Глава шестая

Мурза Икрам возлежал на персидском ковре внутри шатра, выставленного недалеко от урочища Санга. Рядом, поджав под себя ноги, сидел верный десятник Батыр Азанча, которому была доверена охрана вельможи. В подчинении Азанчи всего десяток, но какой! Отборные воины – нукеры, лучшие из лучших в сотне мурзы. Оттого и доверено им тело господина. Между мурзой и десятником скатерть, на скатерти чайник. В руках пиалы с зеленым, слегка сдобренным опьяняющим зельем чаем. Солнце приближалось к зениту, и скоро имам Ахмад, сопровождавший войско мурзы в набеге на русские земли, позовет правоверных на полуденную молитву Зухр. Пока же мурза и десятник обсуждали план предстоящих действий, которые должны были принести хорошую добычу и завершить поход остатками сотни у Чугуева. Оставалось с богатым ясырем уйти к Перекопу в стан Галебея. Мерный разговор был прерван одним из нукеров, охранявшим вход в шатер. Он оттянул полог, просунул голову:

– Господин, вернулся Рамис.

– Где он? – спросил мурза.

– Здесь, рядом с шатром.

– Пусть войдет.

Голова нукера исчезла, появился воин. Войдя, он низко поклонился.

– Говори, воин, – поставив пиалу, повелел Икрам.

– Господин, русская дружина встала в селе.

– Это точно?

– Да, господин, на рассвете из Радного русский воевода послал всадника, не иначе как в Чугуев. Пошел в ту сторону. И еще, господин, у неверных в полоне помощник десятника Менги, Мазат Кабир.

– Вот как? Мы его труп искали, а Кабир, оказывается, струсил и сдался русам. Ну, тем хуже для него. Что еще?

– Назим долго не сможет смотреть за деревней, ему нужен напарник, да и человек, который сообщал бы, что станут делать неверные.

– Я тебя услышал. Что еще?

– Это все.

– Как ведут себя русские ратники?

– С утра ходили по деревне без оружия, коней в отдельный табун сбили, на луг выгнали. Сами обустроились в сельской конюшне.

– Конюшне? – удивился мурза.

– Да, господин, но это только по названию, коней там не держали, оттого чистая она.

– Хоп, ступай!

Кланяясь, Рамис удалился.

– Плохо, – проговорил Азанча, когда они с мурзой остались одни.

– А ты думал, что русский воевода, вышедший на Сангу, освободив полонян и переправив их на село, уведет дружину?

– Честно говоря, господин, именно так я и думал.

– Нет, русы будут стоять на селе, ожидая вестей, куда я с десятками подевался.

– А если узнают?

– От кого? Чугуевский воевода после нападения на Марево, если и послал на наши поиски дружину, то недалеко от крепости и числом малым. Он ждет удара на Чугуев.

– Ну, тогда надо нам убирать русов из Радного.

– Верно. Налей чаю.

Десятник наполнил пиалу мурзы, самому не хватило, и он крикнул:

– Алим!

Голова охранника тут же просунулась через приоткрытый полог:

– Да, господин?

– Скажи там, чтобы еще чаю принесли.

– Слушаюсь!

Нукер уже собирался исполнить наказ десятника, но мурза остановил его:

– Погоди, воин! Пусть Дуб придет. Кликни его.

Сидор Дуб год назад попал в полон, но не был захвачен, сам перешел на сторону крымчаков. Те поначалу не поняли его умысла и, связав его, едва не продали торговцам. Но потом разобрались и передали мурзе. Тот оставил изменника при себе, потому как ценным оказался перебежчик, многих знал в Чугуеве. Оттого Галибей к крепости послал именно сотню Икрама.

– Слушаюсь! – повторил нукер и скрылся.

В шатер вошел Дуб, поклонился:

– Звал, мурза?

– Звал. Заходи.

– Слушаю, господин.

– Поедешь в Чугуев.

– Угу!

– Боярину Молчанову скажешь, что очень мешает дружина в Радном. Ее надо убрать. И убрать в ближайшее время. Как боярин то сделает, не ведаю, но дружины на селе быть не должно.

– Разумею, господин.

– А чтобы дело спорилось, это отдашь боярину. – Мурза достал из-под подушки мошну, бросил изменнику, который на лету поймал сумку малую. – Там серебра на сто рублей.

– Немалая плата за пустяковое для ближнего к воеводе боярина дело, – сглотнул слюну Дуб.

– Только бы сделал.

– Уразумел.

– И гляди, ни на копейки серебра не воровать.

– Я и не думал.

– По роже твоей вижу, что не только думал, но уже и надумал. Ты свое получишь.

– Щас бы хотелось, а то пока буду метаться туда-сюда, ты о деньге и забудешь. Напомнить же не смогу.

– Ладно, лови, – усмехнулся мурза и бросил ему рубль.

Дуб поймал. Физиономия его расплылась в довольной ухмылке:

– То добре, господин. Теперь можно и в Чугуев со спокойной душой.

– А в тебе душа-то осталась?

– Пошто упрекаешь, мурза? Разве не тебе верой и правдой служу?

– Мне, допречь предав своих единоверцев.

– Они мне не свои. Давно хотел в Крым податься, вельми на Руси донимать бояре стали.

Мурза вонзил в изменника острый взгляд черных, безжалостных глаз:

– А коли знал, что царь Грозный начнет бояр усмирять, не бежал бы?

– Ныне усмиряет, завтра волю полную даст. Вельможам веры нет.

– Мне тоже?

– Ты другой.

– Ладно попусту языком молоть. Езжай в Чугуев, да осторожно, а завтра мне должны доложить, что дружина, вставшая в Радном, снялась и пошла в крепость. Уразумел?

– Да, господин! Флор Юрьевич Молчанов за сто рублев не только дружину отсюда уберет, но и из Чугуева.

– Ты же ненавидишь бояр, Дуб, отчего с Молчановым сошелся? Ведь вы, как на Руси говорят, одного поля ягода?

– Флор Юрьевич ведает, где выгода. А в добыче ее, выгоды этой, холопов не притесняет.

– Тут ты прав, Дуб, – рассмеялся мурза, – Молчанов холопов не притесняет, он тайком продает их. Но все, ступай. И глядите оба, сорвете план мой, оба и поплатитесь. Мыслю, дюже князь Верейский озлобится, когда проведает, что боярин ближний и холоп беглый, выдававший себя за слугу боярина, окажутся купленными мной людишками. Долго разбираться не станет, кликнет палача, и полетят головушки ваши из-под евойного топора.

– Пошто угрожаешь так, мурза?

– Предупреждаю, дабы и мысли не возникло в башках ваших обмануть меня. Пошел!

Когда Дуб вышел, нукер принес вновь заваренный чайник, забрал пустой.

– Десятника Тогура ко мне! – велел ему Мурза.

– Слушаюсь, господин!

Вскоре явился второй десятник Икрама, Давлет Тогур, под началом которого состояли два десятка ратников.

– Слушаю, господин.

Икрам, сделав глоток, поставил пиалу на скатерть и посмотрел на вошедшего:

– Русы, что побили воинов Менги и взяли в полон Кабира…

– Как? Кабир в полону у неверных?! – невольно прервал его Тогур.

– Прерывать не надо, Давлет, – недовольно поморщился мурза.

– Прости, господин, но этого я не ожидал.

– Никто не ожидал, но Кабир у неверных, и это установлено.

– Почему он позволил взять себя?

– А вот это мы у него спросим, когда доберемся. Но я звал тебя не за тем. У нас у села наблюдатель Назим. Ему нужен напарник, иначе он не сможет смотреть за Радным, а то важно для нас. Тебе надо послать к нему воина.

– Понял. Пошлю. Когда то сделать надобно?

– Как выйдешь из шатра, так и пошлешь.

– Русская дружина в селе сорвет твой план, господин.

– Она уйдет, – усмехнулся Икрам. – Не напрасно же я кормлю чугуевского боярина, что вхож к воеводе крепости. Дуб сегодня будет там. Молчанов сделает что надо, и дружина уйдет. Тогда мы нападем на село. И ясырь наш теперь будет тот же, что и должны были взять. Людей из разоренной деревни Песчаной русский воевода в Чугуев не поведет, а оборону местного ополчения мы сомнем быстро. Так же быстро собьем обоз для детей и красавиц, свяжем невольников и пойдем к Перекопу. Пойдем дорогой, которую неверные не знают. С помощью Всевышнего благополучно дойдем до Крыма, но… это позже, сейчас надо выслать помощника Назиму.

– Я посылаю воина, – кивнул Тогур.

– Да, Давлет, и здесь, в Санге, выстави посты охранения со всех сторон. Воевода дружины неверных опытный воин, как бы не преподнес сюрприз в конце похода.

– Все сделаю как надо, мурза!

– Ступай! И ты ступай, Батыр, – взглянул Икрам на Азанчу. – Вели привести ко мне молодуху Варьку и передай охране, чтобы не беспокоили.

– Слушаюсь, господин!

Десятники ушли, Азанча вернулся с девочкой-подростком, которую мурза захватил в одной из разоренных по пути к Чугуеву деревень. Ей едва исполнилось десять лет, но то и влекло старого насильника. На беду русской девушке.

Дуб обходными путями достиг Чугуева и въехал в крепость, когда солнце ушло за горизонт. Здесь его знали как холопа боярина Молчанова, а тот считался ближайшим человеком к воеводе. Бывали времена, когда во главе городской рати оставался боярин, покуда воевода отъезжал в Новгород-Северский или на Москву, посему гонца пропустили без вопросов. Он тут же направился к подворью боярина, что, на удивление многих, стояло не среди подворий небольшой знати городской, а рядом с крепостной стеной. У ворот его встретил холоп, днем смотревший за двором и оградой. В его же ведении были и калитка, и сами ворота.

– Здорово, Сидор! Давненько что-то не был на подворье.

– И тебе здравствовать, Илюха! Хозяин по делу посылал, задержался немного. Боярин-то на месте?

– Не-е, отъехал к воеводе, но обещался засветло до вечерней молитвы возвернуться.

– А, Сидор? Объявился? – подошел к ним ключник боярина. – Я уж думал, сгинул где-нибудь в степи дикой.

– Сидор Дуб еще многих переживет, – отмахнулся гонец. – А уж тебя, Глеб Андреевич, точно.

– Не каркай, ворона!

– Не обижайся, шуткую ведь. На подворье-то пустите или так и будете у ворот держать?

