7. Борьба с польской агентурой на Западном фронте летом и осенью 1920 года

С разгромом войск 1-й польской армии и овладением Минском и Вильно фактически завершился первый этап наступления советских войск в Белоруссии и Литве. В июле 1920 г. командованию Красной армии полный разгром противника казался делом совсем недалекого будущего. Это понимали и в Польше. Руководство этой страны уже готово было отказаться от идеи восстановления Польши в границах 1772 г. Возможность быстрого продвижения советских армий на Запад очень беспокоила и страны Антанты – Великобританию и Францию. От имени Верховного совета Антанты английский министр иностранных дел лорд Дж. Керзон направил советскому руководству известную ноту. Он предложил прекратить военные действия против польской армии и назвал города, по линии которых следовало установить новую границу между двумя странами. Возможно, что московские власти и согласились бы рассмотреть такой вариант, однако в ноте содержалось и абсолютно неприемлемое требование: позволить армии генерала Врангеля без боев уйти в Крым и закрепиться там, а Крымский перешеек объявить нейтральной зоной. Многие советские политические и военные деятели отдавали себе отчет в том, что, не победив Врангеля, нельзя обеспечить безопасность страны. И. Сталин, к примеру, прямо писал в своей статье в газете «Правда»: «Смешно поэтому говорить о „марше на Варшаву“ и вообще о прочности наших успехов, пока врангелевская опасность не ликвидирована». Через несколько дней после получения ноты Керзона командование Красной армии по указанию В. Ленина разработало доклад о стратегических планах для Западного, Юго-Западного и Южного фронтов, которые имели якобы полную возможность разгромить Врангеля и Польшу.

Предполагая реальность принятия такого решения, руководство ВЧК считало необходимым разработать дополнительные меры по контрразведывательному обеспечению подготовки и проведения наступательных операций советских войск. Планировалось нанести решительный удар по польским агентурным сетям в западных районах, прежде всего в Смоленской губернии, Белоруссии и Литве. Кроме того, Дзержинский (после совета с Лениным) поддержал инициативу бывшего резидента Добржинского о проведении, говоря сегодняшним языком, активного мероприятия, направленного на членов ПОВ, составлявших ядро всех агентурных групп польской разведки. Суть его заключалась в подготовке Добржинским открытого письма к своим бывшим соратникам и распространении его текста в виде листовок за линией фронта с использованием авиации. Письмо было подготовлено в сжатые сроки, и его текст утвердили в ВЧК 18 июля 1920 г. Однако по оперативным соображениям было решено повременить с его распространением. Поскольку полный текст письма публикуется в приложении, не буду здесь цитировать его. Забегая несколько вперед, лишь замечу, что, согласно воспоминаниям А. Артузова (тогдашнего руководителя всех операций по полякам и будущего начальника КРО ГПУ), после распространения письма «поляки вопили об измене польской центральной разведки в Москве…». Арестованные позднее польские агенты, описывая в своих показаниях влияние на них указанного письма, заявляли об отказе многих членов ПОВ от выполнения заданий разведки. Факт некоторого снижения активности подрывной работы 2-го отдела польского Генштаба налицо. Психологический эффект был достигнут. Требовалось закрепить успех путем выявления и ареста агентуры противника в прифронтовой зоне. Для проведения новых операций на Западный фронт выехала оперативная группа под руководством Артузова. В ее состав вошли участник ареста Добржинского чекист Ф. Карин и ставший к этому времени сотрудником для поручений при Артузове (особоуполномоченным ОО ВЧК) Игнатий Сосновский (Добржинский под этой фамилией стал работать в органах госбезопасности, поэтому далее я и буду его так именовать).

В первую короткую поездку опергруппе никого арестовать не удалось. Зато ее состав пополнился еще одним человеком. Это был бывший капитан польской армии Виктор Марчевский. Его Сосновский нашел в тюрьме в Смоленске. Из дела арестованного выяснилось, что он в 1915 г. командовал ротой, а в 1918 г. работал в подпольной организации КН-3 ПОВ в Киеве под руководством майора И. Матушевского. Теперь, к июлю 1920 г., последний стал начальником 2-го отдела польского Генштаба. За растрату казенных денег Марчевский был приговорен военным судом к длительному тюремному заключению, но сумел бежать через линию фронта. Его арестовали сотрудники Особого отдела ЗФ, но пока не было понятно, что делать дальше с этим польским офицером. По докладу Сосновского Артузов принял решение забрать арестованного в Москву в распоряжение ОО ВЧК. Там его поместили в одну камеру с бывшим подрезидентом польской разведки в Петрограде Стецкевичем, выступавшим теперь под псевдонимом «Кияковский». После проведения дополнительных проверочных мероприятий и Кияковский, и Марчевский (принявший фамилию Витковский) стали так же, как и Сосновский, сотрудниками для поручений при заведующем оперативным отделом Особого отдела ВЧК Артузове. Таким образом, создавалась нештатная оперативная группа по польским шпионским делам.

19 июля 1920 г. Оргбюро ЦК РКП(б) постановило создать специальный орган на Западном фронте для руководства политической работой в армии и среди населения на освобожденных Красной армией территориях, работой среди польских военнопленных, формированием польской Красной армии, пропагандой среди войск противника. Председателем Польбюро стал Дзержинский. 23 июля он и другие члены Польбюро выехали на Западный фронт. Там уже был создан Польревком как временный орган власти. В одном поезде в Смоленск отправилась оперативная группа ОО ВЧК в составе Артузова, Пиляра, Витковского, Кияковского, Сосновского и многих других чекистов. Основной целью группы являлось внедрение в разведывательно-диверсионные ячейки польских спецслужб и разложение структур ПОВ. Работу начали с Вильно, занятого частями Красной армии 14 июля. В городе достаточно быстро удалось завербовать несколько секретных сотрудников, в том числе из членов ПОВ. С их помощью выявили и задержали некую Залесскую – агента капитана 2-го отдела ПГШ Костялковского, успевшего уехать в глубь Литвы. Кроме того, была вскрыта и ликвидирована явочная квартира 2-го отдела штаба Восточного фронта и арестованы трое связных. В местной тюрьме чекисты выделили из числа задержанных войсками члена ПОВ Ирану Заторскую, служившую ранее в Виленском женском батальоне, и командира этого батальона Юнону Пшепилинскую. Сосновский и Кияковский сумели убедить девушек перейти на сторону большевиков и присоединиться к опергруппе.

В конце августа пришел черед реализовать «активку» – «Открытое письмо к товарищам по работе в ПОВ – офицерам и солдатам польской армии, а также студентам – товарищам по университету от Игнатия Добржинского». На мой взгляд, наиболее подходящее время для распространения письма было упущено. Решающее сражение на Висле развернулось 13 августа 1920 г. После ожесточенных боев на подступах к Варшаве поляки начали свое наступление. Части Красной армии были вынуждены отходить, оставляя город за городом. В плену оказались несколько десятков тысяч наших солдат и командиров. Локальные наступательные операции и контрудары советских войск не приносили должного результата. В этих условиях огромное значение приобретала работа по обеспечению безопасности тыла, предотвращению диверсий на коммуникациях, защите высшего комсостава от террористических актов. И в это дело заметную лепту внесли члены опергруппы ОО ВЧК. Артузов и его подчиненные вынуждены были перебраться из Вильно в Минск, где располагалось командование фронта во главе с М.Н. Тухачевским. К этому времени в группу вошел и успешно действовал еще один бывший польский военнослужащий – Карл Роллер (Чиллок). Будучи военнопленным, он содержался до революции в одном из лагерей в Сибири. Как унтер-офицер польского легиона он сражался на стороне адмирала А. Колчака, но в январе 1920 г. сдался в плен Красной армии, а затем попытался пробраться в Польшу. В Смоленске его арестовали, и в тюрьме Роллер оказался в одной камере с Марчевским-Витковским. После освобождения Марчевского решилась и судьба Роллера – он стал сначала агентом оперативной группы Артузова, а затем штатным сотрудником ВЧК-НКВД.

На завершающем этапе пребывания Артузова и его агентов на Западном фронте удалось провести еще одну важную операцию. Было установлено, что недалеко от Минска в лесном массиве действует группа польских диверсантов, готовящих взрыв поезда командующего фронтом. Через ранее выявленных членов ПОВ Сосновский сумел внедриться в эту диверсионную группу и предотвратить террористический акт. Вот, что говорится об этих событиях в приказе Реввоенсовета Республики по личному составу № 163 от 15 мая 1921 г.: «…Добржинский, учитывая опасность повстанческих организаций ПОВ в тылу наших войск в период их отступления, стал во главе повстанцев в районе Минска и с необычайным искусством удерживал их от активных действий против наших войск, в результате чего предотвратил подготовленный повстанцами взрыв железнодорожного моста на перегоне Минск-Борисов. В связи с изложенным, т. Добржинский содействовал успешной без всяких задержек эвакуации из Минска штаба Западного фронта». На основании данного приказа РВСР Добржинский-Сосновский был награжден орденом Красного Знамени.

