16

Черный флаг

Шарон обещал вывести войска Армии обороны Израиля из Ливана сразу же после ухода оттуда ООП, но вместо этого остался «зацикленным» на своих грандиозных планах переформатирования Ближнего Востока. В условиях, когда в стране плотно окопались израильские военные, а «Моссад» осуществлял на Ливан мощное давление, 23 августа 1982 года парламент страны проголосовал за то, чтобы ее президентом стал лидер «Фаланги» Башир Жмайель. В фантазиях Шарона Жмайель должен был изгнать палестинцев из Ливана.

В качестве более близкой задачи Шарон хотел выбить из Бейрута то, что называл «ядром терроризма (военизированные формирования ООП) и левые силы (коммунистические и другие группы левацкого толка, союзные ООП), которые имеют тяжелое вооружение и остаются в Западном Бейруте».

Шарон знал, что в скором времени ООН разместит в Бейруте многонациональные силы по поддержанию мира (MNF) и после этого он будет уже не в состоянии исполнить то, чего страстно желал. На совещании с руководителями «Моссада» и Шин Бет он громко вопрошал: «Как мы сможем покончить с террористами в условиях присутствия миротворцев? Это потребует каких-то совершенно других методов… Мы должны быть уверены в том, что проблема решена, чтобы каждый шаг, предпринимаемый нами сегодня, сделал ситуацию в будущем более легкой для нас».

Шарон не хотел вводить Армию обороны Израиля в лагеря палестинских беженцев, поэтому предложил, чтобы в Западный Бейрут зашли фалангисты, «которые обеспечили бы, что кто бы там ни оставался (из ООП) был бы убит или арестован». Бегину эта идея понравилась, и он согласился с тем, чтобы поручить эти задачи «Фаланге», потому что «наши ребята не должны проливать кровь за это».

«Моссад» предложение также одобрил. «У нас был длинный список европейских левацких боевиков, которые были с палестинцами, – говорил Авнер Азулай, офицер по связи “Моссада” с маронитской милицией. – Идея состояла в том, чтобы передать его фалангистам, чтобы они смогли разыскать и убить. После этого “Моссад” мог бы тайно сообщить представителям тех стран, гражданами которых были эти леваки, например Германии, Франции и Италии, что проблема решена и они нам за это кое-чем обязаны».

Однако случилось так, что через три недели Жмайель был убит. Вместе с большой группой своих людей и партнеров он был взорван бомбой, установленной сирийским агентом, которая уничтожила штаб-квартиру «Фаланги» в Бейруте. В ответ ливанская христианская милиция добилась от израильтян разрешения на розыск палестинских боевиков в лагерях беженцев Сабра и Шатила.

Утром 16 сентября Яир Равид, руководитель филиала подразделения «Перекресток» в Бейруте, находился в одном из офисов фалангистов, где «Моссад» разместил свою резидентуру в Бейруте. «Неожиданно я увидел ребят Элие (Хобейка, военный руководитель “Фаланги”), которые точили кинжалы. Они сказали мне: “Сегодня наступила очередь силах аль-абьяд”, – “белого оружия”, как ливанцы называют убийство противника с помощью холодного оружия. Они не сказали мне точно, кого они будут убивать, но мне было ясно, что речь идет о перерезании горла. Я не задавал вопросов. Я ведь был их гость». Равид не доложил руководству о том, что он видел.

Роберт Хатем, который исполнял при Хобейке роль палача, вспоминал, что когда 350 фалангистов отправились на операцию, им сказали взять с собой бульдозер D-9, чтобы все вокруг сокрушить.

Хатем рассказывал, что постройки в лагере в основном представляли собой глиняные и жестяные хибары. «Когда мы начали стрелять, они начали рушиться. Мы стреляли во всех направлениях. Мы не проверяли, кто там находился за стенами».

Основной урон лагерю нанесла группа, которую возглавлял Маром Маша-лани. «Ее члены, – говорил Маром, – приняли столько наркотиков, сколько в них влезло. Они не разбирались, где находились боевики, а где мирное население, где были мужчины, а где женщины. Они расстреливали всех подряд».

