IV. Мир есть театр, и люди в нем актеры

Философ Марк Аврелий волновал Федора Михайловича Достоевского противоборством своей души. Вот уж воистину душа этого человека была ареной борьбы света с тьмой. Аврелий представлен сидящим на коне, вознесенным над согражданами, народами, историей. Без знаков воинской доблести, жестом благословения он являет нам образ «отца Отечества». И что за диво? Композиция конного памятника практически без изменений (как мосты, акведуки, арки, амфитеатры, дворцы) дошла до нас сквозь века и воплотилась (далеко не в лучшем варианте) в Москве ХХ века напротив Моссовета в лице основателя нашей столицы владимирского князя Юрия Долгорукого. Античность оставила нам эталоны религиозного и гражданского искусства архитектуры, скульптуры, живописи.

Вспомним комедии драматурга Плавта, остроумные народные комедии из жизни простолюдинов, купцов, воинов, рабов. Плавт прожил пеструю, полную путешествий и злоключений жизнь. Он был актером, менял профессии и места жительства. И если не принимать во внимание, что его драматургия находилась под влиянием эллинизма, если забыть, что жил он в конце III – начале II века до н. э., во времена республиканских страстей, законодательных баталий, то Плавта можно считать европейским драматургом. Прочтите его «Хвастливого воина», «Грубияна», «Перса» – и вы поймете, что его произведения вне времени. Такую комедию с народными героями мог бы вполне написать Карло Гольдони.

Исторические леса-декорации давно разрушились, а классическая форма осталась. Потому мы их непрерывно комментируем, называя наш комментарий то «классицизмом», то «реализмом», то «соцреализмом», а то – страшно произнести вслух – «стилем эпохи Муссолини». «… Реальность приобретается исключительно путем повторения или участия; все, что не имеет повторения или участия; все, что не имеет образца для подражания, лишено смысла, то есть не есть реальность», – пишет в исследовании «Вечное возвращение» Мирча Элиаде. (М.Э., Вечное возвращение, СПб, 1998, с. 56)

В Италии до сих пор сохранился атриумный дом с внутренним двором, окруженный постройками. Раскопки в Риме Золотого дома Нерона, археология старой Остии, особенно Геркуланума и Помпей, показывают, как жили зажиточные граждане в империи. Время превращает бытовые предметы в сокровища искусства. Взять хотя бы римские изделия из стекла, бытовую бронзу, кастрюли, светильники, жаровни. Что удивляет более всего, трудно сказать. Меня – стекло и роспись стен в домах. До нас дошли произведения случайные, т. е. сохранившиеся после извержения Везувия в 79 году н. э. В естественном саркофаге были замурованы три цветущих курортных города: Геркуланум, Помпеи и Стабии. Точно такое же извержение может случиться и сейчас. Иногда думается, что города под пеплом – послание, письмо в бутылке. В 1748–1760 гг. начались раскопки Помпей под руководством археолога Альнупьера при участии немецкого гения Иоахима Виннельмана. Эти раскопки стали местом всеевропейского паломничества. Там побывали и Гете, и художник Гойя, и Луи-Давид. Спорили о судьбах мира, о вечной красоте и силе искусства, там зарождались самые фундаментальные для ХIХ века идеи классицизма и романтизма, там соединилось прошлое с будущим.

В 1764 году вышла первая работа Виннельмана «О новых открытиях Геркуланума». Виннельман был талантлив, умел создать вокруг себя творческое бурление, даже экстаз самых разных людей, он был фанатично предан своему призванию. Просветитель века ХVIII, он одним из первых осмыслял героическую, гражданскую, философскую культуру античности, как то: к чему должно стремиться будущее, с чего должно брать пример. Своими идеями он заражал современников, участвуя в творении новой идеологии. В «Истории искусства древности» он воспел античность, а лучшей скульптурой назначил «Аполлона», стоявшего с ХVI века в папском Бельведере.

Раскопки длились долго, в несколько этапов. Только в начале ХIХ века они стали научными. Но культурной сенсацией, толчком жизни европейской культуры более всего в эпоху «Штурм унд дранг» (конец ХVIII века) оставались раскопки Помпей.

Гибель Помпей и Геркуланума совпадает с Золотым веком поэзии, литературы, искусства. Во время извержения Везувия погиб историк Плиний Старший, автор «Естественной истории». Катастрофа была описана его племянником Плинием Младшим. Их современником был также великий историк Корнелий Тацит и скандальный автор «Золотого осла» – Апулей.