Группа членов ПОВ, в которую он сумел внедриться, а затем и возглавить, уже совершила ряд диверсионных актов совместно с польскими партизанами под командованием поручика Я. Соболевского. Были, в частности, взорваны железнодорожные мосты около Докшицы, станций Бусла и Борисова, устроено крушение поезда на подъезде к станции Радошковичи, где были большие человеческие жертвы. Именно этот отряд, насчитывавший около 220 человек, и готовил покушение на Тухачевского. Сосновский, выступавший под именем начальника 2-го отделения штаба Восточного фронта, установил личный контакт с Соболевским, выяснил его планы – о чем и доложил Артузову. На оперативном совещании у Тухачевского начальник Особого отдела Западного фронта И. Апетер предложил провести войсковую операцию по уничтожению отряда польских партизан, что и было осуществлено.

Одновременно предлагалось силами Особого отдела фронта ликвидировать ячейки ПОВ в Минске. Разработка их была практически закончена, и арестовать подпольщиков не составляло большого труда. Операцию провели в самом конце сентября 1920 г. Всего арестовали около 50 человек, включая и двух разведчиков 2-го отдела штаба 4-й польской армии – Е. Базаревского и В. Табартовского (псевдоним «Млот»). Оба они вступили в минскую организацию ПОВ (КН-1) еще в конце 1918 г., а с 1919 г. уже работали на польскую разведку. В июне 1919 г. чекисты арестовали коменданта ПОВ в Минске Стефановского (псевдоним «Живый»), члена штаба Шимкевича, служившего по заданию разведки в минском военном комиссариате, и еще несколько членов ПОВ. Тогда был арестован и Базаревский. Его препроводили в концентрационный лагерь в Смоленске, однако подследственный сумел бежать. И вот теперь Базаревского снова арестовали. В ходе допросов выяснилось, что по заданию начальника 2-го отдела штаба 4-й армии Польши капитана С. Майера Табартовский и Базаревский должны были собрать информацию о частях Красной армии в Минске и его окрестностях и передать ее разведке противника для учета при наступлении на город. Поскольку польские войска уже приближались к городу, провести полноценное следствие не удалось, и было принято решение всех арестованных особо активных членов ПОВ и шпионов расстрелять, что и было реализовано 3 октября 1920 г. Однако расстреляли не всех, а лишь 17 человек. В интересах дальнейшей оперативной работы троих (Е. Базаревского, содержательницу явочной квартиры А. Витковскую и В. Табартовского) эвакуировали в Смоленск и далее в Москву в распоряжение Особого отдела ВЧК.

Табартовский, несмотря на то, что при допросах все отрицал и не дал развернутых показаний, вскоре был завербован Артузовым по рекомендации Сосновского под псевдонимом «Гурский» и принимал участие в раскрытии организации ПОВ на Украине. Далее Артузов (опять же по рекомендации Сосновского) принял его на штатную работу в КРО ОГПУ.

Что касается Базаревского, то он был достаточно откровенен с чекистами, смог внушить к себе доверие и был завербован под псевдонимом «Жарский». В начале ноября он был направлен в Смоленск в сопровождении сотрудника Особого отдела ВЧК В. Высоцкого. Последний, используя возможности ОО ЗФ, должен был организовать переход агента на польскую сторону для внедрения в разведку противника по легенде, разработанной в Особом отделе ВЧК. В легенде наряду с вымыслом присутствовали и реальные факты, как-то: арест в Минске, доставка в Москву, встреча со «Сверщем»-Добржинским. А далее шла именно легенда: якобы вывезли Базаревского по неизвестным ему соображениям в Смоленск, откуда и удалось бежать. Перейдя линию фронта, «Жарский» через польских дивизионных разведчиков связался с начальником 2-го отдела штаба 4-й армии капитаном Стефаном Майером, который и посылал его вместе с Табартовским в Минск. «Жарскому» казалось, что польские разведчики поверили ему. Второй отдел штаба армии даже пригласил его прочитать лекции на курсах разведчиков.

Затем Базаревский убыл в отпуск в Варшаву. И пребывание его там до сих пор вызывает сомнение. Дело в том, что до переброски через линию фронта чекисты вручили ему 26 конвертов с вложенными в них экземплярами нового письма бывших членов ПОВ, перешедших на сторону большевиков. Предполагалось, что агент разошлет конверты по заранее определенным адресам: главе Польского государства Пилсудскому, маршалу Сейма Тромчинскому, во 2-й отдел Генерального штаба, в английскую и французскую военные миссии и в редакции ряда центральных газет. Можно согласиться с тем, что в Особом отделе ВЧК задумали новую «активную» операцию, направленную на внесение сомнения в руководство спецслужб по поводу массового привлечения членов ПОВ к разведывательной работе. Но тогда о каком внедрении в разведку противника агента «Жарского» можно вести речь? Ведь такой объемный багаж надо было не только перенести через линию фронта, но и сохранить его в поездках по Польше. Поэтому, на мой взгляд, ни о каком внедрении в польскую разведку не могло быть и речи. Скорее всего, проведение «активки» и было целью сотрудников ОО ВЧК. Подтверждением этого может служить и тот факт, что, не надеясь на Базаревского, чекисты организовали распространение в Польше текста первого письма Добржинского и коллективного письма бывших членов ПОВ в виде отдельной брошюры. Текст этой брошюры читатель найдет в приложении к данной монографии.

Что касается дальнейшей судьбы агента «Жарского», то она незавидна. В начале 1921 г. он прибыл в Москву на конспиративную квартиру ОО ВЧК вместе с сопровождавшим его агентом 2-го отдела штаба 4-й польской армии. 10 января Базаревский подготовил свой отчет о пребывании в Польше и передал его теперь уже помощнику начальника 12-го спецотделения Особого отдела Витковскому. Поддерживавший с «Жарским» контакт Табартовский неожиданно для чекистов сообщил, что его товарищ предложил вместе бежать на польскую сторону, предварительно совершив террористический акт в отношении Сосновского, предавшего интересы родины. Были проведены дополнительные проверочные мероприятия, и, хотя однозначного результата они не дали, 26 марта 1921 г. дело Базаревского и прибывшего с ним из Польши Мощинского рассмотрели на заседании Президиума ВЧК и постановили обоих расстрелять.

В связи с рассмотренной операцией в Минске, проведенной в конце сентября – начале октября 1920 г., интересна и ситуация вокруг одной из негласных сотрудниц оперативной группы Артузова – Ядвиги Тайшерской (псевдоним у поляков «Кучинская»), Она была арестована еще в феврале 1920 г. после перехода линии фронта с заданием штаба польского Литовско-Белорусского фронта. Как тогда сумели выяснить чекисты, Тайшерская должна была подобрать явочную квартиру в Москве для резидентуры «Сверща», то есть Добржинского. До начала советско-польской войны она содержалась под стражей в тюрьме Особого отдела ВЧК. Никаких адресов и фамилий польских агентов в Советской России она на многочисленных допросах не назвала. И, тем не менее, Артузов решил включить ее в состав оперативной группы, выезжавшей на Западный фронт в августе 1920 г. Против этого резко возражал Сосновский, вполне справедливо полагая, что изменчивость показаний на допросах отражает стремление Тайшерской ввести чекистов в заблуждение. Можно лишь сделать предположение о скрывавшемся от других членов группы намерении Артузова использовать в перспективе факт довольно близкой родственной связи Тайшерской с Пилсудским в разведывательных целях. В Минске Тайшерская повела себя подозрительно, уходила от выставленного за ней наружного наблюдения, пыталась установить связь с подпольщиками ПОВ. Пришлось ее арестовать, а при наступлении поляков на Минск расстрелять.

Подводя итог работы агентурно-оперативной группы во главе с Артузовым на Западном фронте летом и осенью 1920 г., нельзя однозначно утверждать о ее высокой эффективности. Можно, на мой взгляд, только говорить о соотношении ее успехов и провалов. Здесь нельзя не привести еще один фрагмент ранее уже цитированного письма полномочного представителя ВЧК на Западном фронте Ф. Медведя к Ф. Дзержинскому с оценкой проделанного тогда еще агентами Особого отдела Витковским, Кияковским и Сосновским. «Мое недоверие к ним, – писал опытный чекист, – основано на следующем… в Вильне они не дали ни одного дела (за исключением расстрела двух простых пленных), не позволили даже трогать тех из ПОВ, кто там находился (после отъезда Артузова из Вильно они увезли все материалы в Минск). То же и в Минске – операция, которая была там проведена, была начата ОО Запфронта, и только после арестов Особотделом они начали говорить об этом деле Артузову, что было в высшей степени подозрительным, об этом можно узнать у т. Апетера, свои сомнения я высказывал т. Артузову в Минске. Часть лиц и квартир по этому делу, независимо от Особотдела, была под наблюдением Минчека. Дело взял в свои руки т. Артузов, а значит, и они. Результаты были незначительны.