Результатом стала ужасающая бойня. О количестве убитых до сих пор идут споры: израильтяне называют цифру 700, палестинцы – 2750. Шарон позднее утверждал, что «ливанские силы (то есть фалангисты) обычно соблюдали конвенции о ведении военных действий, когда Армия обороны Израиля контролировала, наблюдала и координировала их действия… Чудовищные итоги этого инцидента являются последствиями какого-то неожиданного и необъяснимого явления». Иными словами, Шарон заявлял, что не мог предвидеть того, что произошло.

Однако секретные документы «Моссада» и АОИ доказывают, что варварская манера действий «Фаланги» давно была известна израильской военной верхушке. В ней существовало преобладающее мнение о том, что после ухода ООП из Бейрута «фалангисты найдут путь для входа в город и для сведения счетов – с первого же дня в Бейруте начнется резня».

Сам Шарон с презрением говорил о каком-либо возможном военном вкладе «Фаланги» в ситуацию в Ливане, утверждая: «Забудьте о них. Они и пальцем не пошевелят. Может быть, позже, когда… можно будет грабить, убивать, насиловать. Да, тогда они станут насиловать, убивать и мародерствовать».

Армия обороны Израиля и «Моссад» сами непосредственно в массовых убийствах не участвовали, однако прикрытие, которое они обеспечили христианским силам, и неспособность защитить палестинцев серьезно испортили имидж Израиля. Как только израильтяне узнали об ужасных зверствах фалангистов, они приказали им прекратить их и выразили свое негодование. Вместе с тем они стали консультировать маронитскую милицию о том, что ей говорить полчищам журналистов, освещавших эту трагедию.

Вслед за событиями в Сабре и Шатиле Израиль ввел жестокую внешнюю и внутреннюю цензуру. Лидеры оппозиции, Ицхак Рабин и Шимон Перес, отказались от поддержки войны в Ливане, когда узнали о масштабах произошедших там убийств.

Шарон повел себя в своей типичной манере. Выступая в 1982 году за закрытыми дверями перед комиссией кнессета по спецслужбам, он зачитал многочисленные секретные документы о массовых убийствах палестинцев, осуществленных маронитами в лагере беженцев Тель аль-Заатар в 1976 году, когда Рабин и Перес управляли страной. Шарон приводил пространные выдержки из описаний ужасных убийств детей и картин, когда марониты кинжалами взрезали животы беременных женщин.

Перес сердито сказал: «Кто же знал (что там происходило)?»

Шарон ответил: «Согласно отчетам Красного Креста, в дни этой массовой бойни наши корабли не дали войти в порты Израиля судам с медицинской помощью… Вы выстраивали с маронитами отношения, а мы только следовали им… Вы также помогали им после этой трагедии. Тогда мы вас ни в чем не упрекали. И я бы не поднял этот вопрос сейчас, если бы вы не вели себя так, как ведете… Вы, господин Перес, после того, что произошло в Тель аль-Заатаре, не имеете никакой монополии на мораль».

Смысл угрожающего тона Шарона был вполне прозрачен. Один из его помощников намекнул лидерам Рабочей партии, что если они потребуют официального расследования бойни в Сабре и Шатиле, секретные документы об их роли в событиях в Тель аль-Заатаре сразу же попадут в иностранные СМИ. Волна критики со стороны Рабочей партии моментально сошла на нет.

Протесты общественности нарастали по мере того, как с каждым днем росло официальное число израильских потерь. Демонстрации происходили возле резиденции премьер-министра. В ходе них протестующие выкрикивали лозунги и несли плакаты, осуждающие Бегина и Шарона. На огромном плакате, обращенном к резиденции премьера, демонстранты ежедневно обновляли цифры погибших в позорной войне Шарона израильских солдат.

Казалось, что Шарона протесты сограждан не трогают, однако Бегин переживал их тяжело. Он все глубже погружался в состояние, которое потом приведет его к клинической депрессии, постепенно утрачивая способность и желание общаться со своим окружением и почти полностью отрезав себя от аппарата управления страной.

«Я видел, что Бегин как будто бы усыхает, замыкаясь в себе, – говорил Нево. – Он понимал, что Шарон обманул его, что он попал в трясину помимо своей воли. Военные потери и протесты убивали его. Этот человек был очень чувствительной личностью, возможно даже слишком чувствительной».

Его психологическое состояние ухудшилось настолько, что помощники воздерживались от сообщения ему плохих новостей, боясь, что это может подтолкнуть его к краю.