Холоп Илюха бросился открывать ворота. Дуб въехал во двор, к нему тут же метнулся служка Данил, отрок двенадцати годов:

– Дозволь, дядь Сидор, коня. Я оботру его, попоной накрою, напою, накормлю, в стойло поставлю.

Дуб соскочил с коня, передал поводья служке:

– Держи, Данька, да на конюшне глянь, целы ли подковы, а то мой Ветер что-то у крепости вроде как прихрамывать начал.

– Гляну, дядь Сидор, а коли надоть менять подкову?

– Придешь, молвишь, дам деньгу, отведешь к кузнецу.

– Уразумел, – кивнул служка и повел коня к конюшне.

Тут и боярин появился. Въехал через открытые ворота и, не заметив Дуба, крикнул холопу:

– Пошто ворота нараспашку?

– Так, боярин, перед тобой Дуб приехал.

И только тогда хозяин подворья увидел гонца и сразу скривился. В душе он уже не думал видеть его, Дуб должен был уйти с мурзой Икрамом в Крым. А тут, на тебе, объявился, как муха надоедливая. То значит, мурзе что-то еще надо.

Боярин кивнул холопу и спросил у ключника:

– Наказ сполнил?

– Сполнил, Флор Юрьевич.

– В точности, как говорил?

– Как иначе? Как говорил, так и сделал.

– Ну что ж, пойдем в горницу, поведаешь, что и как сделал.

– Мне бы переодеться, боярин, – вмешался в разговор Дуб.

Молчанов оглядел человека мурзы. Вид у него действительно был грязный, мятый.

– Скажи Петру, пусть Глафира воды нагреет. Обмойся. Переоденешься, и ко мне в горницу.

– Угу. Уразумел, боярин.

– Да поспешай, мне после вечерней молитвы и трапезы опять у воеводы быть. Да и тебе, может статься, тоже придется ехать, коли что не так сделал.

Приведя себя в порядок, Дуб поднялся на верхнее крыльцо деревянного дома боярина, через сени прошел в большую светлую горницу. Убранство, как и у других вельмож крепости. В красном углу – иконостас, посреди – стол, вокруг него – лавки, лавка вдоль стены сбоку, напротив – шкафы, сундуки. На оконцах занавески, на полу ковер, уже потертый, давний подарок знакомого купца из Тулы. Подсвечники с восковыми свечами. Деревянные стены и потолки вычищены добела, торцевая часть печи русской слегка выступала, возле печи широкая лавка с наброшенной на нее медвежьей шкурой, охотничий трофей боярина. В этой горнице боярин Молчанов любил отдыхать. Особенно зимою, когда за окнами мела метель, а от стужи защищали украшенные причудливыми узорами стекла, еще большая редкость в таких городах, как Чугуев. После чарки-другой крепкого хлебного вина да закуски доброй хорошо было полежать у печи теплой.

Нынешним вечером с юга подвалили тучи, оттого в горнице было даже душно. Боярин сидел в простой рубахе, расстегнув ворот, перед ним стояли ендовы и чаши, не иначе, пил медовуху или водку. Закуски не было, только кусок пирога, надломленный на скатерти.

– Дозволь, боярин?

– Заходи! Смотрел, за тобой никто не шел?

– Смотрел, никого не было.

– Челядь расспрашивала, где был?

– Да. Сказал, сполнял твое поручение. Дело затянулось, оттого и задержался.

– А что за дело, молвил?

– Не-е. Незачем то ведать челяди.

– Добро. Чего наведался? Воевода молвил, ушел мурза Икрам.

– Ушел? – ухмыльнулся гонец. – Тогда пошто дружина московская застряла в Радном?

– На отдых встала, опосля того как, разбив десятки мурзы, освободила полонян из разграбленной деревни.

– Как бы не так. Воевода московский ждет чего-то. А вот чего, мурза понять не может.

– А я тут при чем?

– А при том, боярин, что я задание тебе от Икрама привез, – сменил тон гонец. – И сполнить его ты должен если не сегодня, то завтра с утра, непременно.

– Не слишком ли ты дерзок, холоп?

– В меру, Флор Юрьевич, но не след собачиться нам.

– Ты себя-то вровень со мной не ставь!

– И не думал, я у мурзы в помощниках, ты же… Однако молвил уже, не след собачиться. А коли обиду нанес, извиняй, не со зла. Таких, как ты, я вельми уважаю.

– Вот и веди себя подобающе.

– Да, боярин, извиняй!

– Чего потребовал мурза?

– Дозволь присесть?

– Садись, – указал на лавку Молчанов. – Угощать не буду, тебе в обрат еще ехать.

– А вот то зависит, когда ты сполнишь наказ мурзы.

– Что за наказ?

– Треба убрать дружину московскую из села Радное.

– И всего-то? – рассмеялся боярин. – Икраму что, память в походе москвичи отбили? Я не воевода и даже не второй воевода, не городской голова, да и те не указ московским воеводам. Москвичи сполняют наказ государя, и тока он может указывать им, где быть, что делать.

– Мурза Икрам мыслит по-другому. А ты преуменьшаешь свое влияние и преувеличиваешь полномочия московских воевод. Мурзе ведомо, что в царской грамоте княжича Парфенова значится, что ему должны оказывать всяческую помощь и поддержку воеводы и наместники крепостей русских, но также там сказано, что и княжич должен обговаривать свои деяния с местными головами и, в случае надобности, оказывать помощь городским воеводам.

– Про то и я ведаю, но как убедить князя Верейского вызвать московскую дружину в Чугуев? То не можно, Дуб. Петр Петрович тут же засыплет вопросами, ответов на которые у меня и быть не может. Какую я выставлю причину отзыва дружины? О том мурза не подумал?

Дуб достал из-за пазухи мошну, положил рядом с ендовой:

– Тут сто рублев, Флор Юрьевич, мурза мыслит, ты можешь сделать то, о чем он просит.

У боярина мелькнули огоньки алчности в глазах. Он взял мошну, развязал тесьму, глянул внутрь:

– Сто рублев, говоришь?

– Пересчитай, коли на слово не веришь.

– Нет надобности. Эх-ха-ха, на что тока не пойдешь ради того, чтобы Иван, сын Василия III, слетел с трона. А слетит он тока тогда, когда его Девлет-Гирей оттуда скинет с помощью знати московской, страдающей от гнета первого царя, да в отместку за Владимира Андреевича, князя Старицкого, с матушкой его блаженной Ефросиньей Андреевной, невинно пострадавших за правду. – В чем была правда семьи Старицких, Молчанов уточнять не стал и продолжил: – Но и в сильном желании оказать услугу мурзе я ничего бы не смог, если, оставаясь в прошлом году за князя, не извлек бы из того выгоду, поставив печать на грамоту воеводы. Чистую грамоту. Вот только кто заполнит ее, треба, чтобы почерк был писаря воеводского.

– А что, московские воеводы ведают, каков почерк у писаря Тимохи?

– То вряд ли, но, возвернувшись в Чугуев, подделка сразу же выяснится. И учинит князь следствие. А дружина бросится в обрат, к селу. Следствие же укажет на меня, так как я имел доступ к печати. И что тогда? Темница да суд царя Ивана? Скорый и безжалостный? А я на плахе подыхать не желаю. … За сто рублей рисковать жизнью? То глупо.

– Тогда пошто ты, Флор Юрьевич, повел разговор о грамоте чистой? – сощурив глаза, спросил Дуб.

– По то, что, сделав ее, то устроить можно, мне же придется бежать из Чугуева. Бежать есть куда, в Литве примут, но только если в мошне звенят ихние гроши. Да и рубли сойдут.

– Давай, боярин, не будем ходить вокруг да около. Что ты желаешь получить за отзыв дружины в Чугуев?

– Пять раз по сто рублей, и все серебром. С этим и тем, что удалось накопить, я на Литве не пропаду. Будут деньги, будет грамота. Не будет, извиняй, забирай сто рублей, езжай к Икраму и передай, чтобы уносил ноги, несолоно хлебавши, покуда московская дружина не прищепила ему хвост.

– Значит, дело в деньгах.

– А в чем оно может быть еще? Одним стремлением напакостить царю сыт не будешь. Да и месть в мошну не положишь.

– И чего тянул, молвил слова высокие?

– А чтобы подвести мурзу через тебя к решению раскошелиться.

– А ты не подумал, что Икрам может отказаться от твоих услуг?

– Ну и пусть тогда уходит ни с чем в свой Крым.

– До того сообщив на Москву, что некий боярин из Чугуева вельми помогал ему грабить русские города и села, изводить в полоне русских людей. Тогда мурза не получит ясыря сейчас, но он вернется позже. За поход хан ему немало заплатит, а вот ты лишишься головы и добра, хорошо если сразу, а не проведя долгие мучительные месяцы, а то и годы в темнице.

– Ты угрожаешь мне, Дуб?

– Ни в коем разе. Просто молвлю, во что может обернуться твой отказ помочь мурзе, и все.

– Не будем вести пустые разговоры, мою причастность к разбою татар еще треба доказать. А доказывать некому, или ты явишься перед светлые очи царя русского разоблачать меня? Нет, не явишься. А значится, уговор, ты привезешь до утра пятьсот рублей серебром, я передаю тебе грамоту и тут же съезжаю из крепости. Откажет мурза, пусть сообщает на Москву о моем предательстве. Это последнее слово.

Дуб вздохнул, затем ухмыльнулся:

– А ты молодец, боярин, не испугался, достойно повел себя. Оно и верно, коли мурзе требуется грамота, то пошто не запросить за нее столько, во сколько ее оцениваешь сам. Но раз ты намерен бежать, и мы более не увидимся, давай я запрошу у мурзы не пятьсот, а шестьсот рублей. Мне тоже деньга нужна.

– И ты малый не промах. Проси, сколь хочешь, мне же вези пятьсот рублей.

– Договорились. Но если грамоты не будет, не обессудь. Доказать твое предательство найдется кому. И это не угроза, пойми правильно. Такая нынче жизнь пошла. За деньгу любого оговорят. И ты это ведаешь лучше меня. Накормишь? Или мне голодному в обрат ехать?

– Петр, – вызвал слугу боярин, – накормите холопа. Ему опять ехать далече придется.

– Сделаем, боярин, у жены Глафиры найдется, чем попотчевать человека.

– Ступайте!

На выходе из горницы, когда Петр был уже в сенях, Дуб обернулся:

– До рассвета, боярин, предупреди стражу свою.