Если говорить, что они дали, то, по моему мнению, очень мало, расстрелянный Блох (племянник Г.Е. Зиновьева, агент подрезидента польской разведки в Петрограде Стецкевича. – А.З.) – почти без материала, а с Тайшерской тоже не очень ясная история для меня. Пойман Борейко – насколько я знаю, совершенно без их помощи и случайно».

Конечно, нельзя абсолютизировать информацию Медведя, но и не доверять ей, зная о достаточно близких отношениях автора письма и адресата, тоже не стоит. Следует учитывать и тот факт, что наши знания о деятельности группы Артузова на Западном фронте базируются в основном на текстах протоколов допросов Сосновского и других сотрудников НКВД 1937–1938 гг. Понятно, что в тех условиях они старались (хотя бы первоначально) довести до следователей информацию только о своей успешной работе во благо СССР. Это была их защитная реакция. К сожалению, многие авторы, пишущие о деятельности органов госбезопасности в период советско-польской войны, пытаются, надеюсь не намеренно, отлакировать некоторые события и роль в них конкретных чекистов, в частности Артузова. А это приводит к искажению реальной картины событий тайного противоборства спецслужб.

Во время отступления советских войск от Варшавы из-под Львова стала отводиться и 1-я Конная армия. Стратегическая обстановка резко менялась. Подвергаясь постоянным атакам со стороны поляков, части Красной армии постепенно с боями откатывались на Восток. Это обстоятельство ослабляло позицию советской делегации в Минске на конференции по заключению перемирия, которая началась 17 августа 1920 г. Длившиеся до конца месяца переговоры не привели к позитивным результатам. Польская делегация отвергала не устраивавшие ее предложения советской стороны, поскольку перелом в военных действиях уже произошел и не в нашу пользу. Польские войска наносили удар за ударом, и было ясно, что они могут перейти «линию Керзона». И при таком положении дел на переговорах руководству советской делегации поступали из Москвы противоречивые указания. Вот, к примеру, что телеграфировал в НКИД К.Х. Данишевский: «Сегодня из Москвы были получены две инструкции относительно режима польской делегации. Одна инструкция от Чичерина, с которой я вполне соглашаюсь, и она проводится в жизнь… Но только что Смилгой (Ивар Тенисович Смилга являлся членом РВС ЗФ. – А.З.) получена инструкция от политбюро, подписанная т. Троцким, которая заключает указания, проведение в жизнь которых, по моему глубокому убеждению, означает срыв переговоров…». Неизвестно, на чем основано утверждение историка И.В. Михутиной, что за Троцким стояла военная контрразведка в лице Особого отдела ВЧК и якобы именно этот орган настаивал на ужесточении отношения к польской делегации. Исключить это, конечно, нельзя, но подтверждающих данных пока не найдено. Исходя из этого, считаю некорректным использование вывода указанного историка в монографии, изданной под грифом Института военной истории МО РФ.

В архиве ФСБ России удалось обнаружить несколько документов, имеющих отношение к рассматриваемой ситуации. Еще при подготовке к штурму Варшавы начальник Особого отдела Западного фронта И. Апетер проинформировал свое руководство в Москве о том, что польская делегация, включая представителей редакций крупных газет, общим количеством более 50 человек, должна прибыть в Минск предположительно 11 августа. В ответ он получил указание принять исчерпывающие меры по изоляции польских журналистов от местного населения. Чекисты имели из Варшавы точную информацию о том, что среди них, а также и в числе других польских представителей, будут сотрудники и агенты разведки. Не пустить журналистов через линию фронта было нельзя, поскольку на их беспрепятственном приезде в Минск настаивал нарком по иностранным делам Г. Чичерин. Начальник ОО ЗФ был лично ответственен за организацию наблюдения за журналистами. Минуя чекистское ведомство, Л. Троцкий 15 августа направил за № 755 шифровку членам РВС Западного и Юго-Западного фронтов, содержавшую следующий текст: «По имеющимся сведениям, в районе действий наших армий на польском фронте имеются иностранные корреспонденты, соглядатаи, военные шпионы, проникающие разными путями и широко использующие откровенность и болтливость многих местных военных и гражданских властей. Необходима более строгая проверка всех посторонних лиц и действительное ограждение военных тайн». Похоже, что-то подобное председатель РВСР написал и в телеграмме, о которой сообщил К. Данишевский наркому по иностранным делам.

Но причем здесь чекисты? Другое дело, что Особый отдел Западного фронта реально выявил среди членов польской делегации лиц (таких как М. Бирнбаум и майор К. Стамировский), обоснованно подозревавшихся в принадлежности к разведорганам противника и предпринимавших попытки сбора военной информации. Но сомнительно, чтобы чекисты предложили обнести колючей проволокой место проживания поляков. А вот демонстративное наружное наблюдение, сковывавшее бы возможность контактов с военнослужащими Красной армии и жителями города, могло быть вполне уместной в той обстановке мерой. Кстати говоря, похожие действия предлагал предпринять Г. Чичерин. «Основываясь на озлоблении населения против поляков, – писал он В. Ленину, – можно окружить их, в их же интересах, почетными телохранителями… Обстановка будет для них почетная, незаметная золотая клетка». Особый отдел фронта именно так и поступил. Согласно указанию своего начальника, особисты организовали передвижение польских делегатов по городу только по определенным улицам и в сопровождении телохранителей. Здание, где размещались поляки, охранялось специально назначенным караулом снаружи, а внутри расставлялись караульные посты. Проезд на заседания осуществлялся только на автомашинах. Делегатам и сотрудникам их аппаратов воспрещались контакты с местными жителями.

Начальник Особого отдела ЗФ Апетер, учитывая его отрицательное отношение к польским представителям, скорее всего, поддержал решение командования фронта об издании и расклейке по городу приказа № 1847 от 20 августа за подписями командующего Тухачевского, члена РВС Смилги и начальника штаба Шварца. Накануне он получил срочную телеграмму от начальника ОО ВЧК В. Менжинского, который потребовал (в отмену прежних указаний) довести режим контроля за членами польской делегации «до степени тюремного». Это не было прихотью военных контрразведчиков. Телеграмма почти дословно повторяла текст шифровки члена РВС фронта И. Смилги в адрес заместителя председателя РВСР Э. Склянского от 19 августа 1920 г. Поскольку в шифровке речь шла о том, что польская делегация «насквозь шпионская», Склянский посчитал необходимым направить копию телеграммы в Особый отдел ВЧК для принятия соответствующих мер. Надо полагать, что и текст вышеуказанного приказа, в котором утверждалось, что все члены польской делегации являются не кем иными, как шпионами, и вести с ними переговоры о мире бесполезно и даже позорно, составил все тот же Смилга. По указанию из Москвы советской делегации пришлось извиняться перед поляками за «бестактный» приказ командования Западного фронта.

Надо полагать, что этот инцидент, как и некоторые другие обстоятельства, повлиял на польскую делегацию, и советской стороне было предложено продолжать диалог, но уже в Риге. Для военных контрразведчиков такой поворот событий означал лишь одно: развернутая работа по членам делегации еще не принесла нужных результатов, а ее придется заканчивать. Особый отдел фронта сумел в короткое время внедрить нескольких агентов и нештатных сотрудников в окружение поляков. В частности, у главы военной части делегации генерала А. Листовского работала в качестве прислуги жена контрразведчика Глинского, как и супруг, прекрасно говорившая на польском языке.

Безусловно, польские разведчики из состава делегации улавливали признаки наблюдения со стороны советской военной контрразведки. Они понимали, что это некий ответ на работу в конце 1919 – начале 1920 г. польской политической полиции в отношении нашей делегации по вопросу о беженцах во главе с Ю. Мархлевским и на убийство членов делегации Российского Красного Креста. Здесь стоит напомнить об отказе польского правительства принять условия возможного пребывания в Варшаве советских представителей в начале апреля 1920 г. В соответствующей ноте, подписанной наркомом по иностранным делам Г. Чичериным, в частности, говорилось, что приезд возможен, если «Польское Правительство гарантирует русской делегации и вспомогательному персоналу полную неприкосновенность и безопасность наравне с возможностью постоянно и беспрерывно, без каких бы то ни было нарушений, сноситься со своим правительством путем радио-телеграфа и телеграфа и через посредство курьеров, шифрованными сообщениями и в запечатанных чемоданах, тайна которых оставалась бы нерушимой». Заметим, что отказ от этих предложений имел место еще до начала широкомасштабных боевых действий. И вот теперь, когда шли ожесточенные сражения, польские делегаты, как докладывал в Москву начальник ОО ЗФ, проявляли недовольство окружением их «со всех сторон шпионами».

