Берия, «король Лир» и поэт

В январе 1943 года Лаврентий Берия вызвал к себе руководителя Московского еврейского театра Соломона Михоэлса и известного еврейского поэта Ицика Фефера, писавшего стихи на идише и на русском, автора многих сборников еще со времен Гражданской войны.

– Здравствуйте, дорогой Соломон Михайлович! – радушно сказал Берия. – Рад встрече с лучшим «королем Лиром» за всю историю постановок этой шекспировской пьесы. Или вы скажете, что это не так?

Михоэлс лишь улыбнулся и протянул руку.

– Здравствуйте, товарищ Фефер, – продолжил Берия.

Поэт скромно наклонил голову.

– Что новенького написали?

– Хотите, несколько строк прочту? Буквально вчера сочинил.

Берия словно бы не удивился нахальству поэта, он лишь демонстративно глянул на часы, с оттенком великодушия махнул рукой и сказал:

– Валяйте! Пара лишних минут нас не смутит.

Фефер встал на цыпочки, приподнял подбородок:

 

Пусть Гитлер мне могилу роет —

Но я его переживу,

И сказка сбудется со мною

Под красным флагом наяву!

Я буду пахарем победы

И кузнецом судьбы своей,

И на могиле людоеда

Еще станцую! Я еврей!

 

– Эх! – крякнул Берия. – Хорошо приложил. Станцуем на могиле людоеда. Правильно мыслишь. Молодец!

– Он правильно мыслит, – поддержал Михоэлс.

– Присаживайтесь, товарищи, разговор будет серьезный. Как раз об этом. Вы, Соломон Михайлович, председатель Еврейского антифашистского комитета. Не так ли? В каком-то смысле наша надежда и опора. Сами понимаете, насколько важен сегодня этот комитет. Позарез нужна нам поддержка еврейских организаций Америки. И вообще, и финансовая. Сие важно. Объяснять не нужно? Вот туда вы и поедете. Вместе с товарищем Фефером.

– Я готов, – сказал Фефер.

В целом он был неплохим поэтом. Знатоки читали его стихи, с волнением слушали его пламенный голос, ежели удавалось где-нибудь собраться. При этом он был негласным агентом НКВД, о чем ни его читатели, ни Михоэлс, разумеется, не знали. Хотя, быть может, и догадывались. Но особого значения не придавали.

– Я понимаю, – сказал Михоэлс.

– Опекать вас там будут очень надежные товарищи, Хейфец и Зарубин. Все важное вам покажут и разного рода встречи организуют. Задача ваша и проста, и сложна. Среди американских евреев, об этом вы знаете не хуже меня, немало богатых людей. Очень богатых. Они готовы давать деньги. А это новые танки, самолеты, это «студебеккеры». Но они это сделают куда охотней, когда узнают, что в СССР евреи живут привольно и счастливо.

– Полагаете, им надо об этом рассказать? – спросил Михоэлс. – Так сказать, открыть глаза?

– Безусловно, полагаю. Товарищ Сталин поручил мне сообщить вам, что идея еврейской республики на полуострове Крым поставлена в повестку дня. Политбюро относится к этому вопросу одобрительно. Нам думается, что в еврейских общинах Америки воспримут эту новость с интересом.

– Несомненно, это так, – взволнованно сказал Михоэлс.

– Еще бы, – мотнул головою Фефер. – После двух тысяч лет скитания… И вдруг свой дом.

– Расскажете им о расцвете еврейской культуры в нашей стране, о еврейских театрах и поэзии, об ученых и изобретателях, о героическом труде еврейских граждан в тылу и на фронте. Необходимыми материалами мы вас снабдим.

– Это хорошо, – сказал Фефер. – Мы и сами кое-что об этом знаем, но всего знать мы не можем.

– В любом случае мы должны подготовиться. Дабы не выглядеть там малознающими и глупыми пропагандистами, – раздумчиво произнес Михоэлс. – На одних призывах далеко не уедешь.

– Ладно вам. – Пенсне Берии сверкнуло. – Кого-кого, а вас мы знаем. За словом в карман не полезете.

– Ну, – Михоэлс улыбнулся лукаво, сморщив огромный лысый лоб. – Иной раз сказать слово-другое мы можем. Это так.

– Вот именно, – Берия улыбнулся навстречу. – Важно, чтобы слово ваше, пусть и косвенно, дошло до ушей таких людей, как Эйнштейн, Оппенгеймер… этот… – Он взглянул в блокнот на столе. – Энрико Ферми.

– Ферми? – переспросил Фефер.

– У него жена еврейка, – сказал Берия. – А вы не знали? Считайте, наш человек.

– Понятно, – усмехнулся Фефер.

– И еще один важный ученый. – Берия вновь скосил глаза на блокнот. – Лео Силард. По слухам, там на него многое завязано.

– Не слыхал, – сказал Фефер.

– Никто не слыхал, – сказал Берия. – Зато мы знаем, что здесь, в Союзе, работают в науке (или, точнее, работали) его брат и сестра. Брат, кажется, у Туполева. Но мы проверим.