«Я тоже видел его в период заката, – сказал Наум Адмони, ставший директором “Моссада” в сентябре 1982 года. – Я начинаю доклад и через несколько минут вижу, что глаза у него закрываются, и я не знаю, слушает он меня, заснул или бодрствует. Я спрашиваю Азриеля (Нево), помощника премьера по военным вопросам: “Мне продолжать говорить или остановиться?” Мы не рассказывали об этом никому. Но все всё знали. Все прекрасно понимали ситуацию».

Тем не менее, хотя почти все в окружении Бегина знали, что он еле работает, не говоря уж о том, чтобы соответствовать требованиям к руководителю страны военного времени, вместо того чтобы сместить его, все как один решили его «прикрывать», а его помощники целенаправленно утаивали правду о его состоянии от израильского общества. Секретари в канцелярии продолжали ежедневно печатать его рабочий график, но он был пустой. «И чтобы скрыть этот факт, я приказывал им засекретить график грифом “Совершенно секретно”, чтобы никто не мог заглянуть в него», – говорил Нево, добавляя, что был уверен в том, что он и другие ответственные сотрудники секретариата премьера были преступниками, совершавшими серьезное преступление. «Вы не можете скрыть тот факт, что премьер-министр фактически не функционирует, и делать вид, что он работает. Это вызывает в памяти ассоциации с какими-то отсталыми режимами».

Теперь, когда Бегин практически отсутствовал, Шарон мог делать с армией все, что пожелает. На самом деле в течение того особого периода Шарон фактически неконституционно, но эффективно управлял страной, не имея никаких сдержек. Он даже взял под свой контроль «Моссад», хотя формально разведка входила в юрисдикцию премьера. «Практически он стал главнокомандующим в армии, отдавая приказы через голову начальника Генерального штаба Эйтана, – вспоминал Авием Селла, начальник оперативного управления ВВС Израиля. – Никто не мог сравниться с ним по объему власти».

«Шарон обычно доминировал на заседаниях (кабинета), – свидетельствует Адмони. – Он никогда не вдавался в детали и не сообщал полной информации ни на пленарных заседаниях, ни на совещаниях “малого кабинета” (который принимал решения по военным вопросам). Были случаи, когда Шарон докладывал какой-то вопрос, кабинет обсуждал его и выносил решение, а после заседания Шарон вызывал нас – начальника Генерального штаба Эйтана, меня и других высших офицеров – и говорил нам: “Они там решили, что решили. А теперь я говорю делать так-то и так-то”. И это зачастую не точно соответствовало принятому решению».

Со своим заслуженным и тщательно поддерживаемым имиджем героя войны типа генерала Джорджа Паттона и с присущим ему отсутствием сомнения или стеснения в достижении желаемого на личном и государственном уровне Шарон был известен в Израиле как «бульдозер». Циничный и грубый, иногда агрессивный, но часто харизматичный и коммуникабельный, он не испытывал угрызений совести по поводу искажения истины тогда, когда считал это необходимым. «Арик, Царь Израилев», воспевали его сторонники, и в такие минуты Шарон приобретал почти монархическую власть.

Несмотря на эту вновь приобретенную власть, Шарон был реалистом, и после смерти Башира Жмайеля быстро понял, что его амбиции в отношении Ливана не осуществятся.

Амин Жмайель, который был избран президентом вместо брата, Башира, был менее связан с Израилем и обязан ему, и спустя короткое время разорвал мирный договор, который его заставили подписать израильтяне. Он не был сильным лидером: ему не хватало харизмы и агрессивности брата, равно как и способности и желания выдворить всех палестинцев из Ливана.

Однако планы по убийству Арафата Шарон не откладывал ни на секунду. После завершения «битвы за Бейрут» и изгнания лидеров ООП и вооруженных формирований организации из Ливана, «Арик и “Рафуль” умирали, просто умирали от желания ликвидировать Арафата», говорил бывший тогда бригадным генералом Амос Гилбоа, руководитель аналитического отдела АМАН.

Шарон понимал, что к тому времени Арафат стал такой популярной фигурой, что его открытая ликвидация превратила бы его в мученика, погибшего за благородное дело. Поэтому Шарон приказал разведывательным структурам усилить наблюдение за Арафатом, чтобы найти более тонкий способ расправиться с ним.