В имперском Риме провинциальная культура была равна столичной, процветала торговля предметами быта и роскоши, было желание свою частную жизнь сделать комфортной и удобной. Деньги в руках новых богачей высоко подняли планку быта. Столы, фонтаны, лары и кресла в атриумах, где в вечерние часы велись философско-литературные беседы и споры о политике, пари на гладиаторов. А какие удобства, особенно клозеты со сливом водой поражают особенно. Фрески домов с различными орнаментами, сценами из мифологии, аллегориями. Но сегодня не это важно. Не в контексте дом-живопись, а в контексте – время-живопись. Не то, чем они были тогда, а то, как мы видим их сегодня, что они для истории. Мы восхищаемся живописью пейзажа, натюрморта, портрета, театрально-аллегорическими сценами. На одной из стен «Каза ди Джузеппе», разделенной орнаментом на картины, одновременно написаны натюрморты, как бы сегодня сказали, в стиле испанского реализма бодегонес ХVII века или гиперреализма ХХ века. И дивные аллегории, писанные чуть заметным касанием кисти, как сны из французской живописи конца ХIХ века. Сидящие амазонки из Археологического музея Неаполя – пространственным решением перспективы, динамичным разворотом фигур напоминают фрагменты потолка Сикстинской капеллы. Особенно же поражает красота живописи, смелость экспрессии «Масок» из Золотого дома Помпей. Все росписи будут повторены гениями европейской живописи ХV – ХХ веков. Панорама трав и птиц Золотого дома… Как определить, как описать ботанические гербарии живописи цветов, трав, деревьев, птиц, цветовое решение опоясывающей комнату панорамы? Но мы не знаем имен художников, предвосхитивших всю историю европейской живописи. Помпейская живопись анонимна. Неужели их считали малярами-обойщиками, декораторами в ремесле дизайна? Или они были велики и знамениты, просто их имена не дошли до нас? В цветах лилий, простых петуний, резеды, подорожников, трав и роз мы узнаем поляну Примаверы-Весны из картины Сандро Боттичелли, который не знал этих росписей, но, возможно, знал другие. Как и Рафаэль, когда расписывал Виллу Фарнезину для Павла III или «Лоджии» Ватикана. Толчком к новому стилю декоративной и монументальной живописи было открытие в начале ХVI века зал Золотого дома Нерона близ Колизея. Рафаэль был назначен папой Львом Х руководителем отдела древностей и римской археологии. И действительно «Лоджии» Ватикана немыслимы вне открытий дома Нерона.

На любом новом витке европейской культуры римская античность вновь оживает и потому практически непрерывна. После победы над Италией в битве при Мариньяно Франциск I французский потребовал в качестве военной контрибуции только что явившую себя миру статую «Лаокоона», но папа Лев Х отказался отдать ее, изготовив вместо подлинника копию. Два католика – папа и король – в борьбе за языческую статую. Сюжет красноречивый.

ХVIII век в своем увлечении римской художественной историей развивается в двух направлениях. С одной стороны, формирование классицизма как стиля, и даже «революционного» классицизма, провозглашенного французским революционером-живописцем Жаном-Луи Давидом. С другой стороны, поэтика итальянско-римских руин.

Но еще раньше, в ХVII веке, от эпохи Людовика ХIII, кардинала Ришелье и особенно Людовика ХIV французский классицизм уже увлечен римским регулярным городом с площадями и фонтанами. Классицизм явил центростремительную картину логического построения пространства и одновременно карнавальной зрелищности. Не подражая Риму, но, несомненно, следуя традиции латинского классицизма в художественной и строительной традиции.

Мы вернемся к этой теме в разговоре об эпохе просвещения. Но как не вспомнить графиков и графику карандашную, офортную, созданную самими археологами. Они много рисовали на раскопках, и это целый неизученный пласт документальной графики. Есть еще и поэтическая графика руин, и мистико-фантастические образы римских руин.

