Глава восьмая

Александровская слобода, декабрь 1570 года

Помолившись в Покровском храме, примыкавшем к дворцу, царь Иван Васильевич с верным помощником Малютой Скуратовым прошел в царские палаты. На улице морозно, стража, кутаясь в тулупы, грелась поочередно у костров.

Вечер выдался ветреным, но без снега. Во дворце же жарко от натопленных печей.

Царь сбросил шубу, которую поймал слуга, прошел в палату, где обычно принимал самых близких вельмож и где проводил встречи, о которых знать было должно весьма малому числу людей. Присел на деревянный трон, расстегнул ворот рубахи, отставив посох в сторону. Рядом на скамью сел Григорий Бельский, преданно смотревший в очи царя.

– Я не слышал, Малюта, как с заданием справились Бордак и Парфенов.

– Ныне и хотел доложиться, потому как только на Москве сам узнал об их успехах.

– Что узнал?

– Были татары на Оке у Мурома. Числом небольшим, но были. Смотрели засеки.

– Ты гляди, куда прошли, к Мурому! А Девлет желает по весне идти к Козельску?

– По докладам так.

– Чего ж тогда крымчаки делали у Мурома?

– Разведка. Но главное, что удалось прознать боярину и княжичу, что помощник мурзы встречался на Оке с нашим, русским вельможей, прибывшем к селу Варное, у которого действовала дружина Михайло Бордака, на струге. Прознать, кто был этим вельможей и о чем говорил с татарином, не удалось.

Иван Васильевич посмотрел на Скуратова:

– А не для этой ли встречи выходили крымчаки к Оке?

– Уж слишком далече, государь.

– Коли важные вести, то и далече пойдешь.

– Ну, коли так, тогда, может, и из-за того.

– Ты мне отчет о рейде дружины составь!

– Уже готов.

– А лучше вызови-ка сюда Бордака с Парфеновым. Сам их послушаю.

– Нынче же пошлю гонца за ними.

– Куда нынче-то, Малюта? Почитай, ночь уже на дворе.

– Я хотел молвить поутру, на рассвете.

– Поутру посылай и зови сюда думного дьяка Щелкалова да боярина Михайло Воротынского.

– Уразумел, государь. Они оба сейчас на Москве, гонец к Бордаку передаст твой наказ и им.

– Значит, послезавтра можно ждать?

– Это коли не заснежит, а так и на третий день.

– Добре, как прибудут, так и приму.

Скуратов видел, что царь не в настроении.

– Уж не старая ли хворь беспокоит тебя, государь? – спросил он.

– Пошто спрашиваешь?

– Так вижу, не в духе ты.

– Твоя правда, Малюта, не в духе, но не от хвори, а от мыслей тягостных.

– Все думаешь о предстоящем нашествии?

– И о том, и о другом.

– Извиняй, конечно, но о чем другом?

– О том, что слишком много у нас вельмож, готовых ради корысти своей отчизну предать. Тот, кто встречался с татарами на Оке, о чем с мурзой гутарил?

– Не могу знать, государь.

– Ну уж не о том, как избежать урона, коли крымчаки дале земель козельских пойдут. Он гутарил с ним о том, какую выгоду получит от предательства. А то, что был на Оке изменник, сомнений нет. Вот и мыслю, как то положение исправить.

– С изменниками разговор один – в пыточную избу и на плаху.

– А коли невиновного бросим к палачам?

– Так прознать о вине треба.

– Под пыткой и невинный признается в том, чего не совершал.

– А я вот мыслю, не так и много изменников на Руси. Было куда более при правлении отца твоего, великого князя Василия III, ты уж извиняй, государь. Ныне большинство твою сторону держит. Народ за тебя. А то есть опора такая, что не сломить. А попадет ли к палачу невиновный, скажу так, сейчас и следствие ведется по-иному. На дыбу сразу не отправляют, коли на месте не взяли с изменой или не уличили в заговоре, так что невиновный может оправдаться вполне. А истинных изменников и жалеть не след. Что заслужил подлостью своей, то и получи.

– Ладно, о том не будем.

– Может, медовухи выпьешь, государь?

– Выпью, как трапеза будет.

– Да уж недолго осталось. Узнать, чего там повара?

– Сами оповестят, когда готово будет все, – махнул рукой царь.

Тут объявился слуга, доложился, что вечерняя трапеза в столовой палате готова.

Иван Васильевич с Малютой прошли в столовую.

На столе чего только нет, кушанья на любой вкус, и рыба разная, и мясо, и пироги свежеиспеченные, и засоленные грибы, посуда серебряная, дорогая. Подали кувшин медовухи и чаши.

С царем, по обыкновению, трапезничали и ближние бояре.

Александровская слобода в то время считалась второй, а кем-то и настоящей столицей государства Русского. Там были некоторые приказы, часто заседала боярская Дума, во дворце Иван Васильевич принимал иноземных послов. Там же стояла опричная дружина. Крепость, имевшую в основе деревянные сооружения, постепенно перестраивали. Крепостную стену до бойниц заложили кирпичом, который недавно стали делать на Руси. Впереди крепости ров, заполненный водой из реки Серой. Охране и обороне слободы всегда придавалось большое значение. Сторожевые заставы окружали ее со всех сторон, и ставились они на равном удалении. Подобраться ворогу незаметно к опричной столице Ивана Грозного было не так просто. Ну а уж взять ее вообще считалось делом невозможным. Царь проводил здесь много времени, но выезжал на Москву часто. Дел хватало и там, и тут.

После трапезы царь ушел в опочивальню, где его осмотрел придворный доктор Бомелий. Иван Васильевич скрывал от Скуратова, что намедни чувствовал себя худо, он терпеть не мог выставлять свои хвори напоказ, считая это проявлением слабости. А слабым царь никогда не был, даже в годы сурового детства своего. Сила духа во многом и позволила ему добиваться того, чего не могли добиться ни отец, ни дед, ни прадед. Да и после него никто из правителей государства Русского так и не смог добиться того, чего добился для России Грозный. Никто не мог сравняться с его вкладом в дело создания, укрепления и реформирования страны, превратив удельную Русь в мощное царство.

Декабрьским морозным днем Михайло Бордак с Аленой и Петрушей решили пройтись по Москве. День выдался хоть и морозным, но солнечным, безветренным. Детвора, заранее сгребя снег и сделав горки, облила их водой и ныне с криками и гиканьем каталась себе в удовольствие. Бордаки были в шубах, и даже Петька в сшитой по заказу для его роста. Они приближались к торговым рядам, когда впереди вдруг раздался истеричный вопль:

– Зарезали, ограбили, держи вора!

Алена прижала к себе сына, Михайло насторожился, распахнул шубу, положил руку на рукоять сабли, носимой с собой повсюду.

– Чего это? – испуганно спросила Алена.

– Ограбили и загубили кого-то, видно.

– Что ж это такое, вроде опричники всех лихих людей на Москве извели!

– Одних извели, другие объявились. Ведаешь же, что на юге и востоке. В тех землях летом засуха была. Где-то дошло до того, что люди с голоду помирали. Вот и начали опять плодиться шайки. Ничто, стража выявит лиходея.

Но лиходей этот объявился из проулка прямо на семью Бордаков. В одной руке – сума, в другой – окровавленный тесак. Улица была утоптанная, ребятней раскатанная, оттого скользкая. Выхватывая саблю, Бордак поскользнулся и упал. Лиходей воспользовался тем, ударил рукоятью тесака Алену и, сбив ее с ног, схватил за шиворот Петрушу. На том конце, откуда вышли Бордаки, появились сани, и послышался крик:

– Фома! Шибче! Кончай его!

– Ага! Погоня на пятки наступает!

– Тогда шустрей тащи сюда выродка!

Фома-разбойник потащил Петрушу к саням.

Правящий ими мужик озирался по сторонам. Покуда проезд свободный, треба отсюда уйти, далее смешаться с народом и добраться до лачуги на окраине Москвы.

Бордак вскочил, увидел лежавшую Алену, нагнулся к ней.

– Сынок, – прошептала она, – сыночка спаси, Михайло, я ничего, встану. – Лицо ее было в крови, текшей из разбитой брови.

Из проулка выскочили двое мужиков, и Михайло крикнул им:

– Бабе помогите! Брюхатая она, с лиходеями сам разберусь!

Один из мужиков бросился к Алене, другой все же поспешил за боярином.

Разбойник бежал из последних сил, Петька, как мог, мешал ему. Поняв, что его догонят, тот остановился в каких-то саженях от саней, развернулся.

– Чего встал? Ко мне давай! – крикнул подельник.

Фома лишь отмахнулся. Тогда второй разбойник не стал дожидаться товарища, влепил лошади кнутом и погнал сани от опасного места прочь.

