. Когда дело дошло до конкретной конструкции, он слегка затосковал. То одно вылезает, то другое. Вы ведь знаете, сколь важна в реакторе охлаждающая часть. Никто не знал, как это сделать. Мы оказались в тупике. К счастью, ненадолго. И опять Лео… Вдруг выясняется, что он знает это дело до последней пуговки. И ставит все на место. Предлагает конструкцию электромагнитного насоса, который становится основным элементом реактора-размножителя, того, что мы назвали бридером. Все были потрясены. Без этой находки мы блуждали бы еще год… два?.. Но откуда это у него?

Тут Эйнштейн весело рассмеялся.

– Дорогой Роберт. Вы не в курсе. Мы с Лео еще в середине двадцатых изобретали электромагнитные насосы для холодильника. Несколько патентов получили. Нам действительно знакомы все нюансы.

Оппенгеймер смотрел на собеседника с удивлением, к которому примешивался восторг.

– Поразительные вещи вы мне открываете. Но как сошлось одно с другим. Невероятно. Словно кто-то нас ведет.

– Вы знаете, Роберт, я ведь не хожу ни в церковь, ни в синагогу. Пару раз заглядывал из уважения к богомольным друзьям. Но лично мне этого не надо. У меня свое понимание Всевышнего. Я кое-что кумекаю в теории вероятностей. И понимаю, что подобная цепочка – от домашнего холодильника в Берлине до ядерного реактора в Чикаго или в Лос-Аламосе – сама по себе не возникает. Да, готов подтвердить. Кто-то нас всех ведет. Только куда и зачем? В силах мы это понять? Не уверен.

Они помолчали.

– Да, кстати, – словно бы проснулся Оппенгеймер. – Англичане закрыли свой атомный проект.

– Вот как. С чего это?

– Финансы. Не могут они сейчас столько денег на это пустить. Да и работать под прицелом германских бомбардировщиков не больно-то уютно. На всем Британском острове нет безопасной точки. Не в Канаде же им это разворачивать.

– Да, это понятно.

– Да и зачем? Они готовы поддержать наш проект. От этого обе стороны в выигрыше.

– И Черчилль согласился?

– Да он практически был инициатором.

– Английский премьер не просто умница, – заметил Эйнштейн. – Мне кажется, он к тому же и человек хороший.

– Несомненно, это так, – сказал Оппенгеймер.

– Честное слово, он мне нравится. И чем англичане конкретно помогут?

– Прежде всего специалистами. У нас не закрыто несколько позиций. Но готовы приехать Чедвик, Кокрофт, Тейлор, кто-то из талантливой молодежи. Для нас это важно.

– Безусловно. Англичане молодцы, поступают правильно.

– И я того же мнения. – Оппенгеймер улыбнулся.

– Да, – задумчиво сказал Эйнштейн. – Все это движется с неотвратимостью сползающего ледника.

– Так что до встречи в Мохенджо Даро, дорогой учитель, – весело сказал Оппенгеймер.

– Тьфу на вас, – сказал Эйнштейн.

Перечисляя приехавших англичан, Оппенгеймер не назвал Фукса. Он бы сам не мог сказать, почему он его забыл. Разумеется, ему не было ведомо, что у Фукса довольно давно установлены связи с русской разведкой, что ныне эти связи оборваны. Сам Фукс права выезда из Лос-Аламоса не имел. Его это не просто смущало, но и сильно мучило, поскольку своего глубинного коммунистического восторга он так и не утерял.

Призрак на вокзале в Санта-Фе

До июня 1944 года связь с Клаусом Фуксом кое-как поддерживал некий «Раймонд» – американский гражданин Гарри Голд (а на деле русский агент Генрих Голодницкий). Но затем связь оборвалась. Причиной стала установленная генералом Гровсом беспрецедентная секретность в Лос-Аламосе. Необходимо было утерянную связь как-то восстановить.

Лиза приехала в Лос-Аламос в гости к своей подруге Кэтрин. Просто так в эту особую область почти пустынного штата Нью-Мексико вряд ли бы ее охотно пустили. Вопрос возник бы уже на стадии приобретения железнодорожного билета. Зачем? К кому? Но по письменному приглашению четы Оппенгеймеров? Тут всякие вопросы отпадали сразу.

Они вдвоем чудесно провели несколько дней. Роберта Лиза практически не видела. Он был занят круглые сутки. Впрочем, она и не стремилась. Китти возила гостью в небольшом «Плимуте» цвета хаки, показывала ей окрестности – пустыню, поросшие колючками холмы, чудом сохранившиеся остатки древних поселений индейцев пуэбло и анасази. Это были целые песчаные города, цепочки загадочных пещер. Лиза смотрела и изумлялась (возможно, несколько преувеличенно).