Итальянец Николо Пиранези создал 4 тома графики «Римских древностей». Особый смысл руины обретают в живописных полотнах француза Гюбера Робера. Некогда величественный мир, ставший приютом ютящихся, копошащихся людей. Они заняты чем-то, они живут в руинах мира, которого не видят и не понимают. Прекрасные полотна Робера – поэзия финала. Среди поэтических руин раскрываются души героев романа мадам де Сталь «Коринна». Французский поэт Шатобриан писал: «Тот, у кого не осталось никаких связей в жизни, должен переехать жить в Рим. Там земля, питающая размышления, прогулки, которые всегда о чем-нибудь ему расскажут и заменят общество». Поэзия руин становится одним из убежищ душ романтических и грустных, их биографии расширяются до литературы, поэзии, музыки Европы и России XVII – XIX веков.

 

Ньюстед, в башнях твоих свищет ветер глухой,

Дом отцов, ты пришел в запустенье, —

 

пишет Байрон о своем имении Ньюстед.

Культура европейских стран естественно определяется памятью античности в анналах истории. В Россию римская античность частично приходит с итальянскими архитекторами, и скорее даже не античность в чистом виде, а сквозь Ренессанс, завуалированно и неслышно, безголосо. А вот при Петре I – другое дело. Он хотел коллекций, музеев, как при других европейских дворах. «На днях купил я девку мраморную Венсус. За 30 ефимков. Ничем не постоит против флорентийской, но еще лучше тем, что сия целая», – писал эмиссар Петра от искусства Кологривов в донесениях из Италии. В России долго запрягают, едут быстро. То же произошло и с античностью в формировании нового художественного сознания, чему и будет посвящена отдельная глава нашей работы.

Особенное значение римский имперский стиль, пропущенный сквозь сито архитектуры Ренессанса, имел в советской традиции. Подражание масштабам, помпезность, «ордерность», поклонение Риму и Палладио можно увидеть в том числе и в архитектуре Щусева.

Любимейший жанр европейской и русской литературы – «Прогулки…». Прогулки по городам Италии, прогулки по Риму. Авторы делятся впечатлениями. У поколений русских читателей «Образы Италии» Павла Муратова – настольная книга. Или (из последних) Генри Мортона «Прогулки по Риму». Прогулки – комментарий к прошлому. Мы в диалоге с историей, с культурой, с отдельным явлением. Страсть любого человека к путешествиям, туризму даже неосознаваема. Необходимость диалога больше, может быть, акта познания.

Подвалы памяти, пласты истории, наша неодолимая потребность слиться с вечностью, где вечное возвращение, может быть, и есть акт вечной жизни.

В Риме сохранился почти без изменений, как и Пантеон, еще один ансамбль – «Гробница Адриана». Сегодня эта усыпальница называется «Замок ангела», мимо которого пройти невозможно. Это одно из центральных мест римского туризма.

Император Адриан был великим поклонником эллинизма и Греции. Вкусом обладал безупречным. Но именно строительство его времени показывает наглядно, что эллинские влияния, эстетический и духовный глянец были на принципиально ином уровне искусства Рима. Гробница – городской ансамбль, образованный круглой башней-донжоном (усыпальница), квадратом двора и прекрасным, украшенным скульптурами мостом через Тибр. Гробница была открыта для посещения. Любой житель города мог совершить сложный переход из жизни, кипящей повседневностью, через реку по мосту, войти во двор и подняться по винтовым лестницам наверх, а потом тем же путем вернуться в город. Но за этим простым описанием маршрута и сегодня сложное эмоциональное переживание, перемещение себя из одного пространства в другое. Вы вступаете на мост, украшенный мифологическими скульптурами, в руках которых факелы. Мост – звено связи двух берегов: «этого» и «того», другого мира. Вы переходите через реку времени, Лету, город за вашей спиной, впереди – вход в другой мир. Философ сказал бы: этот путь – «упражнения в смерти». По лестнице, ведущей вверх, вы, достигнув верхней площадки, смотрите «оттуда» на мир, оставленный вами. Вы рыдаете от грусти и счастья, от любви к миру на той стороне реки. Но – о чудо! Вы можете вернуться к своим деткам, лавке или сенаторской должности. Ведь уходя, вы все равно вернетесь, духовно переродившись, перевоплотившись. Мы не говорим об архитектуре как уровне строительства. Риму ведомы были все виды и типы гражданской архитектуры, которые востребованы сегодня, в начале ХХI века. Дороги, храмы, многоэтажные дома, деловые сооружения, мосты, символико-архитектурные знаки государственности, индустрия развлечений. Мелкий и средний бизнес для изготовления стекла, косметики, украшений, предметов роскоши, большие заводы бетона и всяких государственных заказов. И что же? Эта мощная держава, отлично налаженный гражданским законодательством и дисциплиной механизм рухнул. Принимая влияния эллинизма, этрусков, Востока, они были исключительно самобытны и самодостаточны. Это особенно заметно в том, как они изображали самих себя и своих богов.