– Как пройдешь в крепость?

– То моя забота.

– Добре. До рассвета все будет готово.

Дуб ушел. Отужинав, он покинул крепость известным немногим тайным ходом. И верный конь Ветер, у которого с подковами все оказалось в порядке, понес его к Санге в стан мурзы Икрама.

Прибыл Дуб в Сангу за полночь. Едва коня не загнал. Но дело срочное, не до него. Он остановил коня у шатра, из которого нукеры вынесли окровавленную девицу и потащили ее к шалашу. Позабавился мурза на славу.

Не спал и Азанча, проверял посты.

– Уже вернулся, Дуб? – увидел он гонца.

– Как видишь, десятник, мне треба срочно гутарить с мурзой.

– Ну, не знаю, станет ли он сейчас говорить.

Полог откинулся. Из шатра вышел сам Икрам:

– Мурза станет говорить, вот только приведет себя в порядок, Алим! – крикнул он.

– Слушаю, господин, – тут же возник из темноты нукер.

– Воды теплой, белье чистое, быстро! – Мурза кивнул Дубу, жди, мол, и прошел обратно в шатер.

Через какое-то время мурза, наконец, принял гонца. Лежа на замененной постели, покрытой шубой, он спросил:

– Что передал боярин? Сделает, о чем просил?

– Тут такое дело, господин, – замялся изменник, – Молчанов запросил кроме переданной ему сотни рублей еще шестьсот.

– А ему все свое состояние не отдать? – повысил голос мурза. – С чего вдруг он повел себя так?

– Дело в том, что у него есть чистая грамота воеводы чугуевского с печатью. Получив ее, воевода дружины московской должен будет убыть в крепость. Но грамота та опосля вызовет следствие, что непременно укажет князю Верейскому с московскими вельможами на боярина. А посему, передав грамоту, ему треба бежать в Литву. То он успеет сделать, тока нужна деньга.

– А не подумал он, что станется, коли Верейский и воевода московский прознают про связи его со мной?

– Говорил о том.

Мурза устроился удобнее и велел:

– А ну-ка садись и давай по порядку ведай, какой был разговор. Да в подробностях.

– Слушаюсь!

Дуб присел на край ковра и слово в слово передал суть разговора в Чугуеве.

Мурза выслушал, задумался. Затем встал, прошел к шкафу, достал мошну, бо́льшую размером, чем прежде, и тяжелее. Бросил Дубу:

– Держи, отдашь боярину, тут более чем шестьсот рублей. Но предупреди, не уйдет завтра дружина московская, конец ему, в Литве достану и отрежу голову за измену.

– Угу, передам. Я часок отдохну?

– Некогда отдыхать, мне до завтрашней полуденной молитвы нужна эта грамота. Как привезешь, скажу, что с ней делать.

– Чего уж говорить, и так ясно, пошлешь меня гонцом от князя Верейского, – вздохнул Дуб.

– Догадливый. Езжай и гляди, не попадись страже городской.

– Не попадусь, не беспокойся.

Икрам махнул рукой – пошел, мол.

И вновь поскакал Сидор Дуб в сторону Чугуева. На этот раз ехать было веселее, ни за что, ни про что заимел сто рублей. С такими деньгами можно самому рабов прикупить у татар из сотни, а в Кафе втридорога продать. А там и дом поставить, хозяйство. В Кафе его держать можно, платить рабам не треба, ну если только хлыстом. С хорошим настроем ехал Дуб. Пройдя полпути, остановился. Слева у сломанной молнией березы и валуна достал мошну, отсыпал серебро в свой мешок. Примерно, конечно, но и мурза не взвешивал, на глаз определил, сколько денег, да и боярин проверять не станет. Свой денежный мешочек гонец положил под дерн за валун, закрыл засохшей травой и продолжил путь.

Небо начало светлеть, наступало время предрассветной молитвы у мусульман, в крепости же царила тишина, только не спали стражники на стене да вышках. По тайному ходу Дуб завел коня в город и провел до подворья Молчанова. Ночью заметно посвежело, и слуга Молчанова Илюха стоял у калитки в зипуне.

– Наконец-то, – проговорил он, завидев Дуба, и тут же рассмеялся: – С тобой, Дуб, точно дуба дашь.

– Весело тебе, Илюха? Гляди, как бы плакать не пришлось.

– А чего нам плакать? На подворье втихаря готовятся к отъезду. Боярин молвил, новая жизнь ждет нас.

– Ну-ну. Он спит, поди?

– Как же? Тебя, вельможи, дожидается.

– В морду хочешь?

– Не-е, не хочу, и без тебя есть кому дать, заходи, покуда стража не объявилась.

Дуб завел коня на подворье, прошел по лестнице на верхнее крыльцо, оттуда через сени в горницу.

Боярин, на лике которого проступала усталость, сидел на лавке за столом, рядом горела свеча, светила лампада перед образами.

Дуб перекрестился, что вызвало усмешку Молчанова:

– Тебе ли, Сидор, предавшего веру, молиться?

– Вера не в словах, боярин, она в душе.

– А где душа-то? Но ладно, привез деньги?

– Чего бы возвращался? А ты сделал грамоту?

– Давай мошну!

– Покаж грамоту!

– Охамел, холоп! Смотри! – усмехнулся боярин и, достав грамоту, развернул ее перед Дубом.

Тот, удостоверившись, что внизу настоящая печать, прочитал написанный каллиграфическим почерком текст. В грамоте говорилось о том, что по велению государя московской особой дружине воевод боярина Бордака и княжича Парфенова следует оказывать всемерную и посильную помощь воеводе Чугуева князю Верейскому в защите города от набегов татар и прочих ворогов. Ссылаясь на это высочайшее повеление, князь Верейский просил московских воевод срочно привести особую дружину в крепость, так как, по полученным сведениям, остатки сотни мурзы Икрама подошли к Чугуеву и намереваются напасть на крепость.

Прочитав написанное, Дуб кивнул:

– Это то, что треба. Скажи, боярин, кто писал эту бумагу?

– А тебе не все равно? – спросил Молчанов.

– Не все равно. Мне треба знать, почерк писаря известен московским воеводам?

– Нет, не известен. Писал мой человек, вельми преуспевший в изучении грамоты и дела писчего.

– Где он сейчас?

– Далече, Дуб, так далече, что не достать никому, – усмехнулся боярин:

– Ты сгубил его?

– Не задавай ненужных вопросов, давай серебро!

Дуб передал мошну, забрал грамоту и сказал:

– Дело сделано, можно и в обрат к мурзе ехать.

– Не спеши, – поднялся Молчанов. – Как ты прежде уехал, я был у воеводы, князя Верейского, он собирал свой совет по укреплению обороны крепости. После него я сказал ему, что мне треба выехать в Новгород-Северский. Князь удивился, спросил, по какой нужде. Я поведал, что получил сообщение о болезни отца жены. Мол, при смерти старик, не по-христиански будет не проститься с ним и не проводить в последний путь. Князь соболезновал мне, выезд разрешил, но выказывал тревогу, как бы не попасть мне в лапы мурзы Икрама. В общем, успокоил я его, сердечного. И теперь после утренней молитвы обозом выйду из крепости. Тебе же сейчас с грамотой выходить из города опасно. Не дай бог, попадешься страже, та усердно службу несет. И тогда конец всем. Грамота погубит. Вот я и решил, дабы не подвергать ни тебя, ни себя опасности, держать тебя при обозе. А как отойдем от крепости, езжай на все четыре стороны. До вечера, когда мурза, дождавшись ухода дружины и выдержав время, нападет на село, я буду уже далече.

– Ладно. Ты прав, – согласился Дуб. – Заодно и я с часок отдохну, мурза потом не даст. Комнату выделишь?

– Внизу, где челядь, есть комната. Спросишь у ключника, он покажет.

Забрав и спрятав грамоту, Дуб вышел из горницы, прошел сени до крыльца, спустился по лестнице во двор, где в телеги грузили вещи боярина и семьи его, а также холопов, Молчанов вывозил из города всех, но не всех намеревался брать с собой. Тех, кто не нужен, думал оставить в лесу.

Во дворе начальствовал ключник боярина Глеб Андреевич Грибов. Он показал гонцу мурзы комнатенку, где кроме широкой лавки да рогожи ничего не было. Да большего и не требовалось. Приспособившись на лавке, Дуб тут же уснул.

Разбудили его, когда солнце уже поднялось над лесом.

Челядь направилась в домовую церковь молиться. Дуб пошел туда же. После была трапеза, и, наконец, обоз вышел из подворья боярина, ворота закрылись.

Стража спокойно выпустила Молчанова с людьми. Ратники пожелали обозным счастливого пути, да не попасть под татар, и обоз пошел в сторону Новгород-Северского.

Когда крепостные стены и купол крепостного храма скрылись из виду, Дуб подъехал к боярину:

– Ухожу я, Флор Юрьевич.

– Скажи, Дуб, много ли серебра своровал?

– Да ты что, боярин? – изобразил негодование изменник. – Меж нами же уговор был! И я чужого не беру.

– Это смотря что считать чужим, а что своим. Но ладно, не обижайся, езжай, надеюсь, боле не встретимся.

– Как Бог даст.

– Ну да!

– Мурзе ничего передать на словах не хочешь?

– Хочу, но вряд ли это ему понравится. А мне его злоба безмерная ни к чему.

– Уразумел. Давай, барин, удачи!

– Тебе также. Голову, Дуб, береги.

– О себе думай.

Гонец мурзы развернул коня и погнал его на юг.

Он объявился в стане татар до того, как солнце встало в зенит, значит, до обеденной молитвы Зухр. Его тут же провели к мурзе.

В шатре Икрам находился вместе с десятниками Батыром Азанчой и Давлетом Тогуром.

– Говори, Дуб, привез грамоту? – с ходу спросил он.

– Привез, господин.

– Давай сюда.

Дуб передал свиток.

Икрам прочитал и довольно ухмыльнулся:

– Это то, что надо. Сделал свое дело боярин.

– Сделал, господин.

– Куда направился наш Флор Юрьевич?

– В Литву.

– Какой дорогой?

– Да так не объяснишь.

– Показать сможешь?

– Ты желаешь вернуть себе то, что отдал ему?

– Не только. Что боярину в Литве делать? Ему надобно в Крым. И ему, и его людям. На невольничий рынок в Кафу. Там боярину самое место.

