Писать прозу – значит работать в уединении за закрытыми дверьми. Писатель, уединившись в кабинете, сидит за столом (в подавляющем большинстве случаев) и вытягивает из пустоты фантастические истории, облекая их в слова. Бесформенному субъективному он придает форму и объективирует его (или как минимум показывает, что этому нужна объективация). Вот самое простое определение работы прозаика, и именно так изо дня в день проходят наши трудовые будни. Хотя думаю, что немало найдется писателей, которые сейчас скажут мне: «А я вот не могу позволить себе такую роскошь, как кабинет». Да у меня и самого не было никакого кабинета, когда я только начал писать. Когда жена засыпала, я сидел в одиночестве за столом на кухне в маленькой квартирке в старом доме (его уже давно снесли) неподалеку от синтоистского храма Хатономори Хатиман дзиндзя в южной части квартала Сэндагая и вписывал шариковой ручкой иероглифы в клеточки, заполняя один за другим писчие листы на четыре сотни знаков. Таким образом я и написал свои первые две книги: «Слушай песню ветра» и «Пинбол 1973». Я даже про себя называю эти вещи «прозой с кухонного стола».

«Норвежский лес» я писал за маленькими столиками в греческих кофейнях, на палубных скамейках парома, в зале ожидания в аэропорту, в тени парковых деревьев, в гостиницах и отелях. У меня с собой не было нужного количества писчей бумаги на четыреста иероглифов, я не мог таскать такую объемную пачку, поэтому, вооружившись ручкой BIC, я исписывал мелким почерком страницы дешевой толстой тетрадки (раньше мы говорили «общая тетрадь»), купленной в одной из канцелярских лавок Рима. Нередко шум вокруг стоял неимоверный, а столик ходил ходуном, так что писать было невозможно. Время от времени я проливал на тетрадку кофе, а иногда, сидя в своем номере за столом и внимательно вчитываясь в готовый отрывок, я становился невольным слушателем полночной постельной сцены по соседству, звучные аккорды которой легко проходили сквозь тонкие межкомнатные перегородки. В общем, всякое бывало. Из сегодняшнего момента все это кажется забавным, но тогда мне было не до смеха. Я не смог найти себе постоянного жилья и писал «Норвежский лес», можно сказать, натурально скитаясь по Европе. Эта толстенная тетрадка со следами кофе (или не кофе – а непонятно чего) до сих пор хранится у меня.

На самом деле неважно, где вы будете писать роман, потому что любое место, где вы его создаете, становится уединенным во время работы над текстом. Эдаким мобильным аллегорическим кабинетом. Если вы понимаете, что я хочу сказать.

Я думаю, что, согласно естественному порядку вещей, люди пишут прозу не потому, что кто-то их об этом просит. Это действие вызвано личными причинами, сильным внутренним желанием писать книги, таким желанием, которое ощущается постоянно и заставляет действовать.

Хотя, разумеется, мы все знаем, что проза часто пишется на заказ. По крайней мере, большинство профессиональных писателей работает именно так. Я лично взял себе за правило не писать по заказу и вот уже много лет этого придерживаюсь, но мой случай скорее редкость. Многие писатели, получив от редакции какого-нибудь журнала предложение написать рассказ или опубликовать повесть, соглашаются, и это становится для них отправной точкой. Обычно при этом редакция устанавливает срок подачи материала, а иногда еще и выплачивает некую сумму денег в качестве задатка.

Даже в этом случае главный принцип остается неизменным: писатель пишет прозу добровольно, под влиянием внутреннего импульса. Хотя, возможно, есть люди, которые без вмешательства извне, без всех этих заказов, предложений и обещаний не могут заставить себя взяться за работу. Однако если у человека изначально нет внутренней потребности писать, то ни дедлайны, ни горы денег, ни мольбы с уговорами не помогут – так роман не создашь. И все это понимают.