– Бросил, пес! Ну ничего, поквитаемся, – оскалился лиходей и, увидев, что к нему вплотную подошли двое, приставил нож к горлу паренька, прикрываясь им: – Не подходи, зарежу отрока! Мне не впервой.

Бордак вложил саблю в ножны, поднял руку:

– Не балуй. Отпусти сына.

– Сына? – огрызнулся разбойник. – Сын – это добре, за сына ты все сделаешь.

– Чего надо?

– Уведи отсель.

– Куда?

– Я скажу. И передай мужику, что позади пристроился, дабы сани быстро сюда подогнал. А стражу, коль объявится, отгони, уразумел?

– Уразумел.

– Чего делать-то, боярин? – прошептал ему в ухо мужик.

– Беги, найми сани, я заплачу.

– У тебя и деньги водятся? – вступил в разговор отдышавшийся Фома.

– Есть немного. Отпусти парнишку, дам рубль.

– Ага! Дать-то дашь, а потом за саблю, и хана мне?

– Пошто тогда про деньги молвишь?

– Ты мне три рубля отмерь и мошной брось, тогда убивать твоего ублюдка не буду. Отпущу, не нанеся вреда, как окажусь в нужном месте.

– Так чего делать-то? – опять спросил мужик.

Неожиданно из-за угла на коне вылетел всадник, и лиходей опомниться не успел, как его голова слетела с плеч.

Петруха, почуяв, что хватка разбойника ослабла, рванулся к Бордаку. Тот прижал сына к себе.

– Ну что, Михайло? Вовремя я?

– Василий?! Благодарствую! Но откуда ты?

– Приехал к тебе на подворье отведать пирогов, что печет Марфа, а Герасим поведал, что ты с Аленой и Петькой на ряды подались. Я следом. И как только догадался в эту улицу повернуть? Чутье, наверное, подсказало.

Тут к ним подъехал разъезд городской стражи. Старший указал на обезглавленный труп:

– Этот вор?

– Этот, – ответил Бордак.

– Пошто башку срубили, а не взяли? Вас двое, оба с саблями, и не взяли?

Княжич подошел к старшему, представился, и опричник мгновенно вытянулся в струнку.

– Срубил башку разбойнику я. А почему? Потому что он схватил вон того мальца, – Парфенов указал на Петьку, – сына боярина Бордака, ближнего к государю человека.

– Ну, так, значит, так. Туда ему и дорога, – и старший разъезда пнул ногой труп. Потом подозвал к себе мужика: – А ты кто?

– Холоп князя Бодина, на торговых рядах был, когда лиходей, что валяется без башки, подрезал торговца мехами и с сумой рванул в проулок. А тут разбойник еще и парнишку захватил. Его, лиходея, Фомой кличут, с ним был подельник на санях, приметный мужик, шрам у него на левой щеке, все торопил Фому. А боярин, спасая сына…

– Куда делся подельник? – прервал мужика старший.

– Так рванул отсель, когда завидел, что застрял товарищ его.

– Куда рванул?

– В сторону Рязанской дороги.

– Чего ж молчал?

– Ты спросил – я ответил.

Старший разъезда отдал команду, и всадники галопом пошли в сторону Варварки.

А Бордак с Петрушей подошли к Алене, и паренек кинулся к ней. Алена обняла сына, стала ощупывать его, спрашивала о чем-то.

– Добре, что так все обернулось. А могло и по-иному, – заметил княжич, ведя коня под уздцы.

– Я все одно освободил бы сына. Хотя… Но что теперь об этом, ты за меня то сделал, за что спасибо тебе великое, Василь!

– Да ладно, Михайло, чай, не чужие. Ты женой займись, вон, кровь до сих пор сочится. А я людей разведу.

В это время в проулке собралась приличная толпа, прибежал и торговец, несмотря на рану, схватил суму, вытряхнул, стал тут же считать меха под неодобрительный гул людей. Парфенов велел всем расходиться и подозвал к себе мужика, что помогал ему.

– Как звать тебя?

– Вакула Бредин, холоп князя Бодина.

– Далече подворье князя?

– Не-е, тут рядом.

– Из лекарей или знахарей кого ведаешь?

– Ведаю, как не ведать, хвораем, к ним и идем. Тут поблизости живет дед Бажен, знатный лекарь.

– Беги к нему, передай, у женщины, что на сносях, лик разбит разбойником, треба поглядеть. А мы следом за тобой.

Вскоре подошли к добротной избе за низкой городьбой. Лекарь оказался на месте, увел Алену в дом. Она недолго там пробыла, вышла вместе с лекарем. Лицо наполовину закрыто белой тряпицей.

– Не гляди на тряпицу, под ней листья, останавливающие кровь и заживляющие рану. Чрез три дня снимай, и заметно ничего не будет, – напутствовал Алену лекарь.

– Она упала, с плодом в утробе могло что-то случиться? – встревоженно спросил Михайло.

– Не-е, – отрицательно покачал головой старик. – Летом, да на камни, еще могло быть худо, а ныне, в шубе, да на снег – ничто. Но к повивальной бабке загляните, она в делах бабьих соображает лучше.

– Сколько я тебе должен?

– Копейку дашь, довольно.

– Бери алтын.

– Благодарствую за щедрость!

– Это тебе благодарность. Запомни, я – боярин Бордак, на Варварке проживаю, будет нужда, приходи, помогу. Ты помог, и я должен тако же.

– Ладно, запомнил. Боярин Бордак?

– Да, Михайло Лексеич.

– Запомнил. Счастья вам!

– Тебе здравия крепкого на пользу людям!

На том вышли со двора.

– Ну что? – спросил ждавший их Парфенов. Его, как и Бордака, смутила большая повязка на лице. А еще она была под платком пуховым.

– Рана ерундовая, заживет, а вот по плоду надо к повивальной бабке идти.

– Что ж, надо – иди, затягивать время не можно.

– А ты куда?

– Пройдусь по Москве, да к тебе зайду к обеденной трапезе, примешь?

– Пошто глупость спрашиваешь? Конечно, приму.

– Ну и добре! А может, мне коня тебе отдать?

– Не треба, дойдем пешком, повитуха недалече от нас живет.

– Ну, давай!

Повитуха осмотрела Алену, покуда Бордак с Петрухой сидели в сенях. Осмотрев, сказала, что с плодом все нормально, беспокоиться не след, но ходить осторожно треба. Ныне пронесло, в другой раз может не пронести.

Бордаки вернулись на подворье.

Вскоре туда подъехал Парфенов. Потрапезничали. Княжич и боярин сели потом в горнице, здесь тепло от небольшой печи, уютно.

– Что-то долго на Москве царя нет, – заговорил княжич.

– Он делами управляет из Александровской слободы.

– То так, но зима пройдет быстро, а по весне, сам ведаешь, придется встречать непрошеных гостей.

– Встретим. Государь о нашествии ведает, готовится. Он знает, что делать.

– Это так, – кивнул Парфенов, – но почему-то тревожно, Михайло. Тебе нет?

– Да обычно.

– Проведать бы, куда нас примет государь, и вместе или порознь.

– Как то проведаешь? То только он и ведает.

Княжич собрался уезжать. Зимой темнело рано. Не успел он надеть шубу, как в горницу зашел Герасим:

– Боярин! Гонец к тебе из Александровской слободы.

– Верно молвят люди, не буди лихо, пока оно тихо, – улыбнулся Михайло. – Вспомнили о государе, и тут как тут гонец от него. – Он повернулся к слуге: – Гордей четырехпалый приехал?

– Он!

– Пусти!

– Слушаюсь!

– О, и княжич тут, добре, а то ключник не ведает, где хозяин, – войдя в горницу, проговорил Гордей.

– Ты и ко мне заезжал? – спросил Парфенов.

– Не тока. Но… приветствую вас, княжич и боярин!

– И тебе доброго здравия! Что за дело?

– Вам обоим след завтра поутру ехать в слободу к государю.

– Пошто, не ведаешь? – вопросительно посмотрел на него Михайло.

– Я, боярин, в те дела нос не сую. Что велено, то и передаю.

– Голоден?

– Да не отказался бы перекусить.

Бордак вызвал Герасима, приказал накормить гонца.

Парфенов уехал. Не задержался и гонец.

– Опять? – появилась Алена, причем лицо ее выражало недовольство.

– Что?

– Как будто не разумеешь, Михайло! Опять государь вызывает?

– Пора бы привыкнуть.

– Да привыкла я к тем вызовам, не могу привыкнуть к разлукам. И не привыкну никогда. Когда ехать?

– Завтра утром.

– Ну, хоть так, а то все – немедля. Но собрать тебя ныне надо.

– А стоит ли? Вряд ли государь зимой куда-то пошлет.

– У тебя всегда так, не должен послать, а приезжаешь и собираешься в дорогу в тот же день, – вздохнула Алена.

– Все ты у меня разумеешь, лебедушка, – обнял ее Бордак.