21 сентября начались новые переговоры в столице Латвии. А через день открылась 9-я партийная конференция, и в ходе обсуждения политического отчета В. Ленин признал, что приходится засвидетельствовать и в дальнейшем учитывать «то глубокое поражение, катастрофическое поражение, которое мы потерпели в результате всего развития операции».

Польша прислала в Ригу значительную по количеству членов делегацию – до 80 человек. 5 октября удалось договориться по ряду вопросов, согласовать условия договора о перемирии и прелиминарном мире. Но 8 октября, как это было оговорено, подписать договор не удалось. Здесь интересно отметить поразительный для дипломатических встреч факт – секретарь польской делегации А. Ладощ практически открыто заявил, что отложить подписание документов его просил начальник 2-го отдела Генерального штаба Польши подполковник И. Матушевский. Якобы это было необходимо для того, чтобы польские части успели вступить в Минск хотя бы на несколько часов и изъять оставшиеся там важные документы польской разведки. Скорее всего, поляки беспокоились об архиве ПОВ, на основании документов которого можно было выйти на некоторых членов этой организации, задействованных в создании новых резидентур в Москве и Петрограде. В этом случае речь идет о деле, которое в чекистском делопроизводстве значилось как «С-219».

Это дело развивалось следующим образом. К начальнику активной части Особого отдела Охраны западных границ Республики 15 сентября 1920 г. прибыл на внеочередную встречу агент из числа контрабандистов и сообщил о прибытии в приграничный населенный пункт нескольких польских шпионов, которые намеревались нелегально перейти границу и направиться в Петроград. Чекисты поручили агенту предложить свои услуги эстонским пограничникам по сопровождению поляков через границу и до Пскова. Это удалось, и 16 сентября на конспиративной квартире «контрабандистов» в Пскове всю группу, состоявшую из 5 человек, арестовали. Можно говорить о крупной удаче чекистов, поскольку речь реально шла о попытке 2-го отдела польского Генштаба организовать резидентуры в Петрограде и Москве. Арестованные оказались членами ПОВ, перешедшими на службу в польскую разведку: Пухальский Владислав (Ольгерд; псевдоним «Вольский»), Святский Никодим (псевдоним «Светский»), Недзвяловская Мария (псевдоним «Навроцкая»), Дыбчинская Галина (псевдоним «Калина»), Борейко Леон (псевдоним «Суслин»).

Начнем с Борейко. Он родился в Смоленске в польской дворянской семье. Там же в 1915 г., будучи еще гимназистом, вступил в ПОВ, а в 1919 г. уехал в Варшаву и поступил во 2-й отдел ПГШ. Несколько раз нелегально ездил в Москву как курьер к главному резиденту И. Добржинскому и доставлял собранные им сведения. Далее состоял (под псевдонимом «Дрозд») резидентом польской разведки в Смоленске, где сумел устроиться на военную службу в военно-транспортный отдел штаба Западного фронта. Здесь же служил делопроизводителем по секретной переписке и агент «Дрозда» – А. Гольц. Вскрыть резидентуру Борейко тогда чекистам не удалось, несмотря на наличие в городе нескольких структур по борьбе с контрреволюцией и шпионажем. И вот теперь, будучи арестованным в сентябре 1920 г., он раскрыл многие секреты польской разведки. В частности, Борейко признался, что в августе во 2-м отделе ПГШ его инструктировал уже известный Особому отделу капитан Эмиссарский и дал следующие задания: а) выяснить дело Добржинского, и если подтвердится его добровольный переход на сторону большевиков, то организовать его ликвидацию; б) развить агентурную работу в Москве, Смоленске и Минске; в) организовать связь резидентуры в Москве с петроградской резидентурой; г) собрать сведения о состоянии Красной армии в целом и трудовых армиях в частности.

Еще одной интересной для чекистов фигурой оказалась Недзвяловская. Она являлась членом киевской ПОВ, до взятия города поляками работала по заданию организации в окружном военкомате и добывала ценные сведения. Вместе с отступавшими польскими частями покинула Киев и перебралась в Варшаву, где и стала работать во 2-м отделе ПГШ.

В этом отделе уже работал и Святский. Он непосредственно подчинялся начальнику разведки И. Матушевскому и майору Шетцелю. Задание Святского заключалось в объезде некоторых крупных городов Советской России и выявлении возможного начала новой мобилизации для польского фронта.

Наиболее развернутые показания дал О. Пухальский-«Вольский». Он раскрыл замысел руководства польской разведки по воссозданию резидентур, дал сведения о многих сотрудниках 2-го отдела, контактах польских спецслужб с коллегами из Эстонии, а также рассказал об организации и деятельности КН-3 ПОВ в Киеве. Кроме того, Пухальский сообщил, что вопросом переброски всей группы на советскую территорию руководил не кто иной, как брат и агент первого резидента польской разведки в Москве К. Заблоцкого – Виктор Заблоцкий, действовавший под псевдонимом «Виттег». Для сотрудников Особого отдела были интересны и данные Пухальского о том, что вместе с их группой или несколько позднее в Советскую Россию должны были нелегально прибыть из Эстонии еще несколько агентов польской разведки, а именно В. Штурм-де-Штрем, И. Квятковский и В. Михнев. Однако данные об их возможной деятельности на нашей территории в 1920 г. подтверждения не нашли, хотя с этими разведчиками чекисты столкнутся позднее еще не раз как с организаторами многих шпионских акций.

Труднее всего пришлось с Г. Дыбчинской-«Калиной». На допросах она только подтверждала то, что уже ранее раскрыли другие члены группы, а в остальном пыталась запутать сотрудников контрразведки. Производство агентурного и уголовного дела «С-219» было закончено 18 октября 1920 г. Согласно постановлению, подписанному начальником оперативного отдела ОО ВЧК Артузовым и начальником польского отделения Витковским, всех членов шпионской группы надлежало содержать в концентрационном лагере до конца войны. На сегодняшний день известна дальнейшая судьба только троих: Борейко покончил жизнь самоубийством, а Дыбчинская в 1922 г. была включена в список поляков, находившихся в заключении, для обмена на арестованных в Польше коммунистов. Как утверждает польский историк А. Пеплоньский, по возвращении в Варшаву она вышла замуж за одного из руководителей разведки и сама некоторое время работала во 2-м отделе ПГШ. Недзвяловская была перевербована Сосновским и некоторое время работала по его указаниям, До 1937 г. она служила на штатных должностях в ГПУ-НКВД. Была арестована и 13 августа расстреляна.

Говоря о деле «С-219», нельзя обойти некоторые, до сего дня не выясненные, обстоятельства. Во-первых, кто первым сообщил о прибытии на эстонскую границу группы польских разведчиков? Как я выше отметил, дело началось с информации агента Особого отдела по Охране западных границ РСФСР. Такое сообщение действительно было. Но в фондах польских спецслужб, хранящихся в Российском государственном военном архиве, удалось найти достаточно интересный документ. Это сообщение начальнику Регистрационного (разведывательного) управления Реввоенсовета Республики от РОЭГ. Под этой аббревиатурой понимается Разведывательный отдел эстонской группы – специальное подразделение эстонской Компартии, работавшее под руководством центрального аппарата советской военной разведки и в контакте с разведотделом штаба Петроградского военного округа. Данный документ не датирован, однако, исходя из текста, можно указать на 15–20 сентября 1920 г. Процитируем небольшой фрагмент из него: «При последней встрече нами получены от Демблица сведения, которые хотя и не относятся непосредственно к нашей работе, но могут быть весьма полезны ОО ВЧК… Сведения эти заключаются в следующем: в ночь с 13 на 14 сентября в Россию направились 3 польских агента, лично известных Демблицу: Пухальский Владислав – бывший работник КН-3 на Украине, Борейко Леон – бывший работник ПОВ в Минске в 1919 г., а потом деятельный курьер между Варшавой и Москвой (его должен знать бывший шеф польской разведки в России, ныне работающий с нами) и третий, сравнительный новичок, Светский». Далее следуют многие подробности их заданий, названы связи в Петрограде и даже пароли. Кроме того, указано, что отдельно от этой группы границу перейдут Недзвяловская и Дыбчинская, а также Штурм-де-Штрем и Михневич. Начальник РОЭГ отметил, что посчитал необходимым сразу же поставить в известность о полученных сведениях Петроградскую ЧК и начальника Особого отдела по охране Эстонской границы т. Паэгле.