– Может быть, ты и меня продашь в рабство? – вздрогнул от страшной мысли Дуб.

– Тебя – нет, Сидор, ты мне еще пригодишься. А вот Молчанов – другое дело. Зачем его отпускать, когда на нем можно неплохо заработать. Выкупать предателя царь русский не станет. Но кто из торговцев невольниками узнает, что боярин – предатель? Возьмут за хорошую цену. Посему, как разорим село, два десятка Тогура погонят невольников к Перекопу по дороге, не ведомой воеводе Верейскому. А Батыр Азанча двинется за обозом боярина. С ним поедешь и ты, Сидор. Место встречи определим позже. А сейчас, Дуб, переодевайся в одежу ратника городской стражи и, обойдя лесом село так, чтобы зайти от Чугуева, иди к воеводам московским. И знай, Сидор, за селом мои люди смотрят очень внимательно.

– Пошто об этом предупреждаешь, господин? Разве мне есть дорога в обрат?

– Дороги в обрат к своим русам у тебя нет, а предупреждаю, чтобы слабину не дал, а вел себя, как и должно гонцу крепостного воеводы.

– Мог и не предупреждать.

– Ступай, Дуб, до молитвы ты должен покинуть стан.

– Слушаюсь, господин!

Изменник направился к себе переодеться. К себе, это в один из подвалов развалин, оборудованных для временного жилья. В таких подвалах ютилось большинство крымчаков из последних десятков мурзы Икрама.

После утренней трапезы в селе Радном к Парфенову прибежал отрок:

– Княжич, дозволь слово молвить?

– Ты кто такой? – улыбнулся воевода.

– Сын Николы Бухтина, Митяй, – смахнув соплю, гордо заявил паренек лет десяти.

– И что тебе треба, Митяй?

– Отец, он смотрел на околице за дорогой от Белой Балки, а значится, и от Чугуева, послал сообщить тебе, что к селу едет конный всадник. Батька спрашивает, чего делать? У него лук со стрелами есть.

Парфенов взглянул на Бордака:

– Клюнули татары, Михайло?

– Похоже на то.

– Ты, Митяй, беги к отцу и передай мой наказ, – сказал отроку княжич. – Всадника остановить, спросить, пошто тут. Коли скажет, что гонец от воеводы Чугуева, поинтересоваться, кто в крепости начальствует. Коли ответит верно – князь Верейский Петр Петрович, то пропустить, объяснив, где я.

– А где ты будешь?

– Да вот тут у храма и буду.

– Понял!

– Беги, Митяй, отцу и тебе благодарность.

Отрок шмыгнул носом, видать, простудился, местная детвора и подростки до сих пор купались в реке, и все им было нипочем, Митька же простудился. Но ничто, пройдет.

Парфенов кликнул старосту села Торбу.

– Да, воевода? – подошел тот к нему.

– К нам гость от мурзы Икрама, под видом гонца чугуевского воеводы. Крикни народу, чтобы повседневными делами занимались, лишних с улицы убери, наблюдателя со звонницы также, и подбери мне двух смышленых мужиков, лучше охотников, что умеют по лесу без шума ходить.

– Сделаю, а потом?

– Жди в доме.

– Понял, – кивнул староста и ушел.

Вскоре показался всадник, который ехал по улице села за отроком Митяем. Тот, гордо подняв голову, вышагивал мерно, не торопясь и даже пыль не поднимая босыми ногами.

Бордак всмотрелся в лик гонца. Обычный русский человек, в одеянии ратника. Сабля в ножнах, засунутых за пояс. Пошто переметнулся к татарам? Пошто родину свою и народ предал? То узнаем.

Отрок подвел всадника, доложился, обращаясь к Парфенову:

– Гонец от князя Верейского, княжич.

– Добре, хлопец, иди в обрат. А ты, – кивнул он всаднику, – слезай, показывай грамоту воеводскую и говори, что наказал передать князь Верейский.

Отрок убежал, гонец соскочил с коня. Достал из-за пазухи свиток, протянул Парфенову. Княжич взял, раскрыл, прочитал, посмотрел печать, протянул Бордаку. Михайло тоже посмотрел и, возвращая грамоту, сказал:

– Настоящая.

– Ну, говори, – велел княжич.

– Петр Петрович вельми просил вас, воеводы московские, во исполнение поручения Государя всея Руси немедленно прибыть в крепость.

– А с чем то связано, воевода молвил?

– Да, конечно. Сторожа, которых князь выслал в леса и поля после нападения татар на село Марево, нашли стан мурзы Икрама.

– Вот как? И где же он? – переглянулись оба воеводы.

– В двух десятках верст от Чугуева, на островах в болотах, видать, у него есть проводник из местных. Еще сторожа сообщили, к мурзе подошел один десяток всадников. Откель – неведомо. Но теперь у него чуть меньше полусотни ратников, среди них отборные нукеры. Коли пойдет на Чугуев, то может всяко случиться. Ну а коли еще подмога к мурзе придет, совсем худо будет. Посему князь послал за вами. Радному ничего не грозит, а вот мурзу надо давить на месте, на болотах. Как? О том он сам молвит при встрече, но план у него есть. Это все.

– Что скажешь, Михайло? – взглянул на Бордака Парфенов.

– А что сказать? Коли сторожа нашли стан мурзы, то князь прав, давить его треба на болотах, не дав заполучить помощь, а такая, судя по подошедшему десятку, вполне может объявиться, ведь нам доподлинно неизвестно, сколько крымчаков привел с собой мурза.

Княжич.

– Тебя как звать, воин? – повернувшись к гонцу, спросил княжич.

– Сидор Дуб. – Скрывать настоящее имя тому не было никакой необходимости.

– Тогда так, Сидор, сейчас ты отдохнешь маленько, вид у тебя весьма усталый, а затем пойдешь в Чугуев с нами.

Тень тревоги легла на чело изменника:

– Но, воевода, князь велел мне, передав просьбу, тут же возвращаться.

– Вернешься с нами. А князю скажу, что это я оставил тебя при дружине. Нельзя так загонять людей, ты же едва на ногах держишься.

– Нет, я…

– Все, как я сказал, так и будет, – повысил голос Парфенов.

Неподалеку в пыли возилась детвора, и княжич крикнул им:

– Эй, ребятня, старшой, поди ко мне!

Подошел отрок годов восьми, не более.

– Ведаешь, где живет староста?

– А как же?

– Беги к нему, пусть подойдет сюда. Только быстро, парень!

– Угу, я мигом!

Дуб знал, что за ним сейчас внимательно смотрят люди мурзы. Икрам предупреждал, что московские воеводы для верности могут придержать гонца при себе, потому и установил условный сигнал. Он снял шапку, ударил о колено, словно сбивая пыль, потрепал волосы на голове, уронил шапку. Поднял, опять отряхнул, водрузил на голову, сдвинув к затылку.

Вдали со стороны рощи пропела птица – сигнал его увидели. Вот и добре, а то, что воеводы решили держать его при себе, не страшно. По пути будет много мест, где можно уйти от дружины. След только найти место такое ближе к Чугуеву, дабы мурза успел налететь на село и отойти в леса. К елани, что почти у урочища Бурор. Дуб знал то место. Ведал он и другой путь, по которому может погнать невольников и обоз с награбленным добром мурза. Найдет хозяина. А ныне придется подыграть:

– Благодарю за заботу, княжич, но князю не забудь сказать, что не по своей воле я остался с дружиной.

– Тому слово мое!

– Верю!

– Звал, Василий Игнатьевич? – подошел к ним староста.

– Да. Вот, – указал на Дуба княжич, – гонец от князя Верейского. Просил срочно привести дружину в крепость.

– А мы как же, Василий Игнатьевич? – умело изобразил тревогу и недоумение староста. – А вдруг мурза, собака, где-то рядом сидит и ждет момента, чтобы налететь на село? Сейчас с жителями Песчаной здесь для него ясырь богатый. А мои лучники да десяток всадников не отобьют нападение. Пошто князь отдает нас на погибель?

– Ты, Матвей, за село не беспокойся, – вступил в разговор Бордак. – Князь вызывает нас потому, что сторожа крепостные нашли стан мурзы, он недалече от Чугуева. Туда к Икраму еще десяток подошел. Потому и зовет дружину воевода чугуевский, дабы не ждать нападения, а первыми ударить по мурзе с его десятками.

– Ну коли так, то конечно, – почесав бороду, проговорил староста.

– Ты, Матвей, скажи народу, чтобы подсобили собраться дружине, а гонца пристрой на малый отдых к кому-нибудь.

– Да к себе и пристрою, так отдыхать-то ничего не остается.

– Ну хоть что-то, а то еле на ногах стоит.

– И где только так умаяться успел?

Дуб со злобой взглянул на старосту – куда еще этот пень лезет?

– Долго ли гонцу умаяться? – ответил Бордак. – Чай, не к нам одним направлял его князь, так, Сидор?

– Воистину так.

– Ладно, пойдем, Дуб. А людям накажу насчет подмоги.

– Коней пусть в первую голову с луга приведут.

– Все как надо сделаем, боярин, – кивнул староста и увел гонца.

Парфенов отвел Бордака в сторону:

– Куда пойдем, Михайло?

– А до оврага, по которому от реки уходили, дабы вернуться опять.

– Это где обрывистый берег?

– Угу. Самое подходящее место.

– Ныне сухо, за дружиной поднимется облако пыли. А за оврагом вдруг исчезнет?

– Ну почему? Скажи кому-нибудь из десятников, чтобы человек трех подготовил, дабы в овраге срубить молодые деревца, да к коням привязать. Пойдут вперед на версту, того хватит. Дале пыль отсюда видать не будет, да и мы можем уйти на берег, что и сделаем, когда повернем в обрат. Там же в овраге по-настоящему погутарим и с гонцом. Проведаем, что за пес в Чугуеве служит мурзе. Ну, и решим, что делать далее.

– Годится. Но треба и выставить людей, дабы смотрели за наблюдателями мурзы. А их еще найти надо. Я попросил старосту подобрать следопытов из охотников. Нам вельми треба знать, что станут делать эти наблюдатели, когда дружина тронется из села.

– Будем надеяться, что Матвей Торба подберет мужиков. Здесь охотники есть, найдут наблюдателей мурзы, хотя я считаю, что самым удобным местом для наблюдения является овраг между селом и рощей. Там кусты, по ним можно легко скрыться, как раз к Санге, где должен быть Икрам.

– А если его там нет?