– Когда же, Михайло, мир-то установится?

– Когда ворогов всех перебьем.

– Ну, то, может, при Петруше взрослом и будет. А может, и ему достанется воевать.

– На то мы и мужики, воины.

Поутру, после молитвы и трапезы, Алена проводила мужа.

Бордак заехал к Парфенову. Ворота открыл незнакомый мужик, и Михайло удивился, не попутал ли подворье?

– Ты кто?

– Ключник княжича Парфенова, Андрей Серьга.

– Из новых?

– Третий день как нанят.

– Ясно, где Василий Игнатьевич?

– Здесь Василий Игнатьевич, приветствую, Михайло! – донеслось от нижнего крыльца.

– И тебе тако же. Собрался?

– Да.

Служка подвел коня, Парфенов вскочил на него, отчего-то пригрозил пальцем стряпухе Варваре и, смеясь, выехал на улицу.

– Ты чего грозил служанке? – спросил Бордак.

– Слишком уж задом начала вертеть, как появился ключник.

– И чего? Он мужик видный, Варвара тоже баба пригожая.

– Да я шутя. Пусть милуются, коли приглянулись друг другу. Едем!

Они поехали по Москве. Миновали сторожевые заставы. С имеющимися у них царскими грамотами их пропускали везде, желая счастливого пути.

За день преодолели пятьдесят верст. Это было много по зимней дороге.

Остановились на постоялом дворе у села Стромино.

Народу в нем почти не было, только семья из четырех человек, переезжавших на Москву, посему хозяин двора выделил вельможам отдельную комнату. В спокойствии и тишине потрапезничали, легли спать. Как рассвело, продолжили путь.

Выехав на дорогу, Парфенов повернулся к Бордаку:

– Как мыслишь, Михайло, ныне до ночи доберемся до слободы?

– Можно, но пошто гнать коней? Срок прибытия не установлен, можем и после отдыха в Хотево заехать в Александровскую слободу.

– И то верно.

До села было чуть меньше пятидесяти верст, и остановились там, дале следовало проехать всего двадцать верст.

На подъезде к Хотево вельможи отметили непривычную для зимнего села суету. Обычно в это время крестьяне уже ложились спать, однако сейчас во многих оконцах мерцал свет от свечей, бродили мужики и на улице. Расспрашивать их не стали, проехали напрямую к постоялому двору. И вот тут увидели еще более необычное. У ворот стоял ратник, вооруженный бердышом и саблей. По одеже – опричник. Он поднял бердыш, как всадники подъехали:

– Стой! Сюда не можно, езжайте дале.

– Куда дале, в лес, в берлогу медведя? – спросил Парфенов.

– А то меня не касается.

– Ты, ратник, проведай поначалу, с кем говоришь, – возмутился Бордак.

– И то без разницы. На подворье вельможи воевода и боярин Михаил Иванович Воротынский и глава Посольского приказа дьяк Андрей Яковлевич Щелкалов с охраною. Посторонних пущать не велено.

– Вот оно что, – протянул Парфенов. – Ну, коли так, то зови старшего охраны.

– Незачем.

– Я – княжич Парфенов, со мной боярин Бордак, следуем в Александровскую слободу по наказу государя. Или тебя и то не касается?

– Княжич и боярин? – сразу изменился в лице стражник. – Ладно, ждите, доложусь десятнику.

Прошло немного времени, как ратник прибежал в обрат, открыл ворота и как ни в чем не бывало поклонился:

– Проезжайте! Боярин и дьяк рады разделить с вами трапезу и отдых.

– То-то же, – усмехнулся Бордак.

Всадники въехали во двор. К ним подбежал еще один ратник, принял коней.

На входе стоял старший охраны. Он поклонился, представился:

– Десятник опричной дружины по охране важных вельмож, Назар Кучатов, боярин и дьяк ждут вас.

Михайло и Василий прошли в здание, обычное для постоялого двора. У стойки хозяин в праздничной рубахе, рядом работники на подхвате, в углу ратники за длинным столом, у стойки за столом малым боярин Воротынский и дьяк Щелкалов в рубахах. Они поднялись навстречу приезжим. Знали друг друга.

– Приветствуем, Михайло Лексеевич и Василий Игнатьевич! – улыбнулся Воротынский.

– И мы приветствуем вас, Михаил Иванович и Андрей Яковлевич!

– Вы уж извиняйте, что стража задержала, наказ исполняла.

– Ничто. Охрана и выставлена на то, чтобы охранять.

– Садитесь за стол, угощайтесь. Хозяин! – позвал Воротынский.

– Тута я!

– Ухи еще на двоих, пирогов, курицу да медовухи кувшин.

– Слушаюсь, боярин!

Хозяин убежал. Даже внутри дома он все делал бегом, стараясь угодить важным вельможам, о которых знала вся Русь.

Работник быстро принес заказанное. Вельможи выпили медовухи, плотно закусили.

– Так, значит, и вас вызвал в слободу государь? – спросил Воротынский.

– Да, Михайло Иванович.

– Интересно, по какому делу.

– А ты ведаешь, для чего сам и дьяк понадобились Ивану Васильевичу?

– Точно нет, только догадки.

– А у нас и догадок нет.

– Прознаем все, как приедем.

– То без сомнения.

– Ну что, выпили, потрапезничали, пора и на отдых?

– Для нас-то место найдется? Хотя можем лечь и на полу вместе с ратниками, как делали многократно на заданиях.

Воротынский окликнул хозяина и, когда тот прибежал, уточнил, где будут спать гости.

Тот поведал, что для новых гостей жена готовит их спальню, а сами они уйдут в баню.

Вскоре все разошлись по комнатам. В ночь пошел снег, но мелкий, колючий, к рассвету прекратился, особо не засыпав дороги. Ветра не было, а значит, и переметов также. Спали покойно. Встали, когда было уже светло. Десятник доложился Воротынскому, после чего все привели себя в порядок, воду согрели заранее, помолились и сели трапезничать.

По окончании трапезы Воротынский предложил:

– Пойдем вместе, Михайло Лексеевич? Так удобней будет.

– Добре!

– Выступаем. Если не повалит снег, к полудню заедем в слободу.

Снег не пошел, напротив, выглянуло солнце, заискрились сугробы в лесу, заснеженные деревья.

В Александровскую слободу, как и говорил боярин Воротынский, зашли в полдень.

Уже в трех верстах поезд из саней и всадников остановили опричники сторожевой заставы. Десятник с помощником тщательно проверили грамоты вельмож, не выказывая никакого излишнего почтения. Они делали свое дело, не допускать в слободу и не выпускать из нее никого без личного разрешения государя, какой бы высокий чин ни имел въезжающий или выезжающий.

Убедившись, что приехали нужные люди, застава пропустила поезд. Он вошел в слободу, когда забили колокола Троицкого собора. Сани и всадников встретил Малюта Скуратов. Он проводил приезжих до гостевого дома, где вельможам были выделены отдельные палаты. Затем все пошли в церковь, помолились. Из церкви прошли во дворец, примыкавший к храму. Там потрапезничали. Скуратов сообщил, что первыми царь примет боярина Воротынского и дьяка Щелкалова. Да то и по чину. Указанные вельможи прошли в палату, где восседал на деревянном троне Иван Васильевич Грозный. Бордак с Парфеновым отправились смотреть слободу. Оба были здесь впервые.

Государь поднялся, как вошли Воротынский и Щелкалов:

– Приветствую вас, мои верные воевода и глава приказа! Разумею, что устали с дороги, но успеете отдохнуть.

– И мы тебя приветствуем, государь, – поклонились Воротынский и Щелкалов, – а насчет отдыха не беспокойся, поначалу дело.

– Верные слова молвишь, Михайло Иванович. Скажи, до сих пор таишь обиду за опалу, наложенную в 62-м году?

– Ну что ты, государь! – воскликнул Воротынский. – Никакой обиды и не было. Сам виноват, что допустил ошибки при стычке с татарами у Мценска. В тюрьме на Белоозере имел много времени, чтобы обдумать все. Да и снял ты опалу, возвратив имущество и даже наградив милостью, произведя в бояре. Никакой обиды, государь, о том даже не думай.

– Добре! Садитесь, гости дорогие. Мне доложили, с вами прибыли боярин Бордак и княжич Парфенов?

– Да, государь.

– Вместе выезжали из Москвы?

– Нет, встретились на постоялом дворе перед последним переходом, в Хотево.

– Ясно. Садитесь.

Вельможи устроились на лавке, покрытой дорогим персидским ковром.

Царь взглянул на Щелкалова:

– Хочу знать, Андрей Яковлевич, что у нас по Крыму?

– Вести, что передал посол Афанасий Федорович Нагой, неутешительны, – произнес голова Посольского приказа.

– Через кого он посылает вести? – Царя интересовали мельчайшие подробности любого дела.