Кроме этого документа сохранилась и копия записки Артузова начальнику Разведупра с пометкой «лично». Из ее текста следует, что независимо от данных источника РОЭГ у Особого отдела имелась и своя информация о подготовке группы польских шпионов к переходу границы. Но Артузов, направляя копии показаний арестованных, просит перепроверить их содержание через агента Разведупра. Анализ текстов приведенных документов дает почву для некоторых выводов.

1) В Эстонии у военной разведки имелся агент «Демблиц», обладавший хорошими возможностями не только по эстонской пограничной службе, но и по разведке этой страны. Он, в частности, имел отношение к организации взаимодействия эстонцев и поляков в разведывательной сфере. Но возможно, что он был поляком и даже работал в резидентуре «Виттег». Демблиц (вероятно, что это совсем и не псевдоним, а реальная фамилия советского агента) упоминается и в сообщениях польских агентов, датированных концом 1922 – началом 1923 г. Он, вероятно, имел отношение к ПОВ в Киеве или Минске, поэтому и знал некоторые эпизоды из биографий польских разведчиков.

2) Копии этих совершенно секретных документов оказались в делах 2-го отдела польского Генштаба. Здесь налицо факт: либо агент поляков работал в советских спецслужбах того времени (в Разведупре или ОО ВЧК), либо нашелся предатель из числа штатных сотрудников этих учреждений.

Только ко времени заключения перемирия у советской контрразведки сложилась вполне ясная картина относительно структуры и методов работы польской «двуйки». Об этом свидетельствует тот факт, что только 4 сентября 1920 г. Особый отдел ВЧК распространил во все подчиненные органы специальную ориентировку «О фронтовой и тыловой разведке польской армии». Первое, что отметило московское руководство, это произошедшую эволюцию разведывательных служб Польши от соответствующих отделов в структурах ПОВ до государственных органов в виде 2-го отдела ПГШ и аналогичных подразделений во фронтовых и армейских штабах. Вместе с тем следовало помнить о переходе основных кадров ПОВ на государственную военную службу. Подготовка любых наступательных действий войск предварялась интенсивным задействованием всех ячеек ПОВ с целью ведения разведывательно-подрывной деятельности в прифронтовой полосе и более глубоком тылу противника. В ориентировке указывалось на продолжение работы округов ПОВ во всех регионах, которые поляки считали «Большой Польшей». Эта военно-политическая организация является массовой базой разведки, и поэтому лишь в некоторых крупных городах 2-й отдел ПГШ создавал самостоятельные резидентуры, что называется классического типа, в составе нескольких человек с задачей проникновения в руководящие военные и политические центры управления. Что касается политических отделов организаций ПОВ, то они проводят обработку польских общественных кругов в духе национализма, изучают деятельность партий и настроение населения, стараясь определить степень поддержки действий большевиков. Подобного рода информация активно используется польским командованием в пропаганде, нацеленной на противника и своих граждан.

Более того, организации ПОВ, координируя свою работу со штабами армий и фронтов, подготавливали повстанческие действия и реализовывали свои планы при подходе польских войск. Так, в ориентировке утверждалось, что Виленская операция, «безумная» (такая оценка дана в ориентировке) с военно-политической точки зрения, была осуществлена на основе информации подпольной организации ПОВ и при ее непосредственной поддержке. Это утверждение опирается на захваченный в ходе боев доклад начальника штаба наступавшей группировки майора Пискора. Схожая ситуация наблюдалась при занятии Минска, Луцка, Сувалк и, по всей вероятности, Киева. Вместе с тем, по мнению ОО ВЧК, руководство разведки пытается унять пыл национал-патриотов, отзывая многих из них на родину для устройства на работу в разведывательных подразделениях. В Польше стали создавать курсы и школы разведки, в которых слушатели обучались по немецким и французским основополагающим документам. На отвоеванных территориях создаются территориальные органы разведки и контрразведки, которые совместно со 2-ми отделами фронтов и армий ведут так называемую «неглубокую разведку». Во всех отдаленных от линии фронта областях 2-й отдел Генерального штаба организует разведку. В ориентировке отмечено, что польская разведка активно использует метод дезинформации о планах и замыслах своего командования. Это следовало иметь в виду при вербовке новых агентов или использовании ранее разоблаченных шпионов. Касаясь обстановки на Украине, руководство ОО ВЧК подчеркивало активную работу организаций ПОВ по инспирации повстанчества и политического бандитизма.

Если сравнить текст ориентировки со сведениями, которые приводит в своей монографии ведущий исследователь истории польской разведки профессор А. Пеплоньский, то мы увидим абсолютное отсутствие противоречий. Следовательно, на осень 1920 г. Особый отдел ВЧК правильно оценивал созданную структуру польских спецслужб, методы их работы в военной обстановке, военно-политические организации ПОВ как опору и кадровый резерв, а также и как вербовочную базу. А знание противника является основой для успешной борьбы с ним.

В середине сентября Одесская губернская ЧК сообщила о ликвидации крупной белопольской шпионской организации. Было арестовано около 200 человек. Их обвиняли в повреждении железных дорог, уничтожении паровозов, подготовке террористических актов. На основании добытых сведений было организовано наблюдение за вновь прибывавшими в Одессу поляками. Удалось выяснить, что в городе находится польский беженец некий Юрий Новосельский, а на самом деле – эмиссар польской разведки, проходящий по оперативным учетам как Островский. За ним установили наружное наблюдение, но он сумел скрыться. Вновь он появился в Одессе как поручик Маевский и вышел на связь с местной организацией ПОВ, среди членов которой чекисты уже приобрели агентуру. На этот раз Новосельского-Островского-Маевского удалось арестовать. На допросах он сознался, что направлен в Одессу польским Генштабом с заданием инспирировать восстание, установить слежку за польскими коммунистами, особенно за членами польской секции местной большевистской организации, и т. д. По постановлению Коллегии губЧК были расстреляны 32 наиболее активных члена ПОВ, 17 заключены в концентрационный лагерь на 5 лет, еще 16 подследственных – на 3 года и 8 человек оставлены как заложники. Остальных, учитывая их пролетарское происхождение, вообще освободили.

В конце декабря 1920 г. в ВЧК была образована специальная комиссия для проведения крупной операции против агентуры польской разведки и подчиненных ей структур ПОВ на территории Киевского военного округа. В состав комиссии вошли И. Сосновский и особоуполномоченный Президиума ВЧК И.А. Визнер. Последний как чекист с 1918 г. и поляк по национальности был мобилизован на Западный фронт, где получил хороший опыт работы по польским шпионским делам. Судя по сохранившимся документам, руководить комиссией назначили некоего Маковского. Выяснить что-либо об этой личности оказалось далеко не простым делом. После изучения разного рода исторических источников руководителя операции на Украине хочется отождествить с упоминаемым в литературе и архивных документах поляком по национальности Юрием Игнатьевичем Маковским, который в 1922 г. возглавлял 12-е специальное отделение (польское) Особого отдела ВЧК. Однако из краткой биографии последнего становится ясно, что он не мог занимать должность руководителя комиссии, поскольку до начала 1920 г. был на подпольной работе в Польше, был там арестован и осужден на 20 лет каторги и только 16 мая 1921 г. прибыл в Советскую Россию по обмену на нескольких поляков. Но ведь в это время комиссия ВЧК уже закончила свою работу на Украине, а следовательно, он не мог иметь к ней отношения.