– Там он, Василий. Иначе не объявился бы «гонец» Дуб. И более, как на село, мурзе идти некуда, Чугуев, худо-бедно, отобьется, в Марево он устроил кровавую забаву и лишился половины сотни, в Белой Балке может случиться то же самое, а в Радном и местные, и отбитые люди из Песчаной. Ясырь богатый. А главное, взять его тут без нашей дружины легко для трех десятков крымчаков. Икрам все продумал. Он хотел только оказаться у Чугуева, бойня у Марево вышла уже по случаю. Главными же его целями были и остаются Песчаная и Радное, здесь он сотню невольников возьмет. А то, что потерял половину своей орды малой, то для него это всего лишь неприятность, потому как семьям погибших придется платить или делиться добычей. Но и своих обманет. Скажет, два или три десятка по глупости зашли в болота и потонули, кто проверит?

– Могут проговориться те, кто вернется с ним на Перекоп.

– Э-э, Василь, не жил ты среди крымчаков. Те за деньги слова лишнего не скажут, да и без денег тоже, потому как ведают, мурза не простит. Сам-то он выкрутится, заплатит хану и останется при своем. А вот того, кто выдаст, его нукеры на куски порвут. И не одного, а со всем семейством. Такие у крымчаков повадки, княжич. Это тебе не Русь.

– Да-да. Ну, что ж, идем до оврага, там поговорим с «гонцом». А что далее с ним делать?

– А что делают с изменниками и предателями? Ведь он помогает мурзе разграбить село, убить стариков, детишек самых мелких, остальных увести в рабство страшное. И за это ему мурза платит. Так чего он заслуживает?

– Смерти, но, Михайло, без него не прижать более высокого предателя в самом Чугуеве.

– Тоже верно. Ну, тогда оставим в живых до возвращения в Чугуев. Казнить этого пса всегда успеем!

– Добре, да будет так!

Староста обустроил «гонца», приставил к нему смотрителя тайного, а к воеводам привел двух мужиков.

– Гнат и Кузьма, самые лучшие охотники на селе.

– Вам хорошо известна роща, что недалече от села, – сказал им Парфенов. – Там или в овраге, что между Радным и осинником, должны быть наблюдатели татар. Треба, мужики, скрытно обойти рощу и найти этих наблюдателей, найдя, подать сигнал.

Мужик, что постарше, спросил:

– Сигнал-то какой?

– Да здесь одни могут быть сигналы – пение птиц. Выбирай любую.

– Скворцом крикну, он, шельмец, еще тот пройдоха, любой звук подделывать умеет.

– Только несколько раз и громко, позже повтори на иной лад, дабы татары подвоха не заметили.

– Сделаем, воевода.

– Поняли все? Берегом реки…

– Ты, воевода, дружиной командуй, а нас учить, как скрытно зверя выискивать, не след, – прервал княжича Гнат.

– Так то не зверь, то татары, крымчаки безжалостные.

– Они хуже зверей, да повадки те же. Найдем, не сумневайтесь.

– А найдя, смотрите за ними. Коли кто из них пойдет к Санге, подайте второй сигнал.

– А вы никак уходить собрались? – спросил второй мужик.

– Да.

– И это тогда, когда за селом смотрят татары, а значится, их десятки где-то рядом? Пошто тогда посылаешь искать наблюдателей? Все одно, нам самим от крымчаков не отбиться.

– Ты, Кузьма, сполняй то, что велит воевода, – вступил в разговор староста, – остальное не твое дело.

– Как это, не мое? У меня семья шесть человек. И покуда еще можно жителей на другой берег переправить.

– Кузьма, делай, что велено! – повысил голос староста. – И не беспокойся. Не пропадем.

– Чую, замыслили вы чего-то. Ну, да ладно, вы головы, вам видней. Идем, Гнат. Переоденемся и сети возьмем, укрыться чтобы.

– Идем.

Охотники ушли, а Бордак обратился к старосте:

– Твоя забота, Матвей, успокоить людей, когда мы двинемся к Чугуеву. Как то сделаешь, твое дело, но извне село должно выглядеть, как обычно.

– Что, и сторожей не выводить?

– Обычно ты их выводил?

– Да. По округе мотались.

– Значится, и сейчас выводи, пусть мотаются, как и прежде, но в овраг, да и на северную опушку рощи не суются. Туда, где могут быть татары и где начнут промышлять охотники.

– Понял.

Сборы дружины вызвали ропот среди мирных жителей. Большинство, особенно из деревни Песчаной, просили взять с собой, если не взрослых, то хотя бы молодух, отроков да детишек малых. Пришлось дюже постараться, дабы отговорить народ. Здесь свое веское слово сказал староста села. Но все одно напряжение, что возникло после появления гонца, словно висело в воздухе.

Но напряжение напряжением, а надо было сполнять план.

Собравшись и оседлав коней, дружина выстроилась у церкви. Туда же староста привел и гонца. Парфенов дал команду, и отряд московский пошел вон из села. Провожала его кучка отроков малых, им во всем была забава.

Отход дружины заметил Гафур, человек второго десятка Давлета Тогура, который был послан на подмогу уставшему Назиму. Тот в это время спал, и Гафур стал трясти его:

– Назим! Назим! Проснись!

– А?! Чего? – с трудом открыл глаза татарин. – Чего, Гафур?

– Русская дружина уходит из села.

– Где?

– Гляди на село.

– Вижу.

Особая дружина уже вышла на грунтовую дорогу.

– Глянь, Гафур! – воскликнул Назим. – С русскими уходит и посланник мурзы Дуб.

– Да, воеводы московские задержали его. То плохо, Назим.

– Дуб не дурак, разумеет, что будет с ним, когда предстанет перед воеводой Чугуева и выяснится, что тот никого не посылал в село. В пыточной избе Дуба заставят говорить, посему он сделает все, чтобы сбежать. Иначе – смерть.

– Но это выдаст замысел мурзы.

Назим задумался и покачал головой:

– Надо срочно предупредить мурзу Икрама о произошедшем. Давай, Гафур, быстро иди в стан! Мурзе надо как можно скорее подвести к селу десятки.

– Понял. Ушел.

Гафур отвязал коня, привязанного к березе внизу оврага, поначалу повел за поводья, затем вскочил в седло и погнал по оврагу к балке и урочищу Санга.

Назим продолжил смотреть вслед уходящей русской дружине. За ней поднялось облако пыли. По этому облаку можно было определить, насколько скоро идет дружина, не отягощенная большим обозом.

А за Назимом из кустов, что росли саженях в десяти от места наблюдения татар, смотрели Гнат и Кузьма. Опытные охотники, обойдя рощу, сразу вышли на следы неприятеля, по ним прознали, где пост, и укрылись рядом. Как только от одного татарина отошел другой, Гнат взглянул на Кузьму:

– Давай сигнал, кум!

Над округой пронесся крик скворца, имитировавшего карканье вороны.

Со звонницы, куда вновь забрался сельский наблюдатель, раздался свист, и охотники поняли, что сигнал их услышан.

Дружина меж тем продолжала удаляться от Радного.

Ратник десятка Фомы Рубача Иван Пестов украдкой следил за «гонцом». Тот покуда вел себя спокойно, иногда бросая настороженные взгляды по сторонам.

Дошли до оврага, спустились вниз. Здесь Парфенов дал команду:

– Стоять, гонец Дуб, Лексей Куница и Федор Верга – ко мне, остальным короткий отдых.

Первыми подъехали ратники, и Бордак отвел их в сторону:

– Дело такое, воины, гонец, что привез приказание вернуться в Чугуев, изменник и посланник мурзы Икрама, который нацелился на село Радное.

Ратники переглянулись, и Куница спросил:

– Вели, боярин, схватить предателя?

– Нет, то и без вас сделаем. Мы отошли от села на виду у татарских наблюдателей. Они до сих пор видели поднятую конями пыль, но должны видеть ее и далее. Вам треба порубить молодых ветвистых берез, привязать их к коням и пойти примерно с версту, уходя к реке. Дойдя до реки, березы бросите и по берегу догоните дружину. Уразумели?

– Мы, значится, будем показывать, будто дружина наша пошла дальше, а она вернется встречать мурзу, – усмехнулся Верга.

– Истинно так, Федор.

– А изменник?

– С ним разберемся. Давайте, опричники, действуйте!

Отпустив ратников особой дружины, Бордак подъехал к Парфенову, возле которого уже стоял Дуб в сопровождении Ивана Пестова.

– Что случилось, княжич? – спросил Сидор, и в голосе его зазвучала дрожь. Страх оказался сильнее выдержки.

– Что, случилось собака, спрашиваешь? – сощурив глаза, ответил Парфенов. – А то, что попался ты, подлый предатель!

Дуб дернулся, хотел отвернуть коня и вдариться в бега, но его сбил кулаком наземь Бордак. Предатель упал в пожухлую траву. Соскочили с коней и княжич с Бордаком. Пестов остался в седле, подхватил коня изменника.

Парфенов вытащил из ножен саблю, поставил сапог на грудь Дуба, острие сабли приставил к горлу:

– Пошто, пес, своих предал?

– Ты… ты… воевода… ошибаешься, – залепетал Сидор.

– Это ты, пес, ошибаешься, думая, что мы поверили тебе. Нам ведомо, что за селом смотрят люди мурзы. Он, кстати, сразу после нас зашел в Сангу или опосля?

– Я ничего не знаю… меня послал князь Верейский.

– На что ты надеялся, – спросил Бордак, – сбежать по пути? Не выйдет, потому как мы свяжем тебя, заберем коня, и дружина вернется к селу, чтобы достойно встретить мурзу с его десятками. Сам того не ведая, Икрам загонит основное свое войско в засаду. И крымчакам не уйти от мести праведной. Что ты будешь говорить перед князем Верейским?

Дуб понял, что на этот раз ему не вывернуться, московские воеводы переиграли мурзу, и подумал о мошне, спрятанной в потайном месте. Воспоминание родило надежу:

– Я все скажу, воеводы, всю правду, как на духу, тока одного прошу, окажите милость, отпустите опосля. Я у мурзы не по доброй воле, в полон попал, когда бился с татарами. Арканом сняли с коня, били потом. И в разорении сел и деревень русских я не участвовал. То любой, даже жители Песчаной подтвердят. Потому как использовал меня мурза лишь как гонца от разных вельмож.

– То решать князю, но коли поможешь взять мурзу, то тебе зачтется, мы замолвим слово.

– Благодарствую!