– Обычно это проверенный человек, Осип Тугай, редко, но приезжает и помощник окольничего Нагого, дьяк Петр Петрович Агапов.

– Что за вести?

– Крым готовится к войне, государь. Покуда Девлет-Гирей намерен собрать войско в сорок тысяч ратников. В прошлом месяце хан встретился с послом султана Селима. Правитель Великой Порты активно поддерживает поход крымчаков на Русь. После османского посла к Девлет-Гирею приезжал представитель ногайцев, Алагир-бей. Ногайцы также желают принять участие в походе.

Иван Васильевич ударил посохом по каменному полу:

– Каждая собака желает оторвать от Руси кусок! Треба вырвать им клыки, но… продолжай, дьяк!

– Сам Девлет-Гирей посылал посольство в Речь Посполитую. В Кракове мурза Мансур пытался склонить короля Сигизмунда к действиям против гарнизонов наших крепостей, дабы лишить тебя возможности, государь, снять силы оттуда.

– И что Сигизмунд?

– Он повел себя хитро, обещал подумать, посоветоваться с гетманами, позже дать ответ. В общем, можно сказать, что посольство ханское уехало из Польши ни с чем. Наши люди в Кракове прознали, что после отъезда мурзы Мансура король собрал малый военный совет, на котором большинство гетманов высказалось против вступления Польши и Литвы в войну с Россией.

– Сигизмунд не глуп, – усмехнулся царь. – Решение принял сам, совет собрал формально. Король ведает о коварстве крымчаков. И разумеет, что коли Девлету удастся поход и он ослабит Русь, то после взор Крыма, поддерживаемого Османской империей, обратится на запад, на земли литовские и дале на польские. Сигизмунду выгодней быть в стороне. Пусть русские бьются с татарами, а там он поглядит, на чьей стороне будет победа. Но в любом случае урон понесем и мы, и Крым, а значит, король тогда может смело начинать войну в Ливонии. Польша не пойдет на нас, ну, если только отобьет несколько малых крепостей, что для нас значения большого не имеет. А вот то, что ногайцы задумали идти с крымчаками, худо, они усилят войско Девлет-Гирея. И вот тут у меня возникает вопрос, для чего Девлету ногайцы, коли он задумал идти к Козельску и разорять земли русские, не выходя к Москве?

– То не ведаю, государь, – пожал плечами Щелкалов.

– Ладно. Замысел хана остается неизвестным, но берем в расчет, что он действительно намерен не идти дале Козельска.

Царь повернулся к Воротынскому:

– Наверное, всю дорогу, Михайло Иванович, ломал голову, пошто потребовался мне сейчас?

– Ломал, государь. Прикидывал и так, и этак, ответа не находил.

– А дело между тем у меня к тебе вельми важное. Ты хорошо ведаешь, в каком состоянии наша граница. Я имею в виду южная граница. Да, есть и засечные линии, и станицы, и сторожа, но нет единой системы охраны. Каждый голова, будь то городской, сельский, воевода крепости, действует по своему усмотрению. Кто-то уделяет тому должное внимание, кто-то – малое. А треба, чтобы вся пограничная служба была единой преградой для ворогов наших. Посему поручаю тебе создать общие правила охраны русских рубежей. Для того собирай на Москве воевод, наместников, станичных голов, сторожей, не чурайся рядовых и тех, кто уже не при деле, но службу ту ведает. Начни с января месяца. К середине февраля ты должен представить мне единый документ по сему вопросу. И чтобы в правилах тех было прописано все дотошно. Кто, как и где несет службу, каким образом организовано согласие между станицами и сторожами, вплоть до росписи количества сторожей в разъездах и определения им обязанностей на отведенных и закрепленных в правах территориях. Как назовем эти правила, не важно, важно за зиму прикрыть земли наши. И еще важно ведать о противнике как можно больше.

– Сложное поручение даешь, государь, – погладил бороду Воротынский. – Единые правила на бумаге выписать не трудно. Но на бумаге. На местах то займет много времени, покуда установится нужный и должный порядок, согласованное взаимодействие.

– Согласен, что сложное, посему и решил доверить сие дело тебе, опытному воеводе.

– Уразумел, государь. Сделаю все, что в моих силах.

– И в деле том моя поддержка всемерная. Что потребуется, сообщай, получишь. Что решишь, так и будет. А порядок? Его наведем. Успеть бы до весны. Но хоть и не успеем все перекрыть, то главные направления закроем. Должны закрыть.

– Я все уразумел.

Царь распорядился:

– Главе Посольского приказа до отдельного распоряжения быть на слободе, а тебе, Михайло Иванович, после отдыха путь в обрат на Москву.

– Да, государь.

– Ступайте! Да поможет тебе Бог, Михайло Иванович!

Вельможи удалились, в палату зашел Скуратов:

– Что далее, государь?

– А ты не ведаешь?

– Может, отдохнешь перед тем, как принять Бордака с Парфеновым?

– Отдыхать не буду, а лекаря позови, что-то спину ломить начало. Как доктор уйдет, позовешь боярина и княжича.

Пока иноземный лекарь осматривал царя, посыльные Скуратова вызвали во дворец Бордака и Парфенова.

Им пришлось ждать, покуда лекарь не закончит осмотр и оказание помощи.

– Слышал, Михайло, понесла твоя жена? – хитро улыбаясь, спросил у Бордака Скуратов.

– Понесла, Григорий Лукьянович.

– Радуешься?

– Как не радоваться, конечно, радуюсь.

– Дети – это хорошо. Недовольна, наверное, супруга частыми отлучками мужа?

– Кто же тем доволен может быть из баб? Но моя все понимает. И более ее страшит не сама разлука, та хоть и тяжка, но переносима, а то, что могу не вернуться.

– Это да. Но все мы под Богом ходим.

– Сущая правда.

– Привет ей от меня.

– Благодарствую!

Скуратов перевел взгляд на Парфенова:

– Ну, а ты, княжич, когда позовешь государя на свою свадьбу?

– Э-э, Григорий Лукьянович, то видать не скоро.

– Пошто так?

– Да все не встречу никак той, которую любил бы всю жизнь. А другой мне не треба.

– А давай я тебе найду невесту. И красивую, и богатую.

– Нет, Григорий Лукьянович, я как-нибудь сам.

– Гляди, а то у меня есть на примете девицы достойные, скромные. Женами хорошими будут.

– Хороша жена, коли с ней в любви и радости живешь.

– Так ты оцени поначалу.

– Нет, извиняй, сам.

– Ну, сам так сам.

– А с чего ты вдруг о моей женитьбе заговорил? – заинтересованно спросил Парфенов.

– Ладно, время есть, откроюсь, – усмехнулся Скуратов. – Князя Бургова знаешь?

– Владимира Юрьевича? Слышал о таком, но не знаком.

– Он все боле в вотчине своей, в деревне проживает. Но и на Москву наведывается, особенно зимой. Так вот дочери его Анфисе уже семнадцатый год пошел, а все в девках.

– Пошто о ней ведаешь, Григорий Лукьянович?

– По то, что где уж, когда не знаю, но видела она тебя, княжич, и полюбился ты ей.

– Вот так прямо сразу и полюбился?

– А что? Вон, Иван Васильевич свою до сих пор вспоминаемую первую супругу, Анастасию Романову, с первого взгляда полюбил. А претенденток вельми много было, глаза разбегались, как рассказывали люди знающие. Но царь сразу выделил Анастасию. Венчались и жили они счастливо, покуда вороги проклятые не извели ее, а до того и царевича малого, но ты ту историю ведаешь.

– Ведаю.

– А Анфисушка красна, и любо то, что скромна и характер имеет смиренный. Я князя хорошо знаю, бываю у него на подворье, когда время выдается. Так что, поглядишь на девицу?

– Извиняй, боярин, но тебе какое дело до моей женитьбы?

– Никакого, Василь Игнатьевич, просто пара бы из вас вышла хорошая. Но не желаешь так не желаешь. Дело действительно только твое и личное.

– А что? Поглядеть можно, пошто нет? То ни к чему не обязывает, – неожиданно проговорил княжич.

– Вот, верное решение. Отец-то, князь Игнат Иванович, супротив твоего решения не будет? Его слово веское.

– Он, как и ты, не единожды уже молвил, что жениться мне пора. Супротив моего выбора не будет, благословит, коли дойдет до этого, в чем у меня сомнения большие.

– Насильно тебя никто под венец не поведет.

– И когда увидеть ту красавицу Анфису можно будет?

– А как на Москву приеду, так и организую все. Организовав, сообщу.

– Добро, Григорий Лукьянович, договорились.

Из царской палаты вышел доктор, и Скуратов тут же поспешил к нему:

– Ну что, Элизеус?

– С гос… сударем порядок. Но треба больше отдыхать ему, слишком много трудится.

– Ты ему о том сказал?