Изображая богов, римляне в целом придерживались эллинской традиции. Юпитер – это Зевс, а Гермес – Меркурий. Юпитер – с молниями, а Меркурий все в тех же крылатых сандалиях с кадуцеем в руках. Однако одухотворенная греческая мифология была адаптирована в Риме на свой манер. Миф стал аллегорией. Афродита утратила универсальность равного покровительства Женщине, будь она матрона или гетера. Римская Венера ведала любовью земной, а то и площадной. Зато дела семьи отданы были римской Весте, жене бога садов и огородов Ветрума. Институт весталок был необыкновенно могущественным. Школы Весты стали прообразом будущих женских монастырей и школ для девочек из хороших семей. Охрана семейных ценностей была столь велика, что настоятельницы храмов Весты получали сенаторские привилегии, места на трибунах рядом с императорами и право вето в Сенате. Свою ценность утратила и богиня победы Ника. В Риме она названа была Викторией, что относилось к военным победам. Военные действия в более поздние времена именовались «викториями». Но была и другая римская ипостась Ники – она звалась Фортуной, слепой Фортуной солдатских и вообще мужских судеб, дерзких и суеверных мужей великой империи. Римляне жили в мире суеверий, гаданий, даже самые просвещенные, мужественные и прагматичные из них. В сердце дома стоял лариум, где жили духи – покровители дома, «домовые», рядом, в соседстве с портретами главы семьи и предков. В любом осколке давно разбитого зеркала Рима мы узнаем себя. Мифологический эллинский пантеон был внешней, привитой культурой. Может быть даже внешней формой, данью высокой традиции. А под лоском клятв Юпитеру, канонов в изображении «божественных» цезарей, риторикой жили старинные деревенские суеверия, целая наука гаданий по внутренностям животных и птиц, целые предания знаков, предостережений и т. д. Полиэтническая империя была восприимчива к внешним влияниям, особенно греков и этрусков. Но особенности сознания, языка, отношения к природе, человеку оставались самобытными, устойчивыми на протяжении всей истории римской цивилизации.

Поговорим о римском портрете. Об отношении к личности в жизни и смерти. Есть различные версии о происхождении этого феномена. Именно искусство портрета, потребность в портрете иллюстрирует их несходство с греками. Не лик, образ совершенного человека, прекрасного телом и духом, героя палестр и победителя Олимпиад. Не эфебы, прекраснее которых никто не мог создать, а «я» такой, каковым создали меня природа да папа с мамой. Не богоподобие, но неповторимость, свидетельство обо мне, Клавдии или Агриппине. Наука «физиономика», по свидетельству Сенеки, была в большом почете. Помнится, я слышала в Эрмитаже во время выставки римского портрета увлекательную лекцию одного врача (из посетителей). Он рассказывал, кто чем болел. Не лица – история болезней и страстей. Не нужно быть совершенством, красавцем. Нужно быть собой. «Наружность императора Клавдия не лишена была внушительности и достоинства, но лишь тогда, когда он стоял, сидел, особенно лежал. Но когда он ходил, ему изменяли слабые колени, а когда что-нибудь делал, то безобразило его многое: смех его был неприятен, гнев отвратителен, на губах выступала пена, из носу текло, язык заплетался, голова тряслась непрестанно…» – это портрет императора Клавдия, оставленный Светонием (Гай Светоний Транквилл. «Жизнь двенадцати цезарей», М., 1993, с. 138).

«С виду он был красив и в любом возрасте сохранял привлекательность, хотя и не старался прихорашиваться… Глаза у него были светлые, он любил, чтобы в них чудилась некая божественная сила, и бывал доволен, когда под его пристальным взором собеседник опускал глаза, словно он – сияние солнца. Зубы у него были редкие, мелкие, неровные, волосы – рыжеватые, брови – сросшиеся, уши – небольшие, нос – с горбинкой и заостренный и т. д.». Это о божественном Августе, которому единодушно было приподнесено народом имя «отца отечества». Сохранились словесные портреты не только великих людей, но и простых, рядовых граждан страны.