– Кто в Чугуеве связан с мурзой?

– Боярин Молчанов Флор Юрьевич, это он сделал грамоту, за шестьсот рублей, которые я передал ему от мурзы.

– Как же так не осторожно? Ведь о поддельной грамоте воевода Чугуева прознал бы, даже если замысел мурзы удался бы?! И тогда погорел бы боярин.

– Да, он ведал о том, потому, сказав князю, что едет в Новгород-Северский, сам с семьей и челядью утром подался на Литву.

– Хитрец, боярин! Понимал, что ему грозит. Ну да ладно, им заниматься след воеводе Чугуева, нам треба биться с десятками мурзы. Сколько их ныне у Икрама?

– Три. Один десяток личных нукеров, во главе с десятником Батыром Азанчой, и два десятка конных, которыми командует десятник Давлет Тогур. Боле людей у мурзы не осталось.

– Он в урочище Санга?

– Пока, мыслю, да. За селом смотрели его люди. Как только дружина отошла, то один наверняка поспешил сообщить об этом мурзе. Может быть, что Икрам уже подводит десятки. Ему треба поспешить, потому как наблюдатели сообщили о том, что вы взяли с собой меня. Обман с грамотой в Чугуеве вскрылся бы, и князь послал бы дружину и еще ратников в обрат к селу. Посему у мурзы не так много времени на захват ясыря в Радном и отхода в безопасное место.

– И где это место? – спросил Бордак.

– Клянусь, не ведаю, я же всего лишь гонец, мелкая сошка.

– Значит, что получается, – проговорил Парфенов, – мы в десяти верстах от села. Наблюдателю мурзы треба пройти до Санги около тридцати верст, напрямую меньше, но все одно, это время. До полудня он будет в урочище. Мурза сразу двинет десятки на Радное и выйдет к селу после обеденной трапезы. Мы же в то время должны были дойти до Чугуева, разобраться с обманом и двинуться в обрат. У мурзы преимущество часа в два. Могло быть, коли замысел его удался бы.

– Так-то оно так, – сказал Дуб, – если мурза уже не подвел десятки к опушке леса. А он мог то сделать.

– Тогда нам нельзя медлить, – проговорил княжич и приказал Пестову: – Этого связать, приторочить к коню и держать при себе, понял, Иван?

– Понял, княжич.

– И глаз с него не спускать!

– А как же сеча? Мне в стороне оставаться не можно.

– В селе местному передашь. Кому? Там определимся. Забирай изменника.

Передав Дуба, Парфенов отдал команду на выход дружины к реке.

Пошли по берегу. На дорогу вышли двое ратников, поднимавших пыль. Десять верст в обрат преодолели быстро. Но в село дружина не пошла, встала в боковой кустистой балке. И только Парфенов с Бордаком скрытно пробрались в Радное. Вышли со стороны реки, прошли к дому старосты под удивленные взгляды редких сельчан. Матвей Торба сидел в светлице, погруженный в мысли. Очнулся, когда услышал знакомые голоса в сенях, и кинулся к двери:

– Наконец-то! Без вас стало боязно.

– Ты чего, Матвей? Знал же, что вернемся, – дружески ударил его по плечу Бордак.

– А вдруг что случилось бы? Тут сигнал от охотников был. Нашли они место крымчаков-наблюдателей. А еще прознали, что один из них быстро пошел к Санге.

– У нас мало времени, други, тебе, Матвей, – взглянул на старосту Михайло, – надобно дать мне человека, который поможет найти наших охотников. Как то сделать, ведаешь?

– Если только Кольку, сына Гната, отрядить, он отца где хочешь найдет.

– И велик ли возрастом этот Колька?

– Не, отрок еще, но шустрый, спасу нет. Первый среди ребятни разорять сады, яблоки воровать.

– Своих не хватает?

– Так ведь мальцы, бывало, сам лазал по чужим садам, хотя в своем всего полно было.

– Ну, давай Кольку!

Староста крикнул своего сына, что был лучником в небольшом, человек шесть, отряде стрелков и велел привести Кольку Лапина.

Отрока доставили быстро. Он в растерянности встал перед московскими вельможами и старостой и обратился к Торбе:

– Чего звал-то, дядька Матвей? Коли кто и лазал ночью по садам, то не я. Да и яблок уже не осталось, тока зимние, поздние, они твердые, не люблю таких.

– Не галди! Я тебя по другому делу вызвал.

– Слухаю, – почти как взрослый ответил отрок.

– Как отца найти, ведаешь?

– А чего не ведать-то? В леса вместе ходили, договаривались, как отыскивать друг друга, коли заплутаем.

– Надо вот боярина московского к Гнату отвести.

– Боярина? – Отрок с какой-то боязнью посмотрел на Бордака.

– Ты не бойся, отрок, – улыбнулся ему Михайло, – я только по чину боярин, а так человек простой. И больше воюю с татарами, чем сижу в палатах боярских, коих у меня и нету.

– Ну, пойдем!

– Что, отведешь?

– А чего? Надо ведь?

– Надо, Колька, вельми надо.

– Так пойдем.

– Ты чего задумал, Михайло? – спросил Парфенов.

– Взять наблюдателя да погутарить с ним.

– А коли к нему еще кого мурза пришлет?

– Уже не пришлет, а вот десяток в осинник резервом завести может вполне. Чтобы отрезать сельчанам отход по реке.

– Но тогда треба и нам сажать людей в осиннике?

– Вот и погляжу, где то удобнее сделать. Да я быстро, княжич. Всего сейчас не скажешь, потом поговорим.

– Ты ведаешь, что делать, езжай.

Колька не зря слыл шустрым малым. Едва прошли к околице, он сложил руки у рта и прокрякал уткой. Издалече донесся скрежет скворца.

– Ну, вот и договорились, – довольно произнес отрок. – Батька выйдет к опушке осинника со стороны реки, нам треба податься туда.

– Веди, вледопыт. Ведь ты на селе следопытом значишься?

– А то! Любого зверюгу выслежу, – гордо ответил паренек.

Они прошли рекой до осинника, там у кустов их встретил Гнат Лапин.

– Приветствую, боярин, а я думал, чего Колька зовет, не случилось ли чего дома?

– Нет, это я просил. Где пост наблюдателя татар?

– Недалече отсюда. Там один татарин, другой ушел в сторону Санги.

– Давно?

– Да, судя по солнцу, часа два минуло.

– Значит, уже в стане мурзы, в Санге?

– А кто же его знает. Может, там, может, еще где, но десятков татар ближе десяти верст от села нету точно.

– Пошто так молвишь?

– По то, что я запах ихний далече чую.

– Веди к месту, откуда наблюдателя мурзы будет видно.

– Пойдем опушкой, тут до оврага рукой подать.

Назим лежал на подстилке, глядя на село. Там все, как обычно. Было оживление недавно, но то объяснимо, поссорились мужики и к старосте подались, чтобы тот рассудил по справедливости. У русов в этом похоже с крымчаками, тока там судит мурза.

Вдруг он услышал шорох сзади и резко обернулся, выхватив нож. Но, увы, поздно. Подобрав в лесу приличных размеров увесистую корягу, Бордак вдарил ею по руке татарина. Тот взвыл от боли и тут же получил удар сапогом в физиономию.

Очнулся связанным. Рядом тот мужик, что ударил, с ним еще двое.

– Не убивайте, я могу много сказать! – испуганно воскликнул Назим.

– Можешь, говори.

– А отпустите?

– Поглядим.

– Тогда чего мне говорить? Все одно убьете.

– А ты, пес, чего на земле нашей делаешь? – вышел вперед Гнат. – Не насильничаешь, не убиваешь, не уводишь людей в полон?

– Я подневольный слуга мурзы Икрама, что прикажет, то и делаю.

– Где он? – спросил Бордак.

– Скоро должен подойти.

– Скоро, это как?

– Как солнце пойдет на запад. Но обещай, человек, что сохранишь жизнь. В полоне так в полоне, но тока жить. Не хочу умирать!

– А когда вы гуляли в Песчаной, местные старики и бабы хотели умирать?

– Я никого не убивал.

– На селе есть мужик, который видел, кто и что творил в деревне, коли он скажет, что ты не убивал и не насильничал, пойдешь работать на деревенских, и я скажу им, чтобы не убивали.

– Откуда у вас мужик из Песчаной? – удивился Назим. – Хотя да, чего я спрашиваю, вы же отбили полонян.

– Он был у нас и до этого. Бежал от вас, будучи в осиннике. Значит, молвишь, скоро должен подойти мурза?

– Да. Он уже знает, что русская дружина ушла из… – Назим поперхнулся, глаза его расширились. – Это что ж, получается, дружина вернулась?

– А ты и не заметил. Но отвечай на вопросы, тебе задавать их не след, только с моего разрешения.

– Понял. Слушаю.

– Ты ведаешь, как мурза пойдет на село? Прямиком или обходом?

– Обычно наши десятки заходят со всех сторон, тут на востоке река, значит, будет отряд, чтобы перекрыть выход сельчан к лодкам.

– Как возможно окружение тремя десятками? Или у мурзы больше людей?

– Не-е, три десятка и есть. Мыслю, может пойти и без окружения. Мужиков, чтобы обороняться, на селе немного, оружие так себе. А если в обход, то, скорее, от осинника и ближним обходом с севера. Но это я так мыслю. Как поступит мурза, тока ему и известно.

– К тебе должен кто-то подойти?

– Теперь вряд ли. Незачем. Все, что надо, я передал через товарища.

Бордак кивнул охотникам:

– Смотреть за ним и за подходами к оврагу. Появятся татары – сигнал, и с этим крымчаком в осинник, ближе к восточной опушке. А мы с Колькой – на село. Уразумели, воины?

Мужики, возгордясь тем, что московский боярин нарек их воинами, ответили одновременно:

– Уразумели, боярин!

– Ну и дело. Идем, Колька.

– Боярин, дозволь с отцом остаться? – попросил отрок.

– Я тебе останусь! – прикрикнул на него Гнат. – Делай, что велит боярин, а то ремня всыплю, как все закончится.

– Ладно. Идем, боярин, – шмыгнул носом паренек.

Бордак улыбнулся и пошел быстро в осинник, но Колька остановил его:

– Не след туда, боярин, короче дорога есть.

– Да? Ну, веди.