К запретной зоне Китти старалась не приближаться. Однажды они разглядывали древнее наскальное изображение, загадочную волнистую линию с рожками и двумя точками, напоминающими глаза. Все это было высечено на камне, похожем на надгробие.

– Вот, смотри, археологи называют это рогатым водным змееподобным божеством.

Лиза сделала вид, что рассматривает камень с интересом.

А Китти тем временем подняла голову и вгляделась в даль. Затем, ткнув пальцем в сторону еле заметной изгороди на горизонте, сказала, понизив голос:

– Там… они… Ну, в общем, работают… – И приложила палец к губам. Но Лиза никакого интереса не проявила.

– Мне рассказывали, что где-то в этих краях растут необыкновенные синие кактусы.

– О, – оживилась Китти. – Я, кажется, знаю, где это.

Она развернула машину и ударила по педали газа. Машина помчалась по сухой желто-красной дороге, подымая пыль.

Все было прекрасно, если бы не преследующая Лизу головная боль. Она постоянно заходила в аптеку за болеутоляющими порошками, то за одним, то за другим.

– Да что с тобой такое? – сокрушалась Китти.

– Ты же знаешь, – смеялась Лиза. – У меня от физики болит голова. Но не волнуйся, это пустяки, и я справлюсь.

– При чем тут физика? – удивлялась Китти, а вслед за этим тоже начинала смеяться.

Но к аптеке она подругу подбрасывала постоянно.

Именно в аптеке была назначена явка, и Гарри Голд наконец туда явился.

«Ходите сюда так часто, как сможете, – негромко сказала Лиза. – И если известное вам лицо что-то передаст, берите и тут же уходите. А я вас найду. Скорее всего, тут же».

Лизе пора была уезжать, и тут Роберт всполошился и предложил устроить скромный ужин в узком кругу. Позвал он только Клауса Фукса, с которым чувствовал все большую близость. Или это Китти подсказала, что Клаус украсит вечер? Значения не имело. Две милых женщины, двое умных мужчин, которые умеют быть веселыми и остроумными.

– Как вам тут, дорогая Лиза? – спросил Оппенгеймер, разливая шампанское по бокалам. – Надеюсь, головная боль прошла?

– Не говори, – вмешалась Китти. – Бедняжка Лиза все время бегает в аптеку.

– Мой недосмотр, – смеясь, сказал Оппенгеймер.

Лиза не сказала ничего. Лишь многозначительно посмотрела на Фукса.

«В аптеку? – подумал Фукс. – Странно. Или, наоборот, совсем не странно?»

В аптеке он Голда и нашел. Но ничего не сказал, даже не посмотрел в его сторону. Заведя с аптекарем разговор об очках и диоптриях, он тихонько поставил на пол потрепанную тряпичную сумку. Гарри Голд, бормоча под нос, что ему нужно купить то ли перекись водорода, то ли настойку йода, столь же незаметно эту сумку подхватил. Перекись купил и спокойно удалился.

Еще через день сумка с толстой пачкой бумаг оказалась в руках у Лизы.

У Фукса был на редкость организованный мозг. Он тщательно собрал и подготовил всю документацию – полную программу создания атомной бомбы. За безопасностью его редких передвижений за пределами Центра незаметно следил некий Дэвид Гринглас, чья сестра Этель была замужем за Юлиусом Розенбергом. Супруги Розенберг жили в другом месте и рассматривались как дальнее прикрытие, на всякий случай. Сами о деталях всей цепочки осведомлены они были мало, но, будучи людьми левых убеждений, к факту тайных связей с Красной Россией относились с воодушевлением. Им казалось, что тут торжествует справедливость.

Лиза читать полученные бумаги, разумеется, не собиралась. Она лишь мельком пробежала глазами несколько страниц и уже по почерку их составителя, по четким чертежам и рисункам поняла, что имеет дело с весьма толковым человеком. Она аккуратно упаковала всю пачку листов разного формата с помощью двух газет, перевязала и засунула в ридикюль, сафьяновую сумку на длинном ремне. В Лос-Аламосе железной дороги не было. Ближайший вокзал был милях в сорока, в столице штата Санта-Фе. Поезд ее уходил через день. Китти обещала подбросить ее на своем «Плимуте».