– Сказал.

– И что?

– Ты своего государя не знаешь? – рассмеялся Элизеус. – Куда-то послал, а вот куда, так и не понял.

– Далеко, не думай о том.

– Иван Васильевич сказал, чтобы ты с боярином и княжичем заходили.

– Угу! Идем.

– А все же куда он меня послал?

– То у него и допытывать надо было.

– Он молвил. Не запомнил.

– Ну и ладно. Ступай, но будь под рукой.

– Я у себя в палатах.

Скуратов, Бордак и Парфенов зашли в залу царя. Иван Грозный, как и прежде, ничем не выдавая немочь, сидел на троне. Так же поднялся, как и в приход Воротынского и Щелкалова:

– Приветствую, Михайло Алексеевич, и тебя, Василий Игнатьевич!

– Долгих лет тебе, государь! – поклонились вельможи.

Царь присел, указал на лавку. Сели и боярин с княжичем.

– Позвал я вас для того, чтобы выслушать, как выполнили последнее задание у Мурома, – отставив посох, начал Грозный. – Мне представили отчет, но бумага есть бумага, желаю воочию услышать.

Бордак поведал о выходе в селение Варное, где были замечены татары. Рассказывал подробно, ведая, что царю важны любые мелочи.

Тот, выслушав, проговорил:

– Плохо, что изменника нашего, что на струге приплывал к селу, не поймали, но вы не знали о том, а посему простительно. Что означает сия встреча, о том можно только догадываться. Однако то, что крымчаки малыми отрядами зашли так далеко в наши земли, еще хуже. Как они обошли сторожей? Пошто не прятались, а выставляли себя напоказ? Непонятно. У вас мысли на это есть?

– Поначалу мы думали, что какой-то слишком своевольный мурза, ведая о весеннем походе, решил поживиться на русских землях, – ответил Михайло. – Но тут непонятно, для чего было так далеко забираться? Не будь нашей опричной дружины, крымчаки могли разгромить Варное и взять в полон немало людей. Сотник крымский там заприметил девицу, хотел забрать. Но их пришлось бы вести через всю Русь к Перекопу, да и сотник ничего толком не знал, а может, не сказал кроме того, что ясырь крымчаки собирались брать ближе к Крыму. Помощник мурзы ушел с десятком дорогой неведомой. Гнаться за ним не было смысла.

– Ладно, – кивнул царь. – Изменника, коли сразу не взяли, теперь не изловить. Он еще объявится, когда поход начнется, тогда и возьмем. Я тут задание дал боярину Воротынскому. Вы, на Москве будучи в январе месяце, пойдите к нему. Он будет собирать служивый люд, что на охране границ стоит, в том деле участие примите, дабы знать, какие изменения вынесет большое совещание. А в марте с привычной уже дружиной вам следует уйти ближе к Перекопу, насколько получится. Я должен знать, как поведет свою орду Девлет-Гирей, каким числом, много ли с ним будет ногайцев. Молвлю об этом сейчас потому, что в суете могу упустить дело то.

– Ты, Иван Васильевич, и упустишь? – улыбнулся Бордак.

– Эх, Михайло, – вздохнул царь, – мне четвертый десяток идет, постоянная борьба с корыстным боярством, изменой, заговорами здоровья не прибавляет. Могу и упустить. Так вы тогда через Малюту действуйте. Вот он не забывает ничего, сам удивляюсь его памяти. Однако мыслю, еще раз встречусь с вами. А покуда отдыхайте, да с боярином Воротынским езжайте на Москву, по дороге найдете, о чем говорить. Надеюсь, вы уразумели мой замысел?

– Да, государь, – ответил Михайло.

Иван Васильевич взглянул на Парфенова:

– А ты, Василь Игнатьевич, пошто все молчишь?

– Так, Михайло средь нас старший, таковым назначенный тобой же.

– А своего мнения высказать не желаешь?

– После твоих речей мне остается одно, согласиться со всем, что уже отметил Бордак.

– Ладно. Коли есть, что спросить, спрашивайте.

– Да ясно все, государь, – ответил Бордак, – задание получили, сполнять будем.

– Ну и добре. Ступайте!

Бордак с Парфеновым прошли в гостевой дом, прознали, когда в путь собирается Воротынский, и отправились к себе.

Утром двинулись в обрат на Москву. Ехали тем же путем. Вот только затратили больше времени. Снегопад и ветер перемел дорогу, создав кое-где большие преграды, пришлось пробираться с трудом.

Въехали в город на четвертый день.

Боярин Воротынский с дружинной охраной направился сразу к себе на подворье, Бордак с Парфеновым добрались до Варварки, а там разъехались.

Завидев хозяина, служка Колька заорал на всю улицу:

– Боярин приехал! Герасим, Марфа, боярин приехал!

Он открыл ворота, Бордак въехал во двор, соскочил с коня, которого подхватил служка.

– Ты чего так орешь, Колька?

– От радости, Михайло Алексеевич!

Из дома в шубе, накинутой на плечи, выбежала Алена. Кинулась к мужу:

– Вернулся, милый!

– Как видишь, вернулся.

– Для того чтобы завтра или послезавтра опять уехать, и уже надолго?

– А вот и нет. До весны буду на Москве.

– Правда? – обрадовалась она. – Что могло случиться такого, что государь не послал вас с Василем к татарам или полякам?

– Здесь дел хватает, но пойдем в дом, холодно, тебе мерзнуть не можно.

Они прошли в дом. У крыльца стояли Герасим с Марфой.

– С возвращением, Михайло Алексееич, – поклонились оба.

– Благодарствую. Как тут без меня?

– Все добре.

– Ну и ладно. Треба баню растопить…

– Не беспокойся, боярин, я растоплю баню, Марфа приготовит праздничную трапезу, все сделаем, как надо, – ответил Герасим.

Обняв Алену за талию, Бордак прошел в горницу. Снял верхнюю одежду, оставив сапоги в сенях, саблю повесил на стену, присел на лавку, вытянул ноги:

– Хорошо!

Рядом устроилась Алена, прижалась к нему.

– Как здоровье, Аленушка? – спросил он.

– Хорошо, Михайло. Вчера была у повитухи, та смотрела, все идет, как должно.

– А Петька как?

– С ребятней местной начал играть. Они-то, соседские мальчишки, ране не подпускали его, а после свадьбы, когда увидели в гостях самого царя, стали в товарищи к Петьке набиваться.

– Нос не задрал сын наш?

– Нет. Равный среди равных.

– Ну и ладно. Я соскучился по тебе, Аленушка!

– А уж как я соскучилась! – засмеялась грудным смехом жена, и Михайло, не удержавшись, снова крепко обнял ее.

Следующие три дня сыпал снег и мела метель, на четвертый все затихло, но окрепли морозы. На Москве стали находить замерзших. Их хоронили в «Убогом доме», кладбище особом для замерзших, упившихся, бродяг.

После трапезы приехал Парфенов. Вошел в горницу, поклонился:

– Ну и мороз, давненько такого на Москве не было!

– Вон лавка у стены печи, садись, грейся. А может, вина выпьешь?

– Выпил бы, Михайло, да след нам к боярину Воротынскому ехать.

– Был гонец от него?

– Да. Воротынский зовет, дабы объяснить, что делать будем.

– И когда след быть у боярина?

– Немедля.

– Ну, так уж и немедля? А коли я поехал бы на торговые ряды?

– Мороз и торговцев разогнал. Торгуют только в лавках, на рядах долго не выстоишь.

– Василь? Доброго здравия, – заглянула в горницу Алена.

– И тебе того же, Алена, вот приехал забрать у тебя мужа.

Тревога легла на лик жены Бордака, и княжич поспешил успокоить ее:

– Да не беспокойся, не в дальний путь, а к боярину. На Москве будем. Вечером воротится твой суженый.

– Ну, коли так, – облегченно выдохнула Алена, – то ладно.

Через малое время княжич с боярином въехали на подворье знаменитого воеводы.

Он встретил прибывших в большой горнице о трех окнах. Обстановка верхней комнаты, похожей на дворцовую палату, была богатой и подобрана по вкусу. Но, как и повсюду, главенствовал традиционный уклад православного быта. В красном углу – в дорогих окладах иконы, освещенные огнем лампады.

Бордак и Парфенов перекрестились, войдя.

Воротынский предложил присесть на лавки, покрытые коврами, и заговорил:

– Я пригласил вас для того, чтобы сообщить, что сразу же после празднования Рождества Христова специальная комиссия начнет работу. Для этого вызваны на Москву станичные головы со всех южных земель, а также опытные сторожа, другой люд, имеющий отношение к границе. К работе комиссии будет привлечен Разрядный приказ, на границу отправили малую комиссию. Ну, и по велению государя к сей работе привлекаетесь и вы.

– Но мы, боярин, непосредственного отношения к границе не имеем! – воскликнул Парфенов.

