Глава 4. Не хочу жить!

Дальше все как в тумане… едем, дом… постель… слезы, они беспрерывно текут… текут не переставая, от этого беспрерывного горячего соленого потока выжигает глаза, болят, физически болят глаза, веки отекли настолько, что едва возможно их открыть… Голова тяжелая, болезненно пульсирующая…

Я лежу лицом к стене, я не хочу никого видеть, не хочу слышать, не хочу разговаривать… Я НЕ ХОЧУ ЖИТЬ! Я хочу, чтобы мое сердце тоже перестало биться, и я перестала испытывать эту жгучую нестерпимою боль, щемящую в груди… Досада! Это острое чувство досады. Как же так? Почему именно со мной? За что? Я же всегда была такой «правильной», я же все делала верно! Ела полезную пищу, не пила алкоголь, не курила никогда, много гуляла, я разговаривала с малышом… Заливаюсь слезами при одном упоминании в мыслях этого «внутреннего общения с моей крошкой»… Ведь она там внутри… но я больше не слышу ее… я знаю, что она там, этот заметно округлившийся живот, матка, которая так же напрягается, как и раньше, я чувствую ее, все как раньше, я беременна, моя девочка там внутри… но ОНА МЕРТВАЯ… Я на доли секунды позволяю своему сознанию представить этот образ «холодного неподвижного тельца в околоплодных водах»… И новый горючий поток с содроганием охватывает все мое тело… рыдаю, хотя уже нет сил даже рыдать…

Проходят, наверное, сутки… я не ем, почти не пью, ничего не хочу слышать, видеть, повторяю: «Почему я не умерла вместе с ней? Я хочу к ней. Я хочу умереть вместе с ней! Меня не должно здесь быть без нее! Почему ОН (Бог) забрал ее у меня?!.» Я представляю ее пухленьким розовощеким малышом с голубыми глазами, представляю, как она гулит, как улыбается, перебирает свои крошечные пальчики… на ней розовая кофточка и ползунки… И снова реальность пронзает все мое измученное тело… Этого никогда уже не будет! Никогда я не увижу ее, не возьму на руки, не буду баюкать и петь ей те песни, что я напевала перед сном последние дни… ведь дети же все слышат, поэтому я так много с ней разговаривала…

Как, оказывается, глубоко я сейчас копнула… наворачиваются все-таки слезы, не те жгучие и выжигающие глаза, нет, мягкие… просто слезы, больше похожие на легкую грусть, легкую, едва заметную… Смотрю в зеркало, прошло 20 лет… у меня трое детей, и теперь мне приходится решать совсем другие проблемы, и есть поводы для радости и для слез, не без этого, жизнь продолжается и преподносит свои сюрпризы, но главное, что я жива, что я здесь и сейчас понимаю, как хорошо, что я осталась жить, как важно было научиться жить после этого, и как много случилось в моей жизни за эти 20 лет, как много хорошего и светлого!..

Если бы сейчас вы могли, как и я, вырваться из этой раздирающей душу реальности, вы бы также смотрели в зеркало, улыбались себе, улыбались солнцу за окном… Это прошло, это осталось в памяти, как светлые блики солнечных лучей, играющих на тюле… остался светлый мягкий свет… спокойный и ровный… светлая память… Так будет!

Глава 5. Приемное отделение. Палата

Не помню, как я оказалась в приемном отделении… Это не сохранилось в моей памяти, как незначимая информация. На фоне всего, что происходило, этим деталям просто, видимо, не нашлось в моей памяти места.

Меня принимает какая-то акушерка, бесцеремонно. Мне кажется, она вообще и не знает, зачем я здесь. Да ей, наверное, и все равно, и никто не сказал. Для нее я обычная беременная, поступившая в роддом… Она кладет меня на кушетку, делает то, что делает всегда: «замеряет мой живот», комментируя при этом вслух свои впечатления. «Где там твой ребенок? Какой срок-то? Господи, сама еще ребенок! Куда тебе рожать?..» У меня нет ни сил, ни желания что-то отвечать этой бесцеремонной женщине, я просто говорю: «Двадцать две…» Она качает головой, давая всем видом мне понять, что я какая-то ущербная, на ее взгляд… Потом обращает внимание на то, что я не побрита, и начинает возмущаться. «Вас что не предупреждали? Надо было побриться! Мне теперь тебя брить? Или сама будешь?» (Обращение на «ТЫ» звучит от всего медперсонала, санитарок и акушерок как некое пренебрежение к тебе… т.е. мы тут свою работу делаем, нам тут не до деликатностей… всяким тут «выкать»… еще чего… Ты знай, куда попала, и знай свое место… Не перечь, не ной, не стони. Нам тут с «вашими» соплями-слезами разбираться некогда, у нас РОЖАЮТ!)

Бреюсь тупой бритвой с куском мыла… в холодном (сентябрь, начало, роддом без отопления) туалете с ржавым бачком… Не плачу. Слезы, кажется, кончились. Ощущение, что я в концентрационном лагере, меня ждет какая-то страшная экзекуция, меня к ней готовят, надевают разорванную от подмышки до бедра застиранную ночную рубашку на пять размеров больше моего… Я чувствую себя полным ничтожеством, убогим созданием в этой огромной рваной рубашке… с этой тупой бритвой, с куском мыла, на холодном кафеле ржавого туалета… Свои вещи надевать нельзя, таковы правила. А правила нарушать нельзя, иначе… Мне по большому счету вообще все равно, что там будет иначе, но просто никто не даст нарушить тебе эти правила – это лагерь. Это система, ей не до каждого из нас. Она выполняет свои показатели, сдает свои отчеты в Росздравнадзор… Ей не до тебя. И уж точно не до того, что там творится у тебя на душе… Не до того.

Меня заводят в палату. Солнечно. Три кровати, моя слева, а справа сидит девушка месяце на седьмом. Здороваюсь. Ее зовут, кажется, Оля, пусть будет Оля.

Она лежит на сохранении. Сохраняет своего семимесячного мальчика. Жалуется на невкусную еду и папаверин… Она сохраняет здесь, напротив меня. Я каждую минуту все эти дни буду теперь смотреть на ее живот, как она гладит его, как она разговаривает со своим малышом, спрашивает врачей о том, как скоро уже их выпишут… жалуется, что он пинается сильно, и ей неудобно спать… Я содрогаюсь при одной мысли, что она будет здесь рядом все это время со своим малышом… Выдержу ли я?! Эта пытка хуже, чем в любом концентрационном лагере. Я бы предпочла полную изоляцию, одиночную камеру с голым полом без кровати, что угодно, но только не это соседство… Это слишком жестоко, это БЕСЧЕЛОВЕЧНО!

«Как тебя зовут?» – спрашивает она. «Наташа», – я пытаюсь улыбаться… пытаюсь быть вежливой, мне же нельзя расстраивать беременную… Но я чувствую, как зависть, ненависть, раздражение все вскипает во мне, подкатывает к горлу комом… но я улыбаюсь, вымученной улыбкой… ложусь на кровать, лицом к стене, говорю, что устала, хочу поспать… Потому что просто не могу на нее смотреть, слышать ее голос… Слышу, как приносят обед, и она что-то говорит санитарке про невкусный суп, что она не может его есть… Жри ты свой суп! Хочется заорать мне! И вылить ей эту тарелку на голову! Жри! И не ной! У ТЕБЯ ВСЕ ХОРОШО! Ты носишь своего живого ребенка! Ты СЧАСТИВА! А я НЕТ! Жри это чертов суп и радуйся!