Первоначально я, честно говоря, усомнился в точности даты возвращения Маковского, которую первыми привели известные историки из Службы внешней разведки России В. Антонов и В. Карпов. Предположил, что произошла ошибка при подготовке текста к печати. Затем черед настал усомниться в информации о Маковском, приведенной профессором Академии ФСБ России А.М. Плехановым. В подготовленном им сборнике документов о деятельности Ф. Дзержинского на посту председателя ВЧК-ОГПУ указано, что Маковский (без указания инициалов) – это сотрудник Киевской ЧК. Но если обратиться к тексту одной из записок председателя ВЧК, помещенной в сборнике, то мы увидим, что речь идет о «Киевской комиссии Маковского», которой обязаны подчиняться все органы ЧК и особые отделы на территории Киевского и Одесского военных округов. И даже глава украинских чекистов В. Манцев получал лишь копии сводок комиссии о ходе борьбы с польским шпионажем. Из этого совершенно ясно, что речь идет о некой комиссии из Москвы, которую никак не мог возглавлять сотрудник, подчиненный председателю Центрального управления ЧК Украины. Странным мне показалось и то, что профессор А. Плеханов в «Энциклопедии ВЧК», изданной через 6 лет после выхода в свет упомянутого выше сборника документов, к краткой биографии Ю. Маковского добавил и якобы его вторую фамилию или псевдоним – «Рожен». Такое уточнение больше не сделал ни один автор трудов по истории органов госбезопасности. Однако уже в ходе написания этого раздела в материалах РГАСПИ мне удалось найти документы, склонявшие к поддержке данных А. Плеханова. Так, в протоколе заседания Оргбюро ЦК РКП(б), состоявшегося 26 июля 1920 г., указано о необходимости освободить от мобилизации на польский фронт «т. Рожена (Маковского), особоуполномоченного по польским делам при ОО ВЧК». Данное решение было основано на обращении в высшие партийные инстанции начальника ОО ВЧК В. Менжинского, в котором сказано следующее: «По уговору с т. Дзержинским, в Особом отделе должна быть организована небольшая сильная группа поляков для ведения дел с Польшей, причем, т. Дзержинский в бытность свою в Москве, взял всех ответственных работников-поляков с собою. Т. Рожен (Маковский) и является особоуполномоченным по польским делам, оставленным Дзержинским в Центре». Смущало только одно – фамилия Рожен в тексте была основной, а вторая фамилия (либо псевдоним) – Маковский – давалась в скобках. Вероятно, именно приведенный документ и склонил профессора А. Плеханова к объединению биографических данных разных сотрудников органов госбезопасности.

Коллеги из Архива УФСБ по Омской области на мой запрос ответили, что у них на хранении не имеется личного дела особоуполномоченного Особого отдела ВЧК по фамилии Рожен. В то же время за 1920–1922 гг. в архиве сохранились дела на сотрудников ВЧК, занимавших куда менее значимые должности. А в личном деле Ю.И. Маковского ни в одном документе, включая и собственноручно написанную им автобиографию, не упоминается о том, что он пользовался псевдонимом «Рожен».

Как ни странно, но поставить точку в вопросе выяснения личности Рожена помогли сведения базы данных о репрессированных в СССР гражданах, составленной международным правозащитным обществом «Мемориал». В списке оказался научный сотрудник Государственной библиотеки им. Ленина Эмерик Витольдович Рожен (Андреев). Материалы его архивного уголовного дела позволили расставить почти все точки над «i». Так и остался невыясненным вопрос: почему он пользовался псевдонимом «Маковский», а позднее и «Андреев», работая в ВЧК-ГПУ. Не объяснил он это и в ходе допросов. Зато можно уверенно утверждать то, что именно Э. Ро- жен в период советско-польской войны неоднократно выезжал на Западный фронт для организации борьбы с польской разведкой, а позднее возглавлял комиссию ВЧК на Украине. Как видно из материалов следствия, Рожен не оправдал надежд Ф. Дзержинского, оказался слабым руководителем, да еще и злоупотреблявшим спиртными напитками. Кроме того, он затеял склоку со своими украинскими коллегами. В конце февраля 1921 г. Ф. Дзержинский писал начальнику Особого отдела ВЧК В. Менжинскому: «Маковский не ориентируется в дошедших до него обвинениях против Киевской губчека и не прекратил их в корне, наоборот, придает им значение. На основании присланного мне Маковским материала опроса приехавших из Киева товарищей для меня ясна вся вздорность обвинений, основанных на бывшем между Особым отделом Киевского военного округа и губчека антагонизме. Всякие сплетни, смещения лиц и т. п. могли на такой почве разрастаться в дела».

Предвзятость и неподобающее поведение Рожена привели к тому, что сразу после своего назначения на пост заместителя председателя ВЧК И. Уншлихт уволил его с занимаемой должности и вообще из органов госбезопасности, несмотря на принадлежность Рожена к революционному движению с 1898 г. и факт соученичества с Уншлихтом по гимназии. Можно только предположить, что далее Рожен (теперь уже под фамилией Андреев) мог использоваться ВЧК-ОГПУ для организации вербовочного подхода к мужу своей родной сестры – Станиславу Грабскому, входившему в состав польской делегации при подписании мирного Рижского договора, а позднее занимавшему пост министра образования и религии в Варшаве.

Я сознательно уделил столь много внимания Э. Рожену. И вот почему: удалось установить, что именно он был в ВЧК первым руководителем пусть и внештатной группы Особого отдела, но созданной конкретно для работы по польской линии. Кроме того, пришлось разбираться с путаницей в биографиях двух разных сотрудников чекистского аппарата и исправить невольную ошибку профессора А. Плеханова.

Теперь вернемся к работе комиссии ВЧК. Управленческие аппараты Киевского военного округа по указанию командования Красной армии были слиты со штабом Юго-Западного фронта и дислоцировались в Харькове. В этом городе комиссия и начала свою работу.

За основу были взяты материалы Особого отдела Юго-Западного фронта, которому еще в начале ноября удалось выявить и ликвидировать организацию ПОВ и агентурную сеть польской разведки. Новая разработка продолжалась до первых чисел марта 1921 г., когда было принято решение о ее реализации. Арестовали 17 человек, о которых имелись точные данные об их участии в разведывательно-подрывной деятельности. Удалось также обнаружить место хранения архива подпольной организации и захватить его. В это время из Киева прибыл в Харьков Лев Корженевский (под псевдонимом «Козерожец», имевший также псевдонимы «Морской», «Турский» и «Ласский») – инструктор-организатор КН-3 ПОВ. Его задержали и нашли мандат за подписью главы ПОВ на Украине майора Станислава Рытеля (псевдоним «Старый») с указанием конкретных лиц в Харькове, которые назначались руководителями отделов городской структуры ПОВ. Как оказалось, все они уже работали в различных советских учреждениях, включая и военные. Отдельные подпольщики даже успели вступить в большевистскую партию.

В ходе допросов и из захваченных документов стала ясна общая картина структуры и деятельности ПОВ в Харькове. Оказалось, что здесь работала не просто городская ячейка ПОВ, а региональная – Левобережной Украины под шифром КУЛ-1. В ее составе имелось несколько отделов, как-то: военный, включавший группы разведки и контрразведки, политический и агитационно-организационный. Согласно найденному чекистами приказу по подпольной организации, в ее члены подбирались только националистически мыслящие люди, готовые идейно работать на пользу своего отечества, то есть Польши. Эта польза заключалась в том числе и в обработке украинского населения в плане «искренней» любви поляков к местным жителям и стремлении польского государства к самому тесному контакту во всех областях с новым украинским государством во главе с Семеном Петлюрой. Про работу каждого из отделов подробно рассказал следователям комендант КУЛ-1 Казимир Выбрановский (псевдоним «Кавский»). Он же сообщил важные для комиссии ВЧК сведения об организации в Киеве и лицах, которые ее возглавляют. Материалы по Киеву были выделены в отдельную разработку, и для работы по ней туда выехала основная группа из комиссии под руководством Ю. Маковского. Вместе с ними проследовали и несколько агентов ОО ВЧК из числа ранее разоблаченных польских разведчиков – В. Гурский (Табартовский), М. Недзвяловская и др.

Недзвяловская была очень полезна именно в Киеве, поскольку она работала в ПОВ в этом городе в первой половине 1920 г., и некоторым членам организации было известно об ее отъезде в Варшаву во 2-й отдел ПГШ. Более того, она лично знала одного из членов польской военной делегации от 6-й армии – сотрудника разведки подпоручика Ванке, связь которого с КН-3 была выявлена. Делегация польских офицеров во главе с капитаном Я. Ковальским прибыла в Киев еще в октябре 1920 г. для наблюдения за ходом выполнения условий перемирия и была аккредитована при штабе 12-й армии. Согласно данным, имевшимся у Особого отдела Юго-Западного фронта, практически все члены делегации являлись сотрудниками разведки. Однако первое время никто из них активности по установлению связи с подпольем не проявлял. Руководитель подпольной организации ПОВ майор Рытель предпринял попытку восстановить утраченную связь с Варшавой через кого-нибудь из членов делегации. Он сумел передать записку секретарю делегации Одрованжу и не ошибся. Под прикрытием этой должности в Киеве работал разведчик 2-го отдела ПГШ поручик С. Ланевский (псевдоним «Ведель»), После установления связи с делегацией Рытель несколько раз встречался в костеле с Ланевским. Как показал при допросе Л. Корженевский, Рытель получил от польских разведчиков 2 млн рублей и передал им большое количество собранной информации.