– Это так, – согласился воевода, – но у вас большой опыт стычек с татарами на засечных линиях, на юге. Боярину Бордаку, пробывшему в Крыму немало времени, лучше многих посольских известно, как обустроена рать крымского хана, тактика ее действий ордой и малыми отрядами. Если быть кратким, я прошу вас поделиться своим мнением по вопросу, как нам в условиях острой нехватки времени и людей, чего уж там таить, станиц и сторожей прикрыть границу к весне следующего года. Все прикрыть, и в том прав Иван Васильевич, у нас не получится, но и требование царя закрыть основные направления подхода татар к русским землям обоснованно и справедливо.

– То сделаем, боярин, – кивнул Михайло. – Что еще?

– В дальнейшем потребуется ваша помощь в составлении предварительной и окончательной росписи совместно с дьяком Андреем Колбуковым, ведающим всем Разрядом. Как только будет принято решение, вы займетесь теми делами, что поручит государь.

– Ясно, Михайло Иванович. Когда треба представить документ?

– К началу января. То устроит?

Бордак посмотрел на Парфенова, княжич кивнул, и он ответил:

– Добре, будет наше мнение по данному вопросу.

– Вот и хорошо. Буду ждать. Только прошу изложить все подробно.

– Конечно, боярин.

– Отведаете медовухи?

– Благодарствуем, – сменив тон, ответил Бордак, – но дела по хозяйству ждут.

Парфенов удивленно взглянул на товарища – что еще у него за дела по хозяйству?

Бордак встал, поднялся и Парфенов. Воротынский проводил вельмож до крыльца.

Выехав с подворья, княжич спросил:

– А что у тебя за дела, Михайло?

– Медовуху и кое-что еще покрепче мы можем выпить у тебя или у меня. Боярин Воротынский – достойный человек, но славится тем, что любит поговорить, вспомнить баталии прошлые, а то время. Согласись остаться, до темноты не уедешь.

– Понял, тогда ко мне?

– Но ненадолго.

– Как получится.

Друзья заехали на подворье Парфенова.

Варвара принесла кувшин медовухи, пироги, чаши.

Выпили, закусили.

– Пошел прочь, не видишь, кто явился?! – раздался вдруг окрик в коридоре.

– Извиняйте, боярин, – ответил новый ключник, – но без докладу не можно.

– А вот отправлю тебя в пыточную избу, сразу о докладах забудешь!

– Это еще что за наглец? – взглянул на княжича Михайло.

– Голос знакомый, сейчас увидим и научим, как вести себя в гостях.

Дверь распахнулась, и в горницу ввалился не кто иной, как Малюта Скуратов.

– О! Кроме княжича вижу и боярина! Винцом балуемся?

– Григорий Лукьянович, откуда?

– Вестимо откуда, из Александровской слободы, отправил царь на Москву, но дела и до завтра подождать могут.

– А ныне что?

Малюта не ответил, молча сел за стол.

– Варвара! – крикнул Парфенов и, когда служанка появилась, наказал: – Еще чашу! – Он взглянул на Скуратова: – Не откажешься, Григорий Лукьянович?

– Отчего с хорошими людьми не выпить? Давай!

Варвара мигом принесла чашу.

Скуратов выпил, кивнул довольно:

– Доброе вино!

– Сказывал ты, что царь на Москву по делу послал? А ты что, отдохнуть собрался?

– А у тебя, Василь Игнатьевич, память короткая. О чем на слободе гутарили?

– О многом.

– И о дочери князя Бургова, Анфисе. Обещался познакомить?

– Да, но я еще…

– Брось, Василь. Никто же не неволит тебя. А пошто не посмотреть на девицу, коль и время для того есть?

– Так, значит, мы поедем к князю Бургову?

– К нему. Он уж ведает о гостях, прием готовит. Вот и Михайло Бордака захватим, совета его потом послушаешь.

Слишком велика была власть Скуратова при царе, чтобы отказать, оттого Парфенов махнул рукой:

– А ладно, чего не посмотреть? Поедешь с нами, Михайло?

– Поеду, коль надо, – кивнул Бордак.

– Надо.

– Тогда какие могут быть вопросы?

– По чаше выпьем, и к князю, не след заставлять уважаемого человека и дочь-красавицу ждать, – сказал Скуратов.

Выпили, оделись, поехали, тем боле что ехать было нет ничего.

Скуратова с гостями на подворье Бургова действительно уже ждали. Холопы открыли ворота, как только подъехали всадники, приняли коней. У входа стоял сам Владимир Юрьевич Бургов.

– Приветствую тебя, князь! – улыбнулся Скуратов. – А вот и я с гостями, знакомься, Михайло Бордак, боярин, и княжич Василь Парфенов.

– Приветствую, гости дорогие! – ответил князь. – Наслышан о вас, о ваших подвигах ратных.

– И от кого ж ты наслышан о подвигах гостей?

– Эх, Григорий Лукьянович, Москва хоть и большая, да та же деревня. Что один узнает, разнесется по улице, а проникнет на торговые ряды, то оттуда уже по всему городу. Но проходите, морозно ныне.

Хозяин и гости зашли, поднялись на верхний этаж, в горницу. По пути им встретилась необычайной красоты девица, что «стрельнула» глазами по княжичу и тут же, закутавшись в платок, убежала в комнату.

– Дочь моя, Анфисушка, – с гордостью проговорил Бургов.

Устроившись в горнице и отведав медовухи, Скуратов спросил:

– Извиняй, князь, сколько же годков твоей дочери?

– А то ты не ведаешь?

– Откуда ж? Ведаю, что есть у тебя дочь, что супружница твоя померла при родах, ребенка спасли, а ребенок тот и есть Анфиса. Известно, что более ты не женился, воспитывал дочь один. То известно многим.

– Не ведаешь? Скажу, семнадцатый годок пошел.

– Уже семнадцатый? А чего все в девках?

– А вот то, Григорий Лукьянович, извиняй, не твое дело.

– Ну, зачем ты так, Владимир Юрьевич, я же просто спросил. Обычно родители подбирают пару своим деткам повзрослевшим. Или боишься остаться один? Но то несправедливо, у девицы своя жизнь должна быть. Семья, детки, муж достойный.

– Отвечу, коли настаиваешь, все же гость непростой, – вздохнул князь. – Остаться один не боюсь, отбоялся свое, и достойных женихов много, да только кого ни подберу, Анфиса не принимает.

– Она же не должна видеть жениха до венчания.

– Я неволить единственное дитя не собираюсь. А посему, да простит меня Господь, женихов показываю.

– Ну, может, и правильно. А то сосватают девицу, придет время венчания, а жених-то уродец. Вот весело невесте будет. Такого и врагу не пожелаешь.

– Пошто речи о том ведешь, Григорий Лукьянович?

– Давай по-простому, по-свойски, Владимир Юрьевич, гляди, какой красавец княжич Парфенов, и тебе ведомо, что рода он знатного, у государя в чести, воевода, и тако же один, холостой.

– Погодь, Григорий Лукьянович, ты что, свататься приехал?

– Как можно? Обряд сватовства – дело родителей, я тебе говорю, что есть. И никто никому ничего не навязывает. А ведь хорошая бы пара вышла, Владимир Юрьевич, княжич и дочь твоя, а?

– Хорошая, спору нет, – неожиданно улыбнулся князь. – Но дело-то не только в достоинствах жениха, но и в отношении невесты к нему.

– А как может определиться твоя дочь, не видя княжича?

– Она его видела, в сенях перед горницей. После порасспрашиваю, как ей Василий Игнатьевич. Отвергнет, не обессудьте, гости дорогие, а коли примет сердцем и душой, то милости прошу свататься. О том сам с князем Игнатом Ивановичем разговор вести буду.

– Ну и ладно. Только мыслю, одного взгляда маловато, князь. – Скуратов отличался упертостью в достижении поставленной цели. – Ты же на Рождество дочь дома держать не будешь?

– Нет, конечно, пойдет опосля справления обряда гулять с подругами.

– И где гулять будет?

– Да где всегда, у Кремля. Там на праздник народу тьма собирается.

– Добре. Ну что ж, Владимир Юрьевич, благодарствуем за прием, угощение, пойдем мы, а ты поговори с дочерью, поговори, Малюта худого не предложит.

Гости вышли во двор, где сразу попали в оковы усилившегося мороза. Скуратов направился в Кремль, Бордак с Парфеновым поехали к своим подворьям.

– А Анфиса-то и впрямь красавица, – задумчиво проговорил княжич.

– Понравилась?

– Да, но только видел-то ее мгновения.

– Ничего, Скуратов не зря расспрашивал князя, где гулять дочь будет. Туда и ты поедешь, разглядишь девицу поближе, а может, и поговорить сумеешь.