Они вернулись в село. Парфенов уже распорядился собрать во дворе дома старосты мужиков, начальствующих над отрядами самообороны села. А именно, главу лучников, Алексея Рыдина, и главу отряда всадников, которых с мужиками деревни Песчаной было полтора десятка, Семена Паргу. К ним присоединился и Бордак, сообщивший о захвате вражеского наблюдателя и полученных от него данных. Один из опричников довольно умело начертил схему села и ближайшей местности с учетом всех особенностей, больших канав, оврагов, балок, осинника, реки. Парфенов разложил ее на столе светлицы старосты и взглянул на Бордака:

– Ты скажешь, как будем действовать, Михайло?

– Нет, ты первый воевода, тебе и говорить.

– Ну тогда поправишь, коли что не так!

– Добре.

Парфенов начал говорить, водя старой лучиной по схеме:

– Здесь по двое укроются лучники, им помощников из деревенских, чтобы подавать стрелы, вот тут по этой линии должны ездить туда-сюда пять всадников, но аккуратно, дабы не попасть под стрелы татар. К городьбе под предводительством старосты и его сыновей выходят местные мужики, вооруженные копьями, рогатинами, топорами, вилами. И наконец тут, во дворе дома старосты, встанет десяток всадников Семена Парги. Мы будем поблизости и, когда придет черед, вдарим крымчакам в спину.

– Погодь, Василь, – прервал его Бордак, – мурза Икрам обязательно отправит десяток и своих нукеров в осинник. Туда же, мыслю, пойдет и сам. Из осинника удобно управлять двумя десятками, что ударят все сразу с запада либо пойдут прямо и в обход с севера. Оттуда группа нукеров должна перегородить путь отхода сельчанам к реке, посему один наш десяток треба спрятать в осиннике. И с ним пойду я. Мы вдарим и по нукерам, и попытаемся захватить мурзу. Ну а остальным отрядам след обойти татар с запада и севера, дабы вдарить в тыл, как ты и говорил, тока возьми одного мужика для связи с местными. Матвей, выдели!

– Сделаю, – кивнул староста.

– Ты прав, – подумав, произнес Парфенов. – Но то решим отдельно. Покуда о порядке обороны села мужиками вопросы есть?

Вопросы были. Задавали их и староста, и Алексей Рыдин, и Семен Парга.

Парфенов отчетливо и терпеливо отвечал. В завершение совета было решено спрятать баб, стариков и детей в подвалы, мужикам разойтись по отрядам, согласно проведенному расчету, и быть в готовности вступить в бой с татарами. Для возможности одновременно отслеживать обстановку вокруг села, к звонарю порешили отправить еще одного человека. Они, эти наблюдатели, и должны оповестить сельчан и воевод о приближении татар, а в дальнейшем о построении, которое использует мурза Икрам.

Главы отрядов ушли собирать своих людей, староста – предупредить семьи. Парфенов же обратился к Бордаку:

– Ты уверен, что мурза пойдет в осинник, а не будет позади основного войска?

– Как я могу быть в том уверен, Василь? Просто опыт подсказывает, что так должно быть. А не будет, что ж, мы заимеем запасный десяток. При нападении татар все одно узнаем, где встанет мурза, и тогда я из осинника пойду за ним. А позже помогу с тылу.

– Опыт – великое дело, согласен. Кого возьмешь с собой?

– Того, кого уже брал, десяток Фомы Рубача.

– Добро, забирай ратников и уводи в осинник. Там у тебя еще два мужика будут?

– Один будет смотреть за наблюдателем, другого как гонца использую.

– Договорились.

– Пошли!

Воеводы с сельским гонцом Степаном Гариным уехали к дружине. По кромке берега, а затем по полю в осинник вошел десяток Рубача во главе с Михайлом Бордаком, а Парфенов держал в готовности два других десятка, ожидая сигнала со звонницы.

Мурза Икрам, получив сообщение о выходе московской дружины из села, тут же собрал десятников. Говорил недолго, со знанием дела:

– Помолившись Всевышнему и попросив у него удачи в святом деле войны с неверными, начинаем поход к Радному. Я с нукерами пойду обходом в осинник, откуда вышлю четверых нукеров для перекрытия пути бегства жителей к реке. Из осинника буду смотреть за основными действиями. Те должны проходить так: один десяток Давлета Тогура нападает на село прямо с ходу, второй заходит к селу с севера, закрывая тем самым пути бегства к Чугуеву. Второму десятку, охватив село, разделиться, четверым воинам пойти к восточной стороне, дабы действовали с четверкой нукеров, шестерым атаковать село с севера. Нам надо как можно быстрее сломить сопротивление местных, захватить ясырь, уничтожить ненужный мусор – стариков, старух, пожилых баб, уродцев, калек и младенцев, собрать обоз из коней и телег села и начать отход в сторону Санги до места, где его встречу я. Далее пойдем другой дорогой, которую русам, если быстро спохватятся, еще поискать придется и потратить на то время, необходимое для нашего отрыва от них. Если что-то пойдет не по плану в ходе атаки двух десятков, я введу в бой своих оставшихся нукеров. Они нападут от осинника. Главное, десятники, это быстрота. Быстро управимся с селом, быстрее уйдем из этих земель. Преследовать нас русы не смогут. А ясырь на селе хороший. И сельский народ, и деревенский, который уже был у нас, но… Хотя вы и так все хорошо знаете. Имаму передать, чтобы готовился к молитве на поляне перед шатром. Я подам сигнал для начала перехода. Вперед, мои славные воины!

Молитва татар не затянулась. Мурза подал сигнал, и отряд, разделившись, пошел на восток.

Икрам с нукерами передвигался быстрее, так как шел по полю, заходя в осинник со стороны разграбленной деревни Песчаной. Его и заметил наблюдатель десятника Рубача Сашко Сизов, о чем тут же сообщил Бордаку. Михайло отдал приказ укрыться на восточной опушке рощи. Татары прошли осинник, уверенные в том, что подошли скрытно. Мурза допустил ошибку, не послав ратника к Назиму, считая это уже ненужным, и нукеры встали на северной опушке, послав четырех всадников на юго-восточную сторону села. Бордак же в то время, используя охотников Гната и Кузьму, завел свой десяток в тыл басурманам, не сближаясь с ними. Разойдясь на несколько саженей друг от друга, ратники привязали коней к деревьям, надев им на морды мешки, прошли немного вперед и залегли, ожидая команды Бордака. Михайло же подозвал к себе Кузьму Воробу:

– Давай, Кузьма, незаметно беги в село, предупреди старосту, что мурза в осиннике. С ним шестеро нукеров, четверо встали на юго-востоке. Это те, кто должен перекрыть путь от села к реке. Пусть знает то. И ждет непрошеных «гостей», они подойдут скоро.

– Понял, воевода.

– Гляди, этим четверым не попадись, татары дюже глазастые.

– Не боись, боярин, не попадусь.

Кузьма исчез в кустах. Десяток Рубача ждал. Ждали Бордак и Парфенов. Ждало и все село.

Набат со звонницы ударил неожиданно. Наблюдатели увидели два десятка крымчаков, когда они вышли из оврага и с криком бросились к селу, и староста закричал:

– Всем к бою! Крымчаки!

Отряд, несущийся на село, разделился, один десяток продолжил путь прямо, второй пошел к северу.

Московские воеводы просчитали план мурзы до мельчайших подробностей. Неожиданным стало то, что четверо басурман из второго отряда не встали напротив городьбы северной окраины села, а пошли дальше, в обход Радного с востока.

Десятник Огнев подполз к Парфенову, смотревшему за происходящим с вершины склона оврага:

– Княжич, мурза основные силы собирает от Санги и от реки.

В то время Кузьма зашел в село и предупредил старосту, что крымчаки-нукеры вышли на юго-восточную околицу. Дабы соединиться с ратниками второго десятка Давлета Тогура, им требовалось пройти с десяток саженей, но они встали.

– И что сие означает? – спросил Огнев.

– То, что крымчаки сейчас поведут атаку, а староста, похоже, не знает, что четверо басурман отделились от десятка, зашедшего от нас.

– И предупредить его не можем.

– А ну, Гарина сюда! – обернулся Парфенов.

– Да, княжич? – тут же подполз к нему мужик из села.

– Видишь, где четверо басурман встали?

– Вижу.

– Их могут не заметить мужики?

– Могут, с той стороны сады густые, а наблюдателей в них не выставили, потому как людей маловато. И со звонницы звонари спустились.

– Прорваться в этой ситуации в село можно?

– Если только рискнуть и проскочить между разделившимися группами северного десятка.

– Сможешь?

– Надо, значит, попробую. Тут хоть до половины дойти, да криком предупредить мужиков, а далее… на миру и смерть красна.

– О том не думай.

– Ладно. Пошел я. Дай Бог, свидимся.

Гонец выскочил из оврага и, где пригибаясь, где укрываясь в ямах, пошел к селу между группами татар.

А те ждали сигнала к атаке. И только первому десятку, ведомому Давлетом Тогуром, никакой команды не требовалось. Выдвижение на село его десятка и являлось сигналом для атаки остальных.

– Добежит ли мужик? – задумчиво проговорил Огнев.

– Отчаянный, за своих голову сложить готов.

– А мы разве нет? – посмотрел на него Парфенов.

– И мы тако же. Не пора ли и нам выходить?

– Тебе нет, а вот Грудину… – Княжич кликнул десятника второго десятка: – Яков, с людьми быстро в тыл передового десятка басурман!

– Открыто идти?

– Поначалу по оврагу, как кончится, выходи в поле и атакуй ворога.

– Понял. Опричники, за мной!

Десяток Грудина быстро пошел на запад в обход десятка Тогура.

А тот уже вдарил по селу.

Несмотря на то что местным лучникам удалось сбить с коней трех крымчаков, остальные подошли к городьбе и пустили стрелы в защитников, выставивших копья, рогатины и вилы. Древка татары рубили саблями. Степан Гарин все же сумел проскочить к старосте. Тот, узнав об опасности с востока, готовый уже ввести в сечу основной отряд всадников, вынужден был развернуть его на восточную околицу. Мурза, видя, что с ходу прорыв не удался, отдал команду Азанче приготовиться к выходу на село и передал сигнал старшему четверки, что продолжала стоять на юго-восточной стороне села, соединиться с людьми Тогура и вдарить по Радному от реки. Это могло решить исход схватки, если бы не дружина Парфенова и Бордака, о которой мурза знал лишь то, что она ушла в Чугуев. То, что это был обманный ход, он и представить не мог.