О проведенной чекистами в это время работе сохранилось достаточно мало сведений. Возможно, многие документы отложились в архиве СБУ Украины. Однако получить их при подготовке данной монографии мне не представилось возможным. Поэтому приходится опираться на данные, сообщенные В. Гурским в ходе допроса в 1937 г. Он, в частности, вспоминал, что чекисты знали о наличии архива организации, но место его хранения оставалось неизвестным. Тогда по инициативе И. Сосновского В. Гурский был направлен к одному из основных руководителей ПОВ – адьютанту коменданта КН-3 Марии Пшедромирской (псевдоним «Загорская») – под видом связника польской разведки и арестован вместе с ней. Полагая, что на связника у чекистов нет никаких компрометирующих данных и его вскоре выпустят из тюрьмы, она просила Турского изъять архив и спрятать его в безопасном месте. По указанному Пшедромирской адресу незамедлительно выехала оперативная группа и захватила весь архив КН-3 ПОВ.

Описание еще одного эпизода киевской операции содержится в показаниях 1937 г. И. Сосновского. Он припомнил, что не удалось, к сожалению, арестовать посланца польской разведки подпоручика Ванке (псевдоним «Римша»), который тоже многое мог рассказать. Но главным было то, что по имевшимся агентурным данным о деятельности Ванке удалось выйти на организацию ПОВ в Житомире и конкретно на главу боевой группы – несовершеннолетнего Яна Медынского. Последнего быстро разыскали и арестовали. Юноша выдал всю житомирскую организацию. Задержанных членов ПОВ оказалось даже больше, чем в Киеве. Итог проделанной комиссией ВЧК работы подведен в заключении по делу ПОВ в Киеве и Житомире, составленном 8 апреля 1921 г. Удалось найти копию этого документа, которая была направлена Особым отделом ВЧК для информации председателя Реввоенсовета Республики Л. Троцкого. Как явствует из текста этого документа, были не только разоблачены подпольные организации ПОВ в Киеве, Житомире и некоторых других городах Украины, но и пресечена шпионская деятельность в Киеве делегации от 6-й польской армии во главе с подпоручиком 2-го отдела Ванке. Связь с прибывшими в город польскими офицерами установил окружной комендант ПОВ майор Рытель («Старый»), а далее поддерживал его преемник Л. Корженевский. При обыске у последнего обнаружили письменные задания члена польской делегации поручика Ванке.

Рассмотрев материалы дела, члены комиссии ВЧК постановили: за активное участие в шпионской деятельности в пользу Польши и укрывательство шпионов подвергнуть 27 арестованных расстрелу, еще троих заключению в концлагерь, а оставшихся 5 человек освободить за недоказанностью обвинения. Революционная «тройка», созданная по приказу из ВЧК, утвердила приговор, однако с некоторыми изменениями. Отдельные члены подпольной организации ПОВ не были расстреляны, а направлены в распоряжение Ф. Дзержинского. В отношении нескольких человек, польское гражданство которых не подлежало сомнению, приведение приговора в исполнение приостанавливалось до решения вопроса о репатриации или обмена.

После такой достаточно эффективной операции на Украине практически перестали существовать крупные подпольные организации ПОВ, но борьба с отдельными ее ячейками еще продолжалась. В начале операции работники Особого отдела Юго-Западного фронта перехватили переписку киевской и харьковской ПОВ с разведотделом 6-й польской армии, где говорилось о необходимости на случай провала создать параллельную агентурную сеть. Выявить и парализовать новую шпионскую сеть еще предстояло. Вполне возможно, что некоторые арестованные позднее шпионы и были представителями этой сети.

Вероятно, что подполье ПОВ и агентурную сеть вражеских спецслужб удалось бы разгромить и ранее, но, к сожалению, в ряды чекистов сумели проникнуть польские разведчики. Разработку польской делегации с самого начала ее нахождения в Киеве вела специально выделенная группа уполномоченных Особого отдела 12-й армии: Т. Городецкий и В. Пыжевский. Никаких результатов длительное время не имелось. Сотрудники наружного наблюдения отмечали факты, когда польские офицеры словно бы знали, что за ними ведется наблюдение, и им удавалось скрываться. По указанию начальника ОО 12-й армии Г.А. Трушина весь личный состав наружного наблюдения заменили. Однако результат оставался тем же.

Тем временем председатель ВЧК Ф. Дзержинский подписал приказ о создании на базе Особого отдела армии Киевского окружного ОО, в составе которого было предусмотрено создание «польской группы» из 4 человек. Новые сотрудники провели анализ результатов предыдущей работы и пришли к неутешительным выводам. Тогда взяли в активную разработку Пыжевского. Было установлено, что настоящая его фамилия Новаковский. Проходя службу в одной из частей Красной армии, он попал в плен и как поляк по национальности был отпущен и зачислен в армию Польши. Окончил в Варшаве разведывательные курсы и далее состоял в группе связи при С. Петлюре, а затем в разведотделе 4-й армии. На допросах он объяснял, что якобы не хотел продолжать службу у поляков, перешел линию фронта, предложил свои услуги особому отделению одной из советских дивизий и без всякой проверки был зачислен туда на работу. Вскоре как знающего польский язык его затребовали в ОО 12-й армии и назначили в агентурную группу по польским делам. Когда все это вскрылось, то арестовали и его непосредственного начальника Городецкого. Он тоже работал под чужой фамилией, а настоящая была Билинский. В период Первой мировой войны он служил в австрийской армии, попал в плен и до революции находился в лагере для военнопленных. В мае 1818 г. сумел вступить в большевистскую партию и устроился на работу в Рабоче-крестьянскую инспекцию. По партийной мобилизации его направили на фронт и вскоре назначили в ОО 12-й армии. В перехваченной записке одного из агентов польской делегации содержалось подтверждение того, что Городецкий и Лыжевский работали на польскую разведку.

С прекращением активных боевых действий в места дислокаций армейских штабов Красной армии начали пребывать польские военные миссии связи, Таковые появились не только на Украине, но и в Белоруссии, в частности при управлении 16-й армии. Следует отметить, что армейский Особый отдел этой армии являлся одним из самых работоспособных и эффективных контрразведывательных органов и не только на Западном фронте. Именно ему пришлось первым столкнуться с попытками разведывательной деятельности так называемых «военных дипломатов» противостоявших польских войск. В октябре 1920 г. в Могилев, где располагался штаб армии, прибыла группа «офицеров связи». Наиболее яркими фигурами являлись майор Равич-Мысловский, его адьютант подхорунжий Езерский и вахмистр Завадский. У сотрудников Особого отдела имелась некоторая информация об их принадлежности ко 2-му отделу ПГШ или армейскому подразделению военной разведки. Из этого чекисты и исходили при организации своих оперативных мероприятий. Было понятно, что польские офицеры начнут искать связь с оставшимися членами подпольной организации ПОВ в Могилеве, чтобы через них начать сбор необходимой информации. Поэтому были предприняты усилия по укреплению агентурных позиций среди лиц, ранее соприкасавшихся с членами ПОВ, для возможной подставы их членам делегации. При развитии этой оперативной комбинации предусматривалась и возможная вербовка кого-то из польских офицеров. Агент Особого отдела армии «Белинский» как нельзя лучше подходил для этой роли. Его и подставили Равич-Мысловскому. Однако майор разгадал реальную цель «Белинского», а возможно, и имел сведения о его связи с чекистами. К сожалению, среди сотрудников ОО 16-й армии оказался предатель, что выяснилось позднее.

Временно пришлось отказаться от внедрения агентуры в окружение польских офицеров, а основную роль поручить офицеру связи от штаба армии, а на самом деле помощнику начальника агентурного отделения армейской контрразведки Станиславу Глинскому. Поляк по национальности, уроженец Варшавы, член большевистской партии с 1911 г., подвергавшийся арестам царскими властями, он дослужился в Красной армии до должности начальника штаба дивизии, а с конца 1918 г. стал работать в военной контрразведке. Глинский прибыл на Западный фронт по партийной мобилизации только в сентябре 1920 г., и о его службе в органах госбезопасности никто в Могилеве, кроме командующего, начальника штаба 16-й армии и небольшого числа сотрудников Особого отдела, не знал.

Тесное общение с польскими офицерами позволило выделить среди них вахмистра Завадского. Было установлено, что он, белорус по происхождению, не одобряет реакционную политику Пилсудского в отношении «восточных крессов», резко осуждает имевшие место факты насилия польских солдат над белорусами. С. Глинский устроил конспиративную встречу Завадского с начальником Особого отдела армии Яном Ольским, в ходе которой удалось достигнуть договоренности о сотрудничестве польского офицера с чекистами.

От Завадского стали поступать сведения о действиях польской агентуры в зоне ответственности 16-й армии. В частности, он дал чекистам информацию о резиденте М. Плихта, который занимался разведывательной работой с 1918 г. Кстати говоря, подтвердились предположения Особого отдела, что польские офицеры постараются выйти на связь с членами ПОВ. Плихта являлся таковым с лета 1918 г. При помощи вновь завербованного агента были установлены лица, которых Равич-Мысловский и Езерский привлекли к сбору шпионской информации. Они работали в ряде военных, железнодорожных и городских организаций. В конце декабря Завадский сообщил, что его начальник – майор Равич-Мысловский – подготовил отчет для 2-го отдела ПГШ о проделанной работе и направляет его с курьером. Это была наилучшая возможность не только установить всю агентуру польской делегации, но и скомпрометировать самих разведчиков. В итоге проведения острой оперативной комбинации пакет с отчетом оказался в руках чекистов.