Правовое общество граждан своих уважает и ценит, да и гражданам ведомо чувство собственного достоинства. Солдат мог стать императором, как, например, Веспасиан Флавий. Вольноотпущенник – разбогатеть и получить или купить себе патрицианство. Среди клиентов был поэт Гораций. Да и толпа, орущая на стадионах, была не безликой. Портрет мог заказать себе, в принципе, любой гражданин, да не один, а со всей семьей. Должно быть развито самосознание, понятие того, что я – единица общества. Запечатлеть себя – значит оставить потомкам свою простую или авантюрную историю, построить родословие.

В римской культуре есть соединение между организацией семьи – дома и портретом, которое в дальнейшем станет европейской традицией. Дом-семья должен «стоять», иметь традицию уклада и наследования. Не мифологическую, но реальную, конкретную, связанную с родоначальником и законами. Его портрет и портреты семьи, не идеальные, но документальные, хранящиеся в сердце дома – атриуме. Вот оплот фамилии. Мой дом – моя крепость. При этом сознание римлян раздвоено. «Мы не помним, какими они были актерами жизни. Маска – публичное лицо римского гражданина». А дома я совсем другой. Дома я выстраиваю свой собственный мир. Атриумный портрет – частный. В отличие от тех, которые ставит государство «отцам отечества» и великим своим гражданам. Были еще портреты исторические: героев истории и давно живших великих граждан. Были портреты литературные – Гомера, Сократа, Демосфена, Аристотеля, но и они были «как бы похожи», будто с натуры. В методе изготовления между документальным портретом с натуры и «по образу» разницы не было.

Если продолжить мысль, то портрет – это личное преодоление смерти. Ты уйдешь, но останется во веки веков твое имя, твое лицо, запечатленное в камне, в живописи, в фотографии. Они знали, что конечны, смерть, как ни в какой иной культуре, всегда была рядом, так как римляне имели традиции самоубийства. Однако сопротивлялись «уходу навсегда», оставляя своих вечных портретных двойников. Рим любил конкретность во всем. В портрете тоже. Красивый, некрасивый – вопрос относительный. Главное – узнаваемость, документ. Не надо мне Венеры – подавайте мне мою бабушку. Связь портрета с ритуалом смерти и похорон – древняя, хорошо знакомая римлянам традиция египетской и этрусской культур. Как все в этой суперцивилизации – любые влияния осмыслялись по-своему.

Никогда ранее портрет не имел такого сложного мистического и светского характера. Имея ритуальные истоки, он выполнял светские функции. Ровно так же, как и сегодня в любой европейской культуре. Вдумайтесь только!

Портрет был государственным и частным. Государственный заказ прославляет империю и ее героев. Пышные, торжественные изваяния богов, императоров, политических деятелей украшали форумы, храмы, стадионы. Удел заказов частных, индивидуальных – дом и крематорий.

В 1863 году (или, как говорится, в 2616 году от основания Рима) археолог-любитель Джузеппе Гальярди в местечке Прима-Порте нашел прекрасно сохранившуюся, без малейшего повреждения статую императора Августа Октавиана. В полный рост, со всеми атрибутами верховной власти, он являет образ вождя нации. Портрет Октавиана торжественен. Он одет в доспехи победителя. Плащ перевит вокруг торса, в левой руке имперский жезл. Правая рука поднята, жест означает обращение к народу, мобилизует внимание толпы. Как богопомазанник он босоног. Внизу у ноги герб – мальчик амур на дельфине. Парадный портрет Августа можно назвать текстом. Вы прочитываете его как протокол и знаете все: и что он верховный главнокомандующий, и богопомазанник, и оратор. Мы-то с вами знаем, что такое язык жестов и деталей в парадном искусстве.

Еще более интересной явилась находка бронзовой конной статуи императора Марка Аврелия, ныне стоящая на площади, реконструированной Микеланджело, перед зданием Капитолия – незабываемое впечатление «отца Отечества» как центра мира. Конных портретов было много, дошел до нас один. Композиция дошла до нас сквозь века и страны. Кондотьеры Возрождения, европейские и русские императоры от Генриха IV до Александра III и, не побоимся этого сравнения, Юрия Долгорукого в Москве – все отпрыски конного праотца Марка Аврелия.

Император-философ, завоеватель, рефлексирующий интеллигент, трагическая личность протохристианина с ублюдком наследником. Какой пример изображения властелина-человека для всех поколений. Римский император, конный кумир – и одновременно уязвимый человек. Исключением из мировой типовой композиции можно назвать «Кумира на бронзовом коне» Петра I (скульптор Фальконе). Если Марк Аврелий был и властелином, и жертвой власти, то пушкинский Петр – «громовержец», в сравнении с которым Евгений (Пушкин «Медный всадник») «меньше единицы». Композиция Медного всадника уникальна среди конных портретов повелителей.

