Два гения для одной слабой женщины

Когда Герберт Уэллс сообщил письмом, что собирается приехать в Сорренто, дабы навестить старого друга, паники на сей раз никакой не было. Скорее, была радость. Ведь это не голодный, страшный Петроград, а благословенная сытая Италия, теплый ветерок над жемчужным морем, яркое синее небо, веселая и шумная компания на вилле «Иль Сорита». Есть что показать английскому писателю, есть чем его развлечь. Максим даже вызвался покатать гостя в коляске своего «харлея» по самым заманчивым местам, по развалинам Римской империи. И только Мура внутренне почувствовала, что едет англичанин не столько к римским развалинам, не столько к писателю Горькому, сколько к его секретарше.

Поэтому в один из вечеров, когда англичанин «по ошибке» открыл дверь ее комнаты, она не удивилась. Он вошел и застыл у двери. Скромно, даже застенчиво. Словно они едва знакомы. Впрочем, что удивляться? Они не виделись несколько лет.

– Герберт, дорогой, садитесь. Чувствуйте себя как дома, – она обаятельно улыбнулась. – Я как раз хотела поговорить с вами.

– И я хотел, – он присел на ближайший стул.

После нескольких осторожных фраз, словно по минному полю, он растаял и заметно повеселел. Коротко рассказал о том, чем занимался эти годы. Сколько выпустил книг. Поведал о том, что волнует его в современном мире. Поведал не без волнения, что не забывает своих с нею, с удивительной русской женщиной, бесед, таких необычных, живых, взрывных. И что даже скучает по таким ценным для него разговорам. А потом завел разговор об Англии. Звучало это немного пафосно, типа – «Англия ждет баронессу Будберг». Ну, просто ждет не дождется.

– Я приеду, – просто сказала Мура. – Только не могу сейчас точно сказать когда.

– Значит, приедете? – требовательно спросил Уэллс.

– Алексей планирует поездку в Москву. Довольно длительную. Меня он с собой не берет. Надеюсь, у меня будут развязаны руки.

– И я надеюсь, – сказал Уэллс.

– Боже, как давно не бывала я в Лондоне. И ведь вправду хочется. В Берлин я мотаюсь без конца. Как он мне надоел. Но надо.

– А что там? – спросил Уэллс.

– В основном издательские дела моего патрона.

– Горького?

– А кого же еще? – Мура с иронической улыбкой глянула на собеседника.

– Ах, мне бы такую секретаршу! – мечтательно вздохнул он.

– Ладно, как-нибудь обсудим и эту сторону дела, – милостиво согласилась она.

– Непременно, – сказал Уэллс.

– Но Берлин для меня к тому же удобный перевалочный пункт, когда я езжу к детям в Эстонию. А делаю я это регулярно.

– Это понятно, – сказал Уэллс. – И похвально. Кстати, мне ведь тоже случается навещать Берлин. Как правило, по делам. Но друзья у меня там тоже есть. Почему бы, дорогая Мура, нам не встретиться в германской столице? Вы мне покажете свои любимые места, а я вам свои.

– Мысль здравая. Только у меня нет там любимых мест.

– Как это?

– Просто. Я несколько лет жила в Берлине, еще перед войной. Но не привязалась. Не мой это город. Скажу честно, я и немцев не очень жалую. Хотя приходится иметь с ними дело.

– Что ж, – сказал Уэллс. – Это чувство можно понять. Но не обязательно его разделять.

– Разумеется. Но присутствие там барона Будберга моей привязанности к германской столице не увеличивает?

– Барон?

– Да, он там. Вы ведь знаете, у нас с ним мало общего. Была бы моя воля, вообще б его не видела. Но… жизнь порою заставляет.

– Понимаю, – сказал Уэллс.

– Герберт, дорогой, это не означает, что я не хочу там с вами встречаться. Напротив, очень хочу. Вы можете скрасить для меня скуку берлинских буден.

– Да? – оживился Уэллс. – Ну, так отлично. Я представлю вас кое-кому из моих друзей. Поверьте, это очень достойные люди. Вам будет интересно.

– Охотно верю, – сказала Мура.

– Прекрасно. Значит, мы и здесь поладили.

– Конечно. Мы с вами легко находим общий язык. Не так ли?

– Безусловно, это так.

– Да, кстати, Герберт, дорогой, все собиралась вас спросить: почему вы в этой своей «России во мгле», такой яркой, честной и смелой, пишете уже на первой странице, что познакомились со мною (с этой дамой-переводчицей, как вы выразились) в Петербурге в 1914 году? Вы не помните, что мы познакомились в Лондоне в 1911-м? В доме русского посла.

– Я так написал? – смутился Уэллс.

– Откройте любой экземпляр вашей книги, – язвительно сказала Мура, – и убедитесь.

– Да-да, – пробормотал Уэллс, – что-то я напутал.

– А в Петербурге перед самой войной мы встретиться не могли, – продолжала Мура, – когда вы туда нагрянули, мы с мужем еще сидели в Берлине.

– Похоже, что так. – Уэллс устремил взор куда-то вдаль и будто бы задумался.

– Но мне кажется, я знаю, в чем причина подобной путаницы.

– И в чем же? – живо спросил Уэллс.

– Подсознание. Ваш «Мир, который стал свободным». Вы даже себе не хотели признаться, что я обсуждала с вами эту книгу еще до ее написания.

– Неправда, – сказал Уэллс и слегка покраснел. – Я о вас не забывал. И потом, обратите внимание, там есть русский герой. Я ввел его как символ русского присутствия. Как намек на русские корни некоторых важнейших идей этой книги. Как некий отклик на наш с вами разговор.

– Ладно, – смилостивилась Мура, – все это чепуха. Память выкидывает разные коленца. Вы могли посвятить роман мне, вашей подруге. Могли не посвящать. Никакого значения это не имеет. Мне этого не нужно. А уж читателю решительно все равно, где мы с вами встретились и как.

– Мура, вы, как всегда, правы, – сказал Уэллс. – С умной женщиной общаться непросто. Но на самом деле – легко. Какое-то обволакивающее обаяние. Не скрою, это даже приятно. И поучительно.

Утром Горький толкнул дверь в комнату своей секретарши и увидел у нее в постели своего друга, английского писателя. Тот прикрыл глаза и отвернулся к стене. Горький же застыл, не в силах издать даже малейшего звука. Мура не торопясь встала, накидывая халат, подошла к Горькому и, взяв его за локти, сказала:

– Ну, Алексей… Ты разве не находишь, что сразу два великих писателя для одной слабой женщины – это все-таки слишком?

У Горького сами собой брызнули из глаз слезы. Он обнял Муру и сказал:

– Бог с тобою, дитя мое.