Операция Salt Fish трансформировалась в операцию Goldfish («Золотая рыбка»). Однако суть миссии осталась прежней, и Шарон распорядился, чтобы ей был придан абсолютный приоритет. Каждый день, а иногда и дважды в день команда Goldfish собиралась в кабинете Эйтана. «У нас были тысячи дел, которые были в сто раз важнее», – говорил Гилбоа. Но Шарон настаивал.

В то время любая информация о передвижениях лидера ООП была в лучшем случае отрывочной. Военная обстановка вообще не слишком подходит для сбора информации, а поскольку ООП еще не нашла для себя постоянную базу, которая заменила бы ей Бейрут, чиновники и вооруженные отряды организации постоянно колесили по миру, «живя на чемоданах» в различных странах Ближнего Востока и Европы. Арафат хаотически передвигался по планете, встречаясь с мировыми лидерами, мобилизуя поддержку для ООП, раздавая интервью, собирая деньги. «Когда кто-то живет в таком режиме, да еще под плотной охраной, планировать операцию по его ликвидации нам очень сложно», – говорил один из оперативников «Кесарии» на совещании группы Goldfish.

Разведка «Моссад» доложила Шарону, что в таких обстоятельствах для нее не представляется возможным добраться до Арафата. В лучшем случае они могут докладывать о его местонахождении в конкретный момент в конкретной стране или о том авиарейсе, которым он собирается вылететь в очередную страну. АМАН сообщила министру обороны, что палестинский лидер часто летает на специальном самолете, предоставленном ему Саудовской Аравией, и что два его пилота имеют американские паспорта. Так что вопрос о том, чтобы его сбивать, не стоял. «Никто, – заявил Амос Гилбоа, – не тронет американцев». В итоге получалось так, что военная разведка не видела возможности убийства Арафата в то время. «Нам необходимо подождать, пока он устроится на новом месте, – заявил представитель АМАН на совещании команды Goldfish, – а затем приступать к планированию операции».

Но Шарон торопился. Оказалось, что иногда Арафат использует и другой, частный самолет. Иногда он даже летал обычными рейсами. По мнению Шарона, подрыв самолета в воздухе, особенно над глубокой частью моря, где его останки будет трудно найти, был вполне приемлемым путем решения проблемы.

Следующим был вопрос: как узнать, что Арафат воспользуется конкретным рейсом. Генерал Гилбоа считал, что для полной убежденности в этом необходимо принять ряд оперативных мер: «С моей точки зрения, полная позитивная идентификация объекта возможна только в случае, если мы будем готовиться к операции заранее, до приезда Арафата в аэропорт, и иметь кого-то, кто будет стоять неподалеку от двери самолета и сообщит нам: “Это он, я вижу его”. Тогда я могу сказать “Колокола зазвонили”, что на языке разведчиков означает практически полную уверенность».

После решения принципиальных вопросов по операции Шарон приложил все усилия, что она развивалась полным ходом. Он приказал командующему ВВС генералу Иври держать наготове истребители, которые должны были перехватить самолет Арафата. Иври быстро понял, что такая операция таит в себе опасность катастрофы, и доложил начальнику Генерального штаба Эйтану, что не готов принимать приказы непосредственно от Шарона и что инструкции Армии обороны требуют, чтобы все приказы исходили от оперативного управления Генерального штаба. Это не представило для Шарона большой трудности, и приказы, которые в скором времени стали поступать в ВВС по нормальным каналам, в целом имели то же самое содержание, только слова «сбить», «разрушить» и «уничтожить» были в них опущены.

Наконец, они нашли для себя «окошко» в Греции. Арафат время от времени летал через Афины с согласия местных властей. «Греки не принимали строгих мер против терроризма, – говорит Адмони, – и ООП была в этой стране более или менее свободна в действиях».

22 октября два агента подразделения «Перекресток» сообщили, что на следующий день Арафат вылетает на частном самолете из Афин в Каир. «Моссад» немедленно отправил двух оперативников «Кесарии» для уточнения деталей. Они воспользовались довольно слабым режимом безопасности в аэропорту Афин и проникли в зону стоянки частных самолетов, разыскивая Арафата.