– Как-то, Михайло, неудобно получилось. Не по обычаям, не по традициям. Завалились в дом князя и давай о дочери говорить.

– Говорили не мы, а Скуратов, он человек прямой, кружить вокруг да около не любит.

– Интересно, князь действительно поговорит с Анфисой?

– Коли сказал, значит, поговорит.

– Жаль, я не узнаю, чем тот разговор обернется, – вздохнул Василий.

Первым было подворье Бордака. Попрощавшись с княжичем, он заехал в открытые ворота. Уже стемнело, и служка встретил его с факелом.

В доме Алена подошла к мужу:

– О, да ты изрядно выпил, милый. Вот, значит, какое дело было у тебя на Москве?

– Упрекаешь?

– Нет.

– И правильно. Сначала дело сделал, а потом… Давай я после расскажу, что-то развезло меня.

– Ложись, отдыхай.

О том, как отнеслась к нему дочь князя Бургова, княжич узнал от своего отца. Тот приехал на подворье к сыну и сказал, что в гостях у него был князь Бургов, изъявил желание договориться о помолвке Василия и Анфисы. Княжич принял ту новость радостно.

Отпраздновали Рождество, приступили к работе у Воротынского. Составили отчет о своих деяниях против татар на границе. Передали боярину.

Москва в то время принимала станичных голов, размещая их в опричном дворе. Там же шло обсуждение.

В результате полуторамесячной работы царской комиссии, боярин и воевода Воротынский представил царю «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе». В него входили цели приговора, руководство по ведению разведки станицами, порядок обеспечения станичников и сторожей лучшими конями, наказы, что и как делать при обнаружении ворога или, напротив, ворогом. Расписание, в котором начало службы застав и сторожей определялось на 1 апреля и заканчивалось до выпадения первого снега. Назначалось жалованье из казны людей станиц и сторож, а также то, кому и где нести пограничную службу. И много еще другого, направленного на усиление охраны пока что южных рубежей государства.

«Боярский приговор» боярин Воротынский доставил в Александровскую слободу.

Тогда же с южных рубежей вернулась малая комиссия воевод князей Тюфякина, Ржевского и боярина Новосильцева. Приехал и Малюта Скуратов.

Обсуждать «приговор» стали царь, Воротынский, Тюфякин, Скуратов и глава Разряда дьяк Колбуков.

Иван Грозный внимательно вникал во все пункты данного документа. Обсуждение длилось несколько дней. Царь лично вносил изменения в предварительный текст «приговора», основываясь на данных, представленных князем Тюфякиным. В конце концов, он утвердил «приговор», тот законом вступил в силу.

Отпустив членов совещания на отдых, Иван Васильевич остался наедине со Скуратовым.

– «Приговор» утвержден, теперь самое сложное претворить его в жизнь, – собирая бумаги, произнес Малюта. – И тут треба установить надзор за всеми, кто причастен к его исполнению. Особо то касается наместников и воевод крупных крепостей.

– То, что сделано, на пользу, но мало того, – заметил Грозный.

– О чем ты, государь? – не понял Скуратов.

– Не удалось добиться главного, создать непрерывную засечную линию, обеспеченную нужным количеством людей ратных. Слишком много брешей в границах, дабы использовать их скрытно. Но на данный момент большего достичь нам не можно, у нас просто не хватает сил. Полки, привлекаемые к обороне Москвы, трогать нельзя, как и резервы. А то, что имеем на границе, недостаточно. Надо подумать, какие силы мы можем снять с запада, какие крепости отдать.

– Но, государь, если мы снимем гарнизоны и отдадим Сигизмунду даже малые крепости, то это будет представлено, как успех Речи Посполитой в войне с Россией! – воскликнул Скуратов. – И на что нам снимать гарнизоны с запада, коли Девлет-Гирей не мыслит наступать на Москву?

– И что, отдать на разграбление южные земли?

– Чем-то придется пожертвовать.

– Чем-то?! – повысил голос царь. – А ты не подумал, что под этим «чем-то» люди, населяющие эти южные земли? Но дело даже не в этом. Мы не оставим без помощи южные рубежи и выдвинем войска на юг, так чтобы и Девлету дать по морде, и Москву не оставить незащищенной. Вот только сомнения у меня, Малюта, а действительно ли цель крымского хана – разграбление земель у Козельска и ближних к нему земель? Не скрывается ли за этим планом другой? А именно поход на Москву?

– Извиняй, государь, но еще Михайло Бордак, будучи в Крыму и получая данные от крымского, приближенного к хану мурзы, сообщил о решениях диванов малого и большого идти на Козельск. Что тако же было подтверждено и послом нашим, окольничим Нагим.

Иван Васильевич поднялся из кресла, обошел стол, встал у стены печи, от которой исходило приятное тепло:

– Планы, планы, решения. Ты, Малюта, словно не ведаешь коварства крымчаков. У Девлет-Гирея всегда была цель захватить Москву, центральные земли Руси. Потому, как в них он и его орда могут взять большой ясырь, много добра. Земли на рубеже Козельска столько не принесут. И еще, никогда ранее Девлет не говорил открыто о том, куда намерен вести свою орду. То даже на малых диванах не обсуждалось, а решалось напрямую с представителем султана Великой Порты или с ним лично. А ныне мы только и слышим об этом. Пошто так? Пошто ныне Девлет открывает свою цель?

– Мыслю, Иван Васильевич, Девлет и рад бы пойти на Москву, но страшится, – ответил Скуратов. – Да и в поход на Козельск его принуждает султан Селим II, а также свои крымские мурзы, которым нужен живой товар. Еще его страшит то, что король Речи Посполитой ведет себя не так, как хотелось бы Девлет-Гирею. Ну, и, конечно, хан учитывает, что во спасение Москвы и центральных земель ты пошлешь рать, что стоит на западе, а это вельми большие силы, прямиком к Перекопу, и тогда уже его орда окажется в западне. На севере – рать московская да полки городов ближних, с юга – войско, переброшенное от Польши. Случится так, он попадет в положение сложное и опасное. Куда ему отходить? На запад? Но там Речь Посполитая, что встанет на защиту земель своих. На Казань? Там сильная рать и Волга, которую еще перейти надо. Остается Астрахань. Отступление к Астрахани мы ему не дадим сделать. Посему хан и планирует набег на земли у Козельска. Девлет и к Калуге может направиться, но не дале, иначе не успеет с добром и ясырем добраться к Перекопу до подхода войска с запада.

– Может, и так! – кивнул Грозный. – Но все одно, Малюта, не дает мне покоя мысль, верно ли мы просчитали замысел Девлет-Гирея? Разорение южных земель – тоже победа Девлета, но не столь весомая. А ясыря большого его орда взять не сможет, мы не бросим южные земли. И выходит, что поход орды намечается какой-то странный. Силы привлекаются большие, цель ставится размытая, не столь значимая.

– Мыслю, государь, хан все же пойдет до Козельска и уже в походе решит, продвигаться ли ему дале на северо-восток или вернуться в Крым. Нам бы дать ему крупное сражение в калужских землях, но то не сможем.

– Вот и я так же мыслю. Мы ничего пока не сможем сделать. Не успеем. Сомневаюсь, что установим ту службу, которая определена в «боярском приговоре». Это не сотню из слободы на Москву бросить, это организовать линию обороны рубежей на тысячи верст.

– Что голову ломать, государь? – вздохнул Скуратов. – Об истинных целях Девлет-Гирея мы все одно узнаем только тогда, когда он двинет свою орду от Перекопа. А вот за крымчаками след особливо приглядывать.

– Для того и собираюсь послать дружину боярина Бордака к Муромскому шляху, которым пользовались татары ранее.

– Не мало ли будет одной дружины?

– Остальная разведка на станицах и сторожах. Большие силы для отслеживания переходов крымчаков мы послать тоже не можем.

– Ну, и то даст результат.

– Поглядим. Устал я, Малюта. Отдыхать буду. И ты ступай!

– Слушаюсь, государь!

Пока в Александровской слободе и на Москве готовились к набегу крымчаков, на окраине крымской Кафы появился одинокий всадник. Он объехал улицу и возле большого сада остановился, спешился, закрыв морду коня мешком, пошел к дому. Его заметили, и тут же из-за сарая вышел молодой человек с саблей наголо.

– Стоять! – крикнул он по-татарски.

Мужчина остановился.

– Кто такой? Зачем пришел, как вор, а может, ты и есть вор?

– Я не вор, а ты, судя по всему, Хусам, сын Ризвана? – ответил по-русски прибывший.

Молодой человек оторопел и спросил также по-русски, только с акцентом:

– Кто ты? Откуда знаешь меня, отца?

– Тебе имя Михайло Бордак известно?

– Бордак? Да… Но погодь, ты не назвался.

– Я от Михайло, а зовут меня Осип, ну, парень, вспоминай, я был уже у вас.

– Темно, не видно.