После ознакомления с текстом доклада командующий армией А. Кук и член Военного совета В. Мулин рекомендовали начальнику Особого отдела Я. Ольскому получить разрешение ОО фронта на обнародование некоторых данных о шпионской деятельности польских офицеров связи и придании суду военного трибунала их разоблаченной агентуры. И такой приказ за № 223 появился 24 февраля 1921 г. Среди арестованных агентов противника, в частности, оказались: С. Петрашевский – бывший офицер деникинской армии, служивший в тыловых органах 16-й армии; М. Ефимов – военнослужащий 145-го полка ВНУС; Н. Афанасьев – работник канцелярии 12-го этапа; М. Плихта – резидент польской разведки; М. Азанович – железнодорожная служащая станции Могилев, и Др.

Чтобы не раскрыть работавшую по польской делегации агентуру, было решено рассмотреть уголовное дело не на открытом заседании военного трибунала, а «тройки» ОО 16-й армии, имевшей право выносить приговоры по контрреволюционным проявлениям и шпионажу. Всего перед «тройкой» предстали 39 человек. Приговорили к расстрелу 12 подследственных, многих остальных – к заключению в концентрационный лагерь от 2 до 5 лет. 18 человек были освобождены ввиду их полного раскаяния и оказания помощи следствию.

Не посчитали чекисты зазорным для себя указать в обнародованном приказе, что среди приговоренных к расстрелу были и два сотрудника Особого отдела. Как удалось установить в ходе следствия, Казимир Бораковский тайно обратился к главе польской делегации с письмом о содействии ему в возвращении в Польшу, обещая за это оказывать, как сотрудник советской военной контрразведки, любые услуги. А работник особого отделения 1-й дивизии Стефан Маркосик-Высоцкий успел даже передать польским разведчикам шифр и секретные документы своего подразделения. Кроме того, он снабдил их важными сведениями по 16-й армии. Вполне естественно, что эти сотрудники Особого отдела, кстати говоря, поляки по национальности, направленные в органы госбезопасности по партийной мобилизации, понесли за предательство заслуженную кару.

Упомянутый выше приказ командующего армией заканчивался следующими словами: «Доводя об этом (приведении приговора в исполнение. – А.З.) до всеобщего сведения, Особый отдел предупреждает, что в дальнейшем всякого рода подобные попытки, направленные к предательскому удару в спину Рабоче-Крестьянской Красной армии и подорванию мирного строительства рабочих и крестьян будут беспощадно караться железной рукой».

Заканчивая рассмотрение вышеизложенного эпизода не могу не привести один из документов, отложившихся в личном деле С. Глинского. Вот, что писал в Москву в мае 1921 г. о своем подчиненном начальник ОО 16-й армии Ольский: «Помощник начальника агентуры т. Глинский самоотверженной работой на почетном посту стража Рабоче-Крестьянской революции своей преданностью и знанием дела обращает на себя выдающееся внимание. Кроме постоянной, неутомимой, полной инициативы и любви к делу работы Глинского в органах ВЧК, я должен отметить здесь 3 особенно ярких факта, характеризующих без лишних пояснений т. Глинского: 1) При самом близком непосредственном и деятельном участии т. Глинского раскрыта в январе мес. с. г. в Могилеве белопольская шпионская организация, существовавшая с 1918 г.; 2) В апреле с. г., получив задание выявить главарей, численность и связи бандитских организаций Савинкова, оперировавших в пределах армии, Глинский явился в штаб одной из организаций и в точности выполнил данное ему задание; 3) После того, как в апреле мес., получив новое задание, с неимоверными трудностями и явной опасностью для жизни разыскал штаб другой савинковской организации, явился туда, установил связи, главарей и планы. Эти три подвига Глинского дали нам возможность заблаговременно принять меры и отразить готовившийся удар в спину Красной армии… Считая подвиги т. Глинского особо выдающимися и равными подвигам героев Красной армии, награжденных орденом Красного Знамени, я ходатайствую о представлении Глинского к награждению этим почетным пролетарским орденом». И такое решение ВЦИК состоялось в августе 1921 г. Стоит добавить, что с 1923 г. Глинский работал в качестве помощника начальника польского отделения КРО ОГПУ, а с 1925 г. перешел в Иностранный отдел и был несколько лет резидентом в Данциге, а затем в Варшаве, где доставил много хлопот польской контрразведке.

В январе – феврале 1921 г. разгром польских агентурных сетей, базировавшихся в основном на членах подпольных организаций ПОВ, на Украине и в Белоруссии завершил противостояние советской контрразведки и польских спецслужб в период войны. Историк отечественных спецслужб В.Н. Сафонов в одной из своих статей привел некоторые статистические данные о выявленных и ликвидированных ячейках ПОВ. По неполным (по мнению Сафонова) сведениям, по делам польского шпионажа и ПОВ привлекались к ответственности 1385 человек. Из них к расстрелу приговорили 171 человека, к заключению в концлагерь на разные сроки – 127, к заключению в концлагерь до обмена с Польшей – 123, к высылке в Вятскую и Пермскую губернии, на Урал и в другие регионы – 89 человек. Умерли в процессе следствия 9 человек, были оправданы, освобождены за недоказанностью преступной деятельности, под поручительство, под подписку, для направления в Красную армию и так далее – 852 человека.

После заключения перемирия, а затем и подписания Рижского мирного договора чекисты, впрочем, так же как и польские разведчики, не прекращали тайный поединок. Только вести его приходилось уже в совершенно других условиях.

Подводя некоторые итоги работы нашей контрразведки в период советско-польской войны, можно выделить следующее.

1) Пришлось начинать работу, имея достаточно аморфную структуру особых отделов фронтов и армий, а также и особых отделов губернских чрезвычайных комиссий. Более того, только к концу лета 1919 г. удалось выстроить вертикаль подчинения: от ОО ВЧК к соответствующим органам фронтов и армий. Сложнее было с особыми отделами местных ЧК, но существовавший параллелизм в работе с военной контрразведкой действующей армии был минимизирован.

2) Кадры контрразведки, особенно руководящие, приобрели необходимый опыт организации агентурно-оперативных мероприятий против спецслужб иностранного противника. Это было исключительно важно, поскольку свою роль играли не только, а иногда и не столько идеологические основы противоборства, а преобладали национальные, даже националистические воззрения, не исключая и русофобство. Партийные мобилизации сотрудников чекистских аппаратов на Западный и Юго-Западный фронты приносили свои плоды. Однако имели место и изменнические проявления среди поляков – сотрудников особых отделов и местных ЧК. В то же время работники, вышедшие из пролетарских и крестьянских слоев и даже из интеллигенции, еще до революции вступившие в социал-демократическую, а позднее в большевистскую партию, честно исполняли свой служебный долг. Многие из них остались в органах госбезопасности и в последующем зарекомендовали себя высокопрофессиональными разведчиками и контрразведчиками.

3) Именно в период советско-польской войны контрразведка полностью перешла на использование агентуры как единственно правильного метода работы. В прошлом остались надежды на постоянную и всеобъемлющую помощь коммунистических ячеек и отдельных коммунистов в контрразведывательной работе. Конечно, во время войны и далее поступало много сигналов от простых граждан, не связанных с чекистами какими-либо обязательствами. Но не на это приходилось рассчитывать в борьбе с хорошо организованной разведывательной системой иностранного государства.

4) Именно во время войны оперативная практика подтолкнула к организации работы по линии внешней контрразведки (в то время по преимуществу зафронтовой) и созданию иностранных отделений сначала в Центральном аппарате – Особом отделе ВЧК, а затем и в некоторых подчиненных органах. Самостоятельный, но крепко связанный с Особым отделом Иностранный отдел ВЧК был образован 20 декабря 1920 г., то есть еще до заключения Рижского мирного договора. Во второй половине года стали появляться специализированные подразделения контрразведки в виде польских групп в особых отделах некоторых армий Западного и Юго-Западного фронтов, а также и в ОО ВЧК.

Все вышесказанное указывает на прогресс в организационном оформлении советской контрразведки и ее кадровом наполнении. Это вкупе с применением новых для чекистских структур, но давно уже использовавшихся иностранными спецслужбами, методов работы позволило если не полностью переиграть польскую разведку, то в большой степени парализовать ее возможности по сбору военной, экономической и политической информации.