В Тель-Авиве Шарон постоянно давил на оперативных работников, чтобы они действовали . ВВС привел в состояние полной боеготовности два истребителя F-15 на военно-воздушной базе Тель-Ноф к юго-востоку от Тель-Авива. Истребители были готовы к немедленному взлету. Но Ирви, еще более осторожный, чем всегда, лично пронструктировал пилотов. Он понимал, что стоит на кону. Для него было ясно, какой катастрофой станет, если Израиль собьет не тот самолет. «Вы не имеете права стрелять без моего разрешения, – наставлял он экипажи истребителей. – Ясно? Даже если будут неполадки со связью, пока вы ясно не услышите мой приказ, – он голосом подчеркнул слова «услышите мой приказ», – вы не открываете огонь».

В 14:00 один из оперативных работников в Афинах позвонил в штаб-квартиру «Моссада» и сказал: «Он здесь. Личность установлена точно». В его голосе ясно слышалось волнение. Он доложил, что видел лидера ООП и его людей завершающими приготовления к посадке в самолет DHC-5 Buffalo (канадский двухмоторный транспортный самолет), хвост которого выкрашен голубой краской с коричневыми точками, регистрационный номер 1169.

Иври эта информация показалась странной. «У меня как-то все не складывалось в голове, – позднее говорил он. – Мне было непонятно, зачем Арафат летит в Каир. Судя по разведывательным данным, в то время ему нечего было там искать. И если он летит туда, то почему на этом транспортном самолете? Это как-то несолидно для человека его статуса. Я попросил «Моссад» еще раз уточнить, что это был Арафат».

Двое оперативников выразили свою уверенность. «Объект отрастил более длинную бороду, чтобы немного изменить внешность», – доложили они. Но еще раз подтвердили позитивную идентификацию цели.

В 16:30 они сообщили, что самолет взлетел. Об этом был извещен Иври, равно как и Эйтан, который отдал приказ сбить самолет. Иври приказал своим пилотам взлетать. Buffalo – очень медленный самолет, особенно в сравнении с истребителями F-15, но его маршрут находился несколько в стороне над Средиземным морем, вне досягаемости израильских радаров. Истребители поднялись в воздух и направились к ожидаемой точке перехвата, однако на определенном расстоянии от побережья Израиля они могли полагаться только на данные бортовых локаторов, имевших небольшую дальность.

Червь сомнения по-прежнему точил Иври. Он приказал своему помощнику связаться с «Моссадом» и потребовать от разведки задействовать дополнительные средства для уточнения, что на борту находится Арафат. На лице у него, как и всегда, не отражалось никаких эмоций. «Но мы видели, что он волнуется», – рассказывал один из подчиненных Иври, находившийся в то время рядом с ним.

Иври нужно было потянуть время. Он знал, что боевые летчики иногда проявляют нетерпение, воспринимая, например, неожиданный треск в наушниках радиосвязи как команду открыть огонь. Командующий должен был успокоить их руки, лежавшие на спусковых кнопках. «Не торопитесь стрелять, – снова напомнил он своим пилотам по радио. – Не открывайте огонь, пока не услышите ясной команды».

Шарон и Эйтан в этот момент находились не в бункере, но Эйтан постоянно звонил Иври, чтобы удостовериться, что приказ сбивать самолет был отдан. Иври каждый раз отвечал Эйтану одно и то же: «“Рафуль”, у нас пока нет стопроцентного подтверждения, что это он». И это несмотря на то, что «Моссад» подтвердил, а позднее еще раз переподтвердил позитивную идентификацию личности объекта.

Иври по отдельности сообщил в «Моссад» и в АМАН, что визуальной идентификации объекта недостаточно и он требует еще раз перепроверить информацию о том, что в самолете находится Арафат.

На экранах локаторов истребителей самолет Buffalo засветился яркой точкой всего через несколько километров после входа в акваторию Средиземного моря. Военные самолеты быстро нагнали его и выстроились в круг, сопровождая таким образом тихоходную машину. Они сравнили регистрационный номер на хвосте, увидели голубой хвост с коричневыми отметинами. Летчики были уверены, что нашли нужный самолет.

Командир авиагруппы спросил по радио: «Нам можно начинать?»

Находившийся в бункере Канари командующий ВВС понимал, что по всем параметрам его ответ должен был быть положительным. Его истребители установили самолет с опознавательными знаками и могли легко сбить его в ясном небе над пустым морем. Их работа – и его работа тоже – уничтожать цели, а не выбирать их.