– Интересно, – заметил Михоэлс. – Как все запутано.

– Надо сделать так, – веско сказал Берия, – чтобы этот Силард получил от них нечто вроде привета. Разумеется, не прямо, а через друзей.

– Понятно, – сказал Фефер.

Михоэлс, склонив голову, молча рассматривал собственные ладони.

«Пусть гибнут слабые»

Гитлера потрясло поражение под Сталинградом. Он долго не мог поверить в реальность случившегося. Потерять в бесславном кольце такую великую армию? Чудовищный удар. На несколько дней он потерял сон. Это жуткое кольцо ему снилось – в виде длинной, замкнутой вереницы усталых, молчаливых солдат, чьи лица были темны или даже черны. Да, они были бессловесны. Тишина. Дым, копоть и воронье повисли над заснеженным полем. Как это могло случиться? Немцы, нордические воины севера, не могут проигрывать сражения. Не могут и не должны. Но кто оказался способным нанести подобный удар? Кто? И вот тут, противоречивым образом, это драматическое событие вызвало у немецкого вождя неожиданный прилив, почти припадок чувств по отношению к бывшему его «другу», а ныне смертельному врагу.

В тяжелые дни, после гибели армии Паулюса, Гитлер возбужденно ходил по своему кабинету.

– Это он! – сказал Гитлер.

Присутствующие вопросительно посмотрели на своего вождя.

– Этот человек вызывает у меня восхищение, – продолжил фюрер. – Да, да, да. И не спорьте со мной. Еще раз да. Это он – сидящий в Кремле. Мне говорят, что он никогда и никуда не выезжает. Что не бывает на фронте. Чепуха! Разве в этом дело? На примере Сталина я отчетливо вижу, какое значение может иметь один человек для целой нации. Любой другой народ после сокрушительных ударов, полученных на начальной стадии войны, вне всякого сомнения, оказался бы сломленным. Если с Россией этого не случилось, то нынешней своей победой русский народ обязан только железной твердости этого человека, несгибаемая воля и героизм которого призвали и привели народ к продолжению сопротивления. Да, – закричал Гитлер, словно бы кто-то осмелился ему возражать. – Несгибаемая воля и героизм! Имейте в виду и учитесь. Сталин – это именно тот крупный противник, который стоит передо мной как в мировоззренческом, так и в военном отношении. Если когда-нибудь этот герой и воин попадет мне в руки, я окажу ему все свое уважение и предоставлю самый прекрасный замок во всей Германии. Но на свободу такого противника я уже никогда не выпущу. Воссоздание нынешней Красной армии – грандиозное дело, а сам Сталин, без сомнения, – личность историческая, совершенно огромного масштаба.

Генералы и офицеры ставки почтительно выслушали фюрера, но ни слова не сказали. Каждый молчал по-своему. И думал о своем. Но едва ли они в тот момент готовы были размышлять на тему о том, что их вождь придерживается элитарного, ницшеанского взгляда на человека. Чему на самом деле не стоило удивляться, ибо Адольф Гитлер еще в юности читал и перечитывал Ницше, этого не столь уж доступного философа-поэта, вчитывался со вниманием и восторгом. И, обладая недюжинной памятью, многое знал дословно.

«Это книга для совсем немногих. Возможно, ни одного из них еще вовсе нет на свете, – писал Фридрих Ницше в “Проклятии христианству”. – Нужно свыкнуться с жизнью на вершинах гор, – чтобы глубоко под тобой разносилась жалкая болтовня о политике… необходимо мужество, чтобы вступать в область запретного… Новая совесть, чтобы расслышать истины, прежде немотствовавшие. И готовность вести свое дело в монументальном стиле – держать в узде энергию вдохновения… Почитать себя самого, любить себя самого; быть безусловно свободным в отношении себя самого…

Что дурно? – Все, что идет от слабости.

Что счастье? – Чувство возрастающей силы, власти…

Не мир – война. Не добродетель, а доблесть.

Пусть гибнут слабые!..»

Битва масс, сражение миллионов – это да, думал Гитлер. Историческая реальность – печальная, нет ли, она – необходимость. Но над этим стоит нечто более высокое и важное – сражение героев. Настоящих героев. Сверхлюдей. Их немного. Там, на небесах, среди ледяных гор, в клубах тумана и дыма, размахивая святыми мечами, они бьются насмерть. Что смерть? Их битва выше смерти и больше жизни. Энергия вдохновения не знает границ.

И Гитлер был готов уважать это вдохновение даже в своих врагах. По сравнению с настоящим героем миллионы людишек – ничто. И гибель их – ничто. На фоне Сталина он мало ценил и Черчилля, и Рузвельта. Да и за что их ценить? Классический тип буржуазного интеллигента. Пусть и с аристократическим налетом. Вырожденцы. Чистоплюи. Слабаки. Разве способны они, не поморщившись, проливать кровь миллионов? А сейчас без этого нельзя.