Несколько слов еще о торжественном портрете Августа из Эрмитажа (возможно, одна из тиражных копий).

Полуобнаженный, босоногий, сидящий на троне Август – олицетворение власти. Со скипетром в левой руке и Викторией на шаре в правой. Портретные черты сглаживаются, улетучиваются, уступая место почти идеальной эллинистичности. Это символ единовластия, воспетый поэтами Золотого века. «Сын блаженных богов». Сам Август почитал греческую античность, был страстным собирателем и археологом.

Век поэтов Вергилия и Овидия, Горация. Писатели-риторики, вообще расцвет ораторско-юридических диспутов и литературы. Цицерон, Варон, особенно Витрувий с трудами по истории архитектуры. Такие историки как Цезарь, Тит Ливий, Корнелий Непот. Один перечень имен и размах городского строительства, ликвидация трущоб, фонтаны и фиалки на подоконниках доходных домов вполне отвечают определению эпохи как Золотого века.

Золотой век Августа, I век н. э., незабываем особенно европейской литературой, тем значением, которое имела поэзия и проза Цицерона, Горация, Вергилия, Овидия. Переводам нет счета и числа. Именно Вергилия, автора «Энеиды», делает Данте Алигьери своим проводником и собеседником в мир с обратным отсчетом времени, новым осознанием этической истории в первой части «Божественной комедии», названной «Ад».

И уже наш современник, нобелевский лауреат Иосиф Бродский, быть может, последний из всех пишет бесконечно много о значении этих имен для своего творчества. В пьесе «Мрамор», в «Дидоне и Энее», «Письме Горацию». «Поскольку все, что я написал, технически адресовано вам: тебе лично, равно как и остальным из вас. Ибо, когда пишешь стихи, обращаешься в первую очередь не к современникам, не говоря уже о потомках, но к предшественникам. К тем, кто дал тебе язык, к тем, кто дал формы». Вот главные слова. Лучше сказать невозможно.

Сама форма «Письма» – в ней много личного, интимного, физически близкого, необходимого. «Кто знает, может, я еще вызову тебя сюда, может, ты еще материализуешься в конце концов даже отчетливее, чем в моих стихах». Что звучит как надежда на то, что поэзия еще вернется.

А пока мы не стремимся рассказывать всю историю Рима, римской империи, завоеваний, побед-поражений, культуры и искусства. Мы говорим о том, что чуть более чем тысячелетняя история Римской империи была примером сверхдержавы с уникальной цивилизацией. Гений нации был вложен в создание ГОСУДАРСТВА. А гений нации Греции – в искусство и философию, в продуцирование ИДЕЙ. Греция – государство «метафизическое», скрепленное двуединством Олимпиад и поэтической идеологии (мифологии). Став политически единым государством усилиями Александра, она истаяла, рассыпалась на эллинистические временные мини-монархии сатрапов. Рим же изначально строил себя как государство юридическое и военное. Каких историков он оставил нам! Какое эпистолярное наследие. Один Сенека чего стоит. А Марк Аврелий, Лукреций или Апулей. Эти писатели имели широкий круг европейского чтения и имеют его по сей день.

Никто и никогда не отрицал распущенности и жестокости тиранов и народа, особенно солдат. А Рим – государство солдат. Жестокие кровавые зрелища, гладиаторские бои, травля хищниками. Имена императоров – Нерон, Калигула – стали нарицательными понятиями злобы в сочетании с извращенностью природы человека. Все это так. Но они были вне этико-духовного религиозного воспитания. Увы, увы. С наступлением религиозных времен, несмотря на заповеди веры, жестокость не ушла. Не ушла нетерпимость к инакомыслию, не ушла борьба за власть, тщеславие, любовь к деньгам и прочее. Даже принятие новой веры не всегда было благом.

И вот вопрос: как же рухнула могучая, связанная дорогами, акведуками, почтой, сенатом, армией громада? Из всех дохристианских цивилизаций гибель именно этого нашего зеркала более всего волнует умы не только историков. Огромное пространство, ослабление державной мощи, нашествие варваров, отсутствие единой идеологии, сдавшейся новой религии христиан. Рим – идеальная модель для исторического исследования, для вопроса: как формируются и как исчезают государства.

В ряде своих трудов наш соотечественник и современник историк-этнолог Лев Николаевич Гумилев стремится дать ответ на вопросы о жизни и распаде империй, вообще процессов истории, исходя из собственной теории этногенеза, т. е. связи этнических процессов с биосферой, с окружающей средой. Он не рассматривает эти процессы изолированно друг от друга. Небрежение к природе, перенос рек, вырубка лесов, необдуманное насилие над ней приводит к необратимым последствиям. Процесс этногенеза Гумилев называет «пассионарным» движением. Если огрубленно, то энергетическим. «Этнос – система, развивающаяся в историческом времени, имеющая начало и конец, точнее, этногенез – процесс дискретный» (Л.Н. Гумилев. «Конец и вновь начало», 1997, с. 401).

Все фазы этногенеза (если процесс не обрывается извне) имеют 1200–1500 лет.

В своих трудах «Этногенез и биосфера земли», «Конец и вновь начало» Гумилев особое внимание уделяет Риму как почти образцовому для его теории государству. Он показывает на примерах римской истории, что такое есть это пассионарное, т. е. энергетическое, истощение и какие фазы проходит любое из государств мира.

Лев Николаевич полагает, что перелом в судьбе римского этноса произошел в 193 году при «вырожденце, изверге, убийце, самодуре» – наследнике философа Марка Аврелия императоре Коммоде.

Большой диссонанс между метрополиями и провинциями Сприт, Британии, Локонии, Иллирии. Полководец Септиний Север с провинциальными войсками взял Рим. Покоренные провинции взяли верх над Римом, и в результате к III веку вся римская армия, по словам Гумилева, «была укомплектована иноземцами. Это значило, что римский этнос, переставший поставлять добровольных защитников родины, потерял пассионарность. Структура, язык и культура империи по инерции еще держалась, в то время, когда подлинные римляне насчитывались отдельными семьями даже в Италии». И далее: «Рим остался просто столицей огромной системы, которая перестала быть выражением римского этноса». К тому же резко шла вниз кривая рождаемости. Пассионарное истощение приводит к остановке поступательного движения уже в начале III века н. э. К тому же начинается (с окраин империи) процесс Великого переселения народов. Во II веке н. э. на земли (ныне Украины и Румынии) попросились варварские племена готов. Мы-де голодаем. Нам бы пожить с краешку и нам бы землицы, а мы вам… и т. д. и т. п. Потом стали приезжать родственники. Империя вест- и остготов уже в IV веке заняла и север Италии со столицей в Равенне. А готская династия испанских королей продолжалась до ХV века. Вот так. Примеров можно привести очень много. Потеря уровня пассионарности приводит к потере сопротивляемости среде, этническому и природному упадку, что всегда становится путем к гибели. И это процесс единый для всего живого. Для простых людей и «пассионарный подъем» тоже труден, как время захвата, войн, агрессии. Как минимум, так и максимум пассионарности не всегда благополучен для жизни людей и культуры. Для людей всего лучше легкий спад, когда накоплены силы, а «системные связи» между людьми, государством, внутриэтнические узы сохраняются – благодать могущественности государства и обывателя.

В своей теории этногенеза от «вспышки, толчка до финальных фаз» Л.Н. Гумилев опирается на космическую теорию В.И. Вернадского о единстве природы всего живого: от энергетического импульса Солнца, пучков энергий Галактики до сил подземных. Пассионарный толчок порождает всегда несколько этносов, но их фазы при этом всегда синхронны, одновременны. Но самое интересное для нас – начало. Оно всегда таинственно и непроясненно. Самое начало подъема – формирование, конечно, окутано тайной, называемой историческим мифом рождений.

«Нет, весь я не умру. / Душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит». Сии вещие строки относятся как к личности гения, так и к целой культуре. Рима не стало, но много чего осталось: римское право, поэзия, история, строительный гений той великой цивилизации, конные памятники и портреты. Их примеры и опыт вплетаются в тугую косу красы европейской культуры.

Приведем несколько хронологических дат. Становление христианской религии и христианской культуры выношено во чреве Римской империи в принципиальном антиримском противостоянии. Никакие кровавые расправы не могли уничтожить наступление новой эры. Именно в недрах Римской империи, в провинции Иудее в городе Вифлееме, родился Богочеловек, имя которому Иисус. Именно его Рождество стало вселенским праздником новой эры, поделившей мир, мировоззрение на «до» и «после» его Рождества.

284 год н. э. знаменуется началом правления императора Диоклетиана. У него была утопическая идея вернуть Риму величие империи Августов. Он был умным человеком и хорошим администратором. Он провел ряд реформ в государстве и армии. Однако ничего из того не вышло, и мы знаем почему. Хуже всего было то, что бедный Диоклетиан обнаружил в кругу семьи и верных военачальников диссидентов особо вредоносного свойства – христиан. И в 303 году начал преследования путем «персональных политических процессов», дел об измене родине и т. д. А так как в Риме была хорошая юридическая база, то все процессы тщательно протоколировались и стали в дальнейшем достоверной основой «житийной» литературы первых христиан. Диоклетиан сотворил своими руками святомучеников христианской церкви. И его в качестве супостата мы видим на житийных иконах, как и святых. Император приказал закрыть церкви, уничтожить книги. В результате появилось множество мучеников на Западе и Востоке. Диоклетиан тяжко заболел и отрекся от престола в 305 году. На добровольной «пенсии» император огородничал, выращивая капусту, и знать ничего не хотел. А в 306 году провозглашен императором Константин Великий – основатель новой столицы новой Римской империи, создатель Константинополя в греко-римской провинции Византии.

В 313 году происходит событие величайшей важности. Все действия Диоклетиана признаны ошибочными, и гонениям христиан был положен конец. Церковь христианская признана официально равной староримской. Константин впервые показал себя открыто лояльным христианству. Это названо условно Миланским эдиктом.

Затем, уже менее чем через десять лет, в 325 году, состоялся Никейский собор. Ереси, различные споры внутри христианского мира, могущественный в ту пору Арий, создавший свое учение о природе Христа, мешали формированию единой церкви. Константин взял на себя инициативу собора, названного Никейским собором. В жестоких дискуссиях, но под покровительством Константина, были определены основания Новой Ортодоксальной церкви и ее символа веры – «Троицы». Троица есть понятие равенства Отца и Сына. «Во имя Отца, Сына и Духа Святаго. Аминь». Аминь – завершение. Это очень важно в определении единосущности, неделимости и неслиянности Отца, Сына и Святого Духа.

В 324 году Константин выбрал Византию своим будущим местом пребывания. Он решил осесть на Востоке, приняв новую веру, утверждая там могущество нового, уже христианского, Второго Рима. Его столица не обошлась без амфитеатра и ипподрома, бань или других привычных удобств и образа жизни. В спорах он был непреклонен. Был властен, расчетлив, любил деньги, роскошь и не всегда вел себя по-христиански. Однако кто может недооценить его значение? Новое христианское государство Византия с этого момента отсчитывает начало пути. Тот же Лев Гумилев назвал население Византии «первым христианским этносом». Пестрое многоязычное население имело самую прочную системную связь – христианство. Единую идеологию. Умер Константин Великий в 337 году.

Многие распри начались после его смерти, вполне в римском духе поздней эпохи. Но в 381 году константиновские эдикты и религиозные реформы ставят окончательно точку. Христианство объявлено обязательной религией и запрещены языческие культы. В 395 году, после смерти императора Феодосия, империя окончательно разделилась на Восточную и Западную.

Но за сухими цифрами, линейно строящими историю, скрыты события и чувства совсем другие. Константин Великий выстроил на границе Германии и Люксембурга, в современном Трире, дворец с термами, садами, фонтанами и всеми усладами роскошной жизни римского вельможи. Сегодня дворец в Трире поражает гигантскими размерами, строительным гением, мозаиками, ничуть не померкшим языческим высокомерием. Граждане Римской империи в IV веке, несмотря на варварские набеги, поражения римской армии, принятие христианства, все еще чувствовали себя частью сверхдержавы. Они сохраняли свою еду, быт, привычки, бани и гладиаторов и ничуть не помышляли о крахе. Даже тогда, когда, по нашему мнению, слово «конец» должно было быть написанным на каждой стене, как на пиру Валтасара. Катастрофа приходила не вдруг, и сознание, видимо, отказывалось ее принять, как это часто случалось раньше, как это случается и по сей день. Отрицая языческое мировоззрение, Византия находилась под благотворным влиянием античной культуры и образованности, считая их общим достоянием, а не конфессиональными ценностями.