Но сомнение не отпускало Иври. «Отрицательный ответ, – ответил он пилоту. – Повторяю: отрицательный ответ по открытию огня».

Он все еще тянул время, но понимал, что долго так продолжаться не может. Его объяснение откладывания атаки – тем, что он ожидает дополнительной информации из «Моссада» и АМАН, – слабело с каждой секундой в свете того, что начальник Генерального штаба по телефону прямо требовал, чтобы Иври дал команду атаковать самолет. Иври понимал, что если в ближайшие минуты он этого не сделает, будет объясняться с Эйтаном и, что еще более опасно, с Шароном.

Напряжение в Канари росло. Минуты тянулись очень медленно.

И вдруг, за 5 минут до 17:00, всего через 25 минут после взлета истребителей, в бункере в Канари звякнул телефон. Это была засекреченная прямая линия с «Моссадом». С некоторой долей раздражения голос на другом конце линии произнес: «У нас возникли сомнения». Это был тот же самый офицер оперативного управления, который ранее подтвердил, что в человеке, садившемся в самолет, идентифицировали Арафата.

У «Моссада» оказались другие источники, которые настаивали, что Арафата даже поблизости от Греции нет и что человек в самолете никак не мог быть им.

В отсутствие другого приказа истребители продолжали нарезать круги над Buffalo. Иври вновь взял микрофон и произнес: «Мы ожидаем дополнительной информации. Не спускайте глаз с цели и ждите».

В 17:23 в Канари поступили новые сообщения. Источники «Моссада» и АМАН утверждали, что человеком, находившимся в транспортном самолете, был Фатхи Арафат, младший брат Ясира Арафата. Он был врачом и основателем палестинского Красного Креста. Вместе с ним в самолете летели 30 раненых детей, некоторые из них – жертвы резни в Сабре и Шатиле. Фатхи Арафат сопровождал их в Каир на лечение.

Иври вздохнул с облегчением. Он щелкнул тумблером радио и приказал: «Разворачивайтесь. Вы летите домой».

Даже эта чуть не разразившаяся катастрофа – когда одним нажатием кнопки могли быть уничтожены врач и 30 раненых детей – не ослабила рвения Шарона и не разубедила его в идее ликвидировать Арафата в воздухе. Более того, Шарон стал еще безрассуднее. Когда «Моссад» доложил, что Арафат все чаще стал летать обычными коммерческими авиалиниями, на рейсах которых ООП выкупала для него и его помощников полностью салоны первого или бизнес-класса, Шарон решил, что один из таких рейсов вполне может являться законной целью для поражения.

Он приказал Эйтану, командующему ВВС и начальнику оперативного управления Генерального штаба подготовить план уничтожения гражданского самолета.

Шарон широкими мазками набросал основные параметры операции. Самолет должен быть сбит над открытым морем, вдали от побережья, чтобы у расследующих катастрофу как можно больше времени ушло на поиск останков лайнера и выяснение причины крушения: в результате попадания ракеты или из-за технической неисправности двигателя. Предпочтительнее были большие глубины, чтобы максимально затруднить подъем останков.

Авием Селла не мог поверить своим ушам. «Это был его прямой и ясный приказ: сбить самолет, – говорил он. – У меня не возникало проблем с тем, чтобы убить Арафата, который, по моему мнению, заслуживал смерти. Проблема состояла в уничтожении гражданского самолета с мирными пассажирами на борту. Это военное преступление».

В отличие от своего брутального имиджа, в политическом отношении Эйтан был весьма осторожным человеком, поэтому вполне очевидно, что он не хотел быть замешанным в такую авантюру, свидетельствовал Селла. «Но Шарон был настолько доминирующей фигурой, что никто не мог ему перечить».

ВВС составили детальный план по поражению гражданского авиалайнера. Представители военно-воздушных сил в группе Goldfish пояснили, что они выбрали конкретное место на коммерческих маршрутах над Средиземным морем, в котором существовало длительное отсутствие покрытия курса любыми национальными радарными средствами и где глубины моря составляли пугающие пять километров. Операция по розыску останков самолета на этом участке моря будет чрезвычайно трудной, если не невозможной с учетом имевшейся в то время глубоководной техники. Сложный план устанавливал строгие параметры нахождения израильского истребителя в той точке, откуда он мог бы стрелять по самолету с Арафатом незамеченным, что означало, что в целом «окно возможности» для осуществления атаки было очень узким.