Помимо ридикюля у Лизы был небольшой чемодан и изысканная дамская сумочка. Поезд отходил в пять. Дневная жара чуть спала. Вокзал был умеренно оживлен. Прощальный поцелуй с Китти, и Лиза вступила на перрон. Она шла спокойно, элегантно топая каблучками своих любимых туфель, купленных когда-то еще в Париже. Элегантность эта была несколько наигранной, скорее бессознательно. В любом случае Лиза понимала, что стройная женщина невольно привлекает к себе внимание. Вот почему идти надо свободно, раскованно. И совсем неплохо, если это получится красиво. Ведь, в сущности, она нравилась самой себе. До ее вагона номер восемь оставалось шагов пятьдесят или чуть больше. И вдруг Лиза вздрогнула и похолодела. Как она раньше этого не заметила? Почти по всей длине поезда было как-то непривычно суетливо. Она слегка скосила глаза. У входа в каждый вагон помимо проводника стояли люди из военной полиции. И они… Да, сомнений не оставалось. Они тщательно просматривали вещи всех садящихся в поезд. Она чуть замедлила шаг и вгляделась. У каждой двери! Без исключений. Такого страшного провала она и вообразить себе не могла. Повернуть назад? Можно ли это сделать непринужденно? В любом случае это будет заметно. Дьявольски заметно. Ведь народу не так уж много. И ее, скорее всего, задержат. Так, проверить на всякий случай. Чего это она тут шатается с чемоданами в руках? Механически она продолжала идти вперед, понимая, что тело ее почти не слушается, а мыслей нет. Только липкий ужас. И в этот момент перед ней прямо из воздуха соткался почти прозрачный силуэт. Она не остановилась, но он продолжал висеть перед ней, словно летел со скоростью ее шагов.

– Это ты, Яша? – прошептала она помертвевшими губами.

– Я, я, – торопливо сказал он. – Я. Слушай сюда. Можешь оставаться спокойной, можешь волноваться. Ты вправе сильно нервничать. Так уж выпала карта. Сейчас это даже полезно. Просто нужно это делать нестандартно. В любом случае ты должна их огорошить. Помнишь, как я учил? В разведке главное дело – не мельтешить. Поступи необычно, и они растеряются. Даю слово. – Он улыбнулся, тепло и грустно. И растаял в дымке, как только она дошла до своего вагона.

Прямо перед ней стоял тучный проводник, а за ним, в двух шагах, двое полицейских рылись в чемодане какого-то человека, по виду морского офицера. Она приблизилась к проводнику и сказала с улыбкой очаровательной, но и растерянной:

– Простите, сэр, билет… просто не знаю… – Она поставила на землю чемодан и начала суетливо, даже судорожно рыться в сумочке. Она перевернула, казалось, все. Капли пота выступили на ее лбу.

– Не беспокойтесь вы так, мэм, – дружелюбно сказал проводник.

– Как бы не так, – прошептала она сердито. – Вечное мое разгильдяйство. Ну где он, проклятый?

Ей мешали собственные руки, мешало все, мешал несчастный ридикюль, болтающийся у нее на левом боку. Она нервно сняла его и повесила проводнику на плечо. Вздохнула облегченно. Руки ее запорхали. Проводник гордо выпятил грудь, словно на него нацепили орден.

– Да вот же он! – воскликнула она почти радостно. – Мой бог! А я уже было отчаялась…

Она махнула билетом перед носом проводника, краем глаза уловила, что к нему приближается пара других пассажиров, подхватила чемодан и устремилась в вагон. Проводник остался стоять столбом.

– Простите, мэм, – вежливо сказал один из полицейских. – Не затруднит ли вас открыть свой чемодан?

– Да, разумеется. – Она вновь очаровательно улыбнулась. Но на этот раз чуть спокойнее.

В чемодане кроме блузок, трусов и купального костюма ничего не было.

Она сидела в купе в страшном напряжении. Поезд тронулся. Дрожь ее не проходила. Но расчет оказался верен. Минуты через три отворилась дверь.

– Мэм, – пробасил проводник. – Извините, но вы забыли у меня вот это. – Он протягивал ей ридикюль.

– О! – вскочила она. – Спасибо, мой дорогой. – Ей хотелось проводника расцеловать. – Я сегодня такая рассеянная. У меня нынче такой день! Ужас и кошмар. – Она схватила ридикюль и без сил упала на сиденье.

Колеса поезда стучали. За окном проплывал пустынный пейзаж…

Да, день выдался не слабый. Возможно, это был главный день всей ее жизни.

Через четыре дня толстая пачка бумаг оказалась в советском посольстве в Вашингтоне. А еще через два дня дипломатической почтой ушла в Москву.