А Парфенов не мог ввести в бой десятки Огнева и Грудина, покуда последний не выйдет в тыл басурман с запада. Ожидая этого, княжич кусал губы. Наконец над округой пронесся крик кукушки. Опричники Грудина зашли-таки в тыл татар, и тут же в ответ трель соловья, как сигнал к атаке.

Огнев с шестью ратниками на конях вышли из оврага. Четверо пошли на четверых басурман, двинувшихся навстречу нукерам. А в тыл передовому десятку Давлета Тогура ударил десяток опричников Якова Грудина. Первый десяток крымчаков вынужден был развернуться, но разойтись не успел – отряд Грудова врезался в кучу басурман. Им в поддержку вышли из-за городьбы пятеро сельских всадников. Видя такое дело, шестеро татар, вместо атаки с севера, пошли на запад, на помощь своим соплеменникам. Парфенову пришлось менять тактику, он направил также шестерых опричников десятка Луки Огнева в тыл подмоге татарской. Все сбились в сечи. Но перевес был на стороне русских, да и опыта и умения у опричников гораздо больше, нежели у татар, посему главные силы мурзы были разбиты в считаные минуты.

В то же время, ведая, что происходит на западе, соединившиеся группы нукеров и второго десятка повели атаку на село, дабы закрепиться там и, дождавшись помощи мурзы, продолжить схватку уже на селе, где русским драться не с руки. У татар появились зажженные стрелы. Четверо опричников во главе с десятником Огневым рванули на восточную околицу и ударили во фланги пробивавшемуся к наступлению сводному отряду крымчаков. Те развернулись, чтобы встретить отчаянных опричников, летящих навстречу своей смерти. Тут-то и вылетел из села десяток конных мужиков, мгновенно изменив обстановку и создав двойной численный перевес русских. Нукеры бросились на мужиков, а вот татары десятка Тогура дрогнули и галопом кинулись вчетвером прочь от места сражения к реке. Это предопределило исход схватки. Опричники догнали их и порубили. Десяток мужиков, понеся потери, справился и с нукерами. Более двух десятков крымчаков было уничтожено. Среди опричников убитых не было, тока двое раненых. Мужики потеряли трех человек.

Удар дружины московской стал такой неожиданностью, что мурза Икрам, собиравшийся смотреть, как его воины разнесут в пух и прах оборону села, застыл на месте с открытым ртом. За малое время появившиеся русские ратники и на удивление сплоченно действовавшие сельчане разгромили его десятки. Он едва не взвыл от отчаяния. Даже бросить на помощь оставшихся с ним нукеров не успел.

Он вскочил на коня, крикнув охране:

– Отходим в сторону Песчаной, быстро, покуда сюда не заявилась эта проклятая летучая дружина!

Нукеры двинулись осинником на юг, но проехали только до елани, где на них со всех сторон навалились опричники Рубача и Бордак. Крымчаки не ожидали нападения, посему русским удалось быстро выбить всех рядовых нукеров стрелами. Мурза остался с десятником Азанчой. Последний вертелся вокруг начальника, словно мог спасти его. На него двинулся сам Рубач, Бордак пошел на мурзу. Завидев ворога, Батыр Азанча, издав громкий крик, отбил первую атаку опричного десятника, между ними завязалась сеча. Ратники окружили место боя, в него не вступая. Бордак схлестнулся с мурзой. Икрам, несмотря на свой титул, владел саблей не хуже любого нукера. Он развернул коня и рубанул Бордака. Михайло выставил саблю, отбил удар и тут же выбросил ее, дабы провести колющий удар, но и Икрам отбился. Кони прошли мимо друг друга, одновременно поднялись на дыбы. Всадники развернули их. Конь мурзы оказался молодым и еще не привыкшим к хозяину, оттого на развороте взбрыкнул и едва не выбросил его из седла. Поняв, что так может подставиться под удар русского воеводы, мурза соскочил на землю. Спрыгнул и Бордак. Меж ними пошла рукопашная сеча. Бились яростно, не замечая ничего и никого вокруг. И все же мастерство Михайло взяло верх. Уклонившись от колющего удара, тем самым заставив Икрама закрыть грудь, он поднял саблю и рубанул по сабле мурзы. Переломившись, она отлетела в сторону. Икрам выбросил рукоять, нагнулся, чтобы вытащить из сапог нож, но Бордак, не упустив случая, тут же вдарил кулаком свободной руки прямо в нос мурзы. Взревев от боли и схватившись за сломанный нос, Икрам остался открытым для воеводы. Ударом рукояти сабли Бордак лишил его сознания. Тут же крикнул ратникам:

– Вяжите его, да не бейте. Он живой и на ногах нужен.

Опричники бросились к мурзе.

Михайло повернулся и едва не был сбит телом слетевшего с коня Азанчи. Тот рухнул совсем рядом, из перерезанного саблей Рубача горла хлестала черная кровь. Десятник спрыгнул с коня, взглянул на Бордака:

– Ну, вот, кажись, и все, Михайло Лексеич, разгромили мы остатки сотни мурзы, и его самого, как и повелел государь наш, живым взяли.

Михайло устало присел на траву, кивнул:

– Да, все! Отдохну маленько, измотал всего Икрам. Мурза мурзой, а бился, как простой нукер.

– Это они умеют, надо отдать должное. Вот тока тогда, когда прижмешь. А не прижмешь, бегут.

– Черт с ними, окаянными! Собирай десяток, мурзу на коня его десятника, связать крепко и пойдем в село.

В селе одновременно царили радость и печаль. Кто-то радовался избавлению от проклятых поработителей, кто-то оплакивал павших в бою. Но в целом обстановка была радостной.

– Неужели, боярин, самого мурзу взял? – подошел к Бордаку староста.

– Взял!

– И чего теперь с ним будет?

– Его велел к себе доставить сам государь.

– Этого пса и на Москву! – удивился Торба. – И чем же он так отличился, что его желает зрить царь Иван Васильевич?

– Есть «заслуги»!

– Что, Михайло? – подбежал к нему Парфенов.

– Порядок, Василь, нукеров порубили, мурза у нас.

– Сам брал?

– Неужто доверил бы кому-то? – улыбнулся Бордак. – Не, это мое дело, собак бешеных брать, что возомнили себя господами на чужой земле. Брал ранее, ныне взял и далее брать буду, коли не получу приказа рубить их дикое племя. Тогда буду рубить, покуда жив.

– Что ж, дело сделано, Михайло. До утра можно отдохнуть, и в путь? Домой?

– Да!

– В Чугуев гонца посылать будем?

– А вот это реши сам.

– Добре.

Староста, организовав сбор тел татар и отдав команду закопать их в овраге, где был пост их наблюдения, занялся приготовлением пиршества для опричных воинов московских. Для того народ начал выставлять столы, лавки прямо на центральную улицу. Повсюду разводили костры, на них ставили чаны. За городьбой резали овец, кур, сносили к стряпухам овощи, муку. Кто-то прикатил и бочонок, явно не с квасом.

Прошли похороны, начались торжества, так на Руси бывало часто.

С утра особая дружина пошла к Чугуеву. Там задержалась на день, собирая обоз – переход предстоял долгий, и двинулись на Москву.

В столицу дружина вошла через две недели, дождливым утром конца октября. На заставе ее остановили и послали в Кремль гонца. Оттуда прибыл царский посланник, четырехпалый опричник Гордей. Передал наказ государя следовать дружине в Александровскую слободу, а княжичу Парфенову и боярину Бордаку вместе с пленным немедля идти в Кремль. Воеводы простились с десятниками и, выбрав в охрану двух ратников, направились к Кремлю.

На этот раз заехали через Спасские ворота, прошли в сопровождении кремлевской охраны до великокняжеского дворца. Встречать ратников вышел сам Иван Васильевич. Воеводы и охрана соскочили с коней, сбросили на мощеную площадку связанного мурзу Икрама. Царь подошел к нему, пнул ногой:

– С тобой я в пыточной избе поговорю, – и махнул рукой ближней охране: – Увести собаку!

Мурзу потащили к воротам.

Охранники дружины отошли в сторону, а царь подошел к Парфенову и Бордаку:

– Приветствую вас, воины русские!

Воеводы поклонились.

– И тебе долгих лет, государь, – ответил Парфенов. – Твое повеление исполнено, сотня мурзы Икрама разбита, сам мурза доставлен.

– Признаюсь, посылая вас на это задание, на успех дюже не рассчитывал, слишком сложное задание, – улыбнулся Иван Васильевич. – Но вы выполнили его, за что вам от меня великая благодарность. – Он поднял руку, и к нему бросился боярин из ближнего окружения, подал две мошны. – Это ваша награда. Опричников особой дружины я награжу отдельно.

Воеводы приняли тяжелые мошны, спрятали в одежде.

– Вижу, устали вы, воины, езжайте домой, отдохните. Потребуетесь, вызову. – Царь взглянул на Бордака: – Слышал я, Михайло Лексеич, свадьба у тебя намечается?

– Да вот думали обвенчаться с Аленой, – смущенно проговорил Бордак.

– На свадьбу позовешь?

Михайло совсем растерялся:

– Конечно… Государь… это такая честь для меня!

– Позовешь, приду. А сейчас отдыхайте. И еще раз великое вам спасибо!

Царь повернулся и пошел ко дворцу, за ним свита из бояр, которая собралась во время разговора, охрана.

Парфенов с Бордаком выехали на площадь.

– Ты, Михайло, как-нибудь выбрал бы время, да заехал бы ко мне с невестой.

– Давай, Василь, ты к нам, так удобнее. Алена еще не привыкла не то что к выездам, того она и не ведает, а и просто к жизни в Москве, да еще сыночек наш Петруша тоже побаивается. Приезжай ты. Встретим как родного.

– А мы теперь и есть родня. В боях породнились.

Обнявшись, не слезая с коней, поехали каждый к себе.

Не успел Бордак заехать на подворье, как к нему бросилась Алена:

– Вернулся, Михайло!

– Вернулся, Алена!

– Господи, знал бы ты, как я ждала тебя!

– Знаю.

– Соскучилась!

– И я соскучился!

Он стиснул ее, прижал к себе.

А со стороны на них, вытирая слезы, смотрела Марфа, подкашливал, смущаясь, Герасим, рядом служка, которого нашел ключник, и во весь рот улыбался Петруша. Все они были счастливы. Пусть недолго, пусть на несколько дней или мгновений, но счастливы обыкновенным человеческим счастьем.