Поскольку предполагалось, что операция будет проводиться вдалеке от воздушного пространства Израиля, вне досягаемости его радаров и ультракоротковолновых радиосредств, имелось в виду организовать передвижной командный пункт ВВС на базе самолета Boeing 707, оснащенного соответствующими системами наблюдения и связи. Командовать операцией с борта этого самолета предстояло Селле.

В соответствии с прямыми приказами Шарона, в то время наблюдение за Арафатом велось безостановочно, а на авиабазе Намат-Давид в постоянной готовности к перехвату находились четыре истребителя F-15 и F-16. За девять недель, с ноября 1982-го по январь 1983 года, эти боевые машины пять раз получали команду на взлет для перехвата и уничтожения самолетов, в которых, как полагали, находился Арафат, но отзывались вскоре после вылета.

Генерал Гилбоа раз за разом высказывал свое резкое несогласие с этой операцией. «Для меня было ясно, что ВВС могли выполнить ее «по ходу дела», и сбитый самолет исчез бы навеки. Они делают то, что им приказывают, и если вы отдаете приказ о строительстве трубы для провода крови из Хайфы в пустыню Негев, они исполнят приказ в точности и не спросят, о чьей крови идет речь. Но у меня другая мера ответственности».

Именно в обязанности Гилбоа как руководителя аналитической службы АМАН входила оценка политического эффекта от каждой операции. «Я говорил начальнику Генерального штаба Эйтану, что подобная операция разрушит международный престиж нашей страны, если станет известно, что мы сбили гражданский самолет».

Однажды, когда гражданский самолет, на котором, как полагали, летел Арафат, находился над Средиземным морем на пути из Аммана в Тунис и к нему приближались израильские истребители, Эйтан спросил Гилбоа, считает ли он, что цель точно в самолете. Оба стояли тогда в центральном помещении бункера в Канари.

«Господин начальник Генерального штаба, вы действительно хотите услышать мое мнение?» – спросил Гилбоа. Эйтан кивнул.

Гилбоа почувствовал, что сердце заколотилось у него в груди. Он замолчал, перебирая в голове все причины, по которым можно было считать, что Арафат находится в самолете, а потом мысленно перечисляя все доводы за то, что его там нет.

Эйтан проявлял нетерпение. «Гилбоа, – рявкнул он. – Так да или нет?»

«Моя интуиция подсказывает мне, – ответил Гилбоа, – что Арафата в самолете нет».

Эйтан повернулся и пошел к красному телефону шифрованной связи, стоящему у стены. «Арик, – сказал он министру обороны, который с нетерпением ожидал в своем кабинете, – ответ отрицательный. Нам придется ждать другого дня».

В курсе базовой подготовки солдат Армии обороны есть один эпизод, настолько важный, что обязателен для усвоения каждым новобранцем. А детали этого события входят в программу подготовки офицеров. Случай этот произошел 29 октября 1956 года, когда подразделение израильской пограничной службы, осуществляя режим комендантского часа в деревне Кафр-Касим, окружило большую толпу местных жителей, возвращавшихся с работы. Потом солдаты расстреляли их. Они убили 43 человека, среди них 9 женщин и 17 детей. Пограничники утверждали, что просто выполняли приказ об открытии огня по нарушителям комендантского часа, но судья Биньямин Халеви, в одном из важнейших судебных решений, постановил, что солдаты не должны подчиняться приказам, которые являются открыто беззаконными. «Отличительной чертой демонстративно беззаконного приказа, – писал Халеви, – является то, что над таким приказом, словно черный флаг, должно развеваться предупреждение “Недопустимо!”. Такой приказ не просто беззаконен формально, не просто завуалирован полностью или частично… в нем присутствует беззаконность, которая больно бьет по глазам, которая наполняет сердце гневом, если глаза не слепы, а сердце не бесчувственно или не развращено».

Этот урок Кафр-Касима, буквально впечатанный в мозг каждого израильского солдата, был, несомненно, одной из важнейших причин, по которым не произошло военное преступление, несмотря на то что в пяти случаях истребители F-15 и F-16 поднимались в воздух для того, чтобы уничтожить Арафата. Фактически командование израильских ВВС намеренно чинило обструкцию этим операциям, отказываясь подчиняться приказам, которые оно считало демонстративно беззаконными. «Когда мы получили приказ, – вспоминал Селла, – мы с Иври пошли к Эйтану. Я сказал ему: “Господин начальник Генерального штаба, мы не намерены исполнять это. Этого просто не произойдет. Я понимаю, что министр обороны здесь главный. Никто не осмеливается перечить ему, поэтому мы сделаем выполнение этого приказа просто технически невозможным”. “Рафуль” посмотрел на меня и ничего не сказал. Я воспринял его молчание как знак согласия».

В каждом из пяти случаев, когда израильские истребители идентифицировали указанную им цель над морем, по словам Селла, операции саботировались. В одном таком случае радиосвязь на командном пункте – самолете Boeing 707 – была заглушена из-за настройки на неправильную волну, что сбило контакт с центром на достаточное время, чтобы операция сорвалась. В другом случае в последнюю минуту Гилбоа настоял, что доказательств нахождения Арафата на борту самолета-цели не было. В третьем эпизоде Селла намеренно ввел Эйтана в заблуждение, сообщив, что цель была идентифицирована слишком поздно, что создавало опасность обнаружения взрыва близлежащим морским государством. В остальных случаях «мы просто тянули время, пока цель не покидала зону, где ее можно было поразить, не оставляя никаких улик».

Однако в конечном счете планы Шарона сознательно совершить военное преступление были разрушены из-за его прошлой беспринципности. Под сильным давлением израильского общества и в условиях жесткой международной критики Бегин был вынужден провести судебное расследование бойни в лагерях беженцев в Бейруте. Комиссию возглавлял председатель Верховного суда Ицхак Кахан, но подлинной ее движущей силой являлся Аарон Барак, независимо мыслящий и принципиальный генеральный прокурор, который в свое время не допустил убийства террористов из Найроби и впоследствии сменил Кахана на посту председателя Верховного суда. В течение трех месяцев комиссия выслушала показания всех граждан Израиля, участвовавших в инциденте, и изучила более тысячи документов.

Расследование и слушания создали первые трещины в монолите власти Шарона. После того как Барак задал свои глубокие и острые вопросы, руководителям военного и разведывательного истеблишмента стала ясно, что их карьеры тоже находятся под угрозой. Они быстро нашли себе адвокатов, которые в один голос посоветовали им перевалить вину на кого-то другого. Работа комиссии скоро превратилась в позорный спектакль взаимных обвинений.

Комиссия Кахана опубликовала свои выводы и рекомендации 7 февраля 1983 года. Вердикт комиссии гласил, что прямую ответственность за массовые убийства несет «Фаланга», но к ответу должны быть призваны и некоторые израильтяне: «Мы считаем, что опасения по поводу возникновения в лагерях беженцев резни в том случае, если туда будут допущены вооруженные фалангисты… должны были возникнуть у каждого, кто хоть как-то был связан с творящимся тогда в Бейруте». Комиссия нашла, что «определенную долю ответственности несет премьер-министр Бегин», но основная вина была возложена на министра обороны Шарона, начальника Генерального штаба Эйтана и начальника военной разведки АМАН Саги наряду с другими высшими офицерами Армии обороны, а также на директора «Моссада» Адмони. Комиссия рекомендовала сместить Шарона с поста немедленно.

Шарон отказался подать в отставку, поэтому Бегин и министры уволили его.

Вскоре, 15 сентября 1983 года, сам Бегин, терзаемый душевными муками и печалью, подал в отставку и был заменен Ицхаком Шамиром.

На тот момент охота на Арафата была прекращена. Отзвуки яростного преследования палестинского лидера Шароном, а также огромный сопутствующий вред, который это преследование нанесло, только повысили статус Арафата. Теперь он становился фигурой мирового значения и престижа. На большей части планеты его стали воспринимать не как террориста, а как государственного деятеля. «Постепенно, – говорил Гилбоа, – крепло осознание того, что Арафат – политик и его нельзя рассматривать как цель для уничтожения».

«Конечно, – продолжал Гилбоа, – люди в его организации – это уже совершенно другой вопрос».