– Подойди поближе.

– Ага, а ты меня ножом в грудь?

– У тебя же сабля!

Сын татарина Ризвана, у которого проживал в Кафе Михайло Бордак, выполняя давнее задание государя, сообразил, что действительно вооружен, к тому же, как каждый татарин, владел саблей отменно.

– Подойду, ты стой смирно, да руки вперед выстави, чтобы я видел их, – проговорил он.

– Ладно.

Хусам зажег факел, подошел, осветил пришельца, узнал.

– А! Это ты был с Михайло, когда он купил Алену с дитем.

– Да. Я же и отвозил их на Москву по просьбе Михайло.

– А чего к нам-то?

– Отец дома?

– Дома, где ж ему быть?

– Мне треба говорить с ним.

– Ну да, понятно, пошли. Извини, Осип, растерялся.

– Немудрено. Ночью из сада неизвестный выходит. А ты-то чего во дворе делал?

– Коня смотрел. Отец молодого жеребца дешево купил, вот смотрим, что из него выйдет.

У входа в дом Осип начал снимать обувь, но Хусам остановил его:

– Ты погоди немного, я отцу о тебе скажу.

– Ладно, подожду.

Хусам ушел, и почти тут же из дома появился хозяин, Ризван.

– Осип! Откуда?

– Знамо, не из Константинополя и Генуи.

– Вы, русские, можете откуда угодно объявиться. Из Москвы?

– Неважно. Так ты и будешь держать меня босоногим на улице? Крым, конечно, не Москва, но зимой и тут не жарко.

– Извини, проходи!

Они зашли в комнату, где хозяин принимал гостей. Присели на кошму, Ризван спросил:

– Проголодался, поди?

– Нет, перекусил еще засветло в чайхане.

– И никто тебя не тронул?

– Так я халат рваный надел, убогим прикинулся, чайханщик даже плату за лепешку и кусок сыра не взял, но и в чайхану не пустил. Правда, кофе горячего выпил бы чашку. Будучи здесь, в Крыму, привык к нему, на Москве его не достать. Да, чуть не забыл, привет тебе от Бордака. Он женился на Алене, и у них летом будет ребенок.

– Вот как? Рад за него, – кивнул Ризван и позвал жену: – Ирада!

Та появилась тут же, прознала от сына о госте русском.

– Да, Ризван?

– Что у нас есть из еды?

– Курицы половина осталась, баранина тушеная… – начала перечислять она.

– Ризван, я же сказал, есть не хочу, только кофе, – прервал ее Осип, посмотрев на хозяина.

– Ты не разоришь нас, и что это за еда для здорового мужика – кусок лепешки и сыра. Покушай как следует.

– Ты мертвого уговоришь, – улыбнулся Тугай.

– Закон гостеприимства.

– Вот бы еще блюли его и в отношении соседей, так нет, хан собирается войском на Русь идти, ясырь брать, разорять города и села наши. Ладно, покушать так покушать, но поначалу кофе. Крепкий, без всяких трав и яств.

Ризван кивнул жене, та ушла.

Когда дверь за ней закрылась, он спросил:

– А что за дело, Осип, если, конечно, не тайна, привело тебя в Крым?

– Да какая тайна? От тебя тайн нет. Мне надо, и вот тут уже действительно тайно, встретиться с товарищем Бордака Курбаном – помощником мурзы Азата, а через него и с мурзой.

– Вот оно что! – протянул Ризван. – Ну, Курбана найти не сложно, я знаю, где он живет, когда не остается на подворье у мурзы, да и Азат сейчас в Кафе. Недавно он уезжал в Бахчисарай, там, по слухам, собирался малый диван.

– Значит, устроишь встречу?

– Я с утра схожу к Курбану, передам о твоем появлении и пожелании. Коли решит, то встретитесь, а нет…

– Не продолжай, скажи, что я привез с собой деньги, согласится.

– И много денег привез?

– Много.

– Как не испугался везти сюда? В степи мог попасть к разбойникам.

– Я умею обходить их.

– Ну раз здесь целый и невредимый, значит, и вправду умеешь.

Ирада принесла чашку кофе, и Тугай с удовольствием выпил освежающий, ароматный напиток. После поел курицу, баранину. Как закончил трапезничать, Ризван отвел его в комнату, где проживал Бордак.

– У меня конь за садами… – начал Осип.

– Уже в конюшне, – прервал его Ризван. – За него не беспокойся.

– Спасибо тебе. В долгу не останусь.

Хозяин подворья ушел, а Осип, едва коснувшись головой подушки, сразу уснул. Дорога выдалась тяжелой, длинной и опасной. Слава богу, пронесло.

Проспал он почти до полудня. Спал бы и дольше, но Ризван разбудил его:

– Вставай, Осип!

– О! Уже день, ну я и дал!

– Видать, устал дюже.

– То было. Ну что, нашел Курбана?

– Да. Он ждет тебя.

– Где?

– В той комнате, где вчера ты ел и пил кофе.

– Вот как? Где можно умыться?

– Все на лавке, – указал за спину Ризван, – кадка с теплой водой, полотенце, Курбан долго ждать не может.

– Передай, сейчас буду.

Приведя себя в порядок, Тугай направился в большую комнату.

Помощник мурзы, сидя на ковре, пил кофе.

– Салам, Курбан!

– Салам, Осип! Рад видеть, как поживает Михайло?

– Женился на Алене.

– Это на той самой невольнице, что выкупил на рынке?

– Да. И теперь она боярыня.

– Значит, Михайло боярином, вельможей стал?

– Государь чин пожаловал.

– Яхши! Что ты хотел? Извини, времени у меня мало.

– Нужна встреча с мурзой. То можешь устроить?

– Ты знаешь, сколько это стоит?

– Бордак говорил, что за данные с дивана платил десять тысяч акче.

– И мне еще тысяча.

Тугай тут же достал мошну. Он знал расценки, подготовился, передал мошну, уместившуюся в ладони татарина:

– Держи, тут твои деньги.

– Яхши! – проговорил Курбан и, поднявшись, сказал: – Ты жди, Осип, как поговорю с мурзой, пришлю гонца или сам подъеду.

– Добре.

Курбан уехал. А вечером на подворье явился молодой татарин и спросил гостя Ризвана.

Осип вышел к нему.

– Едем, мурза ждет тебя, – кивнул ему гонец.

– Что, прямо сейчас?

– Да, после вечернего намаза. Мы подъедем как раз к его началу. Обождешь.

– Едем!

Хусам вывел коня, Тугай вскочил на него и вместе с гонцом направился к центру города.

Ждать пришлось недолго.

Мурза принял его в своей гостевой зале и с ходу спросил:

– Деньги привез, посланник Бордака?

Осип не стал уточнять, чей он посланник, ответил:

– Да.

– Покажи.

Тугай достал уже большую мошну, и мурза, глядя на нее, кивнул:

– Спрашивай, что хочешь узнать.

– Желаю узнать немногое. Хан и диван не изменили решение весной идти на земли русские?

– Нет!

– Планы остались прежние?

– Да, поход до Козельска, разорение земель орловских, курских, Мценска, Волхова и других, что не далее Козельска.

– На Москву хан идти не собирается?

– И не собирался.

– Большая ли у него рать?

– Крымчаков будет около сорока тысяч, еще к Перекопу подойдут тысячи ногайцев и кабардинцы, всего может быть сто тысяч ратников, а то и боле.

– Хан сам поведет войско?

– Да.

Осипу подали чашку кофе, он сделал глоток и продолжил:

– Девлет-Гирей еще ведет переговоры с Сигизмундом?

– Переговоры идут, но король не пойдет на Русь и на крепости в Ливонии тоже.

– И последний вопрос, мурза, наших много к вам переметнулось?

– О таких не слышал, но они наверняка есть. Другое дело, полезны ли они? Думаю, нет, иначе я бы знал о таких.

– Рахмат (спасибо), мурза! – Тугай допил кофе, поднялся, положив мешочек с деньгами на ковер: – Можешь пересчитать, здесь ровно десять тысяч акче.

– Я верил Бордаку, верю и его товарищу. Обманывать меня вам нет резону.

– Береги себя, мурза, коли тоже в поход собрался. Легким он для вас не будет.

– Я учту твои слова, иди.

Тугай вышел во двор и вскоре, сопровождаемый гонцом, оказался на подворье Ризвана.

А следующим утром, передав Ризвану за помощь сто акче, он уже был в пути на Москву, где его ждали и глава Посольского приказа, и глава Разряда, и боярин Воротынский, и сам государь.

Тугай доложился о результатах встречи с крымским мурзой Щелкалову.

Через две недели после того из Москвы в сторону Тулы по знакомому пути вышла опричная дружина боярина Михайло Бордака и его помощника княжича Парфенова.

Дружина в отличие от обычной рати, по сути, уже вступила в войну с крымчаками.