Каким бы ни был первоначальный позыв или стимул, едва прозаик начинает писать, он становится одиноким человеком. В его работе никто ему (или ей) помочь не может. Бывают случаи сотрудничества писателей с исследователем, но задача последнего – собрать информацию и материалы. Он не будет помогать укладывать все это определенным образом в писательской голове и, где найти правильные слова, тоже не подскажет. Это вам не современные питчеры в профессиональном бейсболе, которые отыграют максимум семь иннингов, а потом сидят на скамейке запасных, утирая пот, пока за них отдуваются релиф-питчеры. У писателя нет сменщика, который знай себе разминается в буллпене, готовый в любой момент вступить в игру. Поэтому в продолжительных матчах, будь то пятнадцать или восемнадцать иннингов, пока не решится итог схватки, писателю остается рассчитывать только на себя.

Скажем, мне – то есть конкретно в моем случае, – чтобы написать и довести до ума роман, нужно больше года (бывает, два, а то и три) сидеть одному в кабинете и работать, работать, работать. Встал с утра пораньше, часов в пять-шесть, собрался с мыслями – и давай, пиши! Когда голова работает с такой интенсивностью, можно легко перегреться (иногда в буквальном смысле слова – кожа на голове действительно нагревается), и тогда на какое-то время становишься рассеянным, невнимательным. Поэтому после обеда, бывает, вздремнешь, музыку послушаешь или какую-нибудь безвредную книжку почитаешь. При таком образе жизни определенно начинает не хватать физической активности. Поэтому надо хотя бы на час ежедневно выходить из дома, чтобы подвигаться. А на следующий день – опять работа. И так день за днем одно и то же – живешь как под копирку.

«Одинокое занятие» – звучит так себе, но писать прозу, и особенно крупную, это и правда дело весьма и весьма единоличное. Иногда начинает казаться, что ты сидишь один-одинешенек на дне глубокого колодца. Никто не придет тебе на помощь, никто не похвалит: «Молодец, сегодня хорошо постарался», – не похлопает одобрительно по плечу. Иногда бывает, что похвалы удостаивается сама вещь (если она неплохо получилась), но о процессе ее написания люди редко высказывают оценочные суждения. Это тяжелая писательская ноша, которую прозаик несет в безмолвном одиночестве. Вообще я считаю себя довольно выносливым, когда дело касается такой вот ручной, индивидуальной работы, но даже мне иногда надоедает так, что аж противно становится. Однако дни идут один за другим, и как каменщик кладет кирпичи, так и я работаю терпеливо и аккуратно, надстраиваю ряд за рядом, строку за строкой и в какой-то момент физически чувствую: «А ведь я, что ни говори, писатель». Это чувство я принимаю как безусловное благо, как добрую весть. У американских анонимных алкоголиков есть девиз One day at a time (день за днем, не торопя события). Очень точно сказано! Жить, не нарушая ритма, неминуемо встречая и провожая каждый новый день – иначе нельзя. Такое молчаливое существование тянется и тянется своим чередом, и в какой-то момент внутри тебя «что-то» происходит. Прежде чем это случится, пройдет немало времени. Нужно запастись терпением и ждать. Один день – это один-единственный день. Лучше, чтобы дни не слипались в пары и тройки.

Хорошо, так что же нам необходимо, чтобы продолжать заниматься писательским трудом, не переставая испытывать чувство гордости?

Это очевидно: нужны последовательность и постоянство.

Если вы не можете, сосредоточившись, высидеть больше трех дней за письменным столом, прозаиком вам не быть. Впрочем, некоторые люди считают, что за три дня вполне можно написать рассказ. Ну да, так и есть. Их может оказаться достаточно, чтобы написать примерно один рассказ. Когда эти три дня пройдут и рассказ будет готов, о нем можно забыть и подготовить почву для написания следующего рассказа, на который уйдут еще три дня, а затем еще текст и еще, и так далее и тому подобное… увы, нет. Все устроено иначе. На бесконечный конвейер отдельных, не связанных между собой рабочих моментов ни у одного писателя здоровья не хватит. Авторы малой прозы, если они занимаются писательством профессионально, тоже должны быть по-своему последовательны, чтобы в их творчестве просматривались связи. Если вы хотите в течение многих лет продолжать заниматься творческой работой, будь вы романист или автор рассказов, вам понадобятся последовательность и постоянство, без которых ничего продолжаться не может.