На ужин бобы и жидкий чай. Лохинвар положила голову Мантосу на бок и погрузилась в сон. Флинт щипал жесткую траву, росшую в горах. Мужчины сидели в темноте у затухающего костра, допивая остатки вина Хэнда.

– Джей Ухмылка… жив или мертв? – спросил Боуви.

– Отличный вопрос.

– Никаких предположений?

– Я не видел, как он умирал, если тебя это интересует, – отозвался Хэнд. – Откровенно, мне что так, что так – все равно. Он исполнял приказы своего господина. Барон – вот кто творец разных наших бедствий, а не его прислужник.

– У Лохинвар на сей счет другое мнение. Она спит и видит насадить его голову на кол.

– У каждого из нас свои фантазии. Тебе что грезится?

Боуви считался величайшим варваром-бойцом в десятом, а то и больше поколении. В самый разгар «Экспансии на запад» на афишках появлялись его изображения и в его честь вздымались флаги. Даже тогда столичные остряки втихомолку называли его Истребителем Пелоки. Сотням чертей, раскрашенным в синее, оторвал он головы. Мужчинам, женщинам, детям – без разбора. Прозвище следовало за ним и поныне, через много времени после того, как войны сделались сильно приукрашенными россказнями, нанесенными чернилами на скрижали. Старший его брат пел для королей, а его младший брат мастерил диковинные ножи, дрался на поединках и в конце концов в одном из них дал себя убить (для общего сведения: убийство было обоюдным). Благодарное население боготворило и обожало их обоих. Джонатан Боуви спасал империю. Его награда? Безвестность, если не считать завистников-ученых, большинство из которых изо всех сил старались обелить постыдные подробности экспансии. Начиная со многих-многих побоищ, устроенных Боуви.

– Идем мы на север, по полю после сражения. Я и несколько сослуживцев из полка. Сами понимаете, кругом мертвые. Воздух кровью пропитан. Я скальпы снимаю. Сотни их – с безликих мужиков. – Он держал нож с Зеленой реки так, чтобы тот сверкал в свете костра. Знаменитый братец отковал ему боевой нож и выгравировал на его рукоятке: «Первому среди истребителей Пелоки». – А тебе?

– Никакой экзотики. Я в Столице, на своей любимой улочке, пью. Собачье дерьмо и грязь по колено. Жужжание мух заглушает рыночные крики и эту чертову языческую музыку труб, какую наяривают пришедшие с Востока. – Хэнд вздохнул и отбросил в сторону пустой винный мех. К концу дня он сидит прямо, и руки его ничуть не дрожат. – Не адские ли это видения, поджидающие нас?

– Странное представление об аде. Никакого ужаса. В скальпах у меня недостатка никогда не было, а клинок у меня вечно отточен. Снятие скальпов в тишине, наступающей за воплями и воинственными кличами, успокаивает. Умиротворяет, как разведение садика для вечности.

– Что-то, видать, тебя гложет. У меня фляжка бездонная. Жужжание мух, оно и впрямь убаюкивает.

– Держи!

– Ух ты!

Тем временем Лохинвар снится чистая, безграничная пустота и слышится невыразительный металлический голос ее матери, окликающий издалека и